Родственник из другой Вселенной

               

 


 
 



Глава первая
 

Хозяйка, упитанная, молодящаяся дамочка с розоватыми, пухлыми, как у хомячка, щечками,  коротко постучала в комнату квартиранта и, не дожидаясь ответа, вошла.
– Юра, я тебя предупреждала, что комната на два жильца,– сказала она безаппеляционно, готовясь к отпору.
Но его не последовало.
– Да, предупреждали, я ничего не имею против,– ответил молодой парень, сидящий за столом и что-то увлеченно читающий.
–Я к тебе подселяю приятного молодого человека, будете жить вдвоем. Только не устраивать здесь скандалы и попойки с девочками – я этого не люблю.
– Ну что вы, Наталья Леонидовна, вы же меня знаете– я не по этим делам, да и денег лишних у меня нет.
–Да, с деньгами сейчас у всех проблемы,–  сочувственно и солидарно ответила хозяйка.
– С деньгами нет проблем,– улыбнулся квартирант,– проблемы возникают, когда денег нет.
– Мне, Юра, не до шуток,– бросила женщина и вышла. Потом она возвратилась, вспомнив что-то.
– Да, вот что: все нынче дорожает. Я тоже не могу свести концы с концами, поэтому со следующего месяца прошу платить по 1500 гривен.
– Тяжеловато, Наталья Леонидовна.
– Ничего-ничего, вы люди молодые, энергичные. Должны крутиться на одной ножке, как мы в свое время. А вы все книжки читаете, от книжек деньги не появляются.
– Зарабатываем, как можем, денег у людей не просим,–  строже сказал квартирант.
Хозяйка ничего не ответила и ушла с озабоченным лицом. Вскоре в дверь опять деликатно постучали.
– Мир входящему,– озорно крикнул Юра, догадываясь, что это стучит новый сосед.
Вошел высокий, стройный парень элегантного спортивного телосложения, с приятным, открытым интеллигентным лицом. В руках он держал вместительный чемодан желтой кожи, весьма недешевый по виду.
–Привет, где здесь можно примоститься?–оглядывая комнату, спросил незнакомец звонким, четким голосом.
–Осваивай свои апартаменты,– Юра указал пальцем на застеленную кровать.– Стул, окно,  полстола, половина шкафа – все твое.
Незнакомец прошел в комнату, ловким движением ноги пнул чемодан под кровать, сам сел на краешек постели, облегченно вздохнул, как после дальней дороги, немного помолчал, потом сказал Юре:
– Ну что, давай знакомиться. Я – Истрин Роман Григорьевич. Учитель физики, в свободное время увлекаюсь астрономией и парапсихологией, неженат, нормальной ориентации, внебрачных детей не имею, ни в каких партиях не состою, в лотереи не играю, быстро разбогатеть не надеюсь и не стремлюсь. Пока все.
– А я Соколан Юрий Сергеевич,– в тон будущему соседу ответил квартирант.–Инженер-механик автобазы строительной компании. Перебиваюсь с кваса на воду, так как постоянно отправляют отдыхать – очень заботливые люди. Двадцать пять годков, порочащих связей не имел; судимости, к сожалению, не нажил, семьи – тоже, существую случайными заработками, -- Соколан с некоторым вызовом посмотрел на гостя. -- На ужины за мой счет не надейся. Хозяйка меня сейчас оглоушила новым сообщением: опять повышает плату. Не знаю, где взять деньги, чтоб оплатить за предыдущий месяц, а эта пиявка  требует еще больше. Скоро ты будешь один в боярских палатах,– закончил парень с грустным юмором.
– Ничего,– подбодрил сосед, – у меня с деньгами тоже не густо. Будем как-то подрабатывать. Я знаю два-три места, где по вечерам нужны грузчики. У тебя силенки есть?
– Да пока не жалуюсь.
– Ну и отлично. А пока поужинаем за мой счет.– Незнакомец вытащил чемодан и стал выкладывать оттуда на стол продукты: колбасу, сыр, хлеб, масло, вареные яйца, коробку рыбных консервов.
– Учти, мне отвечать нечем,– предупредил Соколан,– могу предложить только  воду, чай и сахар.
– Прекрасно,– ответил Роман, выставляя напоследок бутылку вина. – Сегодня попируем, а завтра, как бог даст. Ставь чайник.
Чувствовалось, что постоялец знает жизнь. Он действовал уверенно и ловко: достал нож, нарезал хлеб, вскрыл консервную банку, выложив ее содержимое  на тарелку, услужливо предоставленную  соседом, откупорил бутылку с вином, налил в стаканы.
– Ну давай, Юра, за встречу,– садясь на стул, сказал новый квартирант.
Они неторопясь, с удовольствием поужинали, постепенно находя контакт. Оба были молоды,  веселого нрава, любили  жизнь вообще и потому быстро сошлись.
-- Что читаем?-- заинтересованно спросил Истрин, показывая глазами на книгу, что лежала на прикроватной тумбочке.
-- Герберт Маркузе, немецко-американский экономист, социолог и политолог,-- небрежно ответил Юра.
-- Хороший автор, есть у него много толковых мыслей -- доброжелательно согласился Рома. -- Но с точки зрения коммунистов -- оголтелый антимарксист. -- Он взял книгу, повертел в руках, перелистал, прочитал по несколько строчек в разных местах и со вздохом положил на место. --  И зачем тебе это нужно? -- Совершенно теоретическая вещь.
-- Готовлюсь к политической борьбе,-- с готовностью и даже некоторой горячностью ответил Соколан.-- Олигархат заедает. Потенциально богатейшую страну Европы превратили в нищенку, народ стонет, надо что-то делать. Этот Маркузе утверждает, что рабочий класс уже потерял свою революционную сущность. И по всем приметам это так и есть. Его разобщили, обезглавили. Надо работать со студенчеством, научно-технической интеллигенцией. Они теперь связаны с наиболее передовыми средствами производства. Вот учусь, как это делать.
-- Ну-ну, учись, -- назидательно сказал Истрин,-- учиться никогда не поздно, а пока отдохнем часов по восемь.
             Утром они  приветствовали друг друга уже совсем  приятельски и с легким сердцем ушли на работу.
Соколян пришел на свою базу, где в два ряда сиротливо стояли строительные краны, скреперы, бульдозеры и прочая техника, побродил по огромному двору, который еще недавно гудел по утрам, как пчелиный рой, от рева моторов и людской суеты. А теперь в разгар осени– самую горячую пору для строителей– молчал, как дальний родственник у гроба покойника.
Затем инженер-строитель зашел в свой кабинетик, перелистал в очередной раз бумаги, заполнил журнал по технике безопасности, табель выхода на работу своих подчиненных и застыл в кресле, не зная, что делать дальше. Поразмыслив, Юрий Сергеевич, переоделся в рабочую робу и пошел трудиться простым слесарем, как это неоднократно делал в последние полгода.
А Истрин вышел на улицу, завернул за угол, и...и... больше его никто не видел.
Вечером оба квартиранта по-дружески встретились в своей комнате.
– Ну как там твои детишки?– вяло, для проформы, спросил Соколан,– усвоили закон Ома?
– Усвоить-то усвоили,– ответил Роман,– но я не понимаю, как можно преподавать в вашей...нашей школе физику без элементарного ускорителя, без микроскопа, телескопа?
– Ты что, с дуба слез?– буднично спросил  Юра.– Какие ускорители, какие телескопы? В наших кабинетах по физике только лейденские банки стоят и аппарат с двумя металлическими шариками для демонстрации грозового разряда– вот и все. По крайней мере , там, где я учился.
– Что, уже и пошутить нельзя?– примирительно сказал Роман.– А у тебя как день прошел?
– Стыдно сказать, как прошел,– ответил Соколан.– Вообщем, прошел– ну и черт с ним.
– Ну что, двинем на заработки?– спросил сосед.
– Если есть предложения– двинем.
На рыбной базе они разгрузили вагон с консервами, получили по сто гривен наличными и по три мятых банки кильки в томате. Домой возвратились заполночь.
– Не знаю, как ты, а я устал,– оценивающе глядя на товарища, сказал Роман.
– А я не устал– я смертельно устал,– ответил Юра, повалившись на стул.– Поотвык я уже от таких работ. Всего пять лет назад студентом запросто кидал эти ящики. Тогда еще спортом занимался, а теперь то ли калорий не хватает, то ли разленился окончательно. Ну ничего, надо привыкать; если государству мозги не нужны, то придется работать по принципу: бери больше, кидай дальше. До зарплаты еще далеко, да и получим ли мы ее – неизвестно. Начальник, жила, все прибирает к рукам. Работы, конечно, маловато, но даром хлеб не едим.
– Ужинать будем?
– Какой там ужинать? Я с места не могу сдвинуться.
Через день пошли снова. Так продолжалось две недели. Наконец, вечером Роман,  внимательно глядя на осунувшееся лицо приятеля, решительно сказал:
– Все,  с меня хватит, я – пасс. Надо что-то придумывать другое.
– А что тут придумаешь– везде нужны только грузчики и сторожа, да и то в хорошую фирму сторожем не попадешь,– ответил Соколан.
– Нет, это типичное не то,– резко возразил Роман. – Надо поискать. У тебя времени побольше– погоняй по газетам, по объявлениям. Не может быть, чтобы два толковых мужика не смогли найти себе приличную работу. Я тоже среди своих знакомых поспрашиваю.
В это время в комнату вошла хлопотливая хозяйка.
–Ребятки, у меня забарахлил холодильник, а я накупила продуктов к дню рождения. Пока мастер придет – все и пойдет прахом. Может, кто из вас разбирается? Посмотрите, вы вроде бы люди технические.
– Мы не по тем делам, Наталья Леонидовна,– с ходу ответил Юра.
– Отчего же,– быстро возразил Роман,– можно и посмотреть.
Они пошли на кухню к хозяйке, молча обошли, осмотрели железный параллелепипед. Холодильник стоял немой, как тургеневский Герасим. Включили- выключили– молчит.
– Ну думай-думай, инженер-механик,– подтолкнул Роман,– вспоминай второй закон термодинамики, принцип действия холодильника. А я пока принесу инструмент, где-то у меня в чемодане завалялся.
Пока Юра неуверенно заглядывал в середину, проверял электропроводку, приятель принес набор инстументов из своего бездонного чемодана и даже книгу со схемой холодильника. Они стали оживленно обсуждать технические вопросы, спорить, проверять узел за узлом, и через полчаса холодильник ровно, солидно загудел.
– Наталья Леонидовна,– обратился к хозяйке Роман,– в вашем холодильнике термореле на пределе. Купите в «Рембыттехнике», а мы его вам бесплатно поставим.
– Ой, спасибо, мальчики,– запричитала хозяйка,– как вы меня выручили.– Она тут же сделала постное лицо.– Я бы вас, конечно, с удовольствием отблагодарила, но поцелуи мои для вас уже не подарок, а денег у вдовы, сами знаете, впритык.
– Сочтемся, Наталья Леонидовна, где наше не пропадало,– сказал Юра, – авось, воды у вас придется когда-нибудь напиться.
– Да, да, конечно,– хозяйка не поняла скрытой иронии квартиранта,– я всегда помогу, чем смогу, за мной не пропадет.
Когда они возвратились к себе в комнату, Роман сказал:
–Леонидовна подсказала нам отличную идею.
– Какую?– не понял Соколан.
– Мы умные, энергичные парни. С какой стати мы должны заниматься рабским трудом. Завтра покупаем книги и начинаем вплотную заниматься холодильниками, электроплитами, мясорубками и прочей элементарной бытовухой. Дадим объявления в газеты: «Мастер на все руки готов исправить любую вещь, которая может двигаться, вращаться и питаться электрическим током». Типа того. Или найдем соответствующую фирму для начала.
– Рома, это пахнет авантюрой. Я на такое не подпишусь.
–  Учи, будешь у меня подмастерьем. Я им покажу, что может учитель физики и по совместительству учитель производственного обучения.
– Ну если так…ну надо же постажироваться где-то. Явимся и будем выглядеть  баранами?
– Ничего, не святые горшки лепят. В моей школе одни женщины, приходится то и дело что-то ремонтировать. Так что навыки кое-какие у нас есть.
На следующий вечер Истрин притащил несколько книжек, среди которых была толстая энциклопедия быта, где были подробные инструкции на  все случаи жизни.
– Завтра возьмешь на работу,– шутливо-начальственно сказал Роман,– нечего бумажки из угла в угол перекладывать. Это Черчилль мог себе позволить каждый день кубометр кладки ложить для своего удовольствия, а потом разбирать, а мы будем лавэ зарабатывать, понял?
– Понял,– уныло ответил Юра,– что ж тут не понять. Только я не привык в лакеях ходить, стыдно как-то.
– Да не в лакеях,– тут же парировал напарник,– а в мастерах. «Нынче всякий труд почетен, где какой ни есть. Человеку по работе воздается честь». Помнишь?
– Помню, только давно это было, и теперь неправда.
– Не дрейфь и не вешай носа – все будет окэй. Мы ни у кого  ни копейки зазря не возьмем.
И приятели принялись готовить себя в ремонтники. Вначале починили газовую плиту хозяйке. У нее плохо работала духовка: низ изделия подгорал, а верх получался непропеченным. Пришлось повозиться, даже слегка изменить конструкцию, но на второй день духовка выдавала идеальной румяности пироги. Опять Наталья Леонидовна предлагала поцелуи и сетовала на нехватку средств.
Учеба пошла веселее. Соколан даже стал опережать Романа в изучении бытовой техники и навыков строителя-ремонтника, так как практиковался  в кафе, что располагалось по соседству с базой и  где постоянно что-то выходило из строя. В качестве оплаты он стал приносить свертки с мясом, рыбой, сыром и другими продуктами, что были для друзей деликатесами.
– Вот тебе и подмастерье!– весело кричал Роман, разворачивая очередной паек,– кажется, я переоценил собственные возможности.
Впрочем, жизнь ускорила их обучение. Однажды владелец базы пригласил инженера-механика к себе
– Что ты делал вчера?– нависнув тяжелым, толстым брюхом  над громадным дубовым столом, недовольно спросил шеф с порога, мрачный, как жених на вынужденной свадьбе. Грузный,  с мясистыми щеками, он был похож на бульдога или на дядю Сэма с карикатур в советских сатирических журналах.
– Что делал?– растерянно спросил Юрий Сергеевич, стараясь припомнить, что же он такое основательное делал вчера, о чем можно доложить.– Ну, пришел, сделал обход…
– Сделал обход,– повторил начальник с подчеркнутой иронией – большое дело. Дальше.
– Дальше проверил замки на боксах, зафиксировал явку. Потом…
– Потом обсудили драку в Верховной Раде,– подсказал начальник.
– Немножко было. Потом провел инструктаж по технике безрпасности: как правильно обращаться с талью, слесарь неправильно транспортировал мотор. Потом…потом…
– Потом суп с котом,– раздраженно сказал босс.– Потом мы пошли в кабинет и работали с документами. Так?
– Так точно. Потом меня попросили отремонтировать в кафе грузовую тачку: колеса не крутились. Отремонтировал.
– Пообедал на халяву.
– Да, пообедал, но не на халяву, а заслуженно.
– Потом опять работал с документами?
–Нет, переоделся и помогал слесарям копаться в моторе для «Лаза». Потом составлял заявку на приобретение запчастей. Ушел с работы немного раньше.
– Насколько раньше?
– На десять минут, надо было успеть в поликлинику – зуб  разболелся.
– Вот за это «несколько раньше» объявляю вам выговор. Далее будет строгий выговор и увольнение. Ясно?
– Ясно. Что, Владимир Михайлович, надо уходить?– спросил Соколан понимающе.
– А что, ты не видишь?  Работы нет и не предвидится. Донецкие перехватывают все тендеры, у них все схвачено. А у меня нет лишних денег, чтобы вас, бездельников, содержать. А вы сами не понимаете…
–  Так сократите по закону, как положено.
– Нет  у меня денег выплачивать вам незаработанные деньги.
– Мы пока на себя зарабатываем. И на вас тоже. Ремонтируем старье, а потом готовые машины куда-то исчезают. Вот новый  внедорожник у вас появился…
– Ты мне, сверчок, не указывай, что мне делать. Подавай заявление и маршируй на все четыре стороны. Ты не один такой, я и другим то же самое скажу.
– Заявление я не буду подавать. Мне  надо найти работу, а иначе на что я буду жить в это время?
– Это твои проблемы. Ты неплохой инженер, работу себе найдешь, а мне ты сейчас не нужен, и катись колбаской по Малой Спасской. Не уйдешь – уволю по статье. Тогда уж точно у тебя будут проблемы с трудоустройством. Иди.
– Это нечестно, Владимир Михайлович. Мы вам отремонтировали уйму старой техники, еще год назад работы было море, мы работали, не покладая рук, ставили в  строй все, что только можно, вы за наш счет выкупили всю автобазу, отгородились, построили офис, а теперь нас за ворота? Рассчитайтесь хотя бы с нами по-честному, и мы уйдем.
– Вон отсюда!– заревел дядя Сэм и грохнул кулачищем по столу.– Ты меня, сопля, еще здесь будешь учить? Да я тебя в порошок сотру и по стенке размажу. Коля,– крикнул он в коридор,– а ну гони его в шею отсюда.
Прибежал качок, один из тех, кто всегда оказывается под рукой крутого начальника. Он радостно и понимающе кивнул начальнику, потом с удовольствием хорошо знакомой работы схватил за шиворот еще недавно уважаемого инженера и пинками вышвырнул его из кабинета и  гнал  до самых ворот базы, изгаляясь и выкрикивая  на ходу излюбленный набор брани. 
– Чтоб т и духу твоего здесь не было,– пригрозил качок.– Увижу – зашибу.
Вечером Юра со вздохом рассказал все это  приятелю, утаив кое-что со стыда.
– Ну и черт с ним, твоим начальником,– соболезнуя другу, сказал Роман.– Это еще раз подтверждает пословицу, когда из грязи да в князи. Пора искать настоящую работу, а с этого негодяя мы твои деньги все равно заберем. У меня завтра окно в школе, так что пойдем вместе к твоему эксплуататору.
– У него связи в мэрии и в бандитской группировке,– сказал Юра.– Намылят нам шею так, что в больнице окажемся.
– Ничего,– уверенно ответил Роман.– Придется применить свои навыки в парапсихологии. Посмотришь, что получится.
Юра, привыкший в последнее время верить товарищу и замечавший в нем особенные способности, согласился. На следующее утро они отправились водворять поруганную справедливость на ее законное место. Как только известный нам «шкаф» Коля увидел опального инженера, он бросился к нему, как старый кот на валериану. Но, не добежав трех метров до нарушителей спокойствия, Коля с криком: «Я тебя предупреждал» – вдруг уперся в какую-то невидимую стену, которую никак не мог преодолеть. Он смешно упирался руками, двигал коленкой пустой воздух, шел грудью вперед, но не продвинулся ни на шаг.
Амбал  в недоумении оглянулся и увидел смеющиеся лица слесарей, которые не понимали, что за кренделя выделывает шофер директора посреди пустого двора и смеялись до упада. Коля кинулся в сторону, пытаясь обойти невидимую преграду, но везде натыкался на стену. Удивительней всего, что бухгалтерша Зина спокойно прошла мимо него в контору. Ошарашенный Коля незаметно перекрестился, но и это не помогло.
А приятели между тем зашли в офис, миновали приемную, где секретарша Оля вовсю пыталась что-то запрещать, махала руками, как дорожный регулировщик, кричала, но внутри ее рта только что-то  булькало и шла густая пена.
Владимир Михайлович стоял за своим монументальным столом и что-то яростно кричал в телефонную трубку.
– Что, пришел с подкреплением?– саркастически ухмыльнулся он, садясь в кресло.
– Я юрист,– сказал Истрин, без спроса усевшись на стул, – и пришел вам напомнить, что по закону, вы обязаны предупредить сотрудника об увольнении или сокращении за два месяца перед этим, выдать месячное пособие и сделать правильную запись в трудовой книжке. Только после этого трудовые отношения между нанимателем и работником считаются расторгнутыми.
– Я вот где имел все ваши законы,– толстяк положил кулак на сгиб руки.
– Не скажите, Владимир Михайлович Лемешко,– спокойно возражал Истрин.– Вы были руководителем крупнейшей в городе государственной автобазы. Затем вместе с главным бухгалтером незаконно занизили реальную стоимость базы, выдали на нее ваучеры, затем эти ваучеры по дешевке скупили и стали самым крупным собственником базы.
Потом ежегодно вы наладили выпуск акций по бросовой цене, тем самым обесценивая выданные ранее на ваучеры акции. Таким образом, вы оказались безраздельным хозяином автобазы. До недавнего времени вы выигрывали тендеры на прокладку и ремонт дорог, очистку города от снега и льда, замену труб водоканала и горгаза. Для этого вы дали взятки,– Истрин открыл папку и начал читать:– Зименко– 10 тысяч долларов, Остроухову– тоже десять тысяч, Олефиренко – 15 тысяч, гражданину Лежневу вы оплатили стоимость обучения дочери за границей в размере 30 тысяч евро. А еще вы владелец подпольного казино, а также незаконного конвертационного центра с месячным оборотом в несколько миллионов гривен.
Вы также содержите двоих топ-моделей, которые не догадываются друг о друге, как и ваша третья жена, которая, в свою очередь, кормит альфонса двадцати трех годочков,– посетитель оторвал взгляд от папки и посмотрел на краснеющего, как арбуз летом, хозяина кабинета. – Продолжать дальше или все же достаточно для того, чтобы показать, что вы совсем не бедствуете? Так дела в серьезном бизнесе не делаются, Владимир Михайлович. Побойтесь бога и не гневите его.
– Что ты, гнида, здесь вякаешь?–  вскричал Лемешко и выскочил из-за стола с поднятыми вверх кулаками. Но дальше стола он не смог двигаться, потому что уперся указанными выше кулаками во что-то твердое и непреодолимое.
– Что за чертовщина?– ярился начальник,– вы что, меня гипнотизируете? Вы за это ответите по всей строгости закона. А еще лучше я вас обоих подвешу в лесу за шарики и будете висеть, пока не посинеете. Прекратите немедленно.
Но стена не уходила. Тогда обессиленный Владимир Михайлович возвратился в кресло, вытер обильный пот и совсем другим голосом сказал:
– Вы думаете, я озолотился? Ничего подобного. Кое-что приобрел, да. Но не озолотился, как многие думают. Откуда у вас такие сведения? Даже я боюсь вслух упоминать эти имена, а вы ни село ни пало трепаетесь почем зря. Это вам даром не пройдет. Здесь дело увольнением не ограничится, даю вам слово. Оля,– опять наливаясь злобой, крикнул шеф в приемную,– вызови сюда Николая. Где этот дурак  шатается?
Оля, насмерть перепуганная, несмело сделала несколько шагов к двери, но тоже уперлась в невидимое стекло. Кричать она не посмела, а тихонько возвратилась на свое место, предпочитая наблюдать развитие событий.
– Владимир Михайлович, подпишите соответствующие закону приказы, дайте команду кассиру, и мы тихо, мирно покинем вашу обитель, – предложил Роман. Юра все это время молчал, сам ничего не понимая.
– Ничего я подписывать не буду,– ответил Лемешко, который опять взял себя в руки, думая, что на него нашло небольшое наваждение, связанное с напряженным графиком работы.– Я сейчас вызову милицию, и пусть она разберется, почему вы огульно оговариваете заслуженных людей и мешаете мне работать.– Он потянулся к телефону, а трубка в ответ гаркнула ему: «Дурак!» – Опешивший Лемешко непроизвольно опустился в кресло, чувствуя, как подгибаются и слабеют его ноги.
– Ну хорошо, – со вздохом сказал ему Истрин.– Вы продолжайте свою плодотворную деятельность на поприще бандитского бизнеса, а мы пойдем есть свой черный хлеб. Когда надумаете, дайте нам знать. А пока пусть люди видят, насколько вы озолотились.
Хозяин базы вдруг по самые плечи оделся в золото и заблестел. Посетители повернулись и вышли. Выходя на улицу, Роман шепнул одному из шоферов базы:
– Иди посмотри насколько ваш директор озолотился за время своей работы здесь.
Как только за парнями закрылась дверь, Оля шмыгнула в кабинет доложить, что она принимала все меры, доступные секретарше, чтобы не допустить наглецов к работающему директору. Владимира Михайловича она увидела золотым Буддой с выпученными глазами.
– Оля, скажи, что ты видишь?– белыми губами спросил директор.– Или я сошел с ума, или это черт знает что.
– Я вижу, что вы весь по плечи в золотой краске, Владимир Михайлович,– ответила Оля, тоже вся бледная.
– Иди сюда и притронься ко мне,– приказал директор.
– Я боюсь,  Владимир Михайлович. Со мной тоже происходит что-то непонятное,– простонала секретарша, впервые осмелившаяся не подчиниться шефу.
– Притронься, я кому сказал,– повторил Лемешко.– Краска это или в самом деле золото?  Черт возьми, что я говорю. Это полное расстройство психики.
Секретарша боязливо подошла, притронулась.
– Это что-то железное, Владимир Михайлович.
– Потри сильнее, стирается или нет?
– Нет, не стирается.
– Выходит, мы оба с тобой загипнотизированные. Я ощущаю себя железным до самых плеч, то есть золотым. Что же мне делать? Врачей звать?
– Может, экстрасенсов?
– Какие экстрасенсы? Все жулики.
– Ну тогда батюшку можно позвать.
– Тоже прохиндеи, ничего, кроме как кропить водой не умеют, а дерут три шкуры.
–  Тогда я не знаю, что еще можно придумать,– нервно ответила секретарша, впервые позволившая такой тон в разговоре с начальником.– Может они, уходя,  что-то  сказали?
– Да, да, я совсем забыл. Что-то о приказах. Но я думаю, это к делу не относится. Посижу, может, чары развеются или мои мозги придут в порядок. Немедленно пойду в отпуск.
В кабинет заглянули, Потом  вслед за этим раздался вскрик и шум.
– Пойди закрой приемную и сиди на месте,– приказал Лемешко.– Пока никому ни слова.
Выйдя из кабинета, секретарша обнаружила полную приемную зевак. «Что, что случилась с нашим директором?»– со всех сторон посыпались вопросы. Оля зло отмахнулась, выгнала всех на улицу, закрыла дверь и стала ждать неизвестно чего, то и  дело  со страхом ощупывая себя: не стала ли и она золотой.
Потом она по требованию директора вызвала жену. Та принесла поесть и ночной горшок. Так прошла ночь. На следующий день директор принял меры. Поочередно приходили психотерапевт, психиатр, поп из ближайшей церкви, участковый милиционер. Все видели одно и то же: золотое тело директора и ничего больше.  Директор приказал доставить сварщиков, чтобы распилить кожух. Оказалось, однако, что это никакой ни кожух, а все тело сделалось золотым. Обыкновенная сварка не сделала на нем ни единой царапины. Притащили сварку аргоновую, которая применяется для резки и сварки самых твердых материалов. Тот же эффект. Тогда подогнали самый большой кран и попытались выволокти директора наружу или хотя бы сдвинуть с места.
Сдвинуть не получалось. Из воинской части пригнали танк, обвязали Владимира Михайловича стальным тросом и потянули. После нескольких попыток трос лопнул – глыба осталась на месте. « Сколько же в нем золота?»,– со страхом и восхищением шептались сотрудники. К вечеру приехали налоговики и наложили арест на необложенное налогом золото. Ночью двое рецидивистов, вооружившись импортными пилками, пробрались в кабинет, заткнули кляпом рот уважаемому человеку и стали пилить ноги выше бедра.
Ни одной золотой пылинки не упало с Владимира Михайловича, как преступники ни старались. Тогда воры решили перенести золото в надежное место и уже там переплавить его в благородные слитки. О самом Владимире Николаевиче и речи не было в их разговоре. Но как уголовники ни суетились, сдвинуть золотой слиток не удалось.
– Чижелый, сука, – зло плюнув, сказал один из подельников. Так и ушли они,  не солоно хлебавши, оставив начальника дышать одним заложенным носом, так как от всех этих пертрубаций у шефа появился насморк. Утром его нашли полуживым.
– Бумагу,– прохрипел он.
Дали бумагу. Лемешко быстро набросал приказ о сокращении сотрудников через два месяца и уведомлении каждого под расписку. Всем, кто подлежал увольнению, выплачивалась месячная компенсация. В приказе директор благодарил своих подчиненных за добросовестный труд и приносил извинение за то, что сложившаяся ситуация вынуждает его, скрепя сердце, сокращать таких добросовестных работников и умелых специалистов.
Директор приказал немедленно зарегистрировать приказ и копию доставить Соколану Юрию Сергеевичу, что и было сделано. После этого золото испарилось, Владимир Михайлович радостно размял затекшие члены и приступил к исполнению своих должностных обязанностей, впрочем, без прежнего пылу и жару.
Тем временем, возвратившись домой после разговора с шефом, Юра спросил соседа:
– Объясни мне свои мансы с шофером, с директором. Ты, случайно, не прилетел с другой планеты?– добавил он шутливо.
– Есть немножко,– в тон ему ответил Роман. Потом помолчал и пояснил подробнее:
– Я тебе говорил, что занимаюсь паропсихологией. И достиг в этом некоторых успехов. Видишь этот стакан? Смотри на него внимательно.
Юра посмотрел. Стакан с водой начал медленно подниматься, потом опрокинулся вверх дном, но вода оставалась в нем, не переливаясь.– Как ты это объяснишь?
– Что-то из фокусов Копперфилда.
– Нет, я мысленно внушаю тебе, что стакан поднимается. Только и всего.
– Ну и как же ты этого достиг?
– А это уже моя маленькая тайна. Учился у знающих людей. Они определили, что у меня, оказывается, особый талант к этому и стали развивать. Вот я и достиг кое-чего. Так что не удивляйся, если я иногда буду пользоваться этим. Я не злоупотребляю, но когда люди чересчур наглеют и пользуются своей силой во вред другим, я не могу устоять. Да и  получается у меня не всегда. Иногда этот механизм пробуксовывает, и я ничего не могу здесь поделать. Такова данность, я ее принимаю. Так что ты тоже на меня не во всем полагайся, я не всесилен.
– Нет, ты точно не от мира сего,– сказал Юра, не удовлетворившись объяснением, – Ты меня иногда пугаешь: то рука у тебя становится короче другой, то нога, и ты ходишь, не касаясь земли этой ногой; То глаза вдруг разные, то голос совершенно другой. В тебе как будто сидит несколько человек сразу. Как ты, например, сделал, что Коля не смог пройти по двору? Никакой Копперфилд, никакой йог такого  не сотворит, и не надо мне мозги пудрить парапсихологией своей.
– Я усилием воли заставил его остановиться – вот и все дела.
– Ты гипнотизер?
– И не только. Парапсихология может делать многое. Главное состоит в том, чтобы я был абсолютно уверен в том, что это делается во имя добра и справедливости. Если я хоть на йоту сомневаюсь в этом, то у меня ничего не получается.
– Ну, сделай что-нибудь сейчас, сию минуту.
– Я тебе уже сделал, что тебе еще надо?
– Со стаканом?
– Тебе этого мало? Можешь сам проделать этот фокус-мокус.
– Ладно, замнем для ясности,– чувствовалось, что Юра остался при своем мнении, но не стал продолжать спор. Сейчас его занимало совсем другое.
–Что мне делать дальше?– спросил он удрученно.
– Работай и ищи новую работу. Могу предложить тебе мастера производственного обучения. Я нахватался совместительств по самое горло, спокойно уступлю тебе. Немного для толкового инженера, который к тому же снимает квартиру, но устойчиво и надежно.
– Нет, я не проживу на эту зарплату.
– Я тоже так думаю, ты заслуживаешь  большего.

Глава третья
 
 Соколан занялся поиском новой работы. В кафе, где он подрабатывал, предложили полставки электрика. Конечно, это было мало, но в течение двух оставшихся месяцев Юра добросовестно использовал и эту возможность, чтобы вовремя заплатить хотя бы за квартиру. Приличной работы никто не предлагал. Однажды вечером просматривая рекламную газету, Роман наткнулся на  объявление фирмы «Муж на час», которая приглашала мастеров на все руки и обещала высокую зарплату.
– Юрец, кажется, это то, что нам нужно.
– Ну какие мы с тобой мастера?– отмахнулся Соколан.– Ну кое-что умеем, а здесь нужно уметь все.
– Ты плохо о себе думаешь, приятель,– убежденно возразил Рома.– Все оборудование знаешь, замок сможешь заменить и вставить, розетку и кран починить, плитку положить, если надо – сам говорил, что в доме все делал. Да лучшего мастера и не найти. Завтра идем наниматься. Я работаю в первой половине дня, отказался от дополнительных часов, чтоб не допускать склок в коллективе и буду тебе помогать. Двоих нас не примут. Деньги пополам. Согласен?
– Не согласен. Ты будешь работать, а я тебе гвозди подавать? Нет, уж лучше давай так: от каждого по способностям – каждому по труду.
– Ох уж ты и коммуняка. Ладно, там разберемся.
На следующий день после обеда друзья отправились искать хитрую фирму. Она располагалась на третьем этаже 10-этажного здания. Они вошли в просторную, со вкусом обставленную комнату, где за столом сидел очередной бугай с толстым затылком и руками-булками. Такие типы, реагирующие только на очень сильные раздражители, в последнее время были в ходу. Только они умели со всеми договариваться, «решать вопросы», ходить на «стрелки», не обращать внимания на мольбы жертв  и прочую, с их точки зрения, моральную чепуху и дребедень.
– Что  хотели, братки? –небрежно спросил обладатель коротко стриженной головы и низкого лба.
– По объявлению насчет работы.
– Что умеем делать?
– Все,– первым ответил Роман.
– Как это все?– ухмыльнулся наниматель.
– Делаем все, что положено уметь хорошему мужу.
– Паркет стелите?
– Стелим.
– Трубы меняете?
– Запросто.
– Ванну облицевать дорогим кафелем?
– За полдня.
Верзила нахмурил узкий лобик, пытаясь придумать что-то еще.
– В холодильниках разбираетесь?
– Разбираем и собираем, подключаем и работает.
– Телевизор, компьютер?
– Нет проблем.
– Что-то ты сильно шустрый. Учти: одна-две жалобы – и получишь по шее с вычетом убытка от потери имиджа фирмы.
– У вас, я чувствую, компьютер не работает.
– Откуда ты взял?
– Оттуда. Такие, как вы, в свободное от работы время, играют в компьютерные игры или смотрят порнуху. А вы маетесь. Значит, интернет не работает. Разрешите посмотреть.
Фирмач выпятил губу, напряг узкий лобик, подозрительно посмотрел  на обоих. Подумав, он включил компьютер. Тот молчал, как партизан на вопросы о квартирах, явках и паролях.
– Попробуйте,– сказал он сурово,– только не лезьте, куда вас не просят.
Юра незаметно толкнул напарника: мол, что ты блефуешь? – Тот нетерпеливо отмахнулся и подошел к столу.
– Инструмент соответствующий есть в офисе фирмы?– спросил он.
Хозяин кабинета поднялся, подошел к шкафу, вынул оттуда чемоданчик.
– Вот все, что есть.
В импортном чемоданчике, действительно, было все, что нужно для электрика.
Роман стал разбирать компьютер.
– Э-э,– предостерегающе поднял руку фирмач,– аппарат стоит тысячу баксов. Не собирешь, останутся лишние детали – пеняй на себя, выложишь тыщу, иначе шкуру с тебя сдеру, понял?
Роман не ответил, продолжая работать. Через полчаса компьютер загудел, как турбина на испытаниях. Роман опять стал копаться, включая и Юру в процесс. Наконец экран засветился, чистый и светлый, как младенец.
–От перепадов напряжения один из конденсаторов вздулся, Пришлось перепаивать.  И вентилятор компьютера надо хоть иногда просматривать. Пыхтел, как астматик на последней стадии легочной недостаточности. Вытряхнули пыль, прочистили – теперь будет работать. Что еще?
– Лады, беру обоих. Наши условия знаете?
–Откуда нам знать?
– Выполняете заказ, называете сумму, вручаете квитанцию, клиент расписывается и рассчитывается. В конце дня сдаете выручку, всю до копейки. Зарплату получаете после вычета всех штрафов, если они будут. Если зажилите выручку –  на первый раз - месяц работы бесплатно. На второй – инвалидность второй группы и лечение за свой счет. Это в лучшем случае. Принцип расчета такой: девяносто на десять.
– Я что-то не совсем понял, повторите?– вежливо  попросил Истрин.
– Сто гривен заработали – десять ваши. Десять тысяч сдали – тысячу получили. Ферштейн?
– Но это же грабеж среди бела дня,– не выдержал Соколан.– Десять тысяч в месяц мы никогда не сдадим. Выходит, даже  минимальную зарплату не заработаем?
– Старайтесь, пацаны, старайтесь,– ухмыльнулся фирмач.– Парнишки вы толковые – авось, и получится. Вы прикиньте: этот кабинет надо содержать, рядом– вторая комната, где сидят диспетчер и бухгалтер- кассир. Все хотят кушать. Налоги, кое-кому надо отстегнуть наверх. Мне самому едва на харчи хватает. А у меня есть еще начальник, а у начальника – свой начальник, «крышу» надо поддерживать– конкуренция везде, борьба. Так что крутитесь, если желаете иметь место.
– Так вы говорите: вам на харчи  не хватает?– тихим, сочувствующим голосом спросил Истрин.– Так можно…
– Хватает– не  хватает,– это не твое собачье дело,– грубо оборвал его фирмач, развалившись в кресле и наслаждаясь своей властью.– Ко мне такие, как вы, инженеришки толпами ходють. Не нравится – вали, пока трамваи бегають. Ишь, каждая пипетка мечтает стать клизмой,-- фирмач довольно заржал над своей шуткой, видимо, где-то услышанной.
– Мы вот оставляем свой адрес,– Роман положил на стол записку.– Мы согласны работать семьдесят на тридцать в нашу пользу, а ты, вонючий  бурдюк с жиром, будешь пока есть всю свою зарплату. Наешься – найдешь нас.
– Что ты сказал?!– Вонючий  бурдюк с жиром разорвал в клочья записку, потом проворно сорвался с места и кинулся к наглецам.– Я тебе покажу, с кем ты имеешь дело! Вошь такая, гнида!– Он уже поднял руку, чтобы нанести сокрушительный удар, но вдруг так и замер в скульптурной позе с занесенным вверх кулаком и перекошенной от злобы  мордой.
– Стой, кому говорят!– гаркнул  бурдюк и намерился опустить руку, но она намертво зависла в воздухе. От неожиданности он стал по-рыбьи глотать воздух, не понимая в чем дело, и дергать руку назад. Но рука по-прежнему оставалась каменной, такими же оказались и ноги. Посетители меж тем спокойно удалились.
– Ира!– вне себя от испуга закричал фирмач.
На крик начальника прибежала Ира – диспетчер фирмы и бесплатная наложница.
– Ира, эти скоты…меня парализовало, Ира, что мне теперь делать? Ира!– По лицу фирмача вдруг побежали струи пота, испуга и беспомощности.– Ира, вызывай немедленно «Скорую». А ну постарайся опустить мне руку.
Ира попыталась опустить, даже подпрыгнула и повисла на руке шефа, но безрезультатно. Все тело Александра Павловича окаменело, ворочались одни только глаза и язык.
– Как же мне теперь быть?– в отчаянье спрашивал сам себя фирмач.– Ира, вызвала уже доктора? Что ты медлишь?
– Вызвала, Александр Павлович, вызвала, но…что может сделать врач? Ума не приложу.
– И не прилагай. Его у тебя не было  и нет.  Боже ж ты мой! Мне же только тридцать пять лет!
Старенький врач в очках и с бородкой редким клинышком, все  чаще задумывавшийся о смысле жизни и о тщете всего земного, медленно обошел окаменевшего бизнесмена, привычно  пощупал руку там, где меряют пульс, потом снова совершил променад вокруг статуи, заложив руки назад.
– Убей, не могу вспомнить библейского героя, который нарушил запрет и превратился в соляной столб,– сказал он, ни к кому не обращаясь.– Память стала подводить.
– Доктор, не валяй дурака, человеку плохо, а ты дурью маешься,– крикнул фирмач.
– Ты знаешь, когда что-то придет в голову и не можешь вспомнить – это так угнетает, что ни о чем другом и думать не хочется. Я чувствую, что решение где-то здесь, а вспомнить не могу. Дедал?– нет, не то. Сизиф?– тоже из другой оперы. Кто же это был?
– Будь моя воля, я бы тебе сейчас по кумполу так надавал, что ты бы и мать родную забыл,– бесился окаменевший пациент.
– С вами мне тоже ничего не понятно. Давно не ездил на семинары по новейшим направлениям медицины. Как по мне, так смахивает на ступор при гипнозе или на посмертное окоченение. Но вы-то языком мелете, значит нет гипноза; пульс не прощупывается, а глазенки бегают – черт знает, что такое. Нет, надо уходить куда-нибудь на периферию, там полегче.
– Тапочки тебе надо белые покупать,– зло сказал пациент.– И держат же таких кретинов  на работе. Говори, что делать?
– По крайней мере, не каменею,– живо парировал доктор.– Что делать, что делать? Кто виноват?– извечные вопросы русской интеллгенции, теперь вот этим задаются всякие дауны от бизнеса. Не знаю я, молодой человек, что делать и кто виноват – не знаю,– доктор красноречиво развел руками.– Сделать вам укол успокоительного – так куда делать? В камень? Что-то вы сделали не так – вот вам и наказание. Покайтесь – и  вас отпустит. Это все, что я могу вам посоветовать как врач и как старый человек.– Доктор опять в раздумье потер лоб рукой, бормоча себе под нос: «Кто же все-таки обратился в соляной столб?»
– Я пожалуюсь твоему главврачу и посоветую ему гнать тебя в шею,– в  бессильной злобе прошипел фирмач.
– Выходит, я еще долго буду работать– со снисходительной улыбкой  ответил врач, все еще мучаясь неотступным вопросом.– Честное слово, рад был бы вам помочь, но в данной ситуации ничего не приходит на ум. За свои пятьдесят лет работы первый раз сталкиваюсь с таким случаем. До свидания.
Некоторое время в кабинет ходили, как в музей мадам Тюссо. Лепешкин Семен Данилович – так, оказывается, звали хозяина фирмы –   сначала негодовал, гнал всех прочь, но посетителей все прибывало, и он устал, погрузился в нечто, напоминающее прострацию. Из художественных мастерских, расположенных неподалеку, приходили художники и скульпторы, профессионально рассматривающие неожиданную скульптуру. Спорили о художественном стиле, в котором выполнена работа.
Некоторые утверждали, что это чистый натурализм с уклоном в примитивизм. другие говорили, что здесь большая струя социалистического реализма и постреализма. Третьи со знанием дела и применением всего арсенала художественной аргументации в стиле академика педагогических наук Голобородька пространно доказывали, что реализм неспособен с такой художественной убедительностью показать звериный оскал современного капитализма; здесь, мол, явно присутствует техника и философия сюрреализма: достаточно посмотреть, как выполнены жировые складки на шее. Четвертые видели в статуе признаки абсурда. Однако, все соглашались, что замысел и воплощение – гениальны. Сочетать камень с живой плотью – до такого не додумались даже творцы, использующие в своем арсенале художественных средств пивные бутылки, пищевые отходы и эксременты диких животных.
Так продолжалось около суток. К утру Лепешкина отпустило, зато напал злокачественный жор. Семен Данилович заказывал все подряд: салаты, холодные закуски, спиртные напитки, первые, вторые и третьи блюда, десерты. Причем, все самое дорогое: икру черную и красную, осетрину отварную, колбасу сырокопченую, французские вина и коньяки каких-то сумашедше старых годов, трюфеля в труднопроизносимых соусах, сверхмодные закуски в авангардном стиле, когда на молекулярном уровне соединяют несоединимое, например, молоко с помидором, соленую сельдь с мороженым и тому подобные фокусы.
Элегантные официанты, мешая друг другу,  то и  дело вносили все новые и новые деликатесы.  Живот бедного Лепешкина уже разнесло до невозможности, а он продолжал заказывать и заказывать. Он отрицательно, категорически махал рукой, а голос произносил новые требования. В кабинете уже  было некуда ставить посуду с едой, а она все поступала и поступала.
Такая же напасть постигла двух заместителей мэра города, начальника отдела ритуальных услуг горкоммунхоза,  двоих начальников  районных отделов полиции, трех прокуроров, пятерых судей, нескольких депутатов различных уровней, в том числе и депутата парламента, а также начальника управления по защите прав  и свобод потребителей, начальника антимонопольного комитета, главврача городской санэпидемслужбы и двух криминальных авторитетов. Когда стали выяснять логику этого необычного явления, то оказалось, что все обжоры так или иначе были связаны с господином Лепешкиным.
Все бросились к нему. В перерывах между заказами очередной жратвы Лепешкин пытался понять суть этого явления, пока не вспомнил разговор с необычными посетителями и записку, оставленную ими. Кинулись искать клочки драгоценной теперь бумажки. Уборщица Катька, которую сперва назвали Екатериной Ивановной гордо доложила, что уже произвела уборку вверенной ей конторской территории и вынесла ведро с мусором в соответствующий контейнер.
После такого сообщения Екатерина Ивановна немедленно превратилась в последнюю идиотку, которую с кулаками в спину повели на мусорную площадку показывать бак. Содержимое ведра было уже погребено под содержимым других ведер и пакетов. Но это никого не остановило. Контейнер перевернули и всю мерзость пищевых отходов аккуратно разложили на площади в 1,15 гектара вплоть до последнего огрызка соленого огурца и скелета вяленой тарани, словно это был драгоценный скелет допотопного тиреозавра. 
Сотрудники вышеназванных организаций, волонтеры, дружинники, кандидаты в члены солидных парламентских партий, начинающие следователи, курьеры, письмоводители судов, гробокопатели, телохранители–все искали кусочки записки, от которой зависела судьба уважаемых в городе людей, так как те продолжали неумеренно есть в полном соответствии с тезисом, что им едва хватает досыта поесть. Затерялся только  последний отрывок с номером квартиры.  Но для опытных сотрудников компетентных органов это уже был сущий  пустяк: в конце концов нашли и злосчастный клочок.
В конце рабочего дня в дверь квартиры №72 настойчиво и нетерпеливо позвонили двое. Одеты они были в одинаковые костюмы, одинаковые рубашки, одинаковые туфли, носки и галстуки, бывшие в моде в середине пятидесятых годов прошлого столетия. Видимо, все это получалось с одного вещевого склада с росписью в графе «отпущено». Дверь открыла Наталья Леонидовна. Увидев незнакомых, суровых людей в казенных костюмах она сделала испуганное лицо.
– У вас проживает гражданин Истрин?
– У меня, а в чем дело? Я несчастная вдова и мне надо как-то жить, я все по закону…
– И второй тоже?
– Да, и второй тоже.
– Как фамилия?
– Точно не помню. Кажется Соколов или что-то такое.
– Где они?
– На работе.
–На какой работе?
– Откуда мне знать?  Приличные молодые люди. Не пьют, не курят, не дебоширят, платят вовремя. Золотые руки, во всем мне помогают. Я дурного поведения людей не беру или сразу отшиваю.
– Разрешите войти, мы подождем ваших приличных молодых людей.
–Предъявите ваши документы, я слабая вдова, меня всякий может обидеть, но я свои права знаю,  ничего плохого не сделала и не  делаю и делать не собираюсь.
– Гражданка Левченко, успокойтесь. У нас к вам нет пока никаких претензий. И к молодым людям тоже. Просто надо кое-что выяснить с ними и уточнить. Они могут быть свидетелями в очень важном для нас уголовном деле.
– Фу, слава богу, а то уж  душа совсем в пятки ушла,– Наталья Леонидовна истово перекрестилась. - Проходите, пожалуйста. Вот их комната, просторная, светлая, я денег зазря ни с кого не беру. Я вдова боевого офицера, полковника. Как-то надо существовать – вот и сдаю две комнаты. Неудобства, хлопоты, люди молодые, суетливые, но что поделаешь – работать я уже не могу, а платить за квартиру надо, ну и кушать, хоть и немного, а все-таки требуется.
– Кстати, «о кушать». Вам никогда в последнее время не хотелось неумеренно есть?– спросил один из незнакомцев.
– Что вы, что вы?– замахала руками хозяйка.– Две ложки каши, кусочек масла– вот и весь мой завтрак. Так же и обед. А ужинаю я больше кефиром и булочкой овсяной.
– Ну если вы получаете военную пенсию мужа, да  еще сдаете две комнаты по два человека, так, наверно, не только на овсяную булочку хватает,– сказал между прочим второй посетитель, прохаживаясь по комнате и все внимательно осматривая.
– Кое-что на смерть берегу,– скромно ответила Наталья Леонидовна, поджав губы и сделавшись строгой.– На депозите. Это никому не возбраняется.
– У нас к вам вопросов больше на сегодня нет. Отдыхайте спокойно,– сказал служитель компетентных органов,– а мы подождем ваших постояльцев здесь.
Постояльцы явились вместе и очень удивились присутствию незнакомых людей  на своей законной жилплощади.
– Чем обязаны?– деловито спросил Роман.
– Вы Истрин Роман Григорьевич и Соколан Юрий Сергеевич?
– Да, двадцать пять лет таковыми являемся. А вы кто такие?
– А мы вот кто,– один из незнакомцев движением фокусника показал краснокожую паспортину, удостоверяющую, что он капитан службы безопасности.
– Что вы хотели бы выяснить у нас?– без почтительного трепета, обычного при таких обстоятельствах, спросил Истрин.
– Скажите, вы были позавчера на фирме «Муж на час»?
– Были.
– С какой целью?
– С целью получения работы на законных основаниях.
– Вас что-то не устроило?
– Порядок оплаты труда нас не устроил.
– Вы ушли без конфликта?
– Да, мы оставили записку на случай, если наниматель надумает работать честно.
– А что вы сказали уходя?
– Владелец фирмы или кто он там еще, пожаловался, что ему едва хватает на харчи. Мы ему пожелали, чтобы он наконец наелся на те деньги, которые получает за день. Он и те, на кого он ссылался, когда предложил работать  бесплатно. После этого мы ушли. Он, правда, на нас несколько обиделся, кинулся догонять, но затем почему-то остановился, и мы посчитали конфликт исчерпанным. Вот и все, что мы можем сказать по этому поводу. Надеюсь, он не умер с голоду?
– На каких условиях вам предложили работу?
– Один к десяти. Тысячу сдали – сто получили.
Службисты переглянулись, помолчали, видимо, не зная, что делать дальше.
– Вы, наверно, не поняли друг друга. Семен Данилович предложил вам наоборот: девяносто процентов вам и десять фирме. Он просит извинения, если по его вине произошла ошибка. И вот передает аванс. – Старший протянул толстый пакет.– Завтра можете выходить на работу. Он полностью убедился в вашем профессионализме.
– Мы загодя ничего не берем. Это во-первых; во-вторых, в пакете не хватает тысячи долларов. Будьте добры вернуть их на место и возвратить владельцу.
– Вы хотите сказать, что мы их украли?
– Мы ничего не хотим говорить, кроме того, что говорим.
– В таком случае, мы вынуждены вас арестовать.
– На каком основании?
– На том основании, что вы обладаете непонятными для нас способностями, которые используете не по назначению. Мы должны выяснить, что это за способности и поставить их на службу государству. Ребята, заходи, – крикнул один из служивых.
Тут дверь затрещала, и в комнату ворвалась вооруженная до зубов группа людей в масках. «Стоять!», «Руки на стену!», – раздался истеричный боевой клич. Оба постояльца покорно стали к стене и подняли руки. Их быстро обшарили. «Ничего»,– сказал один, очевидно, командир.
– Одевайте  наручники,– приказал службист,– и в машину. На месте  разговорим этих субчиков.
– Мы никуда не поедем,– спокойно сказал Роман, не оборачиваясь.– У вас ни  оснований, ни документов на арест никаких нет  да и не может быть.
– Поговори у меня еще, – один из группы захвата замахнулся на него, а потом тихо охнул и присел, судорожно глотая ртом воздух.
– Ребята, нападение!– истошно закричал кто-то и бросился к парням. И также медленно осел, тяжело дыша.
Тут уж вся группа бросилась на хозяев комнаты и также полегла немцами под Сталинградом,  как и те двое.
– Ну, капитан, теперь твоя очередь  надевать  наручники,– сказал Юра, поняв, что с Романом он не пропадет.
– Ребята, мы на работе,– жалобно сказал капитан.– Нам приказано дать вам взятку и арестовать с поличным.  Мы ничего от себя не делаем.
– Как же,– возразил Роман,– вам было сказано застрелить нас при оказании сопротивления. Расстреливайте, выполняйте приказ по полной форме, а потом уж будем договариваться. Не бойтесь, как- нибудь  не умрем.
Капитан трясущейся рукой вынул пистолет.
– А вы нам ничего не сделаете?
– Ничего.
Капитан и его напарник израсходовали обе обоймы. Пули прошли в миллиметрах от головы и прочих частей тела, но в цель не попала ни одна.
– А теперь забирайте вашу группу, доложите начальству обстановку и наши условия: они получают зарплату, достаточную, чтобы хорошо есть,  пить, иметь разумные развлечения  и не брать взятки, а мы завтра выходим на работу и  отдаем фирме шестьдесят процентов заработанного на оплату налогов, аренды и прочих расходов.  Этого достаточно, чтобы содержать штат и получать нормальную прибыль. Это касается всех причастных к делу лиц. Если их наши условия не устраивают, пусть сами приходят нас арестовывать или мы придем к ним. Ферштейн?
– Понятно,– кисло сказал капитан.– Но все же наши начальники хотели бы жить несколько лучше остальных.
– На каком основании?
– Мы все-таки рискуем жизнью.
– Неужели риск районного прокурора выше риска шахтера, который спускается ежедневно в шахту?
– Мы ловим преступников, а это люди, которые являются наиболее социально опасными.
– Поэтому ты построил себе двухэтажный особнячок на жалованье капитана?
– Вы и про это знаете?
– Зна-ем,– ответил Роман с расстановкой.– И построил потому, что ближе к ценностям, которые создает общество. И соблазн слишком велик. Чем ты лучше его?– Истрин указал на Юру.– Он – победитель школьных олимпиад по математике и физике, а ты ходил в середнячках. Он поступил без блата и денег в университет и получил красный диплом, а ты едва-едва пролез в милицейское училище, кое-как его закончил и теперь считаешь себя выше других. На каком основании?
– Вы, наверно, тоже в каких-то органах работаете,– не то заключил, не то спросил второй сотрудник.– Так бы сразу и сказали. А то морочите нам голову.
Как и обещал, капитан доложил по инстанции. Верхи информацию приняли к сведению, сделали вывод, что, скорее всего, это сверхагенты из Киева, действующие по спецзаданию,  и решили установить наблюдение за подозрительными типами, а пока жить, как требует устав, хоть это и тяжелехонько.
На следующий день «мужья» вышли на работу. Она им понравилась.  Заказы особым разнообразием не отличались: ремонт электропроводки, бытовых приборов, замена оконных рам, установка телевизоров, холодильников, электроплит и прочая бытовая дребедень. Кому-то надо было заново вставить розетки, вырванные с мясом, починить звонок, заменить кафель в ванной, постелить несколько метров паркета, почистить трубы, сменить унитаз, отремонтировать стол, стул, кресло, табуретку, детскую коляску или велосипед. Приятели ни от чего не отказывались, всегда были заняты  и сдавали самую большую выручку. Директор не мог нарадоваться.
Все было бы хорошо, но часто звонило начальство и спрашивало, нельзя ли  ка-то ущучить этих прытких технарей, к тому же владеющих какими-то секретами гипноза или чем-то в этом роде. Начальству надоело жить по средствам.
Истрин, с его слов, работал в школе  полдня, оставаясь только учителем физики. Все остальные нагрузки он поотдавал коллегам, которые боролись за каждый учебный час, зорко следя друг за другом, чтобы кто-то не нахватал себе слишком много в ущерб остальным. Иногда друзья работали вместе, если был солидный заказ или уж очень сложный, а чаще работали отдельно, переговариваясь и советуясь по мобильнику. Соколан окончательно ушел с автобазы и полностью отдался работе на фирме. Как-то само собой получалось, что ему доставались самые денежные заказы, но работал он все-таки медленнее Романа, и потому заработок получался почти одинаковым.
Однажды они возвращались с работы поздним, темным вечером.  На узкой, тихой улочке, освещаемой одинокими тусклыми фонарями,  было безлюдно. Приятели повернули за угол, где  совсем близко уже находился их подъезд, когда навстречу им вышло трое. Молодые, крепкие, густо заросшие частой, колкой щетиной, с недобрыми, лихими взглядами из-под широких, кустистых бровей, они напоминали каких-то былинных разбойников или соратников Стеньки Разина. Казалось, вот-вот кто-то из них размахнется кистенем и шарахнет по голове. Вот уж, действительо, ночные тати, предвестники смерти.
– Дай закурить,– грубо потребовал один.
– Курево у тебя в кармане,– ответил Роман,– ты, наверно, забыл, что час назад купил «Мальборо».
– Тебя, суку, спрашивают закурить,– низким, глухим голосом сказал другой.
– Ребята, давайте жить дружно,– миролюбиво предложил Роман,– мирно разойдемся по своим малинам.
– Это не тот случай, когда надо спрашивать курево,– добавил Юра, понимая, что компания специально лезет на рожон.
 Вдруг дзенькнул ближайший фонарь, разбитый удачно брошенным камнем. Улица, и без того слабоосвещенная, погрузилась в кромешную темень. Не говоря больше ни слова, все трое выхватили ножи и бросились на прохожих. Но на этот раз своенравная госпожа Удача побежала совсем в другую сторону, нежели планировали налетчики, надеявшиеся быстро покончить с мокрухой.
 В полной темноте бандиты нанесли выверенные, нацеленные, казалось бы, неотразимые удары. Но жертвы продолжали стоять, как ни в чем не бывало. Последовали еще сильные, мощные движения рук с зажатыми в них финками. Безрезультатно. Острые, холодные стальные лезвия, способные завалить медведя, полосовали воздух.
Лиходеи топтались на месте, менялись местами и ожесточенно махали и махали ножами, не понимая, в чем дело и почему эти двое до сих пор не лежат на земле в последнем издыхании. Роман и Юра незаметно отошли в сторону и наблюдали, как трое месят воздух, уже тяжело дыша.
– Пошли домой,– сказал Истрин,– пусть ребята упражняются, авось навсегда надоест убивать честных людей.
– Граждане бандиты, убийцы и ублюдки,– торжественно сказал Роман,– продолжайте выяснять, кто из вас сильнее и безжалостней, а мы пошли: у нас еще много дел. Зло должно быть наказано. Когда раскаетесь, тогда и силы появятся, чтобы работать честно.
Нападавшие вдруг стали остервенело драться между  собой. В ход пошли кулаки, кто-то коленкой ожесточенно  поддавал в челюсть  другому, кто-то бил ногами упавшего, кого-то схватили за волосы и исступленно били  в живот. Через некоторое время  вся троица вконец обессилила,  но продолжала по инерции  наносить удары ножами. Бандиты уже сидели на тротуаре и тупо рубили сверху вниз. Ножи,  иногда высекали искры, ударяя в асфальт или попадая в мелкие камешки.
Утром первые прохожие, увидели троих  людей, бездыханно лежащих   на земле; когда у кого-то из них хватало сил, он тяжело поднимал нож, всаживал его в асфальт  и тут же замертво падал  в изнеможении; затем то же самое делал второй и третий.  Вызвали «скорую помощь», но и в больнице продолжалось такая же катавасия.
После уколов и процедур пострадавшие вызвали попа. Тот приехал на импортной тачке, толстый, холеный, неумело и лениво покропил, выслушал покаяние и умчался. Не помогло. Видимо, батюшка проел, промотал свое благочестие и божий дар помогать людям.  На смену ему пришел следователь, сухой, немногословный, с блокнотом и ручкой. Тот только записывал, изредка уточняя отдельные детали.
Дело вырисовывалось так: все трое – матерые рецидивисты из шайки Петьки Шалого, спецы  по заказным мероприятиям. От самого Петьки поступило задание убрать двоих, чьи фотографии показали и указали, где их искать и выслеживать. Кто давал задание самому Шалому неизвестно.  Они все аккуратно, как всегда, сделали, и оставалась самая малость, но здесь произошла какая-то заморочка непонятная, и троица оказалась в больнице без единой царапины. Троица слезно просила следователя задавать самые каверзные вопросы, на которые они согласны отвечать самым правдивым образом.
Следователю   наконец удалось выяснить настоящие фамилии, имена и отчества рецидивистов, место рождения, образование, национальность, рабочие специальности, по которым они должны были работать, но так никогда и не работали. Еще много кое-чего бандиты рассказали слуге Фемиды. Он все записал и обещал разобраться и учесть чистосердечные признания. Больных сразу попустило и освободило от надоевших движений рукопашного боя,  чему они были очень рады. 
Было заведено уголовное дело по факту наличия холодного оружия, и каждый из троицы отправился на разные участки лесоповала.  Вскоре нашли неуловимого до того Петьку Шалого с пером в боку, и на этом история с покушением на убийство закончилась, ввиду невозможности продолжить дальнейшее следствие.
 Зато от «мужей на час» опять надолго отстали. Так прошло несколько месяцев. Жизнь продолжалась. В городе иногда на отдельных судей, прокуроров, следователей, руководителей отделов землепользования, таможни, хирургов, бизнесменов и чиновников вдруг, казалось, ни с того ни с сего нападал жор, и  тогда они проедали весь дневной «навар», чем портили себе желудок и всю пищеварительную систему. К ним вызывали врачей, спрашивали причины, ставили диагнозы, приписывали кучу лекарств, но больные только отмахивались руками и проев все, что ими было  непроизвольно заказано, ложились на больничный, потом на строгую диету и потом на работе были безупречно чисты и скромны в своих запросах, аки ангелы.
Как-то за ужином Роман высказал новую мысль. Он сказал:
– Что-то приелась мне эта работа. Не по Сеньке шапка. Юра, мы же с тобой умные люди. А умные люди сейчас заняты чем? – Роман сделал паузу.– Умные люди теперь работают с компьютерной техникой, создают компьютерные программы. А мы что с тобой – глупее? Не хочу быть мастером-ремонтником, хочу быть  квалифицированным программистом. Поступаем в университет заочно; когда я буду  на занятиях, а  когда ты, когда вместе будем обучаться.  Пять лет нам не понадобится, а только три, а может быть и меньше. Сейчас экстерном можно сдавать.
– Рома, понимаешь, мне здесь девушка-соседка наша приглянулась. На два фронта я не потяну. Надоело мне быть учеником.
– Глупый ты, Юрец. Ну что мастер? Всю жизнь бегать с этажа на этаж? И это при твоих-то способностях? За компьютерами будущее. Я чувствую, ты будешь выдающимся программистом. Три года  пролетят -- и не заметишь. А девушка совсем не помешает, даже наоборот. У тебя будет прочное, солидное положение. Семье нужна крепкая, надежная база.  Откроем свою фирму, у меня тоже склонность к перемене мест. Решайся.
– Ты так думаешь?–  вопросительно сказал Соколан, привыкший верить другу.
– Обязательно надо, Юра,– подтвердил напарник.– Тем более с работы не надо уходить пока.
– Ну ладно,– согласился сосед.– Компьютеры – это дело. Я согласен.
Так друзья снова стали студентами. Новая, так называемая Болонская система образования, предполагала самостоятельное обучение, чем друзья и пользовались.  У Романа оказывалось больше свободного времени, он больше читал и чаще бывал на лекциях, он и занимался с напарником, которому не  надо было долго что-то объяснять, все он схватывал на лету, тем более, что математическая подготовка у него была на высоте.
В складчину они купили компьютер и с упоением на нем работали, изучая все до тонкостей. Потом приобрели еще один, старенький, и по очереди разбирали и собирали его, пока не довели дело до автоматизма. Они ушли из фирмы, оформили частное предпринимательство и стали в первую очередь принимать заявки на ремонт компьютеров. Через два года  появилась фирма « ИС», что означало Истрин и Соколан.
Эта фирма уже принимала заявки на компьютерное обслуживание солидных предприятий и крупных бизнесменов, причем, заказов было много, потому что для специалистов этой фирмы не существовали заданий, которых нельзя было исполнить. Они делали программное обеспечение, приспосабливая стандартные   компьютерные программы к нуждам конкретных заказчиков, они сами производили новые программы, они  ремонтировали, они обучали персонал, консультировали– в общем, были специалистами высочайшего класса.
               

Глава четвертая

Фирма быстро росла и стала крупнейшей в городе и области. К ее услугам прибегали и столичные заказчики, чьи филиалы были в Днепровске и выдавали самые высокие оценки качеству работы компьютерщиков. Несмотря на очень умеренные цены на свои услуги, фирма получала солидную прибыль, которую вкладывала в дальнейшее расширение. Приобрели офис, оргтехнику, запчасти, взяли на работу перспективных выпускников местного университета, создали учебный центр подготовки квалифицированных операторов компьютерной техники, а также сервисный центр установки,  наладки и ремонта  компьютерного и электронного оборудования.
«ИС» уже стала заметной фигурой областного масштаба, но, как ни странно, ни копейки не расходовала на подкупы и проталкивание своих интересов  в коридорах власти. Ходили темные слухи, что фирму якобы «крышует» какой-то то ли  столичный  криминальный авторитет, то ли крупный олигарх. До поры до времени перипетии борьбы за место под солнцем фирму благополучно обходили.
Но  вот в области поменялся губернатор, несколько других ключевых фигур региональной власти, и кому-то пришло в голову: как же это так получается, что крупная фирма, отчисляющая солидные бабки в бюджет, вроде бы бесхозная и никому ничего не отстегивает? Это и пугало, и возмущало, и ставило в тупик – правила игры должны были быть для всех одинаковы.
Две стороны стали прощупывать почву. Мэр города точно установил, что  «ИС» не входит в сферу влияния губернатора, что  было понятно: тот ничего еще не успел прибрать к рукам и команд из Киева на  сей  счет не получал. Губернатор, в свою очередь, выяснил, что мэр не имеет влияния на фирму, и можно беспрепятственно  заарканить ее в свою конюшню.
Как-то Истрин во второй половине дня после короткого совещания со специалистами  сидел у себя в кабинете один, когда пожилая, добросовестная секретарша доложила ему, что в приемной ожидает представитель губернатора.
– Приглашайте, Ирина Владимировна,–  спокойно сказал Роман Николаевич,– представителя власти нельзя долго держать в приемной.
Вошел выше среднего роста молодой человек немного за тридцать,  одетый в строгий черный костюм с  белой рубашкой и черным галстуком и с таким же строгим лицом, долженствующим олицетворять строгость и неподкупность той власти, которую он представляет. Роман  про себя улыбнулся: казалось, этот молодой человек с постным лицом,  обстругавший, как карандаш,  свою тощую, аскетическую фигуру беспрестанными, настойчивыми упражнениями в фитнес-клубе, только что сменил сутану на светскую одежду. Так и подмывало спросить у него, как идут дела у святой инквизиции, но приходилось сдерживаться. Лицо посетителя изображало одновременно и строгость, и ложно-скромное смирение, и властность хозяина положения. Так приходил на предприятие разбираться по жалобам инструктор обкома партии.  В руках – небольшой элегантный кейс.  Молодой человек остановился, качнулся на носках и сухо представился:
– Советник губернатора Боярчук  Николай Петрович.
– Проходите, Николай Петрович,– дружелюбно сказал Истрин и указал на  ряд стульев вдоль стены,– присаживайтесь.
– Можно здесь?– не дожидаясь ответа, гость несколько разболтанной походкой ловчилы, идущей вразрез с его лицом,  подошел к столу, сел, небрежно бросил кейс, открыл его, неторопливо  вынул блокнот, ручку и посчитал себя готовым к беседе. Теперь видно было, что он привык повелевать, и сквозь его иезуитское смирение сквозит  уверенная в себе наглость.
– Роман Николаевич?– уточнил он.
– Да, я самый.
– Как у вас идут дела на фирме?– как следователь, спросил советник.
– Пока не жалуемся.
– Это очень хорошо,– натянуто улыбнулся гость.– Помощь с нашей стороны вам какая-нибудь нужна?
– Нет, до сих пор справляемся самостоятельно,– подчеркнуто спокойно ответил Истрин.
– Очень хорошо,– опять удовлетворенно констатировал советник. Губы его словны были заметаны шелковой ниткой и ему  приходилось  насильно продавливать сквозь них слова. Это было трудно. После нескольких фраз он снова накладывал на  тонкие, сжатые губы очередной шов.– Сейчас куда ни придешь– только и слышишь жалобы на жизнь и все просят помочь деньгами.
– Мы не просим и не жалуемся,– уточнил хозяин кабинета.
– А я вот пришел к вам с просьбой, –  со строгим служебным лицом сказал Бояров голосом, который не подразумевал возражений. Он замолчал, ожидая, что Истрин спросит, в  чем состоит просьба. Но Истрин молчал.
– У Вячеслава Степановича, нашего губернатора, – большие, стратегические планы,–  несколько нервно начал советник, не дождавшись вопроса.– Область на одном из последних мест по всем показателям. Нужны решительные меры. Но эти меры натыкаются на отсутствие средств.– Опять долгая пауза, необходимая для швейной работы.–  Я уже вам говорил, что все просят от губернатора денег, а их, как известно, в нашей казне нет. К тому же, есть такие затраты, которые нельзя уложить в какие-то сметы и отчеты.
– Какие же это затраты?– наконец спросил Истрин.– Насколько мне известно, все должно решаться в строгом соответствии с областным бюджетом. Есть бюджетная статья – расходуйте. Нет – на нет и суда нет. Так должны поступать все: от хозяина дома до премьер-министра. Я и копейки не могу расходовать без разрешения главного бухгалтера. А она разрешает в строгом соответствии с нашими возможностями.
– Не разговаривайте со мной, как с учеником,– сурово ответствовал советник. – Это мы давно проходили. Есть случаи, когда ради высшей цели можно нарушить закон.
– Это  что-то новое  вы говорите, господин советник,– усмехнулся Истрин.– Советник губернатора допускает нарушение закона! Я знаю, что есть другие установки на планете Земля: закон суров, но это закон; Платон мне друг, но истина дороже; протягивай ножки по одежке и так далее. Ну да ладно, не будем об этом. Так какие затраты не укладываются в рамки законов и смет?
– Я даже не знаю, как с вами дальше беседовать,– печально сказал Бояров. Приняв сперва личину иезуита и  поняв, что это не играет, он вдруг мгновенно, как на эстрадном концерте, сменил  маску. Теперь на Истрина смотрело усталое лицо  измученного нервотрепкой  и боязнью за свою жизнь посольского дьяка времен Ивана Грозного.– С вами говорит ближайший помощник губернатора, а вы меня экзаменуете, как мальчишку…
– Хорошо, я не буду вас экзаменовать,–сухо сказал Истрин,– что вы конкретно хотите?
– Я уже вам сказал, что есть много организаций и предприятий, которые не так успешны, как вы. Им надо помочь встать с  колен, как говорится. Поэтому губернатор хочет создать некий неофициальный фонд  для таких случаев,– елейной струйкой лилась скупая мужская жалоба, похожая на похоронный бабский плач.–  Если он сможет что-то дать, тогда он может и потребовать. А пока у него нет никаких рычагов управления и стимулов. Так у нас на Руси не делается. Все привыкли, чтоб хозяин что-то дал, а иначе никто не будет подчиняться. Ну а мы, его помощники, мыкаемся с протянутой рукой, принимаем на себя весь негатив.
– Хм, странный вы, однако, советник и странные у вас функции,– ответил насмешливо Истрин.– Это все, что вы можете посоветовать губернатору в области экономики?
– Роман Николаевич,– опять меняясь, как ушлая ящерица,  нетерпеливо и с твердыми нотками в голосе сказал Бояров,–  Губернатор убедительно просит вас перечислить в этот фонд 500 тысяч гривен. Добровольно.  Больше – сколько угодно, а меньше никак нельзя. Вот  банковские реквизиты – советник достал из кейса лист бумаги и протянул ее Истрину.
– Передайте вашему Вячеславу Степановичу, что у меня фирма, а не благотворительная организация,– выпрямившись в кресле, жестко ответил Роман Николаевич, не беря в руки бумагу.– Пусть скажет, что надо сделать на эти 500 тысяч, и мы после консультаций со своими специалистами, скорее всего, сделаем это. Иначе у нас ничего  не получится.
–  Тогда и вы не рассчитывайте на нашу помощь,– сказал Бояров, положив лист в кейс.
– А мы ничего у вас и не просим.
– Пока,– многозначительно сказал  советник.– Вы говорите, что у вас нет проблем? Очень хорошо. Но они вскоре могут появиться.
– Если у нас появятся надуманные проблемы,– спокойно ответил Истрин,– то у вашего губернатора их появится вдвое больше. И у вас тоже. Вам никогда не приобрести участка, на который вы незаконно рассчитываете.
– Вы угрожаете губернатору?– с расстановкой спросил Бояров, опять приняв обличье смиренника. Так, наверно, каверзно спрашивал астронома Джордано Бруно на суде хитроумный инквизитор: « Скажите, а правда ли, что вы утверждали, что будто  наряду с Землей есть еще множество других миров, населенных людьми?», и получив положительный  ответ, удовлетворенно и многозначительно смотрел на остальных судей, которые должны были по достоинству оценить его ловкий, обходной маневр.
– Я советую губернатору действовать сугубо  экономическими методами  в рамках, которые предоставляет ему закон. И не пользоваться сомнительными услугами человека, который  через пень колоду проучился три года в Донецком университете и купил диплом за две тысячи долларов, а также находился под следствием по делу о незаконной продаже квартир, но вывернулся.
– Вы за эти слова ответите!– прошипел Бояров, сохраняя внешнее спокойствие. В его глазах сверкнул мстительный огонь вассала, который знает,  что гнев сюзерена немедленно и неотвратимо обрушится на  ослушника и будет жестоким и беспощадным, и тогда уж он, вассал, возрадуется и возместит урон своему самолюбию. Советник быстро закрыл кейс  и с достоинством поруганной, но требующей отмщения чести, вышел   из кабинета.
– Чем ты его оглоушил?– спросил Соколан, заходя в кабинет,– выплыл красный, как спелый арбуз.
– Гонец от губернатора,– пояснил Роман,– пришел попросить немножко денег: всего-то полмиллиона.
– Ну и что ты ответил?
–  Ты же сам видел. Грозился, что у нас будут проблемы, а я ему напомнил о его славном прошлом – так и разошлись.
– Откуда тебе известно о его славном прошлом?– подозрительно спросил Юра.
– Ты же знаешь о моих способностях работать с копьютером. Ловкость рук – и никакого мошеничества.
– Странный ты, Рома, человек. Странный и непонятный. Что-то  постоянно мне недоговариваешь. У тебя такие замашки и такие рассуждения, как будто ты с другой планеты прилетел.
– Ну да, с другой. Эта планета находится на расстоянии в 700 миллионов световых лет от Земли,– со смехом ответил Рома.
– Тебе смешки, а у меня волосы встают дыбом, когда я иногда смотрю на тебя спящего. И способности у тебя такие, каких ни у одного парапсихолога не найдешь.
–  Я тебе скажу по секрету, что я из давней семьи славянских колдунов-волхвов. Их еще называли характерниками. Они являются хранителями древних знаний. Вот откуда мои способности. Я обладаю даром предвидения. Я, например, предвижу, что нас завтра-послезавтра  пригласит к себе мэр и будет просить помочь, а на самом деле хочет поживиться за наш счет.
– Я и без всякого дара предвижу, что к нам зачастят всякие власти, благотворительные фонды и прочие бандиты, – без улыбки ответил Соколан.– И больше всего меня возмущают благотворители. Ни в один фонд я не верю. Чтобы стать благотворителем, надо быть очень богатым человеком и отойти от дел – раз. Во-вторых, иметь твердые моральные устои – это два. Надо сильно любить людей, верить в них, веровать в нечто большее, чем наши обычные желания и представления о жизни.
– А разве ты не мог бы стать благотворителем?– лукаво спросил Роман.
– Пока не могу. Я слишком занят делом. И таким делом, которое полностью противоречит сути благотворительности. Самое лучшее, что я могу сделать – это не отнимать у нищего его суму; не ловчить, не добывать деньги любой ценой, не убирать с дороги конкурентов нечестным путем. Само наше дело – это дело честное, нужное людям. В этом состоит наша благотворительность, лично меня это поддерживает в работе. Приходится иногда помогать и материально, но мы не афишируем нашу благотворительность. Когда я стану стариком, я тогда организую благотворительный фонд, но никогда не буду пиарить себя.
– Вот за это я тебя и люблю, Юрец, – с чувством сказал Роман,– больше всего ценю в людях открытость и честность. А насчет пророчества запомни. Проверишь, правильно ли  меня учили.
--Кстати, -- быстро ответил Соколан, скрывая неловкость за полученные комплименты,¬- забыл тебе сказать: я вчера прочитал, что сегодня в университете состоится встреча со столичной знаменитостью, приглашают всех желающих. Физик- теоретик. Будет читать лекцию о современной физической картине мира и новейших достижениях  в области астрономии.  Точно не помню, но что-то в этом роде. Ты же у нас интересуешься астрономией - можешь сходить.
-- А может вместе?- тут же предложил Роман.- Самому как-то не хочется.
-- Ладно, вместе так вместе,- после некоторого раздумья согласился Юра.-Мне торчать дома одному тоже неохота. Лекция, по-моему, в 16.00. Придется пораньше уйти с работы.
На следующий день, когда они пришли в университет, актовый зал был забит до отказа. Пришли студенты и преподаватели всех вузов и школ города: кого-то «попросили» придти, боясь, что зал окажется пустым;  кого-то в самом деле интересовала физика и астрономия. Воздух был слегка наэлектризован, как всегда бывает при большом скоплении народа. Студенты громко разговаривали, смеялись,  шутили, шумно усаживались, а потом то и дело вставали и куда-то уходили, потом опять возвращались, снова усаживались и вертели головами по сторонам, отыскивая знакомых,  весело приветсвуя их и приглашая к себе рукою а то и голосом. Откуда-то лилась джазовая музыка.
-- Все, как всегда, -- с налетом грусти сказал Соколан, оглядывая зал.
-- А что ты хотел, -- заметил Рома,¬-- не прошло и пяти лет, как ты здесь протирал штаны.
Они уселись в удобные кресла в середине зала и стали ждать. Вскоре на сцене появился проректор по научной части, этакий мягкий, рыхлый колобок с широкой желтой лысиной через всю полупустыню,  и с ним невысокий сухощавый человек в  тонких золотых очках, уверенно подошедший к трибуне.
-- Господа,-- начал проректор с улыбающимся гостепримным лицом,-  к нам в город по своим служебным делам приехал ученый с мировым именем, академик,  профессор, заведующий кафедрой теоретической физики Киевского университета Владимир Борисович Кильчинский. Несмотря на занятость, он любезно согласился прочитать вам лекцию, основанную на самых последних достижениях научной мысли в области физики и астрономии. Прошу внимательно его послушать.
-- Не удивляйся и не дергай меня за рукав,-- шепнул Истрин,-- если я немного пободаюсь с ним.
-- Не валяй дурака,¬ -- также тихо ответил Юра и устремил заинтересованный взгляд на сцену.
--  Итак, господа, приступим,-- уверенно начал лектор. Для его роста трибуна оказалась  высоковатой.  Кильчинский быстро покинул ее и стал медленно расхаживать по сцене, собираясь с мыслями. Зал притих, рассматривая именитого гостя. Ничего особенного и  выдающегося в нем не было: ладная поджарая фигура; энергичное, худощавое, тонкой кожи лицо; широкий, без морщин, высокий лоб с глубокими залысынами; острые, плоские виски; уши маленькие, оттопыренные - « локаторы», как называют их в детстве; губы тонкие, в ниточку. В лице - спокойное, величавое достоинство человека, знающего себе цену. Голос ровный, звучный, убедительный, привыкший властвовать, с некоторыми нотками начальственности и даже барства. А может, это только показалось Соколану.
-- Вы знаете,-- начал гость,¬-- что физическая картина мира менялась много раз. Поначалу людям казалось, что все происходит само по себе: сам по себе идет дождь, метет метель, весна сменяет зиму и так далее. Потом они придумали богов и предположили, что всем заправляют эти самые боги, и что можно влиять на развитие событий, ублажая эти высшие существа. Богов было очень много: бог моря, бог ветра, бог солнца, бог леса.  Потом количество богов уменьшалось, но росло значение оставшихся. Это продолжалось до тех пор, пока ни остался один- единственный бог. У разных народов он назывался по-разному: Яхве, Будда, Саваоф, Аллах.
Также менялось и представление об устройстве мира. Древние верили, что Земля покоится на трех китах. Когда выяснили, что никаких китов нет, то постановили считать центром всего видимого мира Землю, вокруг которой ходят по кругу Солнце и звезды.
Это была первая, якобы научная,  физическая картина мира, и она продержалась больше всех остальных представлений  об устройстве Вселенной.  Не буду далее вдаваться в подробности - вы их знаете. - Лектор остановился, впервые внимательно посмотрел в зал, видимо, анализируя, как  его слушают, и, убедившись, что слушают внимательно, продолжил:- Передо мной, я думаю, подготовленная аудитория,  и поэтому я перехожу к нынешней физической картине мира, пользуясь современной научной терминологией, а также некоторыми литературными метафорами и сравнениями для понимания сложных вещей. Академик Ландау, мой учитель, как-то сказал, что величие человеческого ума состоит в том, что человек понимает такие  вещи, которые невозможно представить и которые существуют только виртуально или в математических формулах. Так вот, чтобы представить непредставимые вещи, я буду пользоваться некими образами, более доступными нашему сознанию. Вы согласны?
-- Согласны! -- охотно  донеслось из притихшего зала.
Итак, современная физическая картина мира основывается на теории так называемого  Большого взрыва. Суть этой теории состоит в следующем: старушка-Вселенная вдруг почему-то решила самоуничтожиться: склероз измучил или жить надоело, или ходить в булочную стало тяжело. - По залу пробежал вежливый смешок, которого лектор явно ожидал и с видимым удовлетворением продолжиллекцию: - Так вот, она не придумала ничего лучшего, как  уменьшаться и превратилась в нечто немыслимое  - некую бесконечно малую точку.
 Эта математическая точка называется точкой сингулярности и не имеет ни пространства, ни времени, ни других, известных нам  измерений. Зато масса ее бесконечна. Эта рехнутая точка, где может существовать тангенс 90 градусов, где ассимптота целуется  с осями координат, как встретившиеся наконец страстные любовники; где бесконечность можно погладить по шерстке как милого щенка, жила по своим чокнутым законам, презрев униженную действительность, которая утверждает, что существуют  уровни организации материи - этакие этажи стройного здания, уходящего как вверх так и вниз. Например, клетка - это один этаж, молекула - этажом ниже, атом-еще ниже. Далее вглубь уходят электрон, затем гипотетический кварк и неизвестные  пока нижеследующие этажи материи.
Если клетку можно запросто сжать, как толпу, идущую по улице, то молекулу уплотнить уже значительно труднее - это битком набитый автобус. Для того, чтобы уплотнить атом, нужна энергия, сопоставимая с энергией термоядерного взрыва, причем узконаправленного. Какая же энергия понадобится, чтобы уплотнить частицы, находящиеся на десятки и сотни этажей ниже, например, кварка? Откуда она может взяться, да и что за блажь такая - бесконечно уплотняться? Вселенная все же не коммунальная квартира, которая по Швондеру требует постоянного уплотнения.- В зале тихий ветерок смеха.- Да и как нормальному человеку, хотя и привыкшему ко всяким умственным ухищрениям и предположениям,  представить себе, чтобы 600 миллиардов галактик, каждая из которых состоит из приблизительно такого же количества громадных звезд, вместилось в одну,   бесконечно малую точку? На эти вопросы ответов пока нет, пока мы это воспринимаем как данность, которую еще только предстоит объяснить.
Сколько существовала Вселенная с мозгами набекрень -- неизвестно, ибо время,  как таковое,  у нее отсутствовало.  Но наконец и ей надоело издеваться над здравым смыслом, и она в один прекрасный момент попросту взорвалась как женщина, которую достали жизенные проблемы с мужем, детьми, харчами  -- быт окончательно заел. -- Кильчинский опять сделал эффектную паузу, надеясь, что слушатели достойно оценят его пассаж. Слушатели оценили улыбками и жидкими аплодисментами. -- Так вот, это и был так называемый Большой взрыв, давший начало нашей Вселенной. В первое время она расширялась с неимоверной скоростью, во много раз превышающей скорость света. Для наглядности представим себе озеро или пруд, на поверхность которого упал камень. От этого камня идут волны -- круги,  которые постепенно затухают. То же самое происходит с ядерным взрывом: первоначальная мощная взрывная волна постепенно сходит на нет. Это, конечно, аналогия очень примитивная. Вселенная по мере своей эволюции создавала метагалактики, галактики, звезды, планеты и прочие космические объекты. Это все цветочки. Теперь перейдем к ягодам.
Кильчинский подошел к доске, услужливо установленной на сцене по такому случаю,  и стал сыпать сложными формулами, чертить схемы и графики, уснащая свою речь новыми научными терминами. Многие в зале склонились над блокнотами, тетрадками,  быстро записывая его выкладки. Самые продвинутые поднимали руки с  мобильникапми, на которые записывали все происходящее на сцене.
Наконец лектор удовлетворенно положил мел, вытер платочком руки и небрежно бросил в зал:
-- Вот и все, что я хотел вам сказать. У кого будут вопросы? -- Он, конечно, на  каверзные вопросы не рассчитывал, учитывая сложность темы.
Зал слегка зашумел, и залегла обычная вежливая  тишина, после которой должны были   следовать обычные в таких случаях слова благодарности от проректора, сидящего в первом ряду и оставшегося исключительно ради этого.
-- У меня вопрос,-- вдруг раздалось в середине зала.
Кильчинский удивленно встрепенулся, вопросительно вскинув голову, осмотрел аудиторию, выискивая хозяина голоса.
-- Встаньте, пожалуйста. Представьтесь.
-- Преподаватель физики в средней школе  №17А , любитель астрономии.
-- Что непонятно преподавателю физики в моей лекции?-- с легким сарказмом спросил Кильчинский.
-- Вы здесь убедительно говорили о расширении Вселенной, приводя формулы Доплера, Дирихле, Эйнштейна и прочих. Но скажите: если Вселенная изначально бесконечна, то  как она может расширяться? Куда?
Аудитория мгновенно затихла, многие с улыбкой повернули головы к смельчаку.
Лектор от неожиданности и каверзности вопроса заметно смутился, если не сказать растерялся. Он в раздумье наклонил голову, недоуменно сжал губы, затем  нерешительно прошелся по сцене, все еще размышляя над ответом.
-- Вопрос глубокий,- медленно начал  гость. -- Это скорее  вопрос философии, чем вопрос физики. Должен вам сказать, что философия и даже математика серьезно отстают в разработке современных представлений о нашем мире. Когда мы говорим о расширении Вселенной, мы имеем в виду удаление самых далеких от нас галактик, находящихся на  ее окраине. Что касается времени и пространства, то я уже говорил: эти понятия имеют значение лишь в процессе эволюции Вселенной. В момент ее рождения не было ни времени, ни пространства.
-- Но тогда ваши слова,- спокойно сказал автор вопроса, ¬-- совпадают с утверждением блаженного Августина, который еще в пятом веке писал, что  «время есть часть божьего творения; просто не было никакого прежде». А ведь вы доказывали свою приверженность атеистическому мировозрению. Как же тут быть?-- снова спросил учитель физики, продолжая стоять в ожидании ответа.
-- Я не философ и не теолог,¬-- раздраженно ответил Кильчинский,¬-- я прочитал научную лекцию по физике. Вот и задавайте мне вопросы по физике.
-- Хорошо,-- не унимался настырный молодой человек,-- если, по-вашему,  Вселенная сущестует 14 миллиардов лет и ее расширение замедлялось, как круги на воде, то разные  ее участки должны иметь разные свойства, а фактически Вселенная однородна и изотропна, о чем говорит реликтовое излучение. Чем это объяснить?
-- Вам известна теория инфляции? -- все больше раздражаясь, спросил Кильчинский,¬- она все объясняет.
-- Далеко не все.
-- Согласно теории инфляции, поначалу галактики были очень плотные и разлетались в разные стороны с огромной скоростью,¬-- снизошел до объяснения Кильчинский.--  Эта скорость расширения намного превышала скорость света, и галактики были оторваны друг от друга и,  действительно, могли иметь несколько иные свойства.  Но когда инфляционное расширение замедлилось, теперь уже скорость света намного превышала скорость расширения; галактики снова стали ближе друг к другу, их свойства выравнялись и приобрели  изотропность. Для наглядности скажу: расстояния между галактиками увеличились приблизительно в десять тысяч раз, тогда как радиус всей наблюдаемой Вселенной возрос в миллион раз. Как вы думаете, молодой человек, 14 миллиардов лет вполне достаточно для стохастического процесса выравнивания?
-- Возможно, но неубедительно для таких огромных пространств, -- скромно ответил оппонент.-- Еще один вопрос: откуда же взялась колоссальная энергия Большого взрыва? Непонятно мне что-то.
-- Мне, откровенно говоря, тоже непонятно и удивительно,  что учитель физики  делает вид, что понимает все, о чем я говорил, -- все также нервно ответил Кильчинский. --  Но я разъясню специально для вас: так вот, накопленная в результате сжатия потенциальная энергия в отличие от массы покоя и кинетической энергии приводит к гравитационному отталкиванию. Как последняя капля воды переполняет чашу, так и малейшая флуктуация такой неустойчивой системы запускает механизм взрыва. В течение одной десять в минус тридцать пятой секунды после Большого взрыва возникает особое квантовое поле -- инфлатон.
-- Но кто или что сжимает эту пружину -- вот в чем вопрос?
-- Пока это неизвестно,¬ -- сожалея,  развел руками Кильчинский.
--Это все равно, как если я буду утверждать, что у меня есть миллион долларов, но я не знаю в каком они банке. Сплошные софизмы, ¬-- заключил молодой человек и сел.
--  Вы слишком самоуверенны, молодой человек. Ставить вопросы значительно легче, чем на них отвечать,¬-- резко сказал ученый. -- Я далек от мысли, что вы просто-напросто плохо знаете предмет обсуждения. Значит, дело в принципе. Вы отрицаете теорию Большого взрыва? Или морочите мне голову вопросами, взятыми из научно-популярной литературы?
-- Я пока  не отрицаю теории Большого взрыва,¬ -- последовал вежливый ответ,-- я в ней сомневаюсь.
-- Вот, значит, как?! Вы, оказывается, некий Галилео Галилей, отрицающий учение Коперника. Глубоко копаете.-- Доза сарказма в голосе Кильчинского могла бы убить слона. -- Ну-ну. В таком случае, объясните, будьте любезны, в чем кроются ваши сомнения? Мне кажется, что вы или невнимательно, через пень-колоду, читали научную литературу, или сделали неверные, абсолютно вздорные выводы из прочитанного. Или обуяны своей гениальностью. Это иногда бывает у преподавателей физики в средней школе. Взять хотя бы Циолковского… Может,  вы в своей средней школе знаете и  ответы на эти вопросы?
-- Я волнуюсь, профессор, и потому мои объяснения могут быть сбивчивыми и непонятными. Прошу меня извинить.
-- Владимир Борисович,¬- поднялся с места проректор, теперь уже очень серьезный, - может, не будем слушать этого…экзальтированного человека? Мы и без того отобрали у вас много драгоценного времени.
-- Нет, отчего же?-- быстро  возразил задетый за живое Кильчинский.-- если у слушателя есть собственные соображения, пусть доложит. Когда же еще он это сможет сделать? Потом скажут, что я ушел от научного диспута. Да и студентам, я думаю, будет полезно знать, как ведутся научные споры: иногда содержательные, а иногда совершенно бестолковые.  Пожалуйста, молодой человек.
Кильчинский, конечно же, приглашал на трибуну слушателя смеха ради. Это была скорее некая ораторская  фигура, прием, чем реальное приглашение. Но к его неописуемому удивлению  нахальный слушатель поднялся  и, несмотря на то, что его сосед усиленно хватал его за джинсы, пытаясь остановить, стал пробираться по ряду. Легко, непринужденно, почти танцуя,  он пробежал по ступенькам и подошел к трибуне.
Девушки, которых на удивление много было в этой специфической аудитории,  невольно ахнули -- какой красавец! Высокий, широкоплечий, стройный, как полубог. А лицо?! А лицо -- Байрон, не меньше! Или Моцарт в минуты написания своего «Реквиема» или Шопен, или другой гений в миг творческого озарения. Прекрасное одухотворенное лицо, горящие вдохновением и энергией глаза. Такому трудно противостоять, такому трудно не верить.
-- Я волнуюсь, профессор, и потому мои объяснения могут быть сбивчивыми и непонятными. Прошу меня извинить.
-- Ближе к делу. Уж как-нибудь поймем,-- поторопил академик,  ошарашенный  невиданной беспардонностью и такой же привлекательностью  слушателя.
--Теория инфляции как виртуальное умственное ухищрение вроде бы объяснила ряд противоречий, -- начал незнакомец.
- Почему «вроде бы»? - запальчиво перебил его  Кильчинский, тоже известный спорщик, -- она объяснила многие  результаты исследований и астрономических наблюдений.
- Да, эта теория объяснила многое, но далеко не все,¬-- спокойно продолжал новоявленный докладчик. Странно, но несмотря на свой внушительный рост, он все же неправдоподобно высоко возвышался над трибуной, словно она на глазах уменьшилась в размерах или сам докладчик неожиданно подрос на полметра. А тот чувствовал себя все уверенней. Аудитория слушала, как загипнотизированная. -- Теория, например, не объясняет, почему скорость расширения Вселенной не уменьшается, чего следовало бы ожидать, исходя из вашей теории,  а¬, наоборот, растет. Она стыдливо умалчивает о том, что же было до Большого взрыва и что будет после того, как  его волны окончательно затухнут. Теория Большого взрыва не объясняет удовлетворительно квантовых эффектов, которые должны возникать вблизи точки сингулярности и возникают-таки при взрыве сверхновой.
--Тогда, может, вы объясните нам, невеждам, суть этих эффектов?- с упором на «вы» спросил Кильчинский, всячески пытаясь противостоять обаянию незнакомца.  Однако, хотя в  реплике  академика  все еще присутствовал сарказм, но уже не было ядовитости.
-- Всего, конечно, я объяснить не смогу,¬-- быстро нашелся докладчик,-- но все говорит о том, что понятие о сингулярности Вселенной является ложным и теория Большого взрыва нуждается в кардинальном переосмыслении.
-- Даже так?!-- академик победно посмотрел на проректора, призывая его в свидетели научного абсурда.-- И что же вы в таком случае предлагаете взамен? Если вы так самонадеянно говорите «А», тогда надо говорить и «Б». Выходит, я не в курсе новейших исследований в этой области, и вы обнаружили в интернете нечто, мне неизвестное. Тогда валяйте дальше, а мы, неучи, консерваторы, вас послушаем.
-- Я знаю одно: -- уже запальчиво сказал Истрин,-- теория относительности справедлива не всегда, она имеет свои интервалы и пределы; она не учитывает квантовых эффектов, которые наблюдаются вблизи сингулярности. Необходимо объединить общую теорию относительности с квантовой теорией гравитации и согласовать их. Тогда окажется, что электрон -- это не точечный, а бесконечно тонкий одномерный объект, некая струна, колеблющаяся в десятимерном пространстве и  уходящая  иногда в дополнительное 11-ое пространственное измерение. Квантовая струна имеет конечный размер согласно принципа неопределенности Гейзенберга, и поэтому вещество по определению не может быть бесконечно плотным. Теория cингулярости, таким образом, становится нелепой. 
-- Где вы набрались таких сведений?- с удивлением спросил Кильчинский, мгновенно соображая, что в этих быстро сказанных словах есть некая логика и смысл.
- Я же говорил, что  фанатик физики и астрономии. Ночью  в голову пришло,¬--    невозмутимо ответил оппонент, продолжая стоять. 
В зале шумно засмеялись, приняв это за шутку или за рассуждения человека, у которого поехала крыша.
-- Вот какие нынче пошли преподаватели физики в средней школе,¬-- сказал Кильчинский, приходя в себя и снова обращаясь к проректору. Потом  обратился к трибуне:
--  Расскажите, что еще вам приснилось?
-- Мне приснилось,- в тон академику сказал Истрин,-- что взамен представлений об элементарных частицах, основанных на работах Эйнштейна, надо принять теорию струн, которая полнее и глубже объясняет физические процессы, происходящие в микромире и дает более точную физическую картину мира, чем та, что основана на теории Большого взрыва.
-- Молодой человек, вы, случайно,  не выпили сегодня для храбрости?-- шутовски прищурился лектор.-- Наверно, вы перепутали актовый зал университета с репетиционной какого-нибудь струнного оркестра. -- Опять веселый смех в зале.
-- Нет, профессор, я ничего не перепутал. Но со струнным оркестром у меня, действительно, будут некоторые аналогии,-- уважительно, но нисколько не теряясь, ответил оппонент. -- Если вам позволяет время, я могу пояснить.
Зал с улыбками, недоверчиво наблюдал за этой перепалкой, обращая взгляды то на одного, то на другого спорщика.
-- Какими научными источниками вы пользовались?
-- Я же говорил, что фанатик физики и астрономии. Вот мне и снится всякая ерунда.
-- Вы женаты?-- неожиданно спросил академик.
-- Нет, еще  успел.
-- Может, стоит все-таки поторопиться с таким важным делом? -- продолжал изголяться лектор, -- тогда вам перестанет сниться всякий вздор.
-- Боюсь, что этот вздор будет плохо влиять на мою будущую семью, пока я окончательно не разберусь со всякими частицами и струнами.
-- Хорошо, докладывайте, что там  за струны такие хитрые. Только очень сжато: знаю я вас - фантазеров.
-- Начну с аналогий,--  охотно согласился оппонент.-- Когда скрипач перемещает пальцы по деке скрипки, он тем самым уменьшает длину струны и повышает таким образом частоту колебаний по известной формуле и, следовательно, энергию струны. Если укоротить струну до суб-субатомных размеров, то начнут действовать квантовые законы, препятствующие дальнейшему уменьшению струны, иначе бы стала неограниченно расти масса и энергия такой струны.  В данном случае струна ведет себя как обыкновенная элементарая частица. Поэтому я пришел к выводу, что  элементарные частицы суть не точечные, а бесконечно тонкие одномерные объекты, которые можно назвать струнами. Они такие же переносчики фундаментальных физических сил, как фотон и гравитон.
Каждому семейству элементарных частиц соответствуют свои струны. Это и есть оркестр, если вы хотите. Струны -- конечно, название условное, некая метафора, которая удачно передает суть происходящего в микромире. Квантовые струны есть объекты квантовой механики. Как только правила этой механики применяются к вибрирующей струне, вдоль которой распостраняются колебания со скоростью света, у нее появляются новые свойства, связанные с физикой элементарных частиц и космологией.
-- Ну и что из этого вытекает?-- уже серьезно спросил Кильчинский.- Какая разница, как будут называться элементарные частицы, если они описываются по уже установленным законам?
-- Разница огромная,-- не задумываясь, продолжал рассказчик. -- Во-первых, квантовые струны имеют конечный размер. Это принципиально важно. В соответствие с уже упоминавшимся принципом неопределенности Гейзенберга длина такой струны не может быть меньше, чем 10 в минус 34-ой степени метра. Это непредставимо малая величина, но она все же конечна. Таким образом, она ставит предел сингулярности, а проще говоря, ее отрицает.
-- Волновые свойства элементарных частиц уже известны давным-давно,  ничего нового, «снотворного», в этом нет,- небрежно бросил Кильчинский.
-- Человечество давным-давно смотрит на звезды, однако же не перестает открывать в них что-то новое, ¬-- азартно возразил слушатель. -- Да, волновые свойства элементарных частиц  известны еще со времен Максвелла, но никогда глубоко не исследовалась волновая механика этих частиц. Субатомная частица движется значительно сложнее, чем традиционная элементарная точечная частица. Струна не только перемещается, колеблется, что само по себе представляет сложное движение, но она способна завиваться, как пружина. Здесь возникает один из квантовых эффектов --  так  называемый Т-дуализм. Он заключается в следующем: теоретическая волновая пружина представляет собой цилиндр. Если длина окружности такого цилиндра больше, чем минимальная длина струны, увеличение скорости перемещения требует малого приращения энергии, а каждый законченный виток -- большого.  Однако, если окружность воображаемого цилиндра меньше минимальной длины струны, то дополнительный виток требует меньше энергии, чем на приращение скорости. Следовательно, полная эффективная энергия струны остается неизменной. Из этого факта путем небольших математических преобразований неумолимо следует, что длина элементарной струны не может быть короче кванта длины. Поэтому вещество не может быть бесконечно плотным и сосредотачиваться в бесконечно малой точке.
-- Туманно, мудрено и не совсем понятно, - заключил Кильчинский. -- По крайней мере, требует кабинетных размышлений, хотя навскидку в этом что-то и есть,-- заключил Кильчинский. Потом опять весело:
-- Так вы говорите, вам «Голос» был? Что он вам еще напридумал?
-- Я ничего не придумывал, а только размышлял, сопостовлял и состыковывал,-- ответил оппонент.-- В частности, пользовался математическим аппаратом по топологии многомерных пространств профессора Бенгальского, трудами Никколо Бурбаки и других математиков. Кстати, должен сказать, не всегда в случае квантовых флуктуаций работает закон нормального распределения Гаусса и вообще математике нужно осваивать новые виды симметрии, фазовые переходы в случае «черных дыр» и другие направления. Я постоянно натыкался на отсутствие математического сопровождения при анализе новых физических процессов.
-- Вот уже и математикам перепало на орехи,-- улыбнулся гость. -- Что еще вы можете добавить к физической картине мира?
-- Если прокрутить историю Вселенной назад, то кривизна пространства-времени будет расти, но она не станет бесконечной, как в сингулярности Большого взрыва. В некоторый момент кривизна достигнет максимума, а затем станет падать, то есть Вселенная начнет расширяться. Процесс этот скорее всего носит циклический характер.
-- Чушь, абсолютная чушь!-- вдруг вспылил Кильчинский, который сделал себе научное имя на обосновании теории Большого взрыва.-- Чтобы такая модель согласовывалась с наблюдениями и расчетами, Вселенная в таком случае должна была бы возникнуть из «черной дыры» гигантских размеров.
-- Мои уравнения не накладывают никаких ограничений на размер «черных дыр»,-- парировал слушатель, я могу представить соответствующие расчеты, и вы их можете проанализировать.
«Черт возьми,-- шепнул проректор сидящему рядом профессору университета, -- я уже не пойму, кто тут лектор, а кто слушатель. Он или пьяный, или сумасшедший. Как он сюда попал? Нашел с кем спорить!». -- « Интернет, Виктор Иванович, интернет,¬ -- таким же шепотом ответил профессор.-- Начитался некритически научных статей или фантастики и шпарит теперь». -- « Но ведь складно шпарит, паразит. Владимир Борисович, я вижу, в растерянности, и толком ничего не может ему возразить. Может, прекратить этот базар, а?». -- « Вы не знаете Кильчинского. Надо дослушать, иначе будет скандал».
Неизвестный между тем продолжал:
-- Как я представляю, наша Вселенная находится внутри огромной «черной дыры» и колеблется, как громадная мембрана среди других таких же мембран в 10-мерном пространстве. Кроме того, при очень большой кривизне объект  может уходит в 11-дцатое измерение- так называемый делатон. Соударения таких мембран и вызывают эффект Большого взрыва. Таких мембран-Вселенных  -- бесчисленное множество.
Все эти вещи и понятия трудно представить, но это все же лучше,чем признавать кошмар и безумства сингулярности.
--Не сходится, молодой человек,¬-- крикнул Кильчинский с таким видом, словно поймал незнакомца на шулерстве. -- Если принять всерьез вашу концепсию, то получается, что материя и пространство вблизи Большого взрыва или любой другой катастрофы должны вести себя хаотически, должна возникнуть неизбежная неоднородность. Однако, этого не наблюдается. Вселенная, как вы сами успели заметить, везде однородна, по крайней мере, на тех расстояниях, которые мы можем исследовать.
Вопрос не смутил незнакомца:
-- В этом случае возникает очень плотный газ из мельчайших «струнных дыр», обладающих огромными массами вследствие квантовых эффектов. Возможна и неоднородность, расчеты допускают, что напряженность полей была неодинаковой на протяжении различных стадий эволюции Вселенной или в отдаленных ее областях. Скажу больше: в уравнениях теории струн физические постоянные, которые определяют свойства природы и входят в уравнения теории гравитации, перестают быть независимыми физическими констнтами типа поcтоянной Планка, числа Авогадро, скорости света и так далее.  В теории струн их величины динамически задаются полями, похожими на эелектромагнитные. Таким образом, если астрономам и физикам удастся зафиксировать хотя бы малейшее изменение физических констант, то это и будет научным подтверждением справедливости теории струн.
В первом ряду, где сидела профессура университета, мешковато  встал некто низенький и толстоватый и, обернувшись в зал, спросил хорошо поставленным, преподавательским голосом:
-Какова же физическая картина мира в свете ваших новых представлений? Чем она отличается от прежней?
-- Отличается кардинально,¬-- с готовностью последовал ответ.-- Согласно теории Большого взрыва, если мы начнем возвращать время обратно, то увидим, что галактики и прочие космические объекты начнут как будто проваливаться в черную необъятную дыру и сжиматься в единственную бесконечно малую точку-- сингулярность. При этом плотность материи, ее температура и кривизна пространства обращаются в бесконечность, о чем мы уже говорили. На сингулярности наша космическая родословная  обрывается и далее в прошлое простираться не может. Исходя из таких посылов, история Космоса насчитывает каких-нибудь жалких 14 миллиардов лет. Возникает странный философский парадокс: при бесконечности материи, пространства и времени эти физические величины имеют мизерную историю.
Теория гравитационных струн предлагает иной сценарий, предполагающий существование Вселенной и до Большого взрыва. Это  выглядит более логично и убедительно. Тем не менее доказательства нужны. Так вот, согласно симметрии, вытекающей из теории струн, Вселенная перед Большим взрывом была идеальным зеркальным отображением самой себя после него, то есть за пять минут до Большого взрыва, она была такой же, как и спустя пять минут после; за год до взрыва она опять же была абсолютно такой, как и через год после взрыва и так далее. Это трудно представить, но это так.
Если Вселенная безгранично устремляется в будущее, в котором она разжижается, как правильно говорил здесь господин Кильчинский, до предела, до тонкого черного тумана, дыма, то она также бескрайне простирается и в прошлое -- таков закон симметрии.
-- Очень польщен,-- кисло улыбнулся Владимир Борисович.
-- Итак, что же было вначале? Аморфное, бесструктурное, бесконечное пространство, заполненное легкой паутиной хаотического газа из вещества и излучения. Ни того ни другого не было достаточно, чтобы наполнить содержанием этот безжизненный, бесплодный континуум. На небе -- ни звездочки, ни одного огонька, ни одного ориентира --торричеллиева пустота и клубящийся беспросветный мрак. Пустой черный холст, на котором художник-природа еще только намеревается нанести мазки будущей гениальной картины.
Но время уже тикало. Легчайший газ метался по безбрежнему пространству, и в силу стохастических процессов создавал отдельные флуктуации, где плотность газа оказывалась достаточной, чтобы запустить механизм самоуплотнения. С течением огромного времени силы взаимодействия возрастали,  и возрастали настолько сильно, что стали образовываться «черные дыры».
Вещество внутри таких замкнутых областей оказалось отрезанным от остального пространства, то есть общий массив разбился на отделы, обособленные части. Внутри «черных дыр» пространство и время поменялись местами: центр дыры» -- не точка пространства, а момент времени. Это как процесс закипания борща в кастрюле: хозяйку интересует, не  где закипит, а когда закипит -- это ее центр внимания. Аналогия, конечно, примитивная и обидная для угрюмых теоретиков,  но все-таки дает некое представление о сути вопроса.
Падающая в дыру материя наполняет ее, как воздух наполняет воздушный шарик. В «черной дыре» образуются галактики, шаровые звездные скопления, туманности, а между тем шарик раздувается, раздувается и в один прекрасный момент лопается от внутреннего напряжения.
Возможен и другой вариант, когда два подобных шарика сталкиваются с огромной силой и взлетают на воздух. Вот она, та недостающая потенциальная энергия, которую мы ищем при анализе Большого взрыва! Эти два варианта и воспринимаются нами,  как Большой взрыв. А далее согласно закону сиимметрии идет обратный процесс, когда вещество из черной дыры рассеивается по остальному пространству, и все идет по очередному кругу. Точка конца является и точкой начала следующего цикла. Так реализуется бесконечность материи, пространства и времени. Все согласовывается, ответ сходится -- задачка решена и может подаваться на проверку уважаемому Владимиру Борисовичу.
Внутренностью одной из таких «черных дыр» и является наша Вселенная -- всего лишь одинокая, мизерная, печальная единица среди бесконечного множества подобных, -- незнакомец с облегчением выдохнул воздух от некоторого волнения и замолчал, давая возможность переварить услышанное.
-- М-да, невеселая картина вырисовывается,¬-- мрачно сказал проректор, пожевал губами и посмотрел на Кильчинского. Тот стоял неподвижно, скрестив руки на животе и двусмысленно усмехаясь. Видимо, он и верил, и в то же время отказывался верить  в услышанное.
-- Долго еще наш пузырь будет расширяться?-- весело крикнул кто-то из студентов.
-- Пузырь - это опять же метафора,-- немедленно отреагировал незнакомец.-- Мы не можем, находясь внутри, видеть, какую форму имеет наша Вселенная. Но с физической и математической точки зрения -- это некая мембрана, плавающая в 10-мерном пространстве и требующая иногда 11-дцатого пространственного измерения -- дилатона. Концы гравитационных струн могут быть открытыми, закрытыми и смешанными. Это определяется в каждом конкретном случае Т-дуализмом и граничными условиями, о которых я здесь не буду распостраняться. Электроны, например, могут быть струнами, чьи концы закреплены в семи пространственных измерениях, но могут свободно двигаться в трех остальных, образующих подпространство, известное как мембрана Дирихле, или Д-мембрана.  Наша Вселенная и существует  как такая Д-мембрана. Вот почему мы так легко воспринимаем три измерения: длину, ширину и высоту и абсолютно глухи к семи остальным измерениям. В этом проявляется ограниченность человеческого сознания. Возможно,  где-то живут разумные существа, которым доступно все великолепие 10-мерного пространства.  Насколько они интеллектуально и эмоционально выше нашей цивилизации!
--  Молодой человек, вы уж не хайте так нас, недоразвитых,¬ - нашел в себе силы шуточно запротестовать Кильчинский. -- Достаточно того, что мы логически постигаем  это невообразимое гипотетическое пространство. У меня к вам последний вопрос: какое высшее учебное заведение вы заканчивали и по какой специальности?
-- У меня диплом физика-теоретика одного очень уважаемого университета.
-- Какого, если не секрет?
-- Секрет.
-- Нашалили там?
-- Нет, не хочу ему портить репутацию.
-- Как же вы с такой подготовкой оказались в средней школе, да еще, как мне подсказывают,   для детей с ограниченными способностями?
--  А что, у нас на Украине нужны сейчас физики-теоретики?
-- Я  обещаю без всяких формальностей принять вас аспирантом на кафедру теоретической физики. Приезжайте в Киев, обеспечим отдельной комнатой  в общежитии для аспирантов,  по вечерам разрешим подрабатывать,-- в зале зашумели, раздались даже аплодисменты: попасть в столицу на таких условиях-- это было мечтой для многих будущих выпускников.
-- И какая зарплата у аспиранта?-- спросил незнакомец.
-- Пока две тысячи, -- несколько смутившись, ответил академик.
-- А у меня в пятьдесят раз выше, -- сказал парень.-- Я в школе именно подрабатываю -- хочу детишкам привить любовь к физике,  а вообще-то я совладелец  ИТ - фирмы.
-- Если у вас есть призвание к науке -- а оно у вас несомненно есть,-- теперь  убежденно сказал академик, -- то вы будете работать за любую зарплату, чтобы только заниматься любимым делом; вы бросите последнюю рубашку на алтарь науки, если она этого потребует. Приезжайте немедленно; сквозь мусор ваших научно-фантастических рассуждений я вижу зерна здравых идей.
--  Хорошо, я подумаю,-- согласился незнакомец и пошел на свое место.
Кильчинский невнимательно выслушал все, что по привычке слащаво говорил проректор,  и все бормотал про себя: …струны…гм…соударение…рассчитать…
Когда возвращались домой, Юра  отчитал Истрина:
-- Зачем тебе понадобилось устраивать этот спектакль?-- спрашивал он сурово.-- Самого Кильчинского поставил в неловкое положение: он как человек интеллигентный не стал  тебя одергивать, хотя и надо было. Молол какую-то смесь научно-популярной литературы с вульгарной фантастикой и, небось, думаешь, что ты бога за бороду взял -- умник нашелся. Весь зал давился от смеха по поводу твоих рассуждений: с таким апломбом вещает, как будто он в самом деле открыл нечто гениальное. Ты хоть видел, как Кильчинский на тебя смотрел -- выскочка ты эдакая?
--  Все-таки он нашел что-то толковое в моих выкладках, если сделал такое лестное предложение,¬-- оправдывался Роман.-- А кому еще я мог рассказать о своих догадках? Все приняли бы меня за Циолковского из сумашедшего дома. Теперь я спокоен: вытряхнул из себя все, о чем думал по ночам,  и могу теперь вплотную заняться нашими проблемами без всяких вредных отвлечений.
 


Глава пятая

Через два дня позвонила секретарь мэра и щебечущим по-птичьи  голоском, с томным подвывом на концах фраз,  сообщила, что Герман Петрович желает встретиться с руководством фирмы  «ИС» сегодня,  где-то к вечеру.
– Отправляюсь к мэру,– торжествующе сказал зам своему шефу,– посмотрим, какие у него аппетиты.
-- Смотри не поддавайся его сладким речам,¬-- предупредил Юра,¬-- это известный ханжа, сладкозвучная сирена.
-- Постараюсь,-- кратко заверил Истрин.
Герман Петрович Балабан, Днепровский градоначальник, встретил Иcтрина   руками, раскинутыми так широко, словно намеревался разом объять шар земной,  и одной из лучших своих улыбок, предназначенных для самых ответственных моментов;  улыбкой во все лицо, обрамленное розовыми здоровыми щечками с милыми, симпатичными ямочками, с голубыми глазами, как у Мальвины. Голос у него был мягкий, бархатистый, убаюкивающий; движения – пластичными, шаги вкрадчивыми, бесшумными, как у вора, что идет на «дело». В таком обличье он смахивал на красивую, пушистую кошечку – любимицу хозяйки большого, богатого дома. Когти были спрятаны глубоко и надежно.
– Как я благодарен вам, что нашли время заглянуть к опальному градоначальнику,– сказал этот кот Баюн, обеими руками тряся ладонь гостя. Казалось, что в это время для него нет на свете дороже человека, чем руководитель фирмы «ИС».
– Почему опального?– шутливо спросил Истрин.
– Ревнует меня губернатор,–   с удовольствием отвечал Балабан,– хочет иметь права первого секретаря обкома КПСС. Области ему мало; хочет рулить и городом. Я бы и не против, если бы деньги давал, а так одни только ценные указания шлет беспрестанно, а их в банк, как известно,  не заложишь. Вот и попал в ряды опозиционеров.
Трудно, однако, было видеть человека, более непохожего на оппозиционера, чем товарищ Балабан. Даже «господин» неохотно к нему лепилось.
– Чем могу служить, Герман Петрович?– по- старинному спросил Истрин, начитавшись Гоголя.
– Да подождите вы с делами,– шутливо поморщился мэр.– Давно хотел с вами ближе познакомиться: как-никак, а один из крупнейших градообразующих налогоплательщиков в городе.
–Лидия Андреевна,– громко позвал Балабан,– принесите нам кофе и все такое.
Грудастая, кокетливая секретарша с большими чувственными губами принесла поднос с дымящимся кофе, печеньем, повидлом и бутылкой коньяка, заинтересованно, призывно глянула на Истрина, подвела глазки, поиграла ими и неторопливо вышла, вихляя задом, туго обтянутым короткой юбкой.
– Лида, меня нет уже, – по- домашнему крикнул мэр вдогонку и потом обратился к гостю.– Замучили просители, и все идут к концу дня: непризнанные музыканты, писатели, художники, архитекторы; стоящие на грани закрытия театры, музеи, зооуголки, руководители всяких фондов и ветеранских организаций, школ ну и так далее. Все доказывают свою важность и что если их закроют, то мир и культура погибнет безвозвратно,– он мило улыбнулся своими женственными ямочками и пожал плечами, как будто говоря: ну что поделаешь – приходится терпеть, такая наша участь. И тут же, словно извиняясь за докучные подробности, обратился к гостю товарищеским тоном:–  Ударим по коньячку? Рабочий день закончился, можно и расслабиться.
– Спасибо, но  мне еще надо возвращаться к своему начальнику; сами понимаете: буду выглядеть нехорошо.
– М- да, это серьезно. Ну, что ж, пейте кофе, Лида его готовит отлично, могу познакомить, если хотите. Печенье вкусное. -- Мэр безутешно вздохнул,¬ возвращаясь к своим проблемам. -- Так вот, просителей принимаю,  морщусь, но приходится и самому быть в таком незавидном положении.
– Да, все мы когда-нибудь бываем в этой не самой выигрышной роли,– подтвердил Истрин, медленно попивая кофе небольшими глотками.
– Как идут дела в вашей фирме?– участливо спросил Балабан, тоже устраиваясь поудобнее и как будто  надолго.– Слышал я, вы уже частенько и в Киев наезжаете по служебным делам. Ваше программное обеспечение очень ценится.
– Да,– подтвердил Истрин,– несколько наших специалистов уже работают за границей. Есть наш филиал и в столице. Нам не раз уже предлагали работу в Киеве, но я предпочитаю держаться подальше от начальства.
– Может и стоит согласиться? А чего торчать в провинции, если дело идет вверх?– доверительно сказал мэр.
–Слишком хлопотно в столицах,– ответил Роман Николаевич,– офисы крупнейших кампаний мира часто  располагаются в небольших городах. Хотим прославить Днепровск,– сказал он с улыбкой.
– Тоже правильно,– охотно согласился Герман Петрович.– А то как бывает: чуть на вершок поднялся талантик – гоп и он уже в столице, на земляков смотрит через губу. А здесь вы – полные хозяева и уважаемые люди.
Мэр с видимым удовольствием посмаковал кофе, намазал вареньем печенье, небольшими, грациозными кусами неторопливо отправил его в рот. Наконец поставил чашку и сделал серьезное лицо.
– Роман Григорьевич, не буду лукавить, я к вам тоже просителем. В библии говорится: да не оскудеет рука  дающего. У нас есть общественная баня – единственная в городе. У многих горожан нет горячей воды, помыться недорого хотя бы раз в неделю можно было только в этой бане. Но она пришла в полный упадок, нужны приличные по меркам города деньги на капитальный ремонт. Поможете?
– Я думаю, поможем,– после некоторого молчания сказал Истрин.– Сам еще недавно ходил по комунальным баням. О какой сумме идет речь?
– Боюсь  и называть,– ответил Балабан, явно смущаясь, как стыдливая девица.– За себя никогда бы не просил, но ради города…
– Так сколько же?– настоял Истрин.
– Около миллиона,– с явным усилием выдохнул мэр и полез за платочком, чтобы вытереть пот от неловкости.
– Это многовато,– вздохнув, ответил гость,– но я думаю, что смогу убедить своих  раскошелиться на такую замечательную цель.
– Мы представим вам смету; будет все, как положено, чтоб у вас голова не болела насчет истраченных денег,– поспешил добавить градоначальник, чтобы уж полностью снять все опасения.
– У меня она не будет болеть,– улыбнулся Истрин,– а вот если будут финансовые нарушения, то голова будет болеть у вас, и болеть   основательно, а может и вовсе повредиться, пока дело не пойдет на лад.  Договорились?
– Ну уж вы такое скажете,– шумно замахал руками хозяин кабинета, как будто отгоняя злых духов.– У меня такого сроду не водилось и никогда не заведется.  Заметано, будьте спокойны, – радостно, легко заверил Герман Петрович,– я слов на ветер не бросаю– это все знают; отчитаемся, как там,– он поднял палец к небу.– Перед открытием попаримся вместе, если вам дела позволят,-- он заговорчески понизил голос, подвинулся к Истрину, моргнул игриво и  многозначительно, -- И Лиду пригласим…а?
– Это лишнее. Я приду со своим начальником и партнером или только он, если, действительно, дела задержат,– сказал Иcтрин,– а насчет головы не забывайте.
Радушный хозяин кабинета проводил гостя до входных дверей здания и долго благодарно жал руку на прощанье. Даже подождал, пока машина с Иcтриным не отъехала, затем с изменившимся до желчности лицом потер руки, возвратился к себе и некоторое время неподвижно сидел, с удовольствием размышляя, какой он ловкий Гаврила.
– Что за вопрос, конечно, поможем,– сказал Соколан, когда напарник, возвратившись, доложил о ситуации.
 Через неделю деньги были исправно перечислены в отдел капитального строительства горисполкома. И работа закипела. Ремонтные работы велись на широкую ногу. Мэр усилий и денег не жалел, щедрой рукой давая разрешения на закупку дорогих материалов, как будто хотел построить в Днепровске баню, которая соперничала бы с римскими банями императора Диоклетиана. Тут был и полированный гранит, и мебель карельской березы, и паркет из благородного мореного дуба, и немецкая сантехника, итальянские обои и многое другое, чего в общественных банях обычно не бывает. Не планировалась такая роскошь и в Днепровске.
Уже перед самым открытием присутственного места Балабан устроил большое совещание с привлечением средств массовой информации, на котором он собирался выступить с большой ораторской речью с использованием средств художественной выразительности, жеста и эмоционального наполнения. Грядели будущие выборы, и мэр намеревался показать всей общественности города всю силу его заботы об общественном благе, всю меру его бескорыстия, ставящего его незримо рядом с Альцестом, Сен-Жюстом и Цюрупой, который, якобы,  будучи наркомом продовольствия, падал в голодные обмороки.
И  вот  когда  Балабан  Георгий  Петрович  вышел  на трибуну  в  хорошо отглаженном дорогом костюме, который очень шел к его нежно - алым от легкого приятного волнения щечкам, обрызганным французским одеколоном, весь такой торжественный, праздничный, наполненный общественными чувствами долга и служения высшим идеалам, когда он уже услышал, как дышит жизнью микрофон, готовый передать на весь мир его страстную, зажигательную, исповедальную речь, долженствующую оставить его на служебном посту следующие пять лет; когда мэр был готов произнести хорошо поставленным голосом: « Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий над судьбами нашей отчизны….» – так вот, когда он приготовился уже все это произнести и дальше по строго выверенному тексту с логическими ударениями и многозначительными паузами для бурных рукоплесканий, Георгий Петрович вдруг ни с того ни с сего, самым неожиданным образом, и  в первую голову для самого себя, брякнул в микрофон:
– Со всей ответственностью докладываю вам, дорогие товарищи и господа, что я… украл у своего народа  на афере с общественной баней девятьсот восемьдесят семь тысяч шестьсот сорок три гривны пятьдесят восемь копеек.
Не  знаю каким способом передать тишину, которая залегла в большом зале после такого вступления. Эпитет «гробовая» столь же отличается от истины, как бас непохож на тенор. Однако,  бог с ними, этими художественными средствами выразительности, тут не до них.
Сам Георгий Петрович застыл в оцепенении от собственных слов, тупо глядя в перспективу аудитории. Когда  наконец мэр оклемал от изумления,   он съежился, посерел, из свежего огурчика превратился в соленый магазинный, не пользующийся спросом, лоб его покрыла густая испарина.
– Извините, господа, я что-то не то сказал,– пролепетал он скороговоркой, пытаясь поскорее замять этот глупый инцидент и заглядывая в конспект речи. – Я хотел сказать, что…я украл у своего народа на афере с баней девятьсот восемьдесят семь тысяч шестьсот сорок три гривны…
Тут уж могильную тишину зала прострелил чей-то ехидный смешок, потом еще и еще. Мэр затравленно оглянулся, ища глазами наглеца, который подделывается под его голос. Но наглеца нигде не было, голос принадлежал только ему. Другой  на его месте уже окончательно бы растерялся и стал давать признательные показания, но не таков был Георгий Петрович, прошедший огонь, воду и медные трубы от твердого троечника и общественно активного пионера до мэра Днепровска. А это, я вам доложу, ох какой долгий и ухабистый путь. Оратор печально сморщил лицо, приложил руку ко лбу, стал  его растирать.
– Простите, господа,– сказал он болезно,– со вчерашнего дня со мной происходит нечто странное. Жена убеждала меня взять больничный: всю ночь меня мучили кошмары, я постоянно превращался в каких-то бандитов, взяточников, казнокрадов. Нервное истощение. Ничего,  это пустое,  бывает,– мэр наплевательски махнул рукой,– Я сейчас сосредоточусь. Отдыхать будем потом,– он попытался улыбнуться  прежней своей улыбкой  врожденного канальи и твердо продолжил: итак… я украл у своего народа….
Зал разразился гомерическим хохотом. Но Балабан на этот раз не остановился, а уверенно продолжал: Вместе со мной за отчетный период наиболее отличились украденными суммами путем составления фальшивых смет и завышения стоимости стройматериалов и прочих злоупотреблений следующие  руководители строительных организаций в алфавитном порядке:
Зал опять замер, как океан во время штиля, слышно было, как под кем-то заскрипело кресло.
– Товарищ Ахмоненко похитил триста сорок тысяч пятьдесят восемь гривен двенадцать копеек.
Товарищ Бублик – двести девяносто тысяч  триста двадцать три тысячи гривен,– оратор поднял голову и извиняющимся голосом сказал: Список большой, поэтому, товарищи, копейки буду округлять до гривен.
– Товарищ Вотченко – четыреста двадцать шесть тысяч сто сорок семь гривен.
– Товарищ Дульский –  мэр резко сдернул с себя очки и сурово глянул в зал,  призывая его возмутиться вместе с ним. – Совсем уж безобразие,  пятьсот девяносто восемь тысяч четыреста пятнадцать гривен. Больше, чем мой зам. Не по чину берете, Аркадий Ильич.
С кресла вскочил упитанный господин в новеньком фирменном джинсовом костюме. Видимо, это и был упоминаемый Аркадий Ильич.
– Жора, что ты мелешь?– закричал он с места.– Очнись, кто может здесь больше тебя украсть? – он уверенно обратился к залу за поддержкой.– Я меру свою знаю, а тебе надо лечиться.
В зале стало происходить нечто, невыразимое художественными  средствами капиталистического реализма. Здесь мог бы помочь разве что инструментарий абстрактного авангардизма, но я им не владею. Приходится пользоваться арсеналом вялых слов и картин неистовства чувств и стихий,  как то: шторм, штурм, овации  после доклада Леонида Ильича Брежнева, извержение вулкана в Исландии, встреча Гагарина на Кубе, лесные пожары в районе Лос-Анжелеса, здравицы в честь Ким Чен Ира, «Девятый вал» Айвазовского», очереди за колбасой «Московская» 30 декабря 1989 года, осуждение творений Солженицына на собрании в Союзе писателей, изумление мировой общественности при известии о телах инопланетян, якобы доставленных на базу ВВС Соединенных Штатов Америки, гипотетический взрыв водородной бомбы в деловом квартале Лондона, голосование в Верховной Раде по закону о статусе русского языка и тому подобных катаклизмов и экстремальных явлений.
Приблизительно такой эффект имела выходка мэра. Со всех сторон загудели возмущенные голоса и  понеслись непотребные, неинтеллигентные слова типа « сам дурак», «осел», «козел», «чушь», «собака лает-- караван идет», «рука Москвы», «кремлевская песенка», «кремлевская зозуля» и еще что-то кремлевкое,  «бездарный фэйк», «Геть!», «очумел окончательно, идиот», «ганьба!», «долой политическую проститутку!», «это провокация»; «боже, до чего мы дожили»; «да заткните, наконец, ему глотку»...  и другие, совсем уже непечатные крики души,  высказывания, экспромты и эскапады.
                Шум нарастал, все смешалось в доме Облонских, то бишь в зале гориспокома. Требовали снять оратора с трибуны, а тот бубнил все новые имена и цифры, не обращая внимания на помехи. Он дошел уже до «Л», когда его осторожно взяли под руки и вывели. А в душный воздух зала настырно неслось: Лавенко: триста тысяч девятьсот шесть гривен. Лернер: двести…
Заседание закончилось, но многие не уходили, а сгруппировавшись в кружки и компании, дружно и горячо обсуждали случившееся и что за этим последует. Каждый отрицал приписанную ему сумму, а некто Дряблов неодобрительно думал о себе: « Девяносто шесть тысяч…. А у Елецкого четыреста с гаком…куда ж я, идиот, смотрел?! Какая  разница  за какую сумму отвечать? Что, тебе нельзя было вместо итальянского кафеля подсунуть харьковскую плитку? Эх ты, дурында». Так думал не только Дряблов, но и некоторые другие, которых можно было узнать по кислым физиономиям с явно заниженной самооценкой.
Правда, их лица светлели, когда они подходили к группкам, где бурно обсуждали, откуда у мэра такие точные сведения и какой им будет дан ход. Большинство сходилось на мнении, что уважаемый человек сошел с рельсов и потому недееспособен с юридической точки зрения, а отсюда, кто ж ему поверит. Но все равно лица оставались испуганными, что весьма тешило тех, кто отставал в хищениях.
При самом беглом подсчете получалось, что если коллега стибрил у демократическкого, сугубо  унитарного государства, например, пятьсот тысяч гривен и получит двенадцать лет «сижу за решеткой в темнице сырой», то другой хват, слямзивший по неопытности только сто тысяч, отсидит на нарах каких-нибудь два с половиною года – чи  ни срок! Есть повод хихикнуть и потереть руки от удовольствия.
Споткнувшегося на ровном месте мэра привезли благополучно домой, уложили баиньки и приказали жене строго-настрого не допускать мужа ни к каким средствам коммуникации, как-то: компьютерам, магнитофонам, диктофонам, к речам с применением ораторских жестов, но особенно беречься от журналистов.
Георгий Петрович выздоравливал очень медленно. По настоянию специалистов жена ненавязчиво, исходя из состояния здоровья, ласково расспрашивала его, когда он в последний раз воровал крупные суммы, которые могли повлекти за собой такие печальные последствия. Больной затравленно озирался, вначале все категорически отрицал, но потом все-таки начал медленно сдавать позиции, и его признаний хватило на три страницы убористого текста. Все же баня была его последним пунктом, а далее шли уже сущие мелочи вроде икряного осетра в десять килограмм, подаренного рыбинспекцией и не существующего, якобы,  в природе Таврии согласно отчетам  этой самой рыбинспекции.
Остановившись на этой проклятой бане, жена стала выуживать более подробные сведения, связанные с этим объектом благотворительности мужа. Так дело дошло до разговора с руководителем «ИС». Позвонили Истрину. Тот подтвердил факт такого разговора и что он, в самом деле, пошутил насчет больной головы, но никогда не думал, что Георгий Петрович все так примет близко к сердцу. Анна Семеновна тут же разрыдалась и попросила  Истрина взять его слова назад. Тот легко согласился, но сказал, что насколько он знает психологию, то, чтобы отпустило, надо искренне раскаяться, возвратить все туда, где оно хорошо и даже плохо лежало, и тогда проблема исчезнет сама собой.
Так несчастный мэр и сделал. Он перечислил со своего личного счета, а также со счетов деда, бабки, дальней одинокой тетки, жены, малолетнего внука, а также со счетов нескольких подставных фирм деньги в казначейство, продал три автомобиля зарубежных марок, двухэтажный дом на берегу Днепра в заповедной зоне, две квартиры в Днепровске, автозаправочную станцию, кафе-бар «Монако» с правами казино.
Все деньги от продаж также были отданы государству, несмотря на упорное сопротивление семьи, у которой остались крохи в виде еще одного роскошного дома в центре города с маленьким озерцом, зооуголком, кортом и забором, напоминающим уменьшенную копию великой китайской стены. Тут уж Георгий Петрович ничего не смог поделать с истошными криками жены: « Режь меня, бей меня– не отдам! Мы разорены окончательно!».
Сам Балабан, чтобы не слышать этого отчаянья и чтобы окончательно выздороветь, ушел в мужской монастырь, находящийся в нескольких километрах от Днепровска. Там он стал смиренным послушником, отрастил бороду и по рассказам очевидцев печет хлебы для монастырской братии. К нему возвратилось здоровье, сила и ум, он говорит то, что думает и не боится этого. Игумен не нарадуется, что бог послал ему такого работника. В отношении других участников «дела о бане» ничего неизвестно, так как они люди маленькие, а о людях маленьких пресса старается не упоминать.
  А на фирме «ИС» все шло своим чередом. Один раз в неделю Соколан ходил на заседания какой-то партии  социал-демократического толка. На вопрос Романа, что он там делает, Юра неохотно отвечал, что не может равнодушно смотреть на неустройство, беспорядок в стране; надо что-то предпринимать для улучшения; мол, кто же это будет делать, если не мы. Периодически, перед очередными выборами, в их квартире появлялись кипы листовок, плакатов, портретов, флагов и прочей политической амуниции, было даже два мегафона с отполированными от употребления держателями. Юра куда-то часто звонил, оживленно и увлеченно с кем-то разговаривал, спорил, принимал к сведению и исполнению приказы и указания, сам кого-то наставлял, к нему приходили какие-то люди с озабоченными лицами, приносили и забирали агитацию, горячо обсуждали некие списки и перечни мероприятий.
 Но постепенно энтузиазм Соколана угасал. Он возвращался с  заседаний все более недовольный и мрачный. По его словам, в партии засели, как и везде, карьеристы, думающие только о себе; партия им нужна только для того, чтобы пробиться наверх и приобщиться к распределению благ. Роман в ответ лишь насмешливо хмыкал и ждал, чем все это кончится, не пытаясь поколебать Юрины идейные устои.
  Фирма продолжала набирать вес, вызывая завистливые разговоры как среди официальной власти, так и в криминальном мире. Однажды был звонок глухой ночью. Соколан взял мобильник, удивляясь, кто мог так поздно звонить. Грубый, развязный, пьяный голос на блатном языке потребовал встречи завтра в ресторане  «Восток» в семь вечера.
– Ну что, пойдем? – спросил Юра соседа, когда тот спросонок понял, о чем идет речь.
– Пойдем,– ответил Роман, – порадуем местную криминальную публику. Врага желательно знать в лицо,– потом добавил уже серьезно:–  надо раз и навсегда  покончить с татаро-монгольским игом. Добровольно они от нас не отстанут.
Они пришли точно по времени, заняли свободный столик, заказали солянку сборную мясную, любимое блюдо Юры, салаты, персиковый сок.
– У нас вечером заказывают спиртное,– с неподвижным лицом сказал официант, держа напоготове шариковую ручку, чтобы записывать кагоры и мадеры.
– А мы не заказываем,– ответил Роман,– мы люди бедные, мы хотим только поесть.
– Для «только поесть» существуют забегаловки, а у нас ресторан, – нахально настаивал парень.
– Иди, дорогой, иди,– попросил Истрин,– когда мы чего захотим, мы тебе об этом скажем.
– Я вас обслуживать не буду,– сказал официант, повернулся и сделал несколько шагов от столика.
– Вернись,– тихо, но со страшной силой в голосе приказал посетитель.
Парень поднял ногу в прежнем направлении, потом она зависла на несколько секунд, опустилась; хозяин ноги развернулся и роботообразно вновь подошел к столу.
– Повтори, пожалуйста, наш заказ,– попросил Роман,– правильно ли ты нас понял?
– Два овощных салата, две сборных солянки, два персиковых сока, хлеб, соль, специи и никаких возражений и задержек, придти по первому требованию,– механически повторил официант.
– Теперь все правильно,– сказал Роман,– и выучи раз и навсегда: посетитель всегда прав, даже если он заказывает ложку воды.
Официант хотел молча кивнуть головой, но перестарался и получился почти русский поклон в пояс, после чего он попятился  и пошел к окну выдачи блюд. Там к нему тут же подскочили его коллеги и стали расспрашивать, в чем дело.
– Ничего не пойму,– испуганно отвечал парень,– ноги сами пошли, все вылетело из головы, и я только слушал. Они спиртное не заказали, ну я и ответил им, как нас инструктировали – а,  вишь, что получилось.
– Говорят, в городе спецагенты орудуют со сверхспособностями, оружием и с новейшими приспособлениями,– шепнул один из работников ресторана,– может, это они и есть? С особыми полномочиями. Спиртное не заказывают – это уже о чем-то говорит. Надо доложить администратору.
Администратор, крепкий орешек и ушлый карась, только повертел пальцем у виска и отправил доносчика работать, потому что дело происходило в пятницу, и  ресторан наполнялся с каждой минутой.
Официант принес заказ через десять минут, то есть очень быстро; элегантно, сноровисто все расставил, подал и молча, чуть быстрее, чем этого требовала ситуация удалился, видимо, опасаясь какого-нибудь очередного курьеза.
Прошло около часа. Ребята успели все съесть, выпили сок, расплатились и решили уходить. Но только они собрались подняться, как на плечо Юры легла тяжелая рука. Он обернулся. Перед ними стояли двое конкретных пацанов с узкими волчьими лбами и лицами, которые ясно говорили, что у парней природные способности к работе в органах принуждения. Одна из этих небритых, отягченных рукоприкладством физиономий с легким туманом в бесцветных и хитрых глазках небрежно сказала, назидательно наставив пистолет толстого, длинного пальца: 
– Начальство не опаздывает, а задерживается. Надо это знать. Сказано вам на семь – так ждите хоть до самого закрытия. Ишь,  выпендриваются здесь.
– Я не понял, кто выпендривается,– ответил Юра. –Мы честно пришли, честно ждали, а те, кто нас пригласил, поступают невежливо, если не сказать бескультурно. Так в деловом мире не поступают. Время – деньги. Роман Григорьевич, сколько стоят наши полтора часа, которые мы потратили на поездку и посещение ресторана?
– Пожалуй, тысяча долларов – не меньше,– ответил Истрин.
– С вас, господа, тысяча долларов неустойки,– продолжал Соколан, как они предварительно договорились,– а потом будем продолжать беседу, если вам это надо. Такса такая же.
– Вы че, шестерки, мухоморов объелись?– закричал один из незнакомцев, бешено сверкая глазами и дергаясь всем телом.– Да я вас сейчас урою.
– Юра, по- моему,  у него нервный срыв,– сказал Роман,– надо парня спасать.
«Парень»  вдруг  сделал руки по швам, затих и остолбенел.
– Серега,– обратился Истрин к другому «собеседнику»,– вы только что из кафе «Ивушка», где получили полторы тысячи баксов. Давай тысячу, а на остальные будем гудеть и беседовать. Иначе, тоже успокоишься, как твой нервный приятель.
Серега посмотрел на своего кореша, который пытался что-то мычать, но только судорожно глотал ртом воздух; руки его по-прежнему были в положении «смирно». В глазах растерянность и страх. Напарник обернулся назад, дал отмашку  рукой, и откуда-то из глубины зала рванулась группа из четырех человек, на ходу выхватывая из карманов пистолеты и ножи. Но, подлетев к столику, «группа захвата» остановилась, замерла, а потом   выложила на стол оружие  и чинно выстроилась возле остолбеневшего дружка.
– А ты, Серега, чего стоишь, как засватанная девица?– обратился к тому Роман,–  выкладывай награбленное и пиши расписку, что добровольно жертвуешь на интернат для инвалидов детства.
Тот покорно положил на груду стволов свои два, затем пакет с баксами, пачку гривен. Тут же прибежал с решительным видом администратор, но увидев стол и шеренгу застывших налетчиков, побледнел и смирненько стал сбоку, потом хотел вообще незаметно смотаться, но Истрин его остановил:
– Администратор Беденко,– сказал он строго,– примите оружие по описи и завтра же сдайте милиции. Скажете, что нашли после закрытия ресторана. Деньги я вам не доверяю, а перечислю самостоятельно. Ну что?– обратился он к Сереге,– беседа получилась содержательной, правда? У вас есть еще что-то сказать? Нет? Тогда предлагаю отнести вашего нервного подельника домой к его Риточке и через пару дней он придет в норму и тут же пойдет оформляться грузчиком на угольный склад. Так как там только одно вакантное место, вы, Серега,  и остальные, найдете работу самостоятельно на базах, где нужна большая физическая сила. Платить там будут меньше, чем по кафе, притонам и ресторанам, но на жизнь  заработаете. Порог этих заведений не переступать, потому что возникнут сложности с передвижением. –Господин Беденко,– Роман повернулся к администратору,– никаких заказов спиртного насильно– так и скажите своему Василию Никифоровичу,– и никаких поборов с официантов. Солянку и все другие блюда делать строго по закладке, со свадеб и юбилеев не воровать; брать,  что вам сами оставят. У меня все. Свободны, как птицы.
Налетчики, приняв на руки своего недвижного главаря, удалились. Люди, сидевшие за соседними столиками, казалось, ничего не видели и не слышали, кроме привычной ходьбы и разговоров. Оркестр играл, певица пела, стоял обычный ресторанный шум и гам. Так разрулили ситуацию с криминалитетом.
Однако, вскоре на фирму «ИС» нагрянула комиссия из областного контрольно- ревизионного управления. Проверяли все от а до я. Но ничего не смогли найти. Все было в таком ажуре, что казалось невозможным. Только ревизор найдет огрех, как главбух несет инструкцию, где черным по белому сказано, что в документах все правильно. 
Губернатор рвал и метал, вызывал начальника КРУ и указывал ему, что такого не может быть, потому что не может быть никогда, что ошибки были, есть и будут всегда – на этом стоит вся чиновничья система и что вопрос только в  профессионализме проверяющих, а этого профессионализма, видимо, и не хватает работникам пера и бумаги. Начальник управления  убеждал в обратном: в том, что на поисках ошибок его работники собаку сьели и что он лично проверял несколько материалов и не нашел ничего предосудительного.
Дошло до того, что пожилая ревизорша на глазах главбуха разрыдалась, когда очередная выявленная ошибка оказалась не ошибкой, а результатом  учета последнего постановления правительства. Женщина умоляла подсказать ошибку, иначе ее посчитают неумехой и уволят, а ей до пенсии еще два года.
Тогда Истрин лично дозвонился до губернатора, минуя все рогатки, и сказал, что если не прекратится это безобразие с ревизорами, он доложит в Киев о необходимости проверить правильность отвода участков земли на заповедной территории, к тому же  прилегающей к водоохранной зоне Днепра. Роман Григорьевич напомнил губернатору о недостроенном мостовом переходе, деньги на который испарились неизвестно куда,  и о тендерах с одним участником и о покупке служебного «Мерседеса», когда правительством это строго запрещено и о некоторых других делишках, о которых Вячеслав Степанович с тревогой  и вздохами вспоминал, ложась ночью спать и о которых знал только он да жена, которая была вне подозрений.
Только тогда давление на ревизоров прекратилось, и результаты проверки послужили примером для других фирм и организаций, как надо работать и что можно, оказывается, работать без нарушений и ошибок.
Потом приходили прокуроры с непреклонными, суровыми лицами Понтия Пилата и пытались доказать нарушения трудового законодательства и оплаты труда, что сулило почти 100-процентный успех, но в случае фирмы «ИС» не сработало. Потом, как саранча, налетела полиция из всех отделов и управлений, кроме отдела по борьбе с контрреволюцией ввиду того, что такого отдела не существовало. Они по привычке хотели изъять весь документооборот, но папки с бумагами вдруг оказались такими неподъемными, что пришлось отказаться от такого козырного хода и проверять все на месте. Явок, паролей, наемных и съемных квартир, подслушивающих и обнюхивающих устройств обнаружить не удалось, как писалось в одной из докладных аналитических записок. Само собой подразумевалось, что они были.
Городская санэпидемстанция, а затем и областная, прислали строгие письма о недопущении нарушений в соблюдении хлорного режима при мытье коридорных полов, недостаточном количестве умывальников, отсутствии разных туалетов для мужчин и женщин в офисе фирмы, где работало десять человек постоянного персонала,  и других упущениях, могущих привести к эпидемиям и санитарным потрясениям в области,  которая в несколько раз превышает площадь Люксембурга.
К этим циркулярам прилагались вторые письма с просьбами, напоминающими резолюции: « На основании вышеизложенного требуем…». Требования были скромные, как то: помочь в приобретении импортной мебели для удобства посетителей, а именно: диванов-кроватей, прихожих, гостинных гарнитуров, кожаных кресел, шезлонгов, кадок с пальмами и другими экзотическими растениями, хрустальных люстр, дубовых столов, венских стульев, ночных бра, штор с художественным оформлением на уровне современных требований, предъявляемых к служебным помещениям, такого же качества кафеля, унитазов под золото ( специально оговорено, что не золотых) и других предметов обихода, чтобы старушка, посетившая санэпидстанцию для борьбы с педикулезом ( вшивостью) могла в ожидании вызова удобно расположиться, как в фойе пятизвездночного готеля для вип-персон.
Не отстали и пожарники – вечные свидетели сгоревших строений, мужественно борющиеся с огнем, который в итоге все  выжигает  дотла. Они прислали грозное предписание немедленно освободить проходы к пожарным выходам, приобрести ведра с надписью «вода», с которыми нужно бежать в случае пожара, проверить заземление на готовность его выдержать грозовой разряд в 100 тысяч ампер ( такой бывает!).  В случае неисполнения в течение десяти дней  фирма закрывалась до тех пор, пока не купит для пожарной части импортный  микроавтобус, который можно, кроме служебных целей, также использовать для семейных поездок на природу и к родственникам на свадьбы.
Антимонопольный трест, управление по защите прав неорганизованных потребителей, комитет по охране безделья и опасной техники, комитет по стандартизации нестандартных услуг, фонд охраны прав матери и взрослых детей,  комитет по охране природы и безкультурных насаждений, организация по охране животных инстинктов, комитет по охране памятников культуры и  архитектуры эпохи поздней бронзы, общество содействия однополым бракам,  фонд защиты прав умерших динозавров, а также ряд других защитительных  заведений – все бросились на фирму, имеющую значительную прибыль, а значит, возможность нарушать действующие законы и инструкции. А если нарушаешь, то плати, а иначе для чего же существуют защитники?
Всех заступников правого дела фирма вежливо приглашала к себе, после чего они выходили оттуда смирные, благообразные, умиротворенные и полностью убежденные в соблюдении всех правил и указаний в своей отрасли защиты, хотя и смутно понимали, что остаются при своих интересах, то есть без средств на поездок в Майами- Бич, на Гаваи и прочие обязательные для отдыха места. Начальнику пожарной части, например, показали, что аварийный пожарный выход, единственный в небольшом здании, чист, как грудной ребенок. Начальник вяло, по инерции сослался на отсутствие автоматической пожарной сигнализации и что решетки на окнах должны свободно открываться. Когда ему показали и то и другое , он обреченно уронил голову и замолчать себя заставил и лучше выдумать не смог.
Так было и с другими. С контрибуцией, с экспоприацией экспоприаторов пришлось повременить или перенести на другие объекты. Радетелям прав и защиты также пришлось пересматривать списки неопровержимых доводов, которые можно было приводить, даже без всяких проверок. На глазах рушилась стройная система теорем, аксиом и доказательств правоохранительных органов и защитительных организаций, как в свое время рушилась геометрия Евклида под напором новых знаний.
Но и ниспровергателям было не легче.
– Я лично не понимаю, как у вас тут ухитряется выживать бизнес?– жаловался Роман другу. –  Мне со своими способностями удается как-то совладать с этой прожорливой  оравой, но как остальные  существуют?
– Так и существуют,– отвечал Соколан,– булка хлеба должна стоить две гривны, а за нее теперь платят четыре с полтиной. Вот и вся арифметика. И так во всем.
– Но это же неправильно!– вскричал Истрин,– куда же идет ваша цивилизация?!
– Какая это «ваша»  ?– спросил в ответ Юра.– Ты что, из другой цивилизации?
– Я имею в виду то, что я работал всегда учителем,– поправился Роман,– и не понимаю всех этих уловок. Я прочитал уйму книг, где говорится о высоких идеалах и намерениях человека, а на практике пишут о решетках, которые не открываются, даже не проверяя, чтобы что-то обязательно содрать,  хотя именно у нас они открываются. Как же после этого верить в высокое предназначение человека?!
– А вот так и верь,– хмуро ответил Соколан, которого самого мучили эти вопросы.– Есть люди, которые при всем своем образовании ничего не умеют делать. Вот они и суются во всякие контрольно-проверяющие органы. Будь это в моей власти, я бы запретил работать в таких организациях людям младше пятидесяти лет. Будь добр, прояви себя на конкретной работе, повкалывай, создай что-то, попыхти над каким-то трудным проектом, доведи его до воплощения, порадуйся этому, оцени чего это стоит людям, а уж потом иди туда, где надо проверять и контролировать. А то ведь сразу после школы, училища, института ухитряются попадать  в проверяющие, сами ничего не создавшие. К сожалению, их развелось слишком много.
– Да, слишком много,– подтвердил Истрин.
– И что характерно,– мрачно продолжал Юра,– свой свояка видит издалека. Трудовые люди часто ссорятся, враждуют между собой по пустякам, а эти группируются,  организовываются, понимают интересы друг друга с полуслова, с полувзгляда. Борьба между ними идет только за перераспределение  сфер влияния. Что же касается трудового человека, то против него они стоят горой друг за друга, рука руку моет. Никогда один прокурор не пойдет против другого, если дело идет о каком-то слесаре. Только если одна банда борется против другой, здесь могут быть у них разногласия.
– Да, я вижу, что один с сошкой, а семеро с ложкой,– согласился Истрин. – Так справедливости никогда не добьешься. Возьми этого  подлеца мэра. Мы ему дали деньги на ремонт общественной бани, а он что с ними сделал? Перевел на счет подставной фирмы, обналичил через подпольный конвертационный центр и положил в карман,  а ремонт произвел за бюджетные средства. Кто его проверит? Везде свои люди, подкормит крохами со своего стола – и те на все закроют глаза. Но ничего, в данном случае  у него долго будет болеть головка блока, вернет денежки, как миленький. Но в остальных случаях?
– Надо тебя поставить  проверяющим, чтобы у всех взяточников болела головка,– улыбнулся Юра.
– Меня на всех не хватит,– серьезно ответил Истрин.– Да я скоро и уеду из этого города. Важно не давать человеку рыбу, а важно научить его самого эту рыбу ловить. Важно построить систему, при которой каждый будет работать по способностям и получать по возможностям.
– Ты – еще один идеалист, который хочет построить коммунизм в отдельно взятой стране?– насмешливо спросил Соколан,– мы это уже проходили.
– Проходили, но очень плохо,– серьезно ответил Истрин. – Как можно было построить самый совершенный общественный строй в стране, где еще чуть больше полувека назад существовало крепостное право – рабство, по существу; в неграмоной стране  с низкими общественными инстинктами, с низкой производительностью труда; в стране, забитой религиозным дурманом, языческими предрассудками, допотопными, домостроевскими обычаями и порядками? Как ученик четвертого класса, пусть даже самый гениальный, может построить ядерный двигатель? Архимед, самый гениальнейший ученый и инженер всех времен и народов, смог только создать катапульту, которая метала каменные глыбы, ну и другие простейшие механизмы. Как туземцу объяснить устройство компьютера?
Коммунизм –  это самая совершенная форма организации будущего далекого общества, это мечта, недостижимый идеал в наших условиях; это то, к чему надо стремиться, медленно, шаг за шагом приближаться и  не путем искусственного насаждения, а путем развития производительных и духовных сил, совершенствования общественных отношений, всего уклада жизни. На каждом этапе требуется решать свои задачи, абсолютно  не думая ни о каком коммунизме.
– Ну и какие же задачи стоят на нынешнем этапе?– с ехидцей спросил Юра, зная, что этих задач тысячи.
– Считаю, что сейчас самое главное – борьба с коррупцией,– серьезно ответил Истрин.– Национальные природные богатства и ресурсы растаскиваются, расхищаются  и вывозятся за пределы страны крупными олигархическими группами. Национальной по своей идеологии и сущности буржуазии в стране нет. Есть компрадорская буржуазия, которая живет на торговле импортом и экспортом. Развитием собственных производительных сил никто не занимается, никому это не нужно и часто даже невозможно   по причине все той же коррупции.
– Ну мы же с тобой создали свою фирму?– неуверенно возразил Соколан.
– Да, создали, потому что  пользовались особыми методами,– ответил Роман,– но мои возможности – это возможности пройдохи, который воспользовался недозволенными средствами; эти возможности не безграничны и на определенном этапе перестают работать. Почему – это я тебе объясню потом.
– Ну и что же нам делать?– с коротким смешком  спросил Юра, опять ерничая.– Как нам приближаться к этому самому коммунизму?
– Да что ты заладил одно и то же?– вспыхнул Роман.– Забудь навсегда про коммунизм. Маркс как писал: коммунизм не может быть построен в отдельно взятой стране. Он может победить только одновременно на всей Земле, и это очень-очень отдаленная перспектива. Это наш русский Владимир Ильич, недоучившийся студент, вознамерился подправить Маркса; решил взять меч-кладинец и пробиться к заветной  цели  во что бы то ни стало. Махнет мечом направо – улочка лежит; махнет налево – переулочек. Но ни ему, ни его последователям ничего не удалось решить, потому что задачка пока решения не имеет.  Нам надо заняться куда более прозаическими вопросами. Пока надо приостановить разграбление страны.
– Все кандидаты в президенты только этим и грозят заниматься,– в голосе Юры звучала явная ирония.
– Они знают, чего хочет народ. А народ хочет правды и справедливсти, тогда он не ропщет и ищет кандидата на место своего кормчего, своего вождя, своего Моисея. Этим и пользуются политические проходимцы. Иногда им удается обмануть народ, а часто они заканчивают преждевременной отставкой или еще хуже – на плахе или  на виселице .
– Ну и как же ты собираешься прекратить разграбление страны – этот извечный процесс всех стран и народов, начиная с первобытно-общинного строя?- уже серьезно спросил Юра .--  Это очередная утопия.
  – Не скажи. Человечество прошло долгий путь ошибок, страданий, напрасных надежд, и теперь четко вырисовываются контуры  новых отношений. Взять хотя бы северные страны: Норвегию, Швецию, Данию, Финляндию, да и другие не больно отстают. Там если человек однажды совершил поступок, идущий  против общественной пользы, он уже никогда не может рассчитывать на политическую деятельность. Такие же отношения надо воспитывать и у нас.
– Нам еще очень далеко до Норвегий,– сказал Соколан.
– Не так уж и далеко, как ты думаешь. Все определяет бытие, как говорили классики. Когда-то и у нас дачи стояли открытыми, машины ставили напротив окон квартир, в столовых подавали хлеб, соль и специи бесплатно, на остановках люди спокойно ждали своей очереди сесть в троллейбус, зная, что через три минуты придет следующий.  Теперь об этом помнят только старики. Скажи сейчас  молодому – не поверит, скажет, что очередная лапша. Экономическая ситуация изменилась, и люди изменились.  Надо возрождать экономику и будить в человеке лучшие его чувства. Этим ты и займешься.
– Я?!– чуть не крикнул Юра.– Нет, уж извини. Я в это свинство не полезу, я уже понюхал этого пороху  и с меня хватит. Мне надо жениться, обзавестись хозяйством, детишек заиметь. Политика, как я понял – это не мое.
– Твое,  твое,– невозмутимо подтвердил Роман.– Успеешь   ты и жениться, и детишек наплодить, и на общество поработать.
– Ты все обо мне говоришь,– скептически сказал Соколан,– а сам-то что собираешься делать?
– Я?– вопросом на вопрос ответил Истрин.– Мне предки предписывают удалиться в заповедное место, наблюдать природу, самосовершенствоваться и лечить людей, которых ко мне прибьет случай.
– Ты будешь самосовершенствоваться, а я, значит, лезь в это дерьмо, называемое политикой,– скептически ответил Юра.– Не хочу я этим заниматься.
– Ты, надеюсь, не хочешь, чтобы твои дети жили среди нищего, озлобленного, потерявшего всякую надежду народа?– спросил Роман.– Или ты отправишь их в другие края, где они будут вечно чужими и лишними? Ты этого не сделаешь. Значит, надо строить лучшее  будущее здесь. И кто, если не мы? Как сказал поэт: « если я гореть не буду, если ты гореть не будешь, если мы гореть не будем – кто ж тогда рассеет тьму?» -- Так кто же здесь рассеет тьму?
– Почему ты возлагаешь это строительство только на меня?– обреченно спросил Соколан, не находя веских доводов  против.
– На первых порах я тебе помогу,– ответил Истрин.– Но только на первых, потому что есть такие решения, отрицательные последствия которых могут превзойти видимую пользу.
– Можно подумать, что последствия наших действий можно как-то предвидеть,– возразил Юра,– я читал Бредбери, там какой-то чудик попал в прошлое и нечаянно сорвал ромашку. Когда он возвратился в свое время, оказалось, что вместо одного президента победил совершенно другой, на которого не рассчитывали.
– В том-то и дело,– согласился Роман, – что  наше поведение похоже на ходьбу в хитроумном лабиринте. Человек ходит-ходит и  оказывается в конечном итоге в тупике. Все его предыдущие действия, таким образом, обесцениваются, не имеют никаких последствий. Он просто возвращается к исходному положению. Другое дело, когда в результате долгих поисков он все же находит выход.
Тогда все его предшествующие действия наполняются смыслом и имеют конкретное продолжение. Так и в жизни: есть поступки, которые не имеют продолжения, они обрываются на каком-то этапе без видимых последствий. А есть такие мелочи, которые могут иметь решающее значение. Наполеон в ночь перед Ватерлоо плохо спал: ему мешали пьяные песни его гвардейцев, но он не решился послать денщика с требованием прекратить галдеж. В результате не выспался, как следует, а потому принимал решения без прежней точности и быстроты. Это помешало ему выиграть сражение. Выиграй Бонапарт – и  история Европы была бы совершенно другой. Вот такие бывают мелочи. Так что с моими парапсихологическими экспериментами надо быть предельно осторожным. Все должно идти своим закономерным путем.
– Но почему ты сам не хочешь участвовать в этой катавасии?– горячо воскликнул Соколан,– ты талантливее меня во всем; я тебе только помощник; хороший или плохой – это тебе решать. Хочешь кашу заварить – и в кусты? В одиночку я гореть не хочу  – это во-первых, а во-вторых, мне до политического лидера еще очень-очень далеко, если вообще возможно, здесь нужны качества, которых у меня нет. Я не пробивной, я не умею подлизываться, юлить, когда надо, я не умею на черное говорить белое, доставать деньги на избирательные кампании и так далее. Совсем другое дело – ты со своими способностями таранить любые крепости и преодолевать любые препятствия.
–  Пойми,– горячо возразил Истрин,¬- парапсихология может изменить конкретую ситуацию, но не мозги человеческие, не  общественный строй и общественные отношения. И потом, -- голос Романа зазвучал с шутливой торжественностью, --  я здесь человек временный, я волхв, кудесник, я хочу со временем уйти в пустынь.
– Мне кажется, что иногда ты гений, а иногда у тебя просто едет крыша, как сейчас,– хохотнул Соколан.– Не валяй  дурака, говори серьезно.
– Я говорю совершенно серьезно, серьезнее некуда,– сменил тон собеседник.– Первое, с чего мы начнем – это создадим партию; партию настоящую, не лубочную; партию единомышленников, бессребреников, служителей, схимников; партию на настоящей демократической основе, где руководители будут находиться на своих постах не более двух избирательных сроков, как и президенты.
 Строгий прием каждого члена партии; без скрытности и секретности.  Все должны знать, где располагается здание или помещение партии, какова ее программа, устав, ближайшие цели, источники финансирования. Партия должна существовать только на членские взносы и на благотворительные вклады тех, кто разделяет ее программу и цели и пользуется репутацией порядочных людей и организаций. Партия имеет право зарабатывать средства для существования любыми легальными способами. Никаких Джугашвили и Камо с бандитскими налетами на банки, никаких подачек от фондов, имеющих сомнительную  репутацию, тем более от  олигархов, которые не создали ничего нового, а только присвоили себе уже созданное. Руководители партии зарабатывают себе на жизнь собственным трудом.
– Это сильно смахивает на орден; например,  тамплиеров или доминиканцев,– прервал Романа Соколан.
– Ни на что это не смахивает, – нетерпеливо возразил Истрин, -  кроме как на нормальную политическую партию западноевропейского типа. – Можешь назвать это орденом, сектой – как угодно. Мы будем называть это партией. Добровольность и подвижничество – наши главные требования. Тот, кто рассчитывает на какие-то привилегии, поблажки, преимущества,  пусть ищет в других местах. Мы идем служить своему народу и ведем себя как слуги. Народ устал от господ, ему нужны слуги, этими слугами будем мы.
– Послушай, Рома, ну а как же семья, дети?– с жалостью к себе спросил Юра.
– А что в партии нет семей?– в ответ спросил Роман.– Ты должен выбрать такую подругу жизни, которая бы разделяла с тобой твои взгляды, радости и печали. Помнишь Марковну-- жену протопопа Аввакума? Она прошла с ним всю жизнь, разделила все его страдания и лишь однажды спросила: до каких же пор будут эти невыносимые тяготы– на что протопоп ответил: « до самыя до смерти, Марковна». И Марковна побрела рядом с мятежным мужем далее вместе с детьми, которых было, кстати, множество. В наше время, надеюсь, не будет подобных мучений, но и без трудностей дело не обойдется.
– Много ли найдется таких подвижников?– с некоторым сомнением спросил Соколан.
– Хочу тебе напомнить, что у Христа на первых порах было всего двенадцать апостолов, да и те колебались и не тверды были в вере,– нравоучительно ответил Истрин,– а теперь христиан более миллиарда по всему свету.
– Да, но все ли они настоящие служители Христа? Многие носят крест скорее ради моды, привычки, а пусти к ним льва в клетку, как испытывали первых христиан, многие ли подтвердят свою верность Иссусу?
– Нам не нужен миллиард почитателей, нам не нужен аскетизм первосвященников, их жертвенность. Честность, справедливость, верность долгу, стремление послужить своему народу – вот все, что потребуется члену нашей партии. И мы напрасно думаем, что таких людей мало, – Роман говорил страстно, убежденно, лицо его заалело от волнения,– просто такая философия сегодня  не в моде, на таких людей шикают, крутят пальцем у виска, говорят, что они не умеют жить, и те сникают, не получая поддержки, замыкаются в себе, иногда превращаются в изгоев, а то и просто в бомжей. Таких людей мы должны поднять и объединить -- это то, о чем пишет твой Маркузе. В этом наша задача.
– Задача потруднее коммерческой,– задумчиво  произнес Юрий, – но ради такой задачи можно поставить на кон и жизнь.
– Ладно,  пока хватит об этом,– сказал Роман,–  Об этом еще говорить и говорить  а сейчас пойдем к девчатам, покалякаем. Они,  небось, заждались нас, а мы по ним соскучились. Или не так?– спросил он с улыбкой.
– Есть немного,– уклончиво ответил Юрий, не склонный распостраняться на личные темы без особого повода.
– Говори больше,– продолжал подсмеиваться Истрин, – я же вижу, что между тобой и Аней шуры-муры завязались. А  мне Лиза все больше нравится – ты это учти, на чужую территорию не лезь, если  Аня прокатит, понял?
– Что ж тут непонятного?– рассмеялся Соколан,– тут и ежу понятно: «Уйду с дороги – таков закон, третий должен уйти», – пропел он. Но верно и обратное. Лиза от тебя пока не в восторге, так что на чужой каравай  рот не раззевай. Договорились? Тогда  пошли.
Глава шестая

Как уже говорилось, у Натальи Леонидовны была еще одна комната, которую она сдавала. Когда парни поселились, там проживали две студентки четвертого курса университета. Они были очень серьезные, деловые, вечно над чем-то корпевшие. Ребятам, только раскручивающим свой бизнес, тоже был недосуг  отвлекаться на пустые посиделки, тем более, что девчата не очень их привечали.
Так прошел и год, и два, студентки успешно окончили университет, обняли хозяйку на прощанье и отправились сеять доброе, разумное и вечное куда-то в область. Наталья Леонидовна недолго горевала, что комната простаивает. В начале нового учебного года в комнате поселились две новые квартирантки. И тоже с четвертого курса. Одну звали Аней, другую– Лизой. Аня была девушка ровная, спокойная, улыбчивая,  с легким здоровым румянцем на миловидном, круглом славянском лице. Одевалась она так скромно, как только может одеваться студентка, чтобы не казаться совсем уж бедной родственницей.
Обычная куртка и жакет, простенькое платьице, туфли местного производства, простенькая сумочка, незатейливые украшения: серьги, колечко, цепочка с крестиком, всякие там рюшики и складочки– вот и весь наряд. Но все это пригнано в талию, чистенькое, выглажено, вычищено, носится аккуратно и почти совсем не видно бедности.
Лиза тоже была нрава веселого, искрящегося, но не в пример крепко сбитой подруге, миниатюрная,  тоненькая, беленькая, похожая на березку, выросшую на неблагоприятной почве, но стойко держащуюся за жизнь. Одевалась она также неброско, как и подруга, но, конечно, со своими особенностями.
Они готовились стать будущими филологами и поэтому постоянно что-то читали, конспектировали и штудировали. Тем не менее, когда их впервые посетили соседи по квартире, они не углубились в свои конспекты, а заинтересованно беседовали, потом побежали ставить чайник, вынули из шкафа чашки с блюдцами, бублики, варенье, и парни почувствовали себя почти в домашней атмосфере, особенно Юра, который в студенческие годы жил в общежитии и часто заглядывал к девчатам из своей группы на посиделки с чаепитием.
 К его запоздалому сожалению, а может, и к сожалению тех девчат, дальше чаепития у Юры ничего не сложилось. Теперь он внимательнее был к своим соседкам, чаще обращаясь все же к Ане. В ней присутствовала особая мягкость, жалость ко всему, она никогда не выражалась категорично, и в то же время чувствовалось, что это человек твердый, с четкими жизненными правилами. Аня не всегда соглашалась с тем, что говорили Юра или Роман. Она не отвергала с порога все, что ей не нравилось, не протестовала, не спорила,  а лишь темнела лицом и замыкалась, и это ее неприятие каких-то доводов всем сразу было видно.
 Юра или начинал горячо ее переубеждать, или осекался и переходил на другую тему. Аня чаще всего молчала, но по ее лицу было видно, что переубедить ее  невозможно или очень трудно.
Лиза, наоборот, в таких случаях спорила, фыркала и откровенно сердилась, если с ней не соглашались. Она считала это не по-джентльменски, если парни  на чем-то настаивали. Для нее все эти разговоры были скорее игрой, чем выяснением истинных убеждений.
Но споры были часто принципиальные, мировозренческие, и тут играть в поддавки никто не хотел.  О чем спорили? Об истории Украины, о ее началах, о восточной и западной культуре, о ее западных и восточных героях, об отношениях с Россией, о поэзии, литературе, о соотношении свободы и порядка. Чтобы не выглядеть  профаном, Юра стал по вечерам больше читать классики, даже кое-что конспектировал.
Роман тоже читал и  вроде бы невнимательно, но с феноменальной скоростью  и также феноменально запоминал. Он объяснял это какой-то особой техникой чтения и запоминания, которую он освоил несколько лет назад. Причем, читал он, в основном,  в отсутствие соседа. Тот придет, А Истрин уже перечисляет, что он проштудировал, притом так много, что Юра иногда не верил и начинал его проверять. Роман в ответ перечислял всех героев, подробный сюжет и даже цитировал целые абзацы. Соколану оставалось только удивленно сдвигать плечами и с досадой чувствовать разность интеллектов.
Посещения становились все более частыми, и ребятам было уже неудобно, когда их приглашали к столу. Они ясно видели, что соседки живут очень скромно и экономно. Но и предлагать деньги было неловко и не с руки: девчата были очень щепетильны в этом отношении.  Тогда парни  придумали очень ловкий на их взляд ход. Они стали приходить со своими продуктами и просили помочь в приготовлении. Прием поначалу срабатывал, но потом Аня сказала, что это похоже на подкармливание, а они этого не хотят.
– Послушай, Анечка,– сказал Юра тогда на полном серьезе,– мы целый день вкалываем и хорошо зарабатываем, и это деньги честные. Неужели мы не имеем права угостить своих соседок, которые живут на мизерную стипендию? Вы нам не доверяете или мы позволили себе что-то недостойное?
– Мы не можем принимать такую помощь от посторонних людей,– мягко, но твердо сказала Аня.– Вы – не наши парни, а мы – не ваши подруги. Так что нарезайте колбасу и сыр самостоятельно, это не требует специальных умений.
–  Так считайте нас своими парнями!– воскликнул Соколан,– в чем проблема? Мы давно уже считаем вас нашими подругами. Я – тебя, а Роман– Лизу.
– А нас вы спросили?– насмешливо осведомилась девушка.
–  Мы считали это само собой разумеющимся. Если это не так, то я прошу  тебя официально считать меня своим парнем,– Юра шутливо, по - мушкетерски, раскланялся перед Аней.
– Как у вас легко все получается,– с легким вздохом сказала соседка.
– А что, полгода постоянных посещений, гостеваний, куртуазных разговоров о моральных устоях братьев Карамазовых и о Есенине как певце русской уходящей деревни – этого мало для того, чтобы понять, для чего мы просаживаем время?– опять ерничая, спросил Соколан.– В ночном баре, например, чтобы считать девушку своей, достаточно одного вечера. Мы же не считаем вас такими девушками.
– Как-то это все выходит чересчур просто,– ответила Аня,– я не знаю как, но мне кажется, что не так это все должно происходить.
–Аннушка,– как можно мягче произнес Юра,– поверь, я тоже не знаю, как это должно происходить. В нашем случае, наверно, так, как оно происходит. Я просто боюсь какими-то неловкими словами, поступками обидеть тебя. Конечно, галантный кавалер на моем месте нашелся бы как-то иначе, а я вот так. Я давно хотел тебе это сказать, но все искал случая. Вот теперь говорю, а ты решай: резать или не резать наш сыр.
– Юра,  смешной ты, право,– улыбаясь, ответила  Аня,– ладно, разберемся с кулинарией. Только скажи и Роману, чтобы поставил в известность Лизу, что он считает ее своей девушкой.
Соколан  о своем разговоре с Аней чистосердечно рассказал Роману, когда тот лежал, растянувшись на застеленной постели. Тот улыбнулся и предложил, не откладывая, это событие отметить, что  и было сделано на следующий вечер.
Ребята принесли с собой деликатесы, шампанское, веселое, жизнерадостное настроение, анекдоты и все, что приносит с собой молодость. Девчата вино только пригубили, но от семги и мясного балыка не отказались. В течение вечера разговор зашел об учебе: девчонки жаловались, что много времени приходится тратить на походы в библиотеку, где они работают с компьютером, так как своего не имеется.
– Чего проще,– сказал Юра,– как нам раньше это не приходило в голову: мы целый день на работе, наш копьютер простаивает зря. Мы сделаем вам ключ и будете работать, сколько вам угодно.
– А можно?– с радостным недоверием спросила Лиза.
– Нет вопросов,– тут же ответил Роман,– только мы заранее извиняемся, если в комнате будет – как бы это сказать– некоторый художественный беспорядок.
– У нас ни от кого больших секретов нет, тем более от вас,– добавил Соколан, – работайте, сколько вашей душе угодно.
– Это не совсем удобно,– неуверенно протянула Аня,– мало ли что у вас бывает там. Мы, например, не всегда хотим, чтобы видели, что у нас творится в комнате.
– Пустяки,– запротестовал Юра,– это будет нас дисциплинировать; зато вы экономите время – это первое; а во-вторых, не надо лишний раз тратиться на транспорт, компьютер и все такое. Девочки, ну могли бы нас раньше надоумить? Какие мы недотепы! Наши соседки, наши подружки, тратят деньги на аренду компьютера, находясь рядом с работниками компьютерной фирмы?! Верх безобразия.
– А вы, значит, компьютерщики?– удивленно спросила Лиза. Надо сказать, девчата деликатничали и никогда до этого не спрашивали, где работают их соседи.
–Да, мы работаем в солидной фирме, которая занимается компьютерными делами,– неопределенно сказал Роман, не признаваясь, что они руководят этой фирмой, чтобы не вводить соседок в смущение.
Несколько дней спустя, парни, возвратившись с работы, увидели свою комнату  по-новому прибранной.
– О, у нас были гости!– воскликнул Юра,– давно пора бы. Смотри, как все преобразилось. Я и не предполагал, что можно навести такой порядок.
– М-да, – тоже восхищенно сказал Истрин.– Вот что значит женская рука. Надо это дело как-то отметить. Юра, беги в супермаркет, купи чего-нибудь повкуснее.
Соколан сбегал, и они в тот вечер устроили маленький праздник.
Но это было нечасто. Все-таки девчата стеснялись заходить в чужую комнату и пользовались компьютером в самых экстренных случаях. Как-то Юра предложил:–
– Аня, Лиза, у нас на фирме есть компьютер, еще очень хороший, но мы его заменяем на новый. Разрешите нам выкупить его и вручить в качестве подарка к Новому году? Это недорого.
– Девчата переглянулись.
– Если недорого, то можно,– согласилась Лиза
Когда ребята притащили компьютер и установили его, Аня всплеснула руками:
– Мальчики, так он ведь почти новый. Так не пойдет, мы не хотим никому быть обязаны.
– Он старый, только использовался мало, – искренне заверил Соколан,– а фирма должна работать с новейшей техникой, иначе, какая же она компьютерная фирма. Он достался нам почти даром – начальство нас уважает.
– Аня, не придирайся,– сказала Лиза, озорно тряхнув своими кудряшками,– если фирма специализированная, то ясно, что старье ей не нужно. А кому оно достанется, если не работникам фирмы? Теперь у нас есть свой компьютер, интернет, консультанты – заживем! Мальчики, дайте  я вас расцелую,– она звонко расцеловала обоих в щеку.
– Ну а как  Аня?– спросил Роман, подставляя щеку,– как говорится, до пары.
– До пары – говорят татары,– смущенно улыбнулась та,– я так не умею.
– Юра,– сказал он по-хояйски приятелю,– возьмешь долг отдельно, а пока, девушки, будем обмывать приобретение, – Истрин вынул из пакета сверток и вручил его Ане.
После этого вечера стало как-то веселее жить. Юра оставался с Аней в своей комнате,  помогая ей обращаться с компьютером, а Роман шел к Лизе с той же целью. Что они там делали, кроме поиска нужных сведений, оставим описывать поэтам. Только Роман после таких встреч продолжал удивлять и пугать своего напарника. То у него вдруг руки станут фиолетовыми, то неожиданно становится чужим голос, то набухают ноги так, что становятся похожими на стволы баобаба, то Роман закроется в туалете и требует к нему не входить, и там ухитряется просидеть всю ночь.
У Истрина были странные привычки. Днем он был непривычно пассивным, усаживался на одном месте и мог так просидеть чуть ли ни весь день, работая только за столом. Сдвинуть его с места могли только чрезвычайные обстоятельства. Он очень неохотно делал визиты, игнорировал многие важные мероприятия, предоставляя это делать напарнику. Зато Роман мог часами слушать музыку, причем самую разную: от классики до тяжелого металла и рэпа, оторвать его от этого занятия было занятием очень трудным.
Он страшно любил загорать и вообще находиться на солнце в любое время года, любил молча сидеть на берегу реки и смотреть на игру волн, безотрывно и с огромным вниманием и волнением. Казалось, волны говорили ему намного больше, чем любому другому человеку. На работе и у себя в комнате у него постоянно работало радио, что подчас вызывало раздражение у Соколана. Но постепенно и он привык к этой причуде соседа. Их дом стоял на территории бывшего вертолетного аэродрома, на окрине города. Дальше шла днепровская степь, перемежаемая небольшими перелесками. Начиная с весны, Рома часто уходил туда, бродил среди трав и кустарников и даже разговаривал с ними. Или лежал на земле, уставившись в небо, и тогда такая грусть и задумчивость лежали на его лице, что Юра, однажды случайно наткнувшись на друга, никогда больше не шел искать его в степи. Истрин и в комнате ухитрился поставить несколько горшочков с цветами и тщательно за ними ухаживал.
Зато ночью Романа почти невозможно было унять и заставить лечь в постель. Он что-то постоянно чертил, строил графики и диаграммы, читал, что-то напряженно строчил на бумаге или работал с компьютером, потом неожиданно вскакивал и начинал энергично расхаживать по комнате, бормоча себе под нос. Часто он распалялся до того, что выбегал из комнаты и исчезал неведомо куда, чем ставил в недоумение соседа, возвращаясь чуть ли не под утро. На удивленные вопросы Соколана, Роман, смеясь, отвечал, что он по рождению «сова», и ему намного комфортнее работать и думать по ночам.
Со временем Юре пришлось с этим примириться, как и с тем, что во время обеденного перерыва Истрин мог неподвижно уставиться в небо и в таком неудобном положении просидеть все время, отведенное для отдыха.
– У тебя не кружится голова от такого бдения?– шутливо спрашивал Юра в такие минуты,– ты что, советуешься с небом?
Рома медленно переводил на него немигающий, отсутствующий взгляд и отвечал:
– Да, советуюсь.
Отвечал так, что у Юры невольно сжималось сердце от тревоги и понимания того, что он живет с человеком, абсолютно непонятным и потому внушающим некоторое опасение.
По вечерам Роман часто заходил в ванную и мог находиться там часами. Что он там делал, Рома никогда об этом не говорил, только предупреждал, чтобы Юра в это время не ломился туда. Слышался только тяжелый плеск воды, непонятные звуки, иногда пронзительные и уходящие в область неслышимых, иногда, наоборот, очень низких, вызывающих тягостное, тревожное ощущение.
Юра несколько раз пробовал объясниться, но Истрин  коротко отмахивался  или сухо бросал, что это у него такие тренировки. Однажды Истрин торопливо зашел в ванную комнату и надолго там застрял. Юра терпеливо ждал, как всегда, но приятель все не выходил. Соколяна уже клонило ко сну, ему нужно было почистить зубы на ночь, а сосед нахально медлил.
Наконец Юра не выдержал и рванул дверь ванной на себя, решив все-таки узнать, что можно так долго делать в умывальной комнате. Он рванулся на порог и тут же в изумлении отпрянул: ванна была наполнена какой-то студенистой массой, и на поверхности ее плавали глаза Романа.
– Уйди,– раздался неимоверно низкий, роботообразный, страшный  голос.
Соколан мгновенно закрыл дверь и в растерянности прислонился к косяку.
Рома вышел только утром, и как ни в чем не бывало позавтракал и пошел на работу. Вечером после ужина Соколан решительно посмотрел на приятеля и твердо сказал:
– Давай раз и навсегда определимся, иначе я больше не могу жить с тобой рядом. Кто ты такой?  Я сошел с ума или только схожу, но мне кажется, что ты какой-то инопланетянин. Только не рассказывай мне басни про парапсихологию. В  духов, ангелов, колдунов я не верю. Говори, кто ты на самом деле, или я завтра собираю вещи и ухожу. Я не хочу рехнуться окончательно.
Роман сидел, опустив голову вниз. Так продолжалось довольно долго. Соколан ждал. Наконец Истрин поднял на него глаза, странные, бездонные.
– Ты уверен, что тебе нужна  правда, что ты ее выдержишь?
– Я ни в чем не уверен,– ответил Юра с болезненной улыбкой,– но и жить так дальше не могу. Мне кажется, что у меня идет раздвоение личности, крыша едет, ибо то, что я вижу и слышу, не имеет рационального объяснения. Я никому другому не могу признаться в этом, иначе, если начну рассказывать, меня в самом деле отправят в  психушку. Выкладывай все, как есть.
– Юра, не торопись,– медленно, тоном приказа произнес Истрин.– Все тебе будет доложено в свое время. А сейчас все твои галлюцинации и спецэффекты объясняются моими недостатками в искусстве гипноза и внушения. В фильме о Золушке как там сказал юный паж? «Я только учусь быть волшебником». Вот и я только учусь. Нас учили в одном очень загадочном заведении, о котором я не могу распостраняться;  учили хорошо, но все-таки нужна практика и случаются срывы. И больше не задавай мне вопросов на эту тему. Договорились?
Соколан покашлял, прочищая горло, пожевал губами в сомнении и покачал головой в знак того, что он принял к сведению информацию, но она его не совсем удовлетворяет. Потом вместо ответа Юра спросил уже совсем другим голосом:
– Идем сегодня к девчатам или нет?
– Идем, и немедленно.

Глава седьмая

Визиты к соседкам становились все чаще, особенно, когда наступила весна и сидеть дома становилось невмоготу. Роман и Лиза по вечерам уходили бродить по аллеям городского парка, расположенного поблизости. Вокруг все буйствовало, тянулось вверх, зеленело, пахло и жаждало жизни. В парке было многолюдно от мамаш  с колясками, от детей  с их резвой беготней, криками, шумом, смехом.
Лиза, еще по-зимнему бледная, с прозрачным снежным лицом, в тоненьком свитере, плотно облегающем ее точеную фигурку, в туфлях на высоком каблучке, в короткой юбчонке, но оживленная, с радостными глазами, с любопытством глядящими на все вокруг, казалась взбалмошной девчонкой, которую лишь недавно родители стали отпускать одну.
 Своим жизнелюбием она заражала и Романа. Эта красивая пара обращала на себя внимание пожилых женщин и стариков, густо сидящих на парковых скамейках и невольно вспоминающих и свои золотые деньки.
Лиза как будущий филолог сыпала поэтическими строками по поводу и без повода – просто от избытка чувств,  рассказывала о писателях,  о поэтах, об их жизни, об истории написания стихов. Роман внимательно ее слушал и пытался поддерживать разговор, давая свои комментарии, часто невпопад, что вызывало заливистый смех и прысканье его спутницы.
– Рома,– говорила она назидательно,– у тебя плохо развито эстетическое чувство. Я не понимаю, как ты ухитрялся в школе получать хорошие оценки по литературе?
– Вот как-то так получал,– стеснительно оправдывался Истрин,– выезжал за счет памяти, добросовестно зубрил всякие там образы и воплощения, «Нельзя ли для прогулок подальше выбрать закоулок», Скалозуб, Митрофанушка, «Луч света в темном царстве», «Пускай ты умер, но в песне гордых и смелых духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету»,– видишь, до сих пор  еще  помню.
– Наверно, у вас учительница была занудой. Разве так надо преподавать литературу?– мечтательно говорила Лиза, представляя себя в классе, где она будет воспитывать юные души.– Это не должно быть сборником цитат. Литература должна быть школой жизни, средством эстетического воспитания,– вдохновенно вразумляла будущий педагог.
– Да,– покорно соглашался Роман,– литература – это великое дело, завидую твоим будущим ученикам, а мы, конечно, так – галопом по европам, откуда у нас возьмется эстетика.
– Нет, конечно, и ты кое-что неплохо знаешь,– великодушно поддерживала его Лиза.– Твердые восемь баллов я бы тебе поставила. Иногда ты говоришь такие вещи, что даже я  в недоумении. Но все это отрывочно, бессистемно, сказывается, что прежние методики  были мягко говоря, не на высоте. Теперь совсем другое дело. Теперь к ученику надо подходить сугубо индивидуально, эксклюзивно, как сейчас говорят.
– Да,– печально подтверждал Истрин,– с эстетикой нам явно не повезло.
 Ничего,– весело наставляла простодушная Лиза,– с кем поведешься, от того и наберешься. Со мной ты будешь знать всю поэзию серебряного века и советский период, со мной не соскучишься.
Несмотря на несколько шуточный тон, который принимал Роман в беседах с Лизой, он был обескуражен, что многое не понимает в поэзии и юморе землян. Увидев однажды первые ирисы на парковых куртинах, Лиза с чувством продекламировала:
Цветы росли в оранжерее.
Их охраняли потолки… – Роман что-то сказал невпопад об оговорке, что надо, наверно,  «их охраняли сторожа» и тут же получил отповедь:
– Какие сторожа, о чем ты говоришь?
Им на губах не оставаться,
Им не раскачивать шмеля,
Им никогда не догадаться,
Что значит мокрая земля.
– Как ты понимаешь хотя бы про шмеля?
После некоторого напряженного раздумья, Истрин, как провинившийся ученик, начал мямлить:
– Ну я думаю, что, во-первых, шмели не допускаются в оранжереи, а это цветам крайне необходимо, а во-вторых, прочность оранжерейного цветка не соответствует весу шмеля, цветок попросту сломается, и осознание этого факта очень тяготит указанный цветок.
– Вот оно, пресловутое типичное восприятие технократа,– торжествующе резюмировала Лиза.– Поэтесса хотела сказать, что цветы тоскуют по воле, им плохо в искусственном грунте, им плохо, когда над ними висят потолки и стесняют их свободу. Они хотят расти на степном раздолье, на вольнице, Мне хочется плакать, когда я читаю эти строки.  Ничего,– видя смущенное лицо технократа,   успокоила его подруга,– эстетическое чувство поддается воспитанию и развитию даже в твоем возрасте. Будем работать. Начнем с Державина, нет, пожалуй, с Ломоносова, он вам ближе:
Открылась  бездна звезд  полна.
Звездам числа нет, бездне – дна.
–Проникнись этой бездной, посмотри в небо – какое оно бездонное и бесконечное, ощути себя частичкой этого мироздания, почувствуй единение себя с природой, с этим небом – и тогда тебе откроется красота, мудрость и прозорливость этих строк, написанных почти двести пятьдесят лет назад, когда о космосе никто и представления не имел. А ведь был   крупнейшим ученым своего времени. Учись. Конечно, сегодня его стихи кажутся примитивными, но будем идти от простого к сложному.
– Завтра обязательно возьму Ломоносова и прочту от корки до корки,–пообещал Роман.
– Нет, ты читай медленно,– горячо запротестовала Лиза,– с чувством, с толком, с расстановкой. Желательно почитать Карамзина об этой эпохе, чтобы проникнуться духом того времени. Тредиаковский, Херасков, Хемницер– этими товарищами я тебя загружать не буду– пожалею, это интересно только для филологов. Перейдем потом прямо к Державину. На нем следует задержаться поосновательней, потому что это прямой предшественник Пушкина.
– Лиза,– с мягкой укоризной возразил Истрин,– ты меня обижаешь: уж про Пушкина и Державина  я-то знаю и без филологического образования.
– Ты знаешь по школьному курсу,– не приняла возражений педагог,– а для глубокого понимания и для развития эстетического чувства нужно глубинное проникновение в дух поэзии.
– Эдак я до Бродского и до могилы не дотяну,– пробовал протестовать Роман.
– Ничего, – последовал ответ,– когда мы заложим базис, тогда пойдет живее.
Через месяц Истрин сдал экзамен по поэзии восемнадцатого столетия строгому экзаменатору. Помимо обязательных Ломоносова и Державина Роман без запинки читал наизусть Кантемира, Капниста, Тредиаковского, Хемницера, Хераскова, Сумарокова, Муравьева, Нелединского, Дмитриева, Карамзина, Вельяшева-Волынцева, Измайлова, Хованского, Магницкого, Шаликова, Петрова и некоторых других, совсем уже малоизвестных. Лиза слушала, раскрыв рот от удивления. А Истрин исторгал державинское:

                Цари, я мнил: вы боги властны,
Никто над вами не судья.
А вы, как я подобно, страстны.
И также  смертны,  как и я.

                И вы подобно так падете,
Как с древ увядший лист падет.
И вы подобно так умрете,
Как ваш последний раб умрет.


Заслужив «отлично», Роман получил высочайшее разрешение приступить к освоению века девятнадцатого в области лирики. Этот этап Истрин посчитал нужным растянуть на три месяца.
 – Ты, пожалуй, мог бы сдать экзамен даже нашему профессору,– восхищенно констатировала Лиза после того, как подшефный на спор цитировал наизусть  любое стихотворение Надсона.
Но Истрина этот успех не устраивал.
– До двадцатого века я уже почти все понимаю, но далее все труднее и труднее,– доверительно говорил он  Юре.– Ну вот, например:
…Что никогда тяжелый шар земной
Не уплывет под нашими ногами…
С какой такой стати он должен плыть? Плыть– это значит преодолевать сопротивление воды или воздуха. Как может земной шар плыть, тем более уплывать? Объясни мне, пожалуйста. Я, конечно, пойму, но для этого мне нужно слишком много потратить себя и размышлять, а поэзия, как я понял, размышления не любит.
– Гм…занятно,– самодовольно улыбался Соколан.– А ты думал, что освоил свою парапсихологию и астрономию – и это все?  Нет, голубчик. Кроме материального есть еще и область духовного, которое практически не обременено законами логики, но тесно связано с материальным  нерасторжимыми узами родства.
– Я в школе зубрил стихи – и только,– сокрушался Истрин.– Смысл многих стихов оставался для меня темным, но я этим не парился, получил отметку – и забыл. А теперь Лиза достает меня, чтобы я эмоционально переживал каждую строчку, чтобы я оценил гениальность какой-то метонимии или синекдохи. Я чувствую возле нее дилетантом.
 Да, я понимаю, что в каждом явлении природы есть элемент иррациональности, трансцендентности,– соглашался Истрин в рассуждениях с самим собой,– но я не предполагал, что этот ничтожный сегмент неопределенности имеет такое большое значение ( он хотел сказать «на Земле», но вовремя опомнился и промолчал)  и до такой степени  разработан. Недавно Лиза с необыкновенным восторгом прочитала мне  пример метафоры и сравнения одновременно:
Я скупее стал в своих желаньях.
Жизнь моя, иль ты приснилась мне?
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне.
 Причем здесь розовый конь? Где вы видели розового коня?  Хорошо, пусть он проскакал даже на розовом коне,– сердито  соглашался Рома после некоторого молчания и раздумья. – Но какое отношение это имеет к целой жизни? Я не нахожу здесь никакой логической связи.  Я бьюсь над этой проблемой уже несколько дней.
 Я посчитал бы это грубым бредом или, если использовать вашу фразеологию, тоже не совсем понятную, бредом сивой кобылы, но это превозносится  всеми как гениальная поэзия, и я с этим должен считаться. Объясни мне,  дуралею; я тупо не понимаю.
Соколан посмотрел на серьезное красное лицо Романа и вдруг расхохотался.
– Эта проблема стара, как мир, – сказал он наконец.– Есть миллионы людей, которым надо объяснять, где надо смеяться или в чем состоит поэтическая прелесть. Я невесть какой почитатель  лирики, но постараюсь, как могу, кое-что объяснить. Вообще-то, объяснять поэзию – дело гиблое и неблагодарное. Иногда, чтобы объяснить одну строчку, требуется написать приличный трактат. 
– Начни с «я скупее стал…»,– подсказал Истрин.
– Понимаешь, поэзия – такая штука, что по степени абстракции превосходит даже математику. Чтобы ее понимать, надо иногда знать весь опыт человечества, всю его историю, а тем более творчество конкретного поэта.
 Есенин в прежних своих произведениях рассказал, как богаты, разнообразны, грандиозны, необузданны были его желания и стремления. И когда он пишет: «я скупее стал в своих желаньях…», то читателю ясно, что уходили Сивку крутые горки. Поэт наелся жизни досыта, все испытал, все испробовал. Все -- кранты, пресытился, дальше стремиться некуда, теперь пора попридержать коней, жить поспокойнее, поскромнее, что аналогично слову «скупее».
 А может и вообще уже больше не стоит жить, и надо подбивать итоги. Жизнь промчалась, пролетела, как вихрь, как одно  мгновение, словно ты уснул ребенком, а проснулся после бурного сна тридцатилетним мужчиной, усталым и опустошенным.
Теперь насчет розового коня. Розовый цвет – это, как принято в народной традиции, цвет детства, юности, романтики, утренней зари. Если ты встречал раннее утро, то восходящее солнце обливало тебя  розовым цветом.
– Тогда я могу сказать : «словно я весенней гулкой ранью съел наливное розовое яблоко, или мимо меня пробежал розовый мальчуган?– несколько смущенно спросил Роман.
– Зачем тебе это надо?– подозрительно прищурился Юра.
– Понимаешь…понимаешь…я хочу написать Лизе стихи,– выдавил неуверенно Истрин.
Соколан опять громко рассмеялся.
– Ты хочешь поверить алгеброй гармонию? Взять не мытьем так катаньем? Ничего, дружок, не получится. Найди в интернете про Сальери и Моцарта. Почему Есенин взял коня? Жизнь – это длинная, длинная дорога. А символ дороги – конь. Потому и проскакал на розовом коне. Это одно, а второе: в поэзии удачно найденный образ используется только один раз; при повторении он превращается в банальность, в расхожее место, штамп. И все потуги научиться поэзии ничего не стоят, совершенствоваться может только тот, у кого уже есть такие способности.
– Ты считаешь, что у меня нет никаких шансов?– грустно спросил Роман.
–  Абсолютно. Говорю тебе честно, как на духу.
– И как же мне быть?
– Надо подумать,– сказал Юра и задумался над тем, как помочь товарищу.– Есть один беспроигрышный вариант,– радостно вдруг вскинулся он.– Надо на ее глазах совершить подвиг. Ты на это способен.
– И что я должен совершить?– неуверенно спросил Истрин.
– Ну, например, защитить ее от хулиганов. Помогает, как аспирин при головной боли. Или защитить бесправного, слабого человека. Тоже отлично работает.
– Но как это сделать?– Роман в вопросах человеческих отношений, абсолютно нелогичных, чувствовал себя не очень уверенно.
– Как сделать?– повторил вопрос Юра.– Очень просто. Смоделируй ситуацию и проведи ее, как по нотам. Для тебя это – раз плюнуть.
– Нет,– решительно ответил Истрин,– специально я ничего создавать не буду, это нечестно. Лиза достойна того, чтобы с ней поступали благородно.
– Правильно, Рома, правильно,– немедленно согласился Юра.– Видишь, какой ты у нас хороший. Молодец. Тогда…тогда…тогда  бывай с  ней по вечерам почаще в парке, и случай отличиться тебе придется ждать не слишком долго.
– Мы и без того часто бываем в парке,– подтвердил Роман.
– Ну вот, вероятность подвига возрастает.
Юра как в воду глядел. Несколько дней спустя стоял тихий, уютный вечер, в небо поднялась и засверкала тонкая мусульманская луна. Городской парк начинал зябко кутаться во влажную, но еще теплую, зыбкую темноту, когда  на беспечную,  гуляющую в сумерках парочку вышла  кампания подростков, или тинэйджеров, как модно стало говорить в последнее время;  человек  семь-восемь.  В парке уже было безлюдно.
– Рома, я боюсь,– сказала Лиза, прижимаясь к нему и наблюдая, как развязные парни, то ли подвыпившие, то ли накуренные,  заняли всю ширину аллеи. Гориллообразные  в своей угрюмой юношеской сутулости, ноги вразнос, походка деланно- вальяжная,  жесткие кожаные курточки, застежки, молнии, цепочки, руки в черных велосипедных перчатках– отголосок давно отшумевшей в столицах моды. Хозяева территории, хозяева жизни; смелые, как же: они в стае, некого опасаться, разве что милиции, да и милиция при такой толпе мажоров становится шелковой.
С ними надежный вожак,– вот он впереди: широкогрудый, плечистый. Жесткий ежик головы, такие же глаза, затравленные, готовые на все; на лице несколько сонная полуулыбка супермена, затаившая, приспавшая природную свирепость и жестокость.   Этой компании хочется куража, им почти физически необходимо кого-то унизить, чтобы самим возвыситься в собственных глазах. А тут наивная, бесправная парочка.
 – Давай свернем в сторону,– опять прошептала Лиза, не ожидавшая ничего хорошего от этой встречи.
– Сворачивать нельзя,– спокойно и рассудительно сказал Истрин.– Они запросто пойдут наперерез,  и тогда уж точно разборки не миновать. Идем и разговариваем, как ни в чем не бывало. Ничего не бойся, ты сегодня под защитой звезд,– он подмигнул ей весело и многозначительно.
Компания подошла вплотную.
– А девочка ничего,– деланно сказал один из парней, нагло рассматривая Лизу с ног до головы.– Я бы с ней побаловался. Как, ребята?
– Можно,– хохотнула ватага,– а с этим хахалем что?
– А пусть убирается подобру-поздорову,– предложил кто-то.
– Ребята, зачем…идем себе…– чей-то неуверенный голос.
– Не-т, а может, пусть он ее сперва…– скабрезно осклабился еще один,– а мы ее, так сказать, потом защитим от насильника. Идет, ребята?
– Пацаны, идите своей дорогой,– спокойно сказал Роман,– мы вас не трогаем, и вы нас не трогайте, договорились? Зачем вам лишние проблемы?
– Это у тебя, хмырь,  будут проблемы,– веско сказал главарь, кривя губы.
– Он, небось, перворазрядник по греко-римской борьбе,– издевался кто-то,– и думает, что может ходить где угодно.
– Какие мы тебе пацаны?– задиристо крикнули в толпе. Из нее выделился широкоплечий белобрысый, короткостриженный парень, метнул на вожака взгляд и, получив одобрение,  подошел к Роману и схватил его за грудки.
– Ты, гнида, ты чего ребятушек обижаешь? Какие они тебе пацаны?– На Истрина дохнуло кислым, вонючим  перегаром.– Ану на колени, шестерка.– Парень тряхнул Романа.
– Ребята, ну что вы, мы же вас не трогаем,– взмолилась Лиза,– отпустите нас, пожалуйста, я очень вас прошу.
– Пацаны, она просит,– цинично заржал кто-то,– а если женщина просит, то ее просьбу надо немедленно удовлетворить, так, а? Кто первый?
Алчные, похотливые  руки уже потянулись к девушке. Но тут случилось неожиданное. Роман перехватил руку  белобрысого,  и тот со стоном  стал оседать на землю.
– Отпусти,– прохрипел он.
Тянувшиеся к Лизе четыре руки вдруг попали во что-то вязкое и застряли там. Парни стали дергать руки, но не могли их выдернуть.
– Отпусти,– уже со слезой в голосе простонал  белобрысый.
– Вопросы ко мне есть?– холодно спросил Роман
– Нет , шуток что ли не понимаешь?
– Проси прощения у девушки,– приказал Истрин. Главарь, у которого руки были свободны, подкрался сзади и занес руку с ножом. Лиза коротко взвизгнула, увидев стальной блеск лезвия. Роман как-то легко и незаметно двинул локтем и попал точно в печень нападающему. Тот охнул, мгновенно сложился и рухнул на землю, нож  выпал из его руки и со стальным гулким бряцаньем ударился об асфальт. Еще двое бросились на Романа, но одного он разгибом спины перекинул через себя так, что тот долго летел по воздуху, прежде чем шлепнуться со всей силы на землю,  а другого швырнул руками, и  тот влетел в дерево и осел возле него. Никто больше не нападал. Оставшиеся двое боязливо жались друг к другу, не понимая, как могло такое случиться, что семь оказались слабее одного.
– Девушка, извините нас,–  болезненно кривясь,  промычал снизу  белобрысый, растирая покалеченную руку.
– Кто еще хочет приключений?– спросил Роман, оглядывая поле битвы.
Компания молчала. Двое наконец выдернули руки и удивленно их рассматривали.
– Пацаны, я вас предупреждаю: еще раз увижу вас такими – пеняйте на себя.
Ватага взяла под руки лежавших на земле дружков, которые все еще не могли нормально идти, и, тихо переговариваясь между собой, удалилась.
– Лиза, так на чем мы остановились?– беспечно спросил Роман, беря девушку под руку и продолжая путь в глубину парка. Пройдя несколько шагов, Лиза беззаботно и озорно оглянулась, чувствуя себя в полной безопасности.
– Их было целых семь человек,– восхищенно сказала она.
– Целых, по-моему, в данном случае слово-паразит,– сказал Истрин, передразнивая Лизу, которая имела привычку делать ему замечания по поводу русского языка.
– Это не в счет,–  обиженно сказала Лиза,– это я со страху. А ты уж и  заметил.
– Я не хотел тебя уличить,– примирительно сказал Роман,– просто я хочу обратить твое внимание, что я учусь и уже понимаю не только собственные ошибки.
– Прочитай мне хорошие стихи,– вдруг попросила Лиза.
Истрин прошел несколько шагов в раздумье, а потом грустно прочитал:
Глянь на дорогу: путники ушли,
Все спутники и сверстники ушли.
Путь опустел, все близкие далеко,
Пора идти, а спутники ушли.
– Замечательное рубаи,– сказала Лиза,– ты явно делаешь успехи, у тебя развивается хороший вкус.– Она помолчала, потом заглянула ему в лицо, ставшее вдруг грустным и далеким-далеким, словно он был где-то в другом мире:
– Рома, сколько тебе лет?
– Двадцать семь уже стукнуло, а что?
– Мне иногда кажется, что тебе и сорок, и пятьдесят, и шестьдесят. Я не хочу, чтобы я и ты были мудрыми,– сказала она вдруг капризно и одновременно просительно,– побудем молодыми, сколько нам отпущено, а уж потом будем мудреть. Прочитай что-нибудь молодое.
Роман прочитал, не задумываясь:
Так я сижу – царевна Несмеяна,
Ем яблоки, и яблоки горчат.
–Царевна, отвори нам! Нас немало–
Под окнами царевичи кричат.
Они глядят глазами голубыми
И в горницу являются гурьбой,
Здороваются, кланяются. Имя
«Царевич» говорят наперебой.
Стоят и похваляются богатством,
Проходят, златом-серебром звеня,
Но вам своим богатством и бахвальством,
Царевичи, не рассмешить меня.
Зачем кафтаны новые надели
И шапки примеряли к головам?
На той неделе, о, на той неделе
Смеялась я, как не смеяться вам.
Входил он в эти низкие хоромы,
Сам из татар, гулявших на Руси.
А я кричала: «Здравствуй, мой хороший!
Вина отведай, хлебом закуси».

–А кто он был? Богат он или беден?
В какой он проживает стороне?
Смеялась я: – Богат он или беден,
Румян иль бледен – не припомнить мне.
Никто не покарает, не измерит
Вины его. Не вышло ни черта.
И все же он, гуляка и изменник,
Не вам чета. Нет. Он не вам чета,
– Свободные шестидесятые прошлого столетия с декламационным ученическим пафосом закончил Истрин.
– Ты как будто читаешь мои мысли,– задумчиво сказала Лиза, не обращая внимания на его последние слова.– Я иногда тебя просто боюсь. Ты малахольный какой-то, не от мира сего. Действительно, не нам чета. Иногда мне кажется, что ты просто смеешься надо мной,  предугадываешь меня, перед тобой я иногда чувствую себя просто дурочкой. Перестань так делать.
– Ну что ты, Лиза,– взмолился Роман.– Ничего такого мне и в голову не приходит. Просто я хочу тебе понравиться, стараюсь быть умнее, чем я есть на самом деле.
– Разве можно понравиться, ставя свою подругу в такое глупое положение,– грустно ответила Лиза.– Я только соберусь с мыслями, а ты уже мне отвечаешь. Я не знаю, кто ты, но ты иногда на голову выше всех, а иногда непрактичен до идиотизма, теряешься в элементарных вещах. Я не понимаю, в чем дело.
– Что здесь непонятного?– со смущенной улыбкой ответил Роман,– я просто- напросто  стесняюсь тебя, твоей подруги, Юры; боюсь выглядеть смешным в ваших глазах – потому и неловок часто.
– Но мы уже дружим несколько месяцев– чего же здесь стесняться,– удивилась Лиза,– тем более Юры, с которым ты живешь бок о бок.
–Как тебе объяснить?– Роман взял теплую руку Лизы, мягко погладил ее,– мне неловко, что Юра видит мою неловкость и ты видишь мою неловкость, и тебе неудобно перед подругой и Юрой, что у тебя такой неловкий парень. Теперь немного понятно?    Слишком заумно…
– Так почему же надо быть таким неловким?– воскликнула Лиза,– я уверена, что ты умеешь все – зачем тебе надо притворяться?  Ты шпион какой-то иностранной разведки, что ли?
– Ты так хорошо обо мне думаешь?– засмеялся Истрин.– К счастью, это не так. Вот все хочу тебя поцеловать и никак не решаюсь.
Лиза решительно остановилась.
– Поцелуй меня немедленно,– приказала она, подняв лицо.
Роман замешкался.
– Я кому говорю?– повторила приказ девушка,– или я уйду навсегда. Ну? Безобразие. До сих пор не поцеловать девушку, с которой встречаешься с лета!
Поцелуй оказался таким сладким, что Роман вне себя забросал все ее лицо поцелуями, потом шею, грудь. Они стояли под ярким ночным фонарем и ничего вокруг не замечали.
– Это ты возвращаешь долги?– смеясь, говорила Лиза, купаясь в его объятиях.
«Какие еще долги?»– хотел спросить Истрин, но благоразумно промолчал, и лишь потом мозг донес ему смысл этого вопроса. «Опять мог попасть в идиотское положение»,– подумал Роман. Он не знал, что говорят в таких случаях. Его логический мозг молчал или  слишком долго оценивал ситуацию, а душевная практика того парня- молодого ученого, чьей оболочкой он пользовался, была тоже очень скудной. Приходилось больше молчать или лихорадочно вспоминать стихи, приличествующие случаю. Но ничего такого на память не приходило. Весенний городской парк, ночной фонарь, их двое – ничего в мировой поэзии на этот случай не было предусмотрено.
– Ты совсем онемел,– смеялась Лиза, ероша ему волосы.– Говори что-нибудь.
Я помню чудное мгновенье.
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
– Ну вот, я так и знала, что ты начнешь говорить стихами, да к тому же заезженными,– заворковала Лиза.– Вот она, твоя непрактичность. Ну да ладно, отнесем это на отсутствие опыта. В данном единственном случае, наверно, отсутствие опыта лучше его наличия.
Истрин вернулся к себе за полночь. Дело было под субботу, и Юра еще не спал.
– Где тебя носило?– спросил он, отвлекаясь от чтения.
– С Лизой гуляли,– ответил Роман,  устало  садясь на кровать и раздеваясь.
– Зачем ты девчонке голову морочишь?– в голосе Соколана прорвалось  недовольство,– ты думаешь на ней жениться? В свете того, что я о тебе знаю, ты и не думаешь об этом.
– А что, было бы правильнее, если  бы  я ее проигнорировал?– вопросом на вопрос ответил Истрин.
– Тоже верно,– согласился Юра,– но жалко девчонку, она хорошая. Нельзя с ней баловаться.
– Да, это меня тоже грызет,– сказал Роман, откидывая брюки на спинку стула.– Она, в самом деле, замечательный человек. Тот, кто во мне сидит изначально, привязывается к ней со страшной силой. И не знаю, что делать. Проблема почти неразрешима. Когда меня позовут,  у тебя поселится очень хороший парень, и он должен ей понравиться, а она ему тем более.
– Как хорошо все у  тебя  получается,– возразил Юра.– Она не из тех, кто меняет парней, как перчатки.  Не скоро он ей понравится.
–Все перемелется – мука будет. Так, кажется,  говорят? – со  вздохом сказал Истрин. – Думаешь, мне легко будет с ней прощаться? Вот уж никогда не ожидал, что возникнут такие проблемы. Ладно, что там высмотрел сегодня по телевизору?
- Кажется, нам угрожает всемирная эпидемия птичьего гриппа. Изо всех стран сообщают о падеже кур, есть вероятность, что могут заражаться этой гадостью и люди. Тогда нам кранты. Сыворотки от этой напасти нет и неизвестно когда будет; ученые даже не знают, как подступиться к этой проблеме.
- Я думаю, преувеличивают, как всегда.  Сыворотка скоро найдется. Что еще?
– Очередная грызня в парламенте. Президент воюет против премьер-министра, премьер-министр против президента – никак полномочия не поделят, борятся за сферы влияния,  кто  куда своих людей поставит.
– Ну и кто побеждает?
– Побеждает Россия. Нынешней России выгодно, чтоб у нас грызня продолжалась как можно дольше и злее. Я часто размышляю, чего нам не хватает в наш просвещенный, но прагматический донельзя век. И сам себе отвечаю: святых нам не хватает. Праведников. Духовных лидеров. Где наши гетманы- патриоты, воители? Где Петро Могила, где Григорий Сковорода, где Петлюра, Махно, Грушевский? На кого положиться, кому доверить государство, чтоб его не разворовали?
– А ты не знаешь?– многозначительно спросил Истрин.
– Пока я не вижу,– ответил Юра.– Нет у нас Гавела, нет Валенсы, нет Ден Сяо Пина, даже Пиночета нет. Все начинают с обещаний осчастливить украинский народ, а заканчивают строительством собственных дворцов и огромными счетами за границей.
– А я вижу,– с вызовом сказал  Роман.
– И кто же это такой?–  хитро прищурил глаз Соколан.
– Ты. Соколан Юрий Сергеевич.
– Вот те на! С какой это стати?
– А с такой,– уже тверже ответил Истрин.– Нечего на других кивать, надо начинать с себя. Чем ты хуже других? Хмельницкий начинал сотником, Ющенко бухгалтером, Янукович шофером. А ты – уже руководитель  иновационной фирмы, использующей  новейшие достижения науки и техники. Разве этого мало? Высшее техническое образование, молод, здоров, как бык, честен, справедлив, обладаешь высокими организаторскими способностями– так на кого же кивать еще, как не на самого себя? Вот и иди – Украина тебя зовет, положи свою жизнь на алтарь служения украинскому народу. Или кишка тонка? Или только критиковать можешь, сидя у телевизора?
– Ты что, с дуба упал? Кто ж меня туда пустит?– растерянно произнес Соколан.
– А у кого ты должен спрашивать?– в свою очередь спросил Истрин.– Спрашивать ни у кого не надо. Действительно, тебя никто не пустит, если будешь спрашивать.  Иди напролом, создавай свою партию, свою программу и предлагай ее народу. И живи в общежитии, а не во дворце, и разъезжай на машине Запорожского автозавода.  И тогда все пойдет, все увидят, что ты настоящий и последуют за тобой. Да, на это придется потратить несколько лет, но овчинка стоит выделки.
– Но я не готов на самопожертвование!– почти крикнул Соколан. – Это будет борьба не на жизнь, а на смерть, я хочу жить нормальной человеческой жизнью.
– А кто будет готов? Пусть дядя идет вместо меня? А я буду смотреть и критиковать? Дядя пойдет, конечно, и не один, но дядя опять будет все делать по-своему, на свой лад и на свой карман. И опять Украина останется с носом.
– Ну и с  чего бы ты начал? – неуверенно спросил Соколан после некоторого молчания.
– Я бы, повторяю,  начал с создания партии на широкой демократической платформе. Основные требования к члену партии: любить Украину, ставить общественные интересы выше личных, признавать программу партии, ее устав, жить и работать честно на благо всего общества. Мы  об этом уже говорили, теперь пора уже действовать.
Партия должна жить исключительно на средства от партийных взносов и добровольных пожертвований. Ежегодно обществу должен быть представлен отчет о поступлении и расходовании партийной кассы. У членов партии не должно быть никаких льгот, кроме льготы в составе партии дружно служить Украине и ее обществу.
В программе партии должно быть сказано, что интересы украинского общества должны быть выше интересов отдельной нации, какой бы многочисленной она ни была. Интересы отдельной личности, если это честные интересы, должны быть выше государственных; последние должны подчиняться интересам личности, в противном случае государство как институт защиты личности теряет свой смысл. Родина – это общество, а не государство, ибо иногда интересы государства расходятся с интересами общества, и тогда надо эти интересы синхронизировать в пользу общества.
Глава партии избирается на пять лет и не более, чем на два срока с ежегодным отчетом о проделанной работе. Он может быть снят со своего поста по этическим мотивам. Никакого застоя. Обновление партии должно происходить непрерывно, руководители сменяются и остаются в партии на правах рядовых членов. Честность, порядочность, скромность  обязательны.
– Как должен избираться президент?– спросил Соколан.
– Президент не обязательно должен быть высшим государственным лицом. Таким лицом может быть и премьер-министр. Главные условия для всех выборных должностей: конкурсная система.
-- Кто должен выбирать, и как это делать?- спросил Юра, -- сколько уже выбирали, и все не так, все не тех.
- А потому, что выбор идет сверху,¬- парировал Роман.¬¬- Олигархи, толстосумы, пользуясь отсутствием  контроля со стороны общества, создают карманные партии, назначают их лидеров и потом проталкивают своих ставленников на все государственные посты. А надо, чтобы выбор шел снизу.
Сперва в коллективах отбираются самые честные, порядочные, справедливые. Народ знает этих людей, их немного в каждом коллективе. Из этих людей выбираются самые умные. Из самых умных выбираются самые эрудированные во всех отношениях. Из самых эрудированных выбираются самые сильные и здоровые.  Из  самых сильных и здоровых избираются самые способные организаторы.
Таков должен быть порядок назначения на все руководящие должности, начиная от бригадира и заканчивая президентом или премьер-министром. Иной порядок грозит застоем и неэффективностью. Порядок многоступенчатый, громоздкий, но единственно возможный в наших условиях.
– А где же мы наберем столько кандидатов?– спросил Соколан.
–  В каждом учреждении, организации есть один, два, три человека, достойных участвовать в конкурсе. А таких учреждений по стране десятки тысяч.  Отсюда и следует черпать.  Что, у нас мало претендентов на Генерального прокурора? Больше, чем достаточно, и их будет значительно больше, если человек будет знать, что имеет шансы пройти выше. И так по каждой должности. У каждого должен быть шанс подняться выше, если он того желает и чувствует, что достоин. Это и называется социальным лифтом, у нас он пока не работает или поднимает не тех, кто по-настоящему нужен обществу. Пока поднимаются всякие прохвосты, прохиндеи, авантюристы, аферисты, проходимцы всех мастей и расцветок,  для которых нет ничего святого; которые готовы обернуться кем хочешь,  служить любому богу лишь бы находиться у корыта с кормом. Мы должны поменять ситуацию
– Ну хорошо,– развеселился Юра, небрежно развалясь на стуле. – Я – президент Украины. Что  я сделаю в первую очередь?– задал он сам себе вопрос и тут же стал отвечать.–  Я подам декларацию о доходах, укажу все до копеечки. Тылы у меня будут надежные, мне не надо будет обрывать журналистов,  которые будут задавать каверзные вопросы о моих доходах и расходах. В этом отношении мне будет легко. Я перееду в Михайловский дворец, который будет моей единственной резиденцией: близко ко всем правительственным учреждениям, никому не мешаешь ездить по городу, минимум расходов, больше остается времени для работы, для приемов и совещаний.  Подам законопроект, чтобы это была постоянная резиденция для всех президентов, отныне и присно – нечего разбазаривать народные деньги на всякие пустяки. Потом выберу себе такого же Генерального Прокурора.
– Как ты его будешь искать?– спросил Роман, видя, что Юра уже начинает воодушевляться.
– Конкурс, начиная с районных прокуроров, адвокатов, юристов, ученых и так далее. Первое: как живет, нет ли необузданных желаний у него и его семьи. Далее: чем проявил себя на своем поприще, есть ли случаи, когда защищал государственные интересы, презрев собственные?  Если у него вторая, третья семья– это уже не Генеральный прокурор.
– Не слишком ли ты требователен?
– Нет, не слишком. Прокурор должен быть человеком цельным, умным, проницательным, видеть, кто чего стоит. Его любовь, его выбор – не какая-нибудь шмыгалка, любительница тряпок и удовольствий, а подруга жизни, помощник и советчик, мать детей, не одного, а поболее. Крепкая семья – крепкий, надежный  тыл, дающий возможность работать много и плодотворно, без отвлечений на семейные разборки и дрязги.
После Генерального прокурора ищу председателя Верховного суда, министра внутренних дел, начальника службы безопасности, начальника антикоррупционного бюро, антимонопольного комитета, председателя государственного банка. Принципы подбора одни и те же: честность, порядочность, профессионализм, любовь к людям, отсутствие желания быть богачом не по чину. Хочешь быть богачом, пожалуйста: открывай фирму, трудись в поте лица, рискуй, создавай новые рабочие места, плати, как положено налоги –  тогда честь тебе и хвала. И потом посмотрим, захочется ли тебе швыряться деньгами, честно заработанными.
Когда я уверую, что судебная система работает хорошо, то есть судит справедливо, по делам нашим, без разбора, кто ты есть: президент или овощевод, тогда можно сосредоточить все силы на восстановлении экономики, на устранении всех ее перекосов. Нет, еще одно,– взволнованно поправил себя Соколан.– Судить справедливо – это не значит, заполнить все тюрьмы узниками. Сажать надо, как можно меньше, только убийц и прочих душегубов. С остальными бороться экономически. Попался на коррупции – будь добр возврати государству полученное неправедным путем все, до копеечки, а сам начинай сначала. Причем возвратить имущество от всех родственников до третьего колена, если они  убедительно не подтвердят, откуда у них шикарные машины, дачи и так далее.
–  Ты считаешь, что этого достаточно для искоренения коррупции?– спросил Истрин, подзадоривая товарища.
– Ну я не такой уж наивный, как ты думаешь,– слегка обиделся «президент»,– я понимаю, что здесь множество причин: экономических, полититических, психологических, социальных и даже ментальных. Но с чего-то же начинать надо. Главное, чтобы у меня была надежная команда, которой можно доверять и которая думала бы и поступала, как президент. А остальное  придется решать по ходу событий.
– А я с тобой не совсем согласен,– возразил Роман, опять же поддерживая градус дискуссии. – Выходит, все по-старому: главное, ввязаться в драку, а там посмотрим? Нет, так в государстве дела не решаются. Большевики, несмотря на всю вздорность своих мечтаний, все-таки смогли продержаться семьдесят пять лет, потому что опирались на прочную теоретическую базу, которой четко держались при составлении всех программ и планов. И будущему президенту нужно надежное теоретическое обоснование своих действий. Без этого снова будет поиск пути в потемках.
– Ну а где же я возьму эту твою теоретическую базу?– резко спросил Соколан, недовольный, что его отвлекли от такого заманчивого мечтания.
– У  философов; Ростоу, например. Теория конвергенции называется, то есть теория плавного перехода от одной общественной формации к другой.  Поначалу,  надо четко определиться, какое общество мы хотим строить: общество потребления или общество созидания. По всем признакам все хотят потреблять. Но общество потребления требует высокого уровня производства материальных благ, высокой производительности труда, потому что потреблять можно лишь то, что произведено. А произведено должно быть много;  предложение должно опережать спрос или хотя бы быть равным ему, иначе,  что же потреблять? Товаров должно быть много и разных, чтобы удовлетворять потребности всех слоев общества в соответствии с их возможностями. А что получается у нас? Производительность труда мизерная, товаров мало, все хотят купить импортное, но где на это взять деньги, которые и являются отображением возможностей общества?
Печатать банкноты, под которыми нет реально произведенной продукции? Это значит их обесценивать. Держать своих граждан впроголодь? Это значит растить общественное недовольство, грозящее социальным взрывом. А в средствах массовой информации  вовсю рекламируют ценности потребительского общества: шикарные машины, виллы, особняки, шикарный образ жизни, красоток, удачных бизнесменов, политиков, артистов. Всем кажется, что быть богатым легко и просто, что стремиться  ко все большему потреблению благ– это и есть главная цель жизни, что ради этой цели можно и нужно переступать через все законы и  моральные запреты; что человек, который не имеет машины, особняка, жены-модели, не имеет права считать себя состоявшимся и счастливым.
Но товаров на всех, или хотя бы на большинство,  не хватает, как в настоящем обществе потребления; продуктов труда достаточно лишь для небольшого процента населения. Отсюда и конфликты, и социальное недовольство, и рост преступности, упадок морали. Человек труда, производитель благ опять задвинут на задворки общества, а впереди все те же олигархи, политики, генералы, прокуроры, судьи и прочие чиновники. В таком обществе невозможна настоящая эффективная борьба с коррупцией, преступностью, проституцией  и другими пороками, потому что они являются непременными, неотъемлемыми спутниками такого общественного устройства.
– Ну вот,– разочарованно протянул Соколан,– протянул ребенку игрушку и тут же ее забираешь, друг называется.
– Я не предлагаю тебе игрушку,– возразил Истрин, сев за стол и внимательно рассматривая какую-то схему в книге.– Я лишь забочусь о том, чтобы ты не набил себе шишек и раньше времени не выбыл из игры, не разочаровался. Государственное строительство – дело серьезное, его с кондачка не решишь, нельзя избирать в политики людей, чье главное достоинство состоит в том, что они умеют громче всех кричать о вещах, известных всем.
 Большинство участников всяких майданов, митингов и демонстраций,  если повнимательнее к ним присмотреться, – лузеры, не умеющие и не желающие  ничего делать, способные только воевать: им война – мать родна; или дельцы– школьные троечники, но мечтающие, как они говорят, выйти в люди на волне общественного недовольства.
Калигула вводил в сенат боевого коня, а нынешние кукловоды ведут в парламент лихих смельчаков с боевых позиций, где они умеют орудовать автоматом, но абсолютно не имеют никакого представления о  законах экономики, политики, « как государство богатеет и почему не нужно золото ему».
– А почему не нужно золото ему?– спросил Соколан. – Я помню, что это из «Евгения Онегина», но и в школе и сейчас не понимаю этой фразы. Объясни.
– Мы в расчете,– усмехнулся Истрин. – Теперь моя очередь объяснять, что к чему. Так вот Пушкин здесь в гениальной, как всегда, форме объяснил учение Адама Смита, который призывал не увлекаться поиском золота по всему земному шару. Он учил, что главное – это производство товаров, в конкретном случае, производство английского добротного сукна, машин, кораблей и всего прочего. Золото является лишь удобным расчетным эквивалентом призведенных товаров и не более того. Само по себе оно мертво и не нужно в таком количестве, как оно существует, и не надо за ним гоняться и тратить драгоценные людские и материальные ресурсы. Вспомним старую добрую сказку о короле, который обиделся на дочь за то, что она сказала, что любит его так, как люди любят и ценят соль. И вот по прихоти злого волшебника из королевства вдруг исчезла эта приправа. Вся соль, что поступала в королевство,  немедленно превращалась в ненужное, бесполезное золото. Только тогда король понял мудрость и силу любви своей дочери.
– Легко сказать: развивай производство,– хмыкнул Соколан,–  а где деньги взять на это самое производство? Кроме печатного станка, я другого выхода не вижу. Я понимаю, конечно, что это ведет к инфляции, что мы снова станем миллионерами, но что делать, как быть? Ждать, что все само собой отрегулируется? Так у нас уже нет времени на это. Мы и без того неотвратимо отстаем от всех, и это отставание будет только усугубляться. Нужны какие-то революционные, экстраординарные меры.
– Думай, президент, думай,– не отрываясь от своего занятия, сказал Истрин.– Есть страны, которые за десяток лет стали молодыми тиграми мировой экономики. Вот и ты выходи в тигры.
– Я все размышляю иногда,– с горечью ответил Юра, сцепив ладони и наклонившись к Роману,– что мы за народ такой. Проклятый, что ли?  Нельзя сказать, что лентяи  или дураки, но десятилетиями топчемся на одном месте, выбираем раз и до самого гроба себе правителей, а они со временем перестают ловить мышей, царствуют, лежа на боку, и мы с ними вразвалочку живем, праздников понаплодили больше всех в мире.  А потом посмотрим на соседей: бог ты мой, они уже далеко впереди, и ведь шли-то не спеша, не торопясь, ан вот  насколько уже оторвались, надо и нам их догонять.
 И пошло-поехало. Убыстрять шаг не хочется, хочется все одним махом одолеть – вот и рождаются революции. Кровища вокруг, все рушим, мчимся, не разбирая дороги. Потом выдохлись, отяжелели и опять все по-прежнему. Правители нас все призывают затягивать пояса; затянулись уже так, что скоро в Африке будут жить лучше, и уже кое-где таки и живут лучше, а мы  все на хлебе и на  воде. И это на лучших-то черноземах мира, при собственной нефти и газе, при широких реках, при морях, лесах и степях. В чем тут дело, скажи?
– Не буду я тебе ничего говорить, сам думай,– слегка огрызнулся Роман,– сказал тебе: ищи деньги – вот и ищи, я тебе не доктор. Мне в президенты не надо.
– Что ты заладил: в президенты, в президенты,– вскипел Соколан,– я никогда не рвался ни в какие президенты. Просто за державу обидно, за народ свой  сердце болит, а ты мне президенством тыкаешь.
– Потому и тыкаю, что вижу в тебе президента,– парировал выпад Истрин.– Тяжела шапка Мономаха, не всем она по плечу. Привыкай, дорогой, к наскокам и наездам. «Хвалу и  клевету приемли равнодушно и не оспоривай глупца» – это еще два века назад сказано. А этого добра на твоем пути будет хватать сколько угодно, надо выработать иммунитет к таким вещам. Ну так что насчет денег? Где будешь брать?
– Буду сокращать государственные расходы,– бодро подхватил игру Соколан.– примем внеблоковый статус, сократим расходы на оборону, России будем доказывать, что это пойдет на пользу и ей. Сколько людских и материальных ресурсов забирает армия? Уму непостижимо. Говорят: японское, германское экономическое чудо. Да потому и чудо, что не тратились на оборону. А нам бог послал такого соседа, что только оружием и может бряцать, другого способа отличиться он не знает и знать не хочет; тоже привык на печи сидеть, а потом за меч-кладинец хвататься.
Потом надо сокращать расходы на управление. Поменьше всяких инспекций. А уж если есть инспекция, то пусть добывает себе на пропитание сама. Пять процентов от штрафов, пеней, перерасходов, найденных хищений  пусть идет  на покрытие расходов инспекции и на стимулирование их работы. Тогда там задумаются, стоит ли скрывать обнаруженные нарушения или нет, стоит ли держать в инспекции людей, которые ничего не могут обнаружить то ли по своей профнепригодности, то ли по сговору. Самоочищение – самая надежная вещь в таких случаях.
В маленьких селах – старосты, в больших– сельсоветы.  Никаких искусственных надстроек, никаких никому рекомендаций, когда  и что сеять, когда жать и кому продавать – только рынок. В городах – горсоветы тоже с широкими полномочиями относительно жизни города: кому и где ставить памятники, как называть улицы, где и чем торговать, на каком языке вести документацию, кого приглашать на гастроли, содержать или не содержать общественную баню и так далее.
 В каждом районе – органы народного контроля, в которые входят общественные организации и ветераны труда, попросту пенсионеры,  а также отдельные активисты, из тех, которым покой только снится. Все функционирует исключительно на общественных началах, государство должно только предоставить бесплатное помещение.
« Народники» должны взять под контроль всех, кто живет не  по средствам. Это не значит шастать по домам и нарушать право на неприкосновенность жилища, но если следователь с зарплатой в две тысячи гривен отгрохал себе двухэтажный особняк, то общественность имеет законное право поинтересоваться источниками средств на это и обратить внимание соответствующих ведомств на такого ухаря с получением обстоятельного ответа на запрос. Такая мера будет не менее эффективна, чем антикоррупционное бюро или прокуратура. Слишком много растет по городам и весям таких особняков при общем обнищании народа, и этот самый народ вправе спрашивать с кого угодно.
– Все это хорошо и нужно, но с такими превентивными мерами в молодые тигры не выберешься,– заключил Истрин.– Ищи, дружище, ищи. Пока все еще холодновато.
– Вот еще что,– радостно воскликнул Соколан после некоторого раздумья.– В Норвегии, Швеции, Финляндии все население является держателем акций государственных компаний, которые контролируют главные богатства страны: нефть, газ, леса, порты, рыбодобычу и так далее. Почему бы и нам не выпустить акции, например, «Нафтогаза» или «Энергоатома»? Пусть народ покупает и получает дивиденды от общенародной собственности. Разве это не лучше, чем брать иностранные кредиты или включать печатный станок?
– Вот это уже  совсем тепло,– Истрин отложил книгу и повернулся к приятелю.– Но ты представляешь, какое противодействие олигархов, чиновников нужно будет преодолеть, чтобы это продвинуть?  Я внимательно слежу за украинской прессой, но нигде не встретил даже упоминания о том, когда же мелким акционерам будут выплачивать хотя бы мизерные дивиденды.
А ведь государство раздало ваучеры всему народу на право получать доход от всенародной собственности, который своим хребтом ее, эту собственность, и создавал, затягивая пояса согласно призывам партии  и ее обещаниям.  А теперь этой собственностью пользуется кучка зажравшихся магнатов, окруживших свои владения огромными заборами. А государство вынуждено брать кредиты, залезая в беспросветные долги, которые будут отдавать будущие наши поколения. Разве это правильно?
Согласно расчетам экономистов,  в чулках и стеклянных банках населения хранятся около пятисот миллиардов денег в долларовом эквиваленте. Вот где резерв, вот где источник кредитов, только надо с этим кредитором вести себя по-честному, не крапить карты и не передергивать, не менять правила игры только потому, что у вас имеется аппарат принуждения, содержащийся на деньги все того же кредитора– украинского народа.
Надо перестать держать народ за дураков, надо уметь исполнять свои обещания и договоренности, а если знаешь, что не выполнишь, то держи язык за зубами, не раздавай привилегии и льготы широкой рукой, зная, что у тебя нет денег на эти льготы.
– А как быть с землей?– заинтересованно, как школьник, спросил Соколан.– Есть много «за» и «против» в отношении ее продажи. Как бы здесь не промахнуться, цена ошибки будет очень большой.
– Начнем с того,– неторопясь начал Истрин,– что промышленность тоже не хотели отдавать. Заводы – рабочим, землю крестьянам– это мы уже давно проходили. Предприятия, которые удалось удачно продать, функционируют до сих пор и дают львиную долю поступлений в бюджет страны. А те, заводы, которые не продали, теперь превратились в груду развалин. Сколько было прений насчет продажи Криворожского металлургического комбината, массовых выступлений, пламенных речей в защиту народной собственности, исступленных криков «Караул, грабят!»? А сейчас несколько тысяч рабочих получают одну из самых высоких зарплат в стране, а государство– миллиардные доходы в бюджет.
 А сколько подобных предприятий бесследно сгинуло, порезано на металлолом? Взять хотя бы ваш Днепровск.  Хлопчато-бумажный комбинат с двадцатью тремя тысячами рабочих канул в вечность, завод полупроводников, завод  «Металлист», завод «Октябрь», завод карданных валов, консервный комбинат– крупнейший в Европе, обувная, макаронная, пищевкусовая фабрики– все там же. Комбайновый завод превратился в большую автосборочную мастерскую, судостроительные заводы дышат на ладан. Более тридцати промышленных предприятий не работает в городе, среднем по численности населения. Какая экономика может такое выдержать?
 Теория конвергенции предполагает начинать денационализацию со средств с наименьшей степенью обобществления, то есть с кафешек, мастерских, ателье. А мы начали все скопом, чохом , с металлургических комбинатов и огромных заводов.
Получилось так, как получилось, теперь уже нет смысла плакать по волосам, когда голова отрублена.
-- Еще у нас чехарда с зарплатами,-- задумчиво произнес Соколан,-- кто как хочет, так и назначает себе оклады, премии, бонусы. Выдумали какие -то «золотые парашюты» на случай увольнения -- суммы умопомрачительные.
-- Ну и что ты думаешь по этому поводу как государственный человек? -- спросил Истрин.
-- Я думаю, что надо установить нечто подобное петровской табели о рангах,-- подумав, сказал Юра.-- Кто у нас самый высший чиновник? Правильно -- президент страны. Он должен получать самую высокую  заработную плату.
-- Заранее о себе заботишься? --с улыбкой спросил Рома.
-- Ни в коем случае,-- поспешил оправдаться «будущий президент».-- Таким должен быть общий порядок. Если президентом будет олигарх-- пусть свою зарплату передает на нужды, допустим, инвалидов военной службы. А если нормальный  человек стал президентом -- пусть получает достойную оплату.  Конечно, в условиях нашей страны, наших возможностей. Например, сто тысяч гривен. Также должен получать премьер-министр. Вице-премьеры-- по восемьдесят, министры --семьдесят. Начальники главков --  пятьдесят. И так -- до простого инженера, врача, экономиста. Депутаты пусть получают на уровне начальника главка. Сократить их количество до трехсот человек-- вполне достаточно. Ни один государственный служащий не должен получать больше президента страны. Иначе мы унижаем президента и саму государственную власть. Где это видано, чтобы президент страны, самое ответственное лицо в государстве, получал пятьдесят тысяч зарплаты, а начальник «Нафтогаза» -- миллион двести тысяч? Начальник государственной компании «Укргазвыдобування» тоже установил себе зарплату свыше миллиона гривен в месяц. Разве это не циничное разграбление страны? Скажи, Рома?
-- Наверное, не он сам себе назначает зарплату?
-- Пусть министерство энергетики. Какое оно имеет право назначать оклад, в двадцать раз превышающий оклад президента?-- лицо Соколана пошло красными пятнами.
  -- Очевидно, здесь имеет место коррупционная составляющая: они ему, а он им.
-- А куда ж тогда смотрят наши правоохранительные органы-- эти откомленные коты, которым законопослушный налогоплательщик платит из последних сил, лишь бы они ловили мышей,  поддерживали должный порядок в стране?
-- Ты меня спрашиваешь? Спроси сам себя.
-- А я сам себе и  тебе отвечаю: коррупцию надо искоренять, в первую очередь, там, где она бьет в глаза. Кто такой начальник «Нафтогаза»? Билл Гейтс, Стив Джобс, что ли? Те совершили мощнейший научно-технический прорыв в истории человечества, создали огромную компьютерную империю, сказочно обогатили и превознесли Америку. А у нас -- обыкновенный чиновничек, подвизавшийся одно время клерком  в какой-то иностранной компании. Вот все его достижения.
-- Юрец,  не заводись. Ты уже весь красный.
-- Как тут не заводиться? Когда, наконец, нас перестанут раздевать среди бела дня?  Если объявить конкурс шахтерам: кто пойдет рубить уголек за тысячу гривен в месяц? Уверен --   никто не пойдет. И за две, и за три тысячи не пойдет. А пойдет хотя бы за восемь. А за десять пойдут массово. Объяви конкурс на должность начальника «Нафтогаза» за пятьдесят тысяч гривен: как ты думаешь, найдутся кандидаты?
-- Надеюсь, найдутся,-- ухмыльнулся Истрин.
-- И я так думаю. Причем, хорошие, достойные кандидаты. Так зачем же платить миллионы? В нищей, раззоренной стране, раздираемой гражданским конфликтом. Встает вопрос: кому это нужно?
--Вопрос, я думаю, риторический.
-- Недавно прочитал в газете, что один директор завода по итогам года получил премию в размере более миллиона гривен. -- Юра не то что успокоился, а наоборот, все больше распалялся.-- Видишь ли, миллионами измеряют свой вклад. А человек, в течение сорока лет строивший огромные океанские танкеры, теперь получает две тысячи пенсии. Миллион и две тысячи --это соизмеримо для двоих человек, имеющих одинаковое высшее образование? Заботин, директор огромнейшего судостроительного завода, лауреат Ленинской премии за внедрение новейших достижений науки и техники, получал около восьмисот рублей в месяц; рядовой судостроительзарабатывал двести, а передовик-- до четырехсот. Да,  разница была. Но не в тысячи раз!
-- Вот и меняй ситуацию,-- резко   заметил Рома, прохаживаясь по комнате и тоже постепенно заводясь.
-- Да, надо менять ситуацию,-- тут же парировал Юра.-- Я не против материального стимулирования. Но всему же есть мера. И при социализме оно было. И работало еще как! Помню, батя приходил домой радостный  и докладывал маме: мол, выполнили план, будет премия. А теперь страна падает, производство сокращается, а государственные мужи получают премии, бонусы, надбавки за какую-то там интенсивность, доступ к государственой тайне и так далее. Какие премии, какие бонусы, когда результаты отрицательные?!
-- Хватит ныть. Твои предложения?-- остановил Юру Истрин.
-- Нужна стройная система стимулирования. Коррупционные подачки должны быть заменены премиями по итогам деятельности. Хвалитесь не на рать идучи, а идучи с рати. Получили прибыль -- вот ее и распределяйте. Распределяйте справедливо, согласно вкладу каждого. Директор должен получить не более, чем в пять раз больше его инженера.  Нет прибыли -- ложи зубы на полку и думай, как в следующий раз получить эту самую прибыль. Президент, премьер министр, министры, замы, начальники главков, народные депутаты-- вся верхушка власти должна получать премии и бонусы за выполнение следующих показателей: за каждый процент роста ВВП-- десять процентов оклада,  то же самое за рост рабочих мест, за рост доходности государственого бюджета, за рост населения, за увеличение продолжительности жизни, за рост инвестиций. Если, как при Кучме, прирост ВВП составит 12 процентов -- представляешь,  какой простор для роста зарплаты. А если будет рост и по другим показателям? Зарплата должна зарабатываться, а не назначаться постановлениями Верховной Рады. Тогда и народные депутаты будут принимать законы, которые способны увеличивать достояние страны, а не уменьшать его. Вот на днях приняли закон о праздновании католического рождества Христова. Католиков в стране не более 10 тысяч. И вот ради них 40-миллионная, нищая страна будет простаивать целый рабочий день. Правильно ли это? Нет, неправильно. Возможно, когда-нибудь это и будет правильно, но только не сейчас, когда государство лежит на дне, когда надо трудиться денно и нощно, чтобы выйти из кризиса.
 Такие же четкие, конкретные показатели работы необходимо установить и для областной верхушки, и городской, и районной применительно к их условиям.  Соответствющие показатели надо разработать для директора завода, для главврача, для ректора университета и всех других руководителей. И никакой интенсивности, трудового стажа, выслуги лет и прочих надуманных показателей.
В трудовых контрактах надо четко указывать, чего должен добиться будущий руководитель за время работы, за что он будет премироваться, а за что наказываться или даже освобождаться. А то ведь как получается: обязательств с гулькин нос, а вот прав, хоть отбавляй. А сколько себе привилегий наворачивают! Особенно при увольнении. Упоминаемый не к ночи начальник «Нафтогаза» при увольнении получит несколько миллионов долларов компенсации. Менделеев нашелся! Да его, наоборот, раззорить до подошв надо за такие «успехи» в работе. Не умеешь улучшить эффективность учреждения без поднятия тарифов -- не берись. Без сопливых обойдемся.
-- Вот. А ты говорил, что не годишься в президенты,-- позволил себе улыбнуться Истрин.-- Государственный ум у тебя. А теперь перейдем к земле. Чем она отличается от любого другого рыночного товара?  Да ничем. Ее нельзя купить и вывезти, например, в Германию. Тот, кто купит, должен использовать ее на месте, вложить деньги, применить  новые, современные высокоэффективные технологии, подумать, куда продавать продукцию, как ее сберечь. Для этого понадобятся миллионы рабочих рук, что и нужно государству, которое сейчас ведет себя, как собака на сене: ни себе ни людям. Владелец земли будет платить налоги, развивать инфраструктуру села и тому подобное.
 В чем здесь подвох? В единственном – чтобы земля продавалась по настоящей рыночной стоимости, по мировой цене черноземов. И не надо бояться, кто ее купит: саудовский шейх или китайский миллионер. Саудовский шейх – это был бы самый лучший вариант, потому что продай землю нашему барыге, он выжмет из нее и людей все соки, а потом смоется за границу на покой.
– Ладно, ты меня убедил,– Соколан весело тряхнул головой, словно сбрасывая с себя груз философских рассуждений и переходя к иным заботам.– Об этом мы еще поговорим, а сейчас пора заглянуть к девчатам, может, они что-то вкусненькое приготовили.
– Отличное предложение,– тоже обрадовался Истрин.– Только давай так,– он со смущенной улыбкой посмотрел на Юру,– ты мне расскажешь парочку анекдотов, которые ты планируешь рассказать у девчат.
Соколан широко засмеялся.
–Ну что ты лыбышься?– сметая с лица неловкость, сказал Роман.– Ну не понимаю я  юмор – не понимаю. Вернее, понимаю, но с отсрочкой. Он построен на такой нелогичности, что мне надо некоторое время, чтобы докопаться до истины. Потому я часто и запаздываю с реакцией.   А выглядеть дураком, который не понимает юмора, не хочется.
–Ну вот анекдотец,– Соколан погасил улыбку:
 – Милая,– говорит один кадр,– нам нужно серьезно поговорить.
–Наконец-то, ты решился,– отвечает девушка,– говори, я  внимательно слушаю.
– Как ты думаешь, кто сильнее: акула или медведь?
Истрин недоуменно поджал губы:
– Ну и где здесь смеяться? Какой-то бессмысленный набор слов.
– А ты все-таки включи свой аппарат,– сказал Соколан, едва сдерживая себя, чтобы не расхохотаться, не столько от анекдота, сколько от реакции на него Романа.
    Тот глубоко  задумался, мерно покачивая головой в такт своим мыслям.
– Ну да, ну да,– наконец сказал он, продолжая размышлять,– она ждет от него чего-то серьезного, а эта дубина стоеросовая спрашивает о каких-то глупостях.
– Она ждет от него объяснения в любви и предложения руки и сердца, – уже без смеха терпеливо объяснил Юра.
– Через минуту я бы до этого сам дошел,– виновато  сказал Роман.
– Ладно, слушай еще,– уже без смеха предложил Соколан, сочувствуя товарищу:
Одна бабулька спрашивает священника:
– Батюшка, а есть нашу колбасу в пост – это грех?
Батюшка отвечает:
– Есть нашу колбасу – сие не грех, сие подвиг…
Истрин внимательно смотрел на товарища. Тот молчал, давясь от внутреннего смеха, который его распирал при взгляде на неподвижное лицо Романа.
– Это все?– спросил тот.
– Это все,– сказал Юра и отвернулся, плечи его содрогались.
– Чего ты ржешь?– устало сказал Истрин.– Ну не понимаю я, хоть убей, не понимаю.  У меня в мозгу записано, что подвиг– это героический, самоотверженный поступок. Какое это имеет отношение к твоей колбасе? Мне надо подумать, переворошить уйму информации, прежде чем я пойму, что к чему. А ты, я вижу,  заходишься от хохота.
– Наша колбаса набита соей, эмульгаторами, загустителями, заменителями, химическими красителями, стабилизаторами и прочей мутью. Поэтому ее есть– только причинять сознательно себе вред. А это уже признак героизма. Понятно?
– Понятно,– уныло подтвердил Роман.– Я сам, если хочешь знать, могу тысячи таких анекдотов выдавать. Пороюсь в своей памяти и по аналогии понасочиняю на любую тему.
– Ану, ану, сотвори,– заинтересованно попросил Юра.– Только тебе, должно быть, известно, что соль анекдота состоит именно в отсутствии известных аналогий.  Давай, я послушаю.
Истрин погрузился в глубокую задумчивость.
– Ну вот,– он поднял голову,–  например, такое :
Женщина уснула в трамвае. Проснулась, понимает, что подложила руки под голову и умостилась у мужчины на коленях. Стало стыдно; не знала, как  незаметно подняться и улизнуть. Видимо, мужчина увидел, что она проснулась, и произнес  с улыбкой:
– Да вы спите, спите. Я свою остановку еще десять минут назад проехал.
– Ну как, смешно?– спросил Истрин с надеждой.
– Все атрибуты анекдота есть, а самого анекдота нет,– бесжалостно констатировал Юра.– Где изюминка, где противоречие, где парадокс?
– Выходит, несмешно– понуро согласился Роман,– ну ничего, я еще потренируюсь. -- Он сперва замолчал, задумался, но, видимо, его все-таки распирало несогласие или протест.-- Я, хоть убей, все же не понимаю вашей идиотской логики,-- сказал Рома с какой-то юношеской горячностью.-- «Он спал без задних ног».  Ну какая здесь логика, ты мне скажи?! Какие задние ноги, при чем здесь ноги вообще? Или вот еще перл из песни: «Ему сказала я: «всего хорошего!», а он прощения не попросил». Почему он должен просить прощения за хорошее пожелание, черт возьми?
– Понимаешь, Рома,– Соколан старался быть как можно мягче,– есть еще такое понятие, как интонация. Словосочетание «всего хорошего» можно произнести десять раз с разной интонацией, и в каждом случае в нем будет заложен разный смысл. Актеры на этом учатся. Так вот, мало нагрузиться информацией, как советский госслужащий после посещения спецсклада. Надо еще проследить логические и метафористические связи и взаимоотношения каждого бита информации со всеми другими единицами этой информации. А это цифра со многими десятками степеней вверху. Даже тебе это вряд ли под силу. Логически проследить эти связи невозможно, поэтому у нас и есть люди, абсолютно не понимающие ни юмора, ни поэзии, хотя вполне адекватные.
– Ты считаешь, что это дело безнадежное?– прищурился Истрин.– Я тебе докажу, что это не так,– закончил он уже с некоторой запальчивостью.
– Посмотрим, желаю тебе успеха,– сказал заключительно Юра,–  бери пакет, пошли.
Они чинно остановились перед дверью, осторожно постучали.

Глава восьмая

– Входите, не стесняйтесь,–раздался звонкий, немного насмешливый голос Лизы.
Парни вошли. В уютной, чисто прибранной комнате за известным столом у окна сидели обе подружки за обычным своим занятием: читали. На столе им подсвечивала яркая настольная лампа в розовом абажуре.
– Девочки, разделайте, пожалуйста, это,– сказал Юра и рукой-указателем   галантно показал на пакет в руках у Романа.
–Что читаем?– спросил в свою очередь Истрин, передавая сверток Ане, которая первой поднялась. Он подошел к оставленной ею книге, прочитал вслух на раскрытой странице:
О, как я хочу–
Нечуемый никем–
Лететь вослед лучу,
Где нет меня совсем.

А ты в кругу лучись–
Другого счастья нет–
И у звезды учись,
Тому, что значит свет.

Он только тем и луч,
Он только тем и свет,
Что шепотом  могуч
И лепетом  согрет.
– М -да, хорошо, Мандельштам молодец,– задумчиво сказал Роман, положил книгу на стол и посмотрел на Лизу:
– А у тебя что?
– У меня Цветаева. Потом мы обменяемся,– ответила Лиза, кутаясь в свои руки и зябко поеживаясь от свежего ночного  ветерка, дующего из окна.
– Прочти, на чем ты остановилась,– попросил Роман, – ты так хорошо читаешь.
– Это не очень веселое, тебе, наверно, неинтересно.
– Мне все интересно, чем ты занимаешься.
– Ну хорошо, слушай,– не стала долго отнекиваться Лиза:

Лопушный, ромашный
Дом– так мало домашний!
С тем особенным взглядом
Душ – тяжелого весу.
Дом, что к городу  – задом
Встал, а передом – к лесу.
По медвежьи радушен,
По-оленьи – рогат.
Из  которого души
Во все очи глядят.
Во все окна! С фронтона–
Вплоть до  вросшего в глину–
Что окно – то икона,
Что лицо – то руина.
И арена… За старым
Мне и жизнь и жилье
Заменившим каштаном
Есть окно и мое.
Лиза замолчала.
– Что же ты не закончила?– спросил Истрин и сам продолжил:
А рубахи! Как взмахи
Рук над жизнью разбитой!
О, Прорехи! Рубахи!
Точно стенопись битвы!
– Ну и так далее,– закончил Истрин.
– Ну тебя,– капризно надула губки Лиза,– это даже совсем неинтересно. Ты какая-то ходячая энциклопедия.
– Лиза, я только твой прилежный ученик,– оправдывался Роман.– Так получилось, что это стихотворение мне очень понравилось– я его и запомнил наизусть. Память всегда была моим коньком.
– Что ты еще запомнил?– Лиза стала нервно перелистывать страницы.– Вот это помнишь?
О дева всех румянее
Среди высоких гор–
Германия!
Германия!
Германия!
Позор!
– Этого я не помню – кротко ответил Истрин,– и не сердись, пожалуйста. Я много чего не помню и не знаю.
– Мы здесь корпим вечерами, как дуры, а он запросто цитирует все, что ему ни скажешь,– продолжала возмущаться Лиза. – Хоть бы помолчал иногда, в конце концов.
– Ты думаешь, он одних вас замордовал своей эрудицией?– вступил в разговор Юра,– он  и при мне сыплет цитатами так, что чувствуешь себя идиотом. Но я уже привык и знаю, как с этим бороться. Давай,  я лучше расскажу вам свежий анекдот.– Соколан рассказал анекдот, потом другой, Лиза оттаяла и смеялась от души, как умела только она.
– А теперь я вам расскажу,– сказала Лиза.– У ребят в университете стырила. Слушайте. Первое свидание, значит. Он ей:
– Зачем ты каблуки надела? И без того еле бредешь!
–Я подумала, что тебе нравятся высокие девушки…
– Нет, мне нравятся  умные…
– Для этого я одела очки…
Юра тут же расхохотался, а Роман по-прежнему внимательно смотрел на Лизу, ожидая продолжения анекдота. Теперь уже прыснула девушка:
– Юра, он ничего не понял, ты представляешь?– она еще больше залилась смехом,– ой, держите меня, я умру: глаза, как у философа, и ждет…ой-ой –ой..
– Ничего я такого не ждал,– сердито бросил Роман.– Я вежливо ждал, когда ты закончишь. Мало ли что у тебя на уме? Потом опять обидишься, что я тебя не слушаю. Неужели вы думаете, что я не понимаю, что эта дура из анекдота заботится только о внешнем впечатлении?–
– Ты сейчас оправдываешься, как немецкая гувернантка перед русским барином,– продолжая улыбаться, сказала Лиза.– Не понимаешь ты юмора, Рома, не понимаешь. И не надо оправдываться, этим ты только усугубляешь мои подозрения. Ты размышляешь над юмором, а его надо принимать. Также и с поэзией. Ты ловко цитируешь, но стихи ты воспринимаешь, мне кажется, как приемщица молока принимает товар: ее интересует только литраж и жирность. Ты бы получал всегда отличные оценки у преподавательницы русской литературы: выучка назубок, четкое знание темы, идеи стихотворения, биография автора,  какие художественные средства использовал поэт и так далее.
– Ну вот, договорились,– мрачно сказал Рома, нервно тарабаня пальцами по столу.– Я сухарь, я ничего не понимаю ни в юморе, ни в поэзии. Может, мне встать и уйти?
– Это тебе в отместку за твою эрудицию,– примирительно сказала Лиза. – Юра, давай еще анекдот.
Через некоторое время зашла Аня.
– Убирайте все со стола – я несу ужин,– сказала она хлопотливо.
Соколан прервался на полуслове и отправился помогать ей. Вскоре они занесли  яичницу с беконом, источающую одуряющий аромат, тарелки с сыром, колбасой, селедкой, хлебом, бутылку минералки. Оглядев стол, Юра азартно потер руки и сказал:
– При такой закуси не мешало бы и винца.
– Не держим,– ответила Аня.
– А кстати,– встрепенулся Роман,– у меня задержалась бутылочка «Токайского». – Он вскочил со стула и помчался прожогом в свою комнату. Через несколько минут Истрин возвратился с блистающей бутылкой вина.
– Почему-то оказалась под кроватью,– объяснил он задержку.– Я мимоходом сунул ее в рюкзак и забыл.
– А почему она так блестит, как будто только что с конвейера стекольного завода?– спросила Лиза.
– Так протирал же ее от пыли,– ответил со смехом Роман,– тер-тер, чтобы ни пылинки не осталось.
Шумно сели. Роман разлил вино по стаканам: себе больше, девчатам чуть поменьше, но те лишь пригубили слегка, как дегустаторы или гурманы.
–Фу,  кислятина,– сказала Лиза,– никакого вкуса. Наверно, из порошка делали. Сейчас так модно. И главное, дешевле.
– За базар не отвечаю,– ответил Роман,– написано, что фирменное, да и цена настоящая. Все ингредиенты присутствуют.
– Инградиенты – это еще не все,– вступила в разговор Аня,– важен букет, а его здесь нет.
– А-а-а,– крякнул после выпивки Юра и потянулся к яичнице.– А по-моему, совсем неплохое, особенно под такую закусочку. Так, Рома?
– Совершенно верно, Юрец. На безрыбье и рак рыба, не будем придираться, мы не графья, нам и это сойдет.
Все с молодым, здоровым голодом набросились на еду. Ребята налили себе по второй, потом  по третьей,  и еще быстрее заработали вилками. Девчата ели медленно, красиво, со вкусом. Когда хлопцы  налопались, Аня обратилась к Роману:
– Рома, расскажи нам, что нового в астрономии, ты так увлекательно рассказываешь – заслушаться можно.
Роман на этот раз неторопливо, смачно вытер губы бумажной салфеткой, облегчающе, умиротворенно вздохнул и довольный, что к нему обращаются с такой просьбой, начал:
– В астрономии сейчас бум, ребята. Земная атмосфера пропускает лишь узенький спектр лучей, которые идут из космоса и несут ограниченный объем информаци. Земля действует как огромный отражающий экран, возвращающий назад в пространство все, что на него падает. С выходом в космос орбитальных телескопов пошла, как говорят, совсем другая пьянка.
Теперь можно наблюдать космические объекты в самом широком диапазоне. Долгое время считалось, что наша Солнечная система является чуть ли не единственной планетной системой в космосе. Сейчас ситуация полностью изменилась. Телескоп «Хаббл» едва ли не каждый день открывает все новые и новые звездные системы, имеющие при себе планеты.
– Так скоро ли мы будем разговаривать с инопланетянами?– задорно спросила Лиза.– Ужас, как интересно. Не знаю, что бы я отдала за такую возможность побеседовать с каким –нибудь ушастиком.
– Выпила бы побольше, тогда  могла бы и побазарить,– в тон ей сказал Роман,– а без выпивки это случится, видимо, не скоро. Пока открываемые планеты являются планетами неземного типа. Они намного больше Земли и, как правило, газообразные, они больше напоминают Юпитер или Сатурн.
Но ничего, лиха беда начало. В вашей галактике находится около ста миллиардов звездных систем.
– А почему ты говоришь «В вашей галактике»? –спросила вдруг Аня.
– Я – астроном. По крайней мере, увлекаюсь астрономией и поэтому должен говорить отвлеченно.  Я сейчас читаю вам небольшую лекцию, поэтому  и обращаюсь  к« вашей галактике», – быстро ответил Истрин.– Так вот, среди этой бездны звезд, возможно, и найдется хотя бы одна, похожая на нашу Солнечную систему. А потом уже надо будет искать возможности, как туда добраться или хотя бы установить контакт.
– У-у,– болезненно поморщилась Лиза,– как это скучно, как неинтересно. Нам бы сейчас.
– Сейчас не получится, Лизочка,– с масляной улыбкой несколько подвыпившего человека сказал Рома.– И вообще мне становится смешно, когда эти умники из академий и НАСА отправляют радиосообщения в космос с надеждой установить связь с инопланетным разумом. Здесь, на Земле, не могут установить нормальных отношений между собой, а лезут в космос. Послушаешь иной раз дипломатов, и становится понятным, что они абсолютно не понимают друг друга, не слышат и в упор даже не видят.
– Что уж там говорить о дипломатах,– согласился Юра,– муж не понимает жену, родители не понимают детей, дети – родителей. Учителя не понимают учеников и наоборот. А все-таки интересно: одни мы или нет. Как-то сердце тревожно сжимается от мысли, что мы единственные. Потому, наверно, и стремимся в небо. Пусть встретим даже врагов, но это лучше, чем метаться на маленьком,  забытом богами шарике.
– Ну хорошо,– кивнул головой Истрин. – Ну почему мы думаем, что инопланетяне должны обязательно быть похожими на нас? Пример у нас перед глазами: какое разнообразие животного мира?! Разве можно хотя бы приблизительно сравнить какую-нибудь игуану и слона, кита и человека, рака и медведя? Это чудо, что они живут на одной планете. У  меня вообще создается впечатление, что Земля – это какой-то экзотический зоопарк, куда свезли живых существ со всей галактики.
– Я никогда об этом и не думала!– вскричала Лиза и от восторга даже захлопала в ладоши,– ой, как это интересно.
– Для меня это тоже большая новость,– скромно подтвердила Аня, потихоньку складывая тарелки одну в другую.
– Но это же еще не все ,– вдохновляясь всеобщим интересом, продолжал Истрин.– Посмотрите, какая приспособляемость жизни: в Антарктиде живут бактерии при минус восьмидесяти градусах, а уж о  минус пятьдесят и говорить нечего: полярные медведи, пингвины разные и прочая живность чувствует себя, как на курорте. На дне Мексиканского залива бьют со дна горячие источники с температурой  около пятисот градусов.  И тем не менее там существует жизнь, да еще какая!
Почему не предположить, что на спутниках больших планет Солнечной системы  может существовать жизнь? И даже на Марсе, Венере и Меркурии. Только она существует в иной форме, чем на Земле. Я уж не говорю об иных галактиках, где вообще может существовать разум в абсолютно иной форме, чем вы себе представляете.
– Опять «вы»,– меланхолично заметила Аня, но никто не обратил на это внимание.
– Каким образом паук может контактировать с колибри?– патетически восклицал Истрин, невольно напомнив Соколану лектора из «Карнавальной ночи». Юра даже усмехнулся про себя.– На каком языке волк будет общаться с инфузорией? Нет пока такого языка. Даже физические константы, такие, как постоянная Планка, гравитационная постоянная, скорость света в разных местах Вселенной имеют разное значение.
Они,– Роман имел в виду земных астрономов,–  отправили  в космос строение нашей Солнечной системы. Но, видимо, забыли, что геометрия космического пространства с разных точек этого пространства выглядит несколько иначе. Как мы смотримся в нашей галактике и где находимся, можно определить только находясь лицом к лицу с нашей галактикой, а мы находимся на ее задворках, мы видим только ее горизонтальную проекцию, по существу– толщину диска, называемого Млечным путем. И где, разрешите вас спросить, уважаемые астрономы,  искать вашу Солнечную систему среди 100 миллиардов звезд? Ваше послание – это письмо на деревню дедушке без указания адреса.
– Девочки и мальчики, чай будем пить?– спросила Аня, унося посуду.
– Будем,– нервно бросил Роман и продолжал: – Так что, ребята, до контактов еще очень и очень далеко. Мы едва-едва египетские иероглифы расшифровали, да и то, если бы не этот камень с надписями на трех языках, то, наверно, и до сих пор ломали бы головы.
– Ну а как же летающие тарелки, уфология?– простодушно спросила Лиза, которой очень не хотелось отказываться от таких заманчивых перспектив человечества.
– Летающие тарелки – это мифы древней Греции, а уфологи – или заблудшие овечки или откровеные шарлатаны,– ответил Истрин. – А был ли мальчик?– это про них, дорогая наша будущая учительница.
Вдруг неожиданно погас свет, все погрузилось в темноту. Лиза приподнялась, внимательно  посмотрела в окно – кругом, насколько видел глаз, стояла кромешная мгла.
– М-да,– сказала она медленно,– во всем районе нет света. Видимо, это надолго. Надо искать свечу.
– Я пойду посмотрю,– поднялся Истрин,– бывает, что искрит в распределителе.
Он ушел, а  вскоре появился свет, даже более яркий, чем был. Все радостно встрепенулись.
– Рома, тебе цены нет,– сказал Юра, когда тот зашел и сел на свое место.– Аня, подавайте чай, пожалуйста. Монтеру – первому.
– Короткое замыкание,– небрежно бросил Истрин.– так на чем мы остановились?
–« А был ли мальчик?» – подсказала Лиза.–Рома, ты такой рациональный– просто сил нет,–  продолжила она с детским неудовольствием.– Нельзя быть таким приземленным. Хочется мечты, романтики, сказки, пусть даже научной, а ты нас обливаешь холодной водой рассудка, тычешь носом в наши прозаические будни. Сколько тебя можно учить? Поэзии вот сколько выучил – больше всех нас, а ничего от нее не взял.
–  Что ж, такой я есть,– виновато сдвинул плечами Рома.– Противоположности, говорят, притягиваются. Ты вот, вся соткана из воздуха и света, детских капризов, бантиков, воланов, рюшиков, мечтаний об инопланетянах, черной икре хотя бы на праздник раз в год, встреч с писателями с мировой славой и так далее.
 А я занят больше в мире чисел, расчетов, вычислений, балансов; мне эти фигли – мигли противопоказаны, я могу их наблюдать только в других. Мне хочется  на землю, но у меня вместо легких жабры, как у Ихтиандра. Я задыхаюсь на суше. Я говорю это иносказательно, конечно.
–  Между прочим, это весьма поэтично,– как всегда, мягко сказала Аня,– ты, Рома, растешь на глазах. Лиза на тебя влияет благотворно.
– Вот и я так говорю,– с готовностью подхватил Истрин.– Уже есть первые результаты ее педагогической деятельности. Жалко, что это нельзя внести в ее зачетку. Я скоро начну говорить стихами, вот только боюсь, чтобы это не сказалось на моей основной работе. Бизнес и поэзия – две вещи несовместны.
– Ничего, у него ума хватит разделять эти вещи,–  рассудительно сказала Лиза, поправляя локон, упавший на лицо.– Я не хотела бы иметь мужа-поэта. Представляю, какая это будет жуть. Эти бесконечные увлечения, поиски муз, вдохновения– на каждом шагу, в каждой биографии. Депрессии, уход в себя, бегство  от себя, выходы в бутылку, наркотики – бррр! Я хочу постоянства, семейственности, чтоб не считать копейки на каждом шагу – вот чего я хочу и ничего большего. А когда есть это, можно немного и помечтать о всяких романтических, недоступных вещах. И чтоб никто у меня этого права не отбирал. Даже путем исполнения некоторых моих грез.
– Вот и я о том же,– откликнулся Истрин,– каждому– свое.  Я буду зарабатывать, а жена должна оставаться романтичной хотя бы в желаниях.
–Кажется, все роли распределены,– со смехом сказал Юра,– остается только закрепить все в загсе.
– Мы рассуждаем сугубо теоретически,– запротестовала Лиза,– и не надо здесь никаких неуместных шуточек.
– На вору шапка горит,– ухмыльнулся Соколан.
– Никаких тут воров нет,– еще резче парировала Лиза.– Мы говорим сейчас о жизненной позиции– всего лишь. И не надо здесь разводить турусы на колесах. Я говорю то, что говорю, и не больше того.
– Ребята, давайте пить чай,– примирительно сказала Аня, переглянувшись с Юрой.– Замечательный чай– где вы только его достали? Наверно, дорогущий?
– Плохого не держим-с,– несколько самодовольно ответил Соколан.
Все прилежно взялись пить чай с галетным печеньем. Лиза, сидящая ближе к окну, посмотрела в него и вскрикнула:
– Посмотрите! Кругом темнота жуткая, а у нас светло.
Аня и Юра тоже посмотрели и тоже удивились.
– Наверно, у нас живет какая-нибудь шишка, и протянули такой кабель, что ему никакое замыкание не страшно,– предположил Соколан,– или вообще мы запитаны от другой подстанции.
– Это уже не в первый раз,– подтвердил Истрин.– наверно, в самом деле у нас какой-то хитрый дом.
Они еще поговорили о том о сем, и наконец Рома сказал:
– Ну что, пора и честь знать. Лиза, пойдем пройдемся перед сном.
– Да,– охотно согласилась девушка,– засиделись мы что-то.
Они вышли во двор, прошлись. Кругом было темно, хоть глаз коли, только в небе блистала крупнозернистая искрящаяся соль далеких звезд.
– Как красиво,– мечтательно произнесла Лиза, опуская глаза,– только я не могу долго смотреть в ночное небо – оно меня пугает.
– Ты не представляешь, в самом деле,  какое это волшебство и красота,– с каким-то грустным восторгом сказал Роман, продолжая вглядываться в аспидную бездну.– Если посмотреть туда в широком диапазоне волн, то откроется что-то непередаваемо прекрасное. Все небо будет в дивной красоты растениях и цветах, которые будут меняться, как в калейдоскопе, переливаться в бриллиантовых блестках и цветных пучках, расцветать невиданными фейерверками и салютами. Цвета в этом небе такие насыщенные, какие бывают на Земле только при северном сиянии, да и то сияние земное– лишь слабый отзвук прекрасной, далекой музыки сфер.
– Ты так увлеченно говоришь,– сказала Лиза,– как будто сам видел эту картину. Я любуюсь тобой в такие минуты, а днем ты такой деловой, застегнутый на все пуговицы, арифметический. И вообще ты какой-то неправильный, и я неправильная, что люблю тебя, такого неправильного, и любовь наша неправильная. Я пытаюсь понять, в чем дело, и никак не пойму.
– И не надо понимать,– ответил Роман, привлекая ее к себе,– чувствуй сердцем– это вернее. Я такой, как ты говоришь, неправильный, потому что не могу выразить словами всего того, что у меня на душе. А в ней ходят такие волны, что способны разорвать человеческое тело.
– Не надо мне таких жертв,– прыснула Лиза.
Роман нашел ее лицо, стал целовать приятно холодные губы. Она не сопротивлялась, наоборот, обвила его шею руками-крыльями и прильнула гибким телом- стеблем к его могучему торсу.
– Скажи, что ты меня любишь,– сказала она совсем тихо и стыдливо.– Ты никогда мне об этом еще не говорил.
– Я тебя люблю так, как никто на этом свете тебя не полюбит,– ответил Истрин страстным шепотом,– но…понимаешь…– он тяжело вздохнул,– я перед тобой немного виноват…
– Ты был женат?  У тебя есть дети?– по-женски наивно спросила Лиза.
– Нет, я не был никогда женат, и детей у меня нет,– горестно прошептал Роман,– но…но я не принадлежу  себе в полной мере, какая нужна для семейной жизни– вот что меня терзает и мучит.
– Ты – разведчик,– убежденно догадалась Лиза.– А разведчики уходят на пенсию рано. Наверно, после сорока. Ничего, я подожду. У тебя будут отпуска, мы будем изредка встречаться– такая моя планида.
– Лапушка моя!– с чувством сказал Истрин. – Ты не представляешь, сколько в тебе святой простоты и чистоты. Да, я разведчик, но разведчик особый. Я могу уехать и не возвратиться.
– Такого не может быть,– уверенно сказала Лиза, поглаживая Рому по рукаву рубашки, – все разведчики когда-нибудь возвращаются. Я читала, что их теперь не убивают, а меняют на своих агентов.
– Я же сказал тебе, что я разведчик особый,– ответил Истрин, мягко улыбаясь, и, в свою очередь, гладя ее волосы. – Может, когда-нибудь я расскажу кое-что тебе, если ты будешь готова к этому, а пока мне грустно и тяжело держать эту тайну в себе, но я должен это делать.
Они сели на холодную и сырую от ночной влаги скамейку и  ворковали еще долго невесть о чем – разговор влюбленной пары почти не имеет смысла; этот смысл прячется в интонации голоса, во взгляды,  в движения. Роман возвратился в комнату глубокой ночью. Соколан  еще не спал, а лежал на разобранной постели, мечтательно заложив руки за голову и бездумно глядя в телевизор.
– Ты чего не спишь?– тихо спросил Истрин, раздеваясь.
– Я тоже недавно пришел,– ответил Юра.– Хотел тебя  дождаться, а ты все не идешь и не идешь. Кажется, втрескались мы с тобой окончательно.  Кстати, только что сообщили, что ученые нашли-таки вакцину от птичьего грипа. Ты был прав.
–  Отлично. Но мне кажется,ты хотел мне еще  что-то сказать?
– Да,– подтвердил Юра. – Я разговаривал с Аней. Она полностью меня поддерживает и со всем согласна.
– В чем она с тобой так согласна?– удивленно спросил Истрин.
– Я ей сказал, что хочу посвятить жизнь борьбе за счастливое будущее для своего народа – вот что я ей сказал. Сказал, что будут тернии на этом пути, придется пострадать за правое дело, как страдали наши предки. Она со всем согласилась.
– Почему тебе так важно ее согласие?
– Мы договорились, что после окончания университета поженимся и пойдем одной дорогой. Ты как на это дело смотришь?
– Я?– переспросил Истрин,– я двумя руками за. Только мне жалко Лизу. Она – из другого теста, чем твоя Аня. Не всем надо быть борцами, большинству надо просто быть нормальными людьми. Она из таких.
– Ты ошибаешься,– без напора сказал Соколан.– Лиза тоже кремень, хоть и выглядит хрупкой. Это мне  и Аня подтвердила.
– Буду рад, если я ошибаюсь,– не возражал Истрин.– Нам будут нужны надежные тылы. Как назовем нашу партию?– спросил он без промедления.
– Партия справедливости,– быстро ответил  Соколан.
Рома, приподнявшись на руке, покачал головой, прикидывая.
– Традиционно,– сказал он, продолжая размышлять,– здесь нужно что-то ударное, чтоб у всех  наслуху было и в то же время верно по смыслу и содержанию. И чтоб не подлежало иному толкованию, отличному от того,  что мы задумали.
– Предлагай,– коротко бросил Юра.
– А не назвать ли нам партию – Орден нестяжателей?– с оттенком неокончательного предложения спросил Роман.
- Я не понял,- удивился Юра, - кто эти нестяжатели? Я только знаю выражение «стяжать славу».
- Нестяжатели,- стал терпеливо пояснять Истрин,¬- это люди, которые ничего не хотят лично для себя, не стяжают ни золота, ни серебра, ни других материальных благ, ни славы, ни привилегий, ни  удобств. Движение это зародилось в конце пятнадцатого- начале  шестнадцатого века в России-Руси среди церковников, возмущенных необоснованной пышностью, богатством церковных обрядов, обладанием церковью огромными земельными владениями, поместьями,  дворцами для эпископов и митрополитов. Это абсолютно противоречило учению Христа, призывавшего к скромности в быту и обрядах.
В Западной Европе это происходило под руководством Джимо Саванаролы, а на Руси это движение возглавили Нил Сорский и Вассиан Косой. Но если Саванарола призывал сжигать даже книги, произведения искусства, то  русские нестяжатели были куда прогрессивнее; они ограничивались церковной сферой и аскетизмом в быту.
То же самое происходит и сейчас. Люди погрязли в эгоизме, в частнособственническом рвении к богатству, к неограниченным удовольствиям, не подкрепленным потными трудами.
– Поймут ли нас?– спросил Юра после некоторого раздумья.– Не совсем понятно и  церковью попахивает, замкнутостью, а мы ведь собираемся создавать народную партию.
– Пусть попахивает,– уже тверже ответил Истрин.– Во - первых, доля загадочности никогда не помешает, особенно для молодежи. Во-вторых, для неосведомленных есть интернет, можно в любой момент туда заглянуть и поинтересоваться. А кому нелюбопытно или лень, тот нам и  не нужен.  Нам надо создавать народную партию по духу, по намерениям, а не по количеству. Судьбы истории всегда решало меньшинство – тебе это хорошо известно. Да, Орден – это замкнутость, отрешенность, без пути назад. Это должно быть ясно с самого начала каждому, кто пожелает вступить в него. Никаких льгот, никаких преференций, никаких особых условий – только служение, безоговорочное и посмертное. Я мыслю нашу партию именно такой. Чтоб снять твои сомнения, которые я разделяю, предлагаю нестяжателей заменить на служителей народу. Так будет проще.
– Решено,– убежденно согласился Соколан.– Как лидер сказал, так тому и быть.
– Я не претендую на  лидерство,– покосился на товарища Истрин.– Мне кажется, что ты более способен поднять это дело, а я буду тебе верным помощником.
– Ты  в самом деле так думаешь? Не юморишь?–с расстановкой спросил Юра.
– Нет,– Истрин сказал это непреклонно,– у меня нет такой убежденности и настырности, как у тебя. Политическая деятельность захватывает человека всего, с кожей и мясом. А я хочу быть  посвободней, я еще хочу позаниматься наукой. И бизнес мне нравится. А партии понадобятся деньги, и деньги немалые. Я буду золотом партии и твоим помощником и советчиком в трудных случаях, когда ты пожелаешь посоветоваться со мной. К тому же я, как тебе говорил, несвободен, куда прикажут – туда и поеду, это может быть и завтра, а может через год. Согласен?
– Заметано,– словечком Романа ответил Соколан и тут же продолжил: – как ты думаешь, много будет возни с регистрацией?– он засмеялся.–  Представляю эти глаза в тупой полицейской слоновости: « Какой орден? вы в своем уме, так еще никто не называл, с какой стати орден, зачем орден, почему орден?»
– Да, придется повозиться,– согласился Роман,– но зато какое эхо пойдет?! Как зашушукаются все кланы, большие и маленькие: кто, что, откуда, можно и нужно ли купить? Или сразу мочить без промедления?
– Я уже эмблему придумал,– с торопливостью мечтателя произнес Соколан.– На желто-голубом фоне украинская хата и возле нее человек с трезубцем. Как, а?
– Отлично!– с таким же азартом поддержал Истрин.– Редактируй устав и программу и двинем на регистрацию, а сейчас историческое первое заседание ЦК партии заканчиваем и ложимся спать. Членам ордена тоже нужен сон.
--Что-то спать не тянет,- ответил Юра,- надо успокоиться, почитать детектив, что ли?
- Ладно, если тебе не спится,- торопливо сказал Истрин, который давно выбирал момент, чтобы отличиться перед другом, -тогда я предложу тебе кое-что из научно-фантастической повести, которую  я пытаюсь  сочинить. А то вы все упрекаете меня в отсутствии фантазии, юмора и так далее.
--О! Интересно,-- в удивлении мотнул головой Соколан,-- представляю, что ты там наворотишь.
Рома быстро сел за компьютер, нашел, что ему нужно, пробежал глазами написанное и потом встал:
-- Здесь маленький отрывок. Читай, потом скажешь свое мнение, я тебе доверяю. Только не смейся, если что не так, и не рассказывай девчатам. Я описываю жизнь на другой планете, но, чтобы не запутаться, использую пока  земные фамилии, термины и так далее. В окончательном варианте я подкину экзотики и всякой научной чепухи, поменяю фамилии, наименования-- все земное.  Если плохо -- я не буду дальше париться,-- как все начинающие писатели, Истрин демонстрировал полное пренебрежение к своей «писанине», но Юра уже научился понимать своего компаньона и видел, что тот явно волнуется, как волнуется всякий начинающий автор.
Юра сел за компьютер, стал сосредоточенно читать, чтобы не обидеть друга. Читал поначалу, как читают обязательный рабочий документ, но постепенно глаза его округлялись, на лице появилась заинтересованная полуулыбка:


Глава девятая


« ...Планета Истрия была несколько младше Земли, она  возникла четыре  миллиарда лет назад на окраине рядовой спиральной галактики; также, как и Земля, была третьей от своего Солнца, также прошла все свои геологические эпохи, также метались  над ней безжизнненные, ядовитые тучи, сверкали молнии, оглушительно бухали грозовые разряды, простреливая насквозь атмосферу и поставляя энергию для реакций водорода с кислородом, и в результате на Истрию лились потоки первобытных дождей, образуя моря и океаны.
Кислорода было недостаточно, а разряды не прекращались, и тогда водород пристрастился к углероду, как алкоголик к спирту,  и стал соединяться с ним в самых различных, самых причудливых вариантах и комбинациях, как два грешных, пылких, разнополых любовника. Появились цепи СН, сначала короткие, затем все длинее и длинее, все узорчатее, все замысловатей, вовлекая в свои игры и другие элементы. Эти цепи со временем стали такими сложными, что по закону Клода Шеннона были способны к самоорганизации.
Так возникла живая клетка, а дальше потянулась длинная дорога эволюции, на которой были свои успехи и свои поражения, но жизнь, однажды возникнув, упрямо шла вперед.  На каком-то этапе все пошло не по земному сценарию, благодаря неизбежным флуктуациям и различиям в течении физических процессов. Чуть иным был спутник Истрии, чуть меньше гравитация,  чуть меньше воды и больше суши, чуть мелководнее были моря и реки, где концентрировалась первоначальная жизнь, и потому на Истрии не произошло разделения жизни на растительный и животный миры, что дало значительную экономию времени в эволюционном развитии. Здешние организмы были одновременно и животными, и растениями.
История этой цивилизации тоже изобиловала катастрофами, катаклизмами и потрясениями, но вектор ее был неизменен: от простого к сложному, от дикости и жестокости  к гуманизму.
На Истрии циркуляция воды и воздуха была поактивнее, в результате чего состояние почвы быстро изменялось в течение одного дня. Из-за опасности бурь и наводнений здешним организмам пришлось передвигаться с места на место. Десятки тысяч видов не смогли справиться с такой задачей и вымерли. Однако, некоторые  первобытные растения вследствие многочисленных мутаций и естественного отбора, смогли накопить энергию, достаточную для мускульной работы, и развили способность к  передвижению с помощью ног- корней. Новые растения-- животные в целях свободы передвижения научились выдергивать из почвы ноги-корни и ползать подобно червям. Затем корни превратились в крепкие, надежные ноги- штанги. У одних видов таких ног было четыре, у других– шесть, у третьих -- еще больше. На концах жестких штанг  появились приспособления, с помощью которых растения могли продырявливать почву, осваивая новые площади расселения. Со временем у них на стеблях и стволах появились органы ориентации: глаза, уши, а также органы вкуса обоняния и осязания.
Дальнейшая эволюция привела к тому, что растения-животные научились отделяться от корней и передвигаться к  новым землям, чтобы вновь окопаться в почве. Исчерпав возможности одного участка,  колония отправлялась на другой, давая восстановиться прежнему. Через некоторое время род возвращался, находил свои оставленные корни, которые уже накопили запасы воды и минеральных веществ, и жизнь продолжалась с новой силой и энергией.
Это был не лучший способ приспособления  к условиям жизни. Многие   виды животных выбрали более простые и надежные возможности оставаться в живых. Одни изобрели метод менять окраску и сливаться с местностью, становясь незаметными. Кто-то стал развивать скоростные качества, чтобы просто убежать от преследователя; кто-то предпочел оставаться под землей, где меньше хищников и грабителей; кто-то попеременно мог подолгу находиться и на суше и в воде, смотря по обстоятельствам. Возникли тысячи способов уклониться от хищников и неблагоприятных для жизни обстоятельств, чтобы остаться живым и невредимым, дать потомство и продолжить таким образом существование своего вида.
У всех этих способов приспособления и мимикрии было одно существенное достоинство: века и тысячелетия можно было не менять правила игры.
 Лишь растение- животное, выбравшее анализ причин и следствий, обрекло себя на вечную познавательую деятельность. Чем глубже шло познавание окружающей действительности, тем более таинственной и сложной она, эта действительность, становилась, обрекая индивидуум на вечное непонимание, на Сизифов труд познания и недовольства собой, на вечное преклонение перед бескрайностью этого познания, перед громадностью Космоса с его холодной, беспроглядной бесконечностью, перед личной ничтожностью и малостью, перед бессмысленностью собственной жизни и даже существования всей планетной цивилизации.
В жизни каждого истрианина существовала подспудная, до времени неосознаваемая потребность преодолеть давление пространства и времени. Сперва таким средством  был конь, потом колесо, потом самолет, потом ракета. И опять чем быстрее росли скорости, тем стремительней раздвигалось пространство перед цивилизацией и тем необходимее, настоятельнее становилось желание его преодолеть и тягостнее ощущалось чувство космического  одиночества.
Эволюция животного- растения шла своим неторопливым чередом. Сначала преобладали черты растения: корни, мощный ствол,  густая листва, жадно впитывающая в себя солнечный свет. Потом корни стали обособляться и постепенно превратились в мощные руки и ноги, кряжистые, ветвеобразные. Густая листва тоже изменялась; она сперва плотно прижималась к стволу-туловищу, напоминая чешую, а потом стала постепенно редеть по мере того, как животное училось добывать энергию другими способами. Тычинка и пестик тоже соответствующим образом преобразились. Но тело в общем оставалось зеленым и принимало солнечную энергию с еще большей эффективностью.
Через миллионы лет эволюции ствол стал туловищем. Человек- растение превратился в прямоходящее существо со всеми его преимуществами и недостатками. Лицо стало человекообразым, но словно  вырезанным из корявого деревянного обрубка. Кожа у  каждой расы была своя от белесо-зеленоватой и тонкой, как у тополя,  до темно- коричневой, похожей на дубовую кору.
На заре своего развития люди-растения собирались утром  по полям и лугам в многочисленные группы и поворачивали лица- подсолнухи навстречу дневному светилу, добывая и запасая энергию. Сдвинуть их с мертвой точки было почти невозможно. Двигательная животная активность начиналась лишь с наступлением темноты.  Им не нужны были убежища от непогоды, так как непогоды на планете не было: воздуха становилось на планете все меньше и меньше. Из-за этого почти вся первоначальнная флора и фауна погибла. Остались лишь анаэробные микробы, бактерии и мелкие существа, сумевшие жить без кислорода. Люди- растения тоже стали потреблять кислорода значительно меньше своих предков. Кислород добывали сначала из-под земли, а потом все в больших масштабах получали искусственным путем.
 Наличие крупного спутника, а также трение между телом планеты и ее плотной атмосферой приводило к тому, что орбита Истрии постоянно уменьшалась, а это, в свою очередь, вызывало неизбежное увеличение вращения планеты и связанное с этим  нагревание атмосферы. Частицы воздуха тоже двигались все быстрее и постепенно преодолевали планетное тяготение и улетали в космос. Воздушный защитный шарф Истрии все больше и больше истончался. Конечно, процессы эти длились миллиарды лет, и люди-растения в какой-то мере приспособились к этим изменениям, но не совсем.
На определенном этапе развития первый иcтриянин поднялся в космос– началась космическая эра. Пройдя сложный путь борьбы и согласия,  истрияне пришли к всепланетному сообществу, управляемому всепланетным правительством. Биологическая эволюция перешла в биотехническую. Сперва создали искусственную почку, затем сердце, затем печень, подключили к мозгу компьютер, сконструировали приборы, которые видят лучше глаза, слышат лучше ушей, обоняют тоньше носа, осязают и действуют лучше рук. Далее пришла очередь до замены кожи, волос, ног, рождения детей вне женщин, потом ненужным оказался весь пищеварительный тракт, его заменила миниатюрная батарейка, подзаряжающая весь организм. Потом и это оказалось лишним: если главная функция иcтриянина– думать, то зачем ему все эти архаичные подсобные механизмы?
Труднее всего было с мозгом, но со временем и его научились записывать в виде сложноорганизованной электромагнитной волны – эволюция перешла в полевую стадию. Истриянин мог теперь существовать как на поверхности планеты так и вблизи ее. Космическая энергия теперь прямо преобразовывалась в энергию разумного существа. Но процесс этот окончательно все же не оформился.
Чаще, чем этого хотелось, случались поломки, нестыковки, отказы; все это выглядело, как новые болезни. Поэтому пока иcтрияне чаще старались находиться в своем первоначальном животном обличье; это, хотя и обходилось энергетически дороже, но зато было значительно надежнее. Зато вся техническая инфраструктура перешла в космос и на другие планеты Солнечной системы и галактики, где истрияне существовали только в полевой форме.
Иcтрия превратилась в планету-сад, в зону отдыха и научных исследований, здесь располагались главные исследовательские центры, и ученые могли позволить себе  не экономить на энергии и жить в максимально удобных и комфортных условиях, без обращения к ремонтникам, а нахождение среди людей  обеспечивало этот комфорт, как все старое и надежное. Поскольку люди науки были самыми уважаемыми людьми на планете, то ретро стало модным течением.
На разных материках планеты устроили огромные заповедные территории, где по геологическим эпохам, эрам и периодам размещались животные и растения. Австралия представляла девон, Южная Африка – юрский период, В Азии расположился трион и т. д. Один раз в году на Истрии праздновали День эволюции.
В этот день в зоопарках, на туристических тропах охраняемых зон можно было встретить кого угодно: амебу, инфузорию, червей,  динозавров, мамонтов, саблезубых тигров и прочую живность, реанимированную  на основе ископаемых останков. По улицам городов и селений расхаживали австралопитеки, неандертальцы, кроманьонцы, гомо сапиенс, киборги с никелевым сердцем и нефлоновой печенью, герои древних эпосов и книг. Любой истриянин, кто хоть раз попал в сводки новостей или остался на фотографиях, или упоминался в книгах, мог расчитывать на воспроизведение в рамках той информации, которая о нем существовала и которую можно было косвенно извлечь из имеющихся данных. Можно было встретить истриянских аналогов  шумерского царя Хамураппи, и Перикла, и Наполеона, и Сталина, и гоголевского Чичикова, который вежливо раскланивался и доверительно спрашивал насчет мертвых душ. Здесь ходили герои Апулея, О Генри, Бредбери, Кларка, Азимова и многих других гениев истриянства и действовали в полном соответствии со своей описанной натурой. Истрияне нашли в этом развлечении новый вид искусства и могли мгновенно превратиться в кого угодно. В этом состояло одно из преимуществ волновой формы существоваия.   
Для колонизации галактики нужны были кадры, много кадров; расстояния были столь огромны, что нормальной истриянской жизни не хватало на перелеты и контакты. Истриане научились жить долго, ребенок становился взрослым, когда ему исполнялось 300 лет, долгожители наматывали по тысяче лет и более. Новорожденному истриянину присваивался особый код, под которым он и существовал, как на планете, так и в космосе. Код включал в себя шифры отца и матери, а далее шла  индивидуальная длина волны, измеренная до шестнадцатого знака. Например, полный код руководителя Лаборатории Перспективных Исследований был такой:М97 С36 О,7392464915373638м    но в обычной жизни для удобства все пользовались  привычными шестью знаками.
Со временем вместо денег жители планеты стали  использовать более универсальную вещь– энергию. С ее помощью можно было получить любую услугу,  отправиться в любой конец галактики, куда можно было долететь в виде волны и вновь превратиться в истриянина, попутешествовать, отдохнуть и поработать. Волна, не умеющая накапливать энергию, медленно растворялась в пространстве или вдруг вспыхивала ярким пламенем, что означало убийство или самоубийство.
У истриян, существующих в полевой, то есть волновой форме, появлялись новые чувства. Родство превращалось в когерентность; дружба и любовь– в интерференцию; ненависть, холодность– в разные степени несовпадения фаз, частот и периодов.
На Истрии дети рождались обычным путем или в лабораториях, где конструировались малыши с заранее заданными свойствами. Но уже существовала прослойка населения, издавна находящаяся постояннно в космосе в полевой форме. Там рождение происходило следующим образом: совместная интерференционная волна отщепляла от себя новую, придавала ей некий запас заранее накопленной энергии– и ребенок отправлялся в необъятный мир. В когерентном положении он держался возле родителей, обучаясь и набираясь информации, черпая от них, в случае необходимости, дополнительную энергию. Примерно через триста лет он уходил в самостоятельное плавание. Когда возможность забирать из космоса  информацию и энергию исчерпывалась, наступала смерть. Она происходила двумя путями: можно было какое-то время тянуть и тихо растворяться в пространстве, а можно было передать оставшйся запас родственным волнам. Тогда умирающая волна ярко вспыхивала, а родственники разбирали между собой выделяющуюся энергию и накопленую личную информацию, которой умерший считал возможным поделиться.
Жители планеты Истрии уже освоили ближайшее пространство галактики, но хотелось лететь все дальше и дальше.Теперь истриян не устраивала даже скорость света. Впереди маячили новые огромные миры, которые нужно было осваивать, а свет тащился, как старая, разбитая телега. Философы открыли универсальный закон соответствия, согласно которому утверждалось,  что мир устроен целесообразно; что если есть огромные расстояния, то должны быть и скорости, способные их преодолевать. Ученые упорно работали над этой проблемой. Их подстегивало то обстоятельство, что Солнце вскоре станет угасать, и нужно было искать новое пристанище. Без скоростей, на несколько  порядков выше скорости света, об этом нельзя было и думать. Нужны были новые, революционные подходы в науке.
Спиральная галактика истриян оказалась внутри огромной черной дыры, которая энергетически оказалась большущей потенциальной ямой. Преодолеть ее  напрямую и выйти в другие миры и Вселенные было пока не под силу планетянам. Необходимая для этого энергия равнялась бы совокупной энергии всей галактики. Однако, оперируя квантовыми эффектами, работая ими, как рычагами, используя подпространства, можно было нырнуть в эту чертову яму и проткнув ее внизу, вынырнуть сбоку в нужном месте. Так опытные, сильные пловцы преодолевают водовороты и омуты.
Другой путь преодоления пространства состоял в том, что направляя мощный гравитационный луч и опять же, используя геометрию пространства-времени, можно было вырвать из космоса и  приблизить на возможно близкое расстояние любой объект Вселенной в одном из его квантовых состояний. Затем к этому объекту создавался квантовый туннель, и можно было практически мгновенно очутиться там, где было намечено.
После многочисленных экспериментов, удач и поражений технология квантовой трансляции истриян была полностью отработана. Первый экспериментальный выход из черной дыры праздновали очень шумно. А потом пошли будни, черновая работа. И наконец было решено отправить экспедицию на планету-двойник.
После долгих и тщательных расчетов оказалось, что запас энергии, необходимой для всей экспедиции, требуется  слишком большой, да и риск все еще был велик. Как в далекие времена, в начале космической эры, решили послать пока одного. В ходе трудного конкурса остановились на кандидатуре сына академика Р30П16.
Теория вероятностей и теория информации утверждали, что нет  случая, который мог бы не произойти, который невозможен. Квантовая теория и ее модификации наоборот, утверждали, что в принципе нельзя произвести аналог чему-то и кому-то из-за неизбежных флуктуаций. Математически это были противоположные утверждения. Это означало, что любой вещественный объект или процесс является неповторимым и единственным, имееет значение только степень неповторимости, иногда она асимптотически приближается к нулю, но никогда ему не равна.
Кроме научного, спор имел сугубо практическое применение. Трансляция личности представляет собой бесконечно большое количество состояний частиц, ее составляющих, начиная с кварков, которые должны  быть строго воспроизведены в единственном порядке. При трансляции на сравнительно небольшие расстояния, небольшие отклонения не играют роли.  Но если расстояния велики– а 700 миллионов световых лет именно таковы – то мельчайшие деформации, так называемые флуктуации, неизбежные согласно квантовой теории,  могут привести к непоправимому изменению объекта. Это и пугало. Но пугало всех, кроме самого путешественника.
Для фанатика научный результат дороже собственной жизни. Так было всегда. Ученые испытывали на себе лекарства против смертельно опасных болезней, работали с радиоактивными материалами без всякой защиты, теряли семьи и детей, голодали, нищенствовали, шли на костер, но не меняли своих убеждений и не прекращали опытов.
В анналах науки ходит байка о математике Гауссе, который как-то сказал приятелю: «сегодня хороший день: я решил трудную задачу и узнал, что у меня родился сын».
Из этой славной когорты был и сын академика. Он нисколько не колебался: соглашаться или не соглашаться, он только упорнее и упорнее готовился. К нему гурьбой ринулись археологи, антропологи, ученые, изучающие древнюю историю Истрии, биологи, астрономы, физики. Все понадавали кучу заданий по своим разделам, потому что у каждой науки есть свои спорные вопросы, вокруг которых существуют жаркие непримиримые дискуссии и разногласия, а тут вдруг появляется возможность многое прояснить и поставить окончательную точку. В том, что близняшка находится на более ранней стадии развития, никто не сомневался, иначе бы оттуда  прибыли  посланцы, а не наоборот. Будущий космонавт всем обещал помочь по возможности....». (продолжение следует)
Наконец Соколан закончил, выключил компьютер, посидел молча, собираясь с мыслями.
-- М-да,¬-- заговорил он медленно, подбирая слова,-- скромностью ты не страдаешь -- даже планету назвал в честь себя, любимого. И космонавта с себя списал: днем ходишь сонный, как и он.  А если серьезно, то  свежо, занимательно, поучительно, но, как бы тебе сказать… не ко времени. Опоздал ты маленько. Сейчас в моде стиль «фэнтэзи». Это -- где  чудища всякие, ведьмы, вампиры, замки, ночные шабаши или наоборот, звездные войны, существа-химеры, ящеры, пауки неимоверных размеров и тому подобная атрибутика, и чтобы побольше зла, вселенских катастроф,  невероятных подвигов, эротики. Как у тебя с этим?
-- Почти ничего,-- уныло ответил Истрин. -- Никакого полета фантазии, да?
-- Нет, почему же?-- встрепенулся Юра, -- я же говорю: толково, оригинально. Люди-растения…волновая форма жизни…Мне, например, нравится. Но для современной молодежи… Пресно, суховато. Придумай войну миров, борьбу убийственных технологий, орудий, что сметают целые планеты -- тогда, может, какое-нибудь издательство и примет  твой опус.
-- Нет,-- твердо сказал Истрин.-- никакого зла, никаких гибельных конфликтов я сочинять не буду, хотя и мог бы. Таких конфликтов на Земле и так достаточно. Я хочу показать верховенство добра над темными силами космоса.
-- Похвально,-- резюмировал иронично Юра,-- но придется читать только в компьютерном варианте.
-- Ничего,-- убежденно ответил Истрин,-- ты прочтешь -- будущий президент великой страны,--  еще несколько человек,  и этого для меня достаточно.


Глава десятая

 Поток желающих «крышевать» и доить фирму «ИС» не иссякал. В один из серых ненастных осенних дней в рабочий кабинет Соколана явилась очередная депутация. Вернее, не явилась, а ворвалась. И совсем не депутация, а четверка молодых, крепко сбитых, видимо, хорошо тренированных субьектов. На ногах у всех-- кеды, одеты в спортивные брюки и молодежные куртки с капюшонами. Рослые,  по- крутому сгорбившиеся, как будто на них легла тяжесть всего земного шара. Трое атлантов молча сели за стол для посетителей. Четвертый плотно прикрыл входную дверь и остался возле  нее.
Юра и Роман в это время обсуждали план рекламных мероприятий на следующий квартал.
-- Ребята, в чем дело? Почему без разрешения?-- спросил Соколан.
-- Слава Украине!--хрипло крикнул один из сидящих.
-- Я не понял: здесь что -- митинг?--удивился Рома.
-- Слава Украине!-- уже с угрозой  повторил второй.
-- Вы-- на производственной фирме, в рабочее время. При чем здесь «Слава Украине!»?-- повышая голос, сказал Соколан. Роман молча взял его за руку, призывая   не заводиться.
-- Отвечай, как положено!-- взорвался третий из пришедших и стукнул кулаком по столу.
--  Кем положено?-- продолжал свои вопросы Юра, уже поняв, с кем имеет дело, и окончательно успокоившись.
-- Кем надо! -- огрызнулся один из «гостей». -- Героями.
-- Выходит, герои предлагают славить сами себя?
-- Ты, кремлевский дятел, хватит здесь долбить. Устроим сейчас народную люстрацию -- будешь клевать мусорный бак,-- ответили за столом, -- в лучшем случае.
-- А в худшем?
-- А в худшем -- окажешься в больнице на месяцы.
-- Ребята, давайте по-джентльменски,-- вступил в разговор Истрин.--Представьтесь: кто вы, что вы, кого представляете, кто вас направил, с какой, так сказать, миссией, если можно так выразиться?
-- Мы-- активисты.
--  Хорошо, активисты. Это слово -- служебное, оно требует обязательного дополнения. Активисты чего? Международного рабочего движения? Активисты партии зеленых? Активисты гейсообщества? Активисты движения за чистый город?
 Кто вы, собственно говоря? Мы занимаемся делом, у нас нет времени выкрикивать лозунги.
 За столом заерзали, некоторое время молчали. Потом один нашелся:
-- Мы активисты движения против всякой московщины. Вот мы кто.
-- Принимается. Но все же хотелось бы знать, какую организацию вы представляете, где ваш мандат, как вас зовут по имени и отчеству.
-- Манда-ты. -- громкое гыканье, обозначающее смех. -- К чему эти бумажки и всякая дребедень?-- сказал кто-то из сидельцев,-- не хочешь попасть в отходы -- внеси приличный взнос и делу конец. Вот и весь мандат.
-- Нет, ребята, так не пойдет,--Истрин был само спокойствие и доброжелательность.-- Вы пришли на производственное предприятие, занимающееся трудовой деятельностью и дающее самое большое поступление в городской бюджет, отрываете руководство фирмы от работы--для этого нужны какие-то веские основания. Они у вас есть? Предъявляйте.
-- Хлопцы, он сейчас начнет нас пичкать «Капиталом» и Анти-Дюрингом»,-- визгливо и ядовито крикнул некто в позолоченных очках и сиреневом берете--видимо,  старший в этой ватаге.-- В контейнер их!
 «Хлопцы» дружно вскочили и ринулись к столу. Но в некоторый момент они остановились, замерли, а потом чинно возвратились на свои места, затравленно оглядываясь по сторонам и удивленно посматривая друг на друга.
-- Итак, продолжим дискуссию,-- как ни в чем ни бывало сказал Истрин.
-- Ребята, выходит, сразу после «Слава Украине!» идет «Экспоприируй экспоприаторов!»? или « Сарынь на кичку!»? -- продолжил Соколан.-- Так это мы уже давно проходили. И Степана Разина проходили, и Камо с Джугашвили проходили, и «анархия -- мать порядка» проходили. Ничего не подходит. В ходу только труд, труд и труд. Ничего больше.
-- Мы боремся за Украину, -- мрачно и уже не так боевито бросил один из четверки.
-- Похвальное намерение,-- сказал Юра.-- Но надо различать две Украины. Есть Украина -- государство, которое, представляет президент, премьер-министр, Верховная Рада, суды, полиция и так далее. Эти живут хорошо. А есть Украина -- трудовой народ, создающий материальные и духовные  ценности и живущий хуже всех в Европе; народ, который роется в мусорных баках, чтобы выжить. Так какой Украине вы поете славу?
-- Вы не занимайтесь софизмами,-- снова завизжали очки.-- Мы не для этого сюда пришли. Нам нужны средства для продолжения борьбы.
-- Опять выражаетесь темно,-- возразил Соколан. -- Какой борьбы? Против кого?  За что? За какие идеалы?
-- Не вам нас спрашивать,-- послышалось  в ответ.
-- А кому же спрашивать, как не нам?-- Вы пришли за средствами. А средства добываются единственным способом: трудом, и только трудом. Тяжелым трудом, позвольте вам заметить. Средства любят учет и контроль. Потому и спрашиваем, куда пойдут наши деньги, на какие цели.
-- Мы защищаем Украину.
-- А мы разве ее не защищаем?--  вспыхнул Соколан.-- Мы работаем по двенадцать часов в день, а бывает и больше. Благодаря таким, как мы, работают школы, больницы, полиция, музеи, библиотеки, другие организации и учреждения. А вы врываетесь в рабочее помещение и требуете средства на непонятные цели. С какой стати?
-- А вот с такой,-- один из гостей положил на стол пистолет. Видно было, что «гости» уже оправились после первого казуса, который посчитали недоразумением.
-- Муляжи у нас не проходят,-- спокойно заметил Истрин.
-- Колян, покажи,-- раздалась чья-то команда, и один из верзил, вытащил из кармана куртки настоящий пистолет, матово блеснувший вороненной сталью.
-- Ну вот это куда ни шло,-- весело заключил Рома,-- настоящая тетешка.-- И что же вы с ней собираетесь делать?
  -- Учить кое-кого уму-разуму,-- буркнули за столом.
  -- С помощью оружия, которого по закону  у вас не должно быть?-- вступил Соколан.-- Хороши просители и защитники!
 -- Отвечайте, почему у вас фирма называется «ИС»?-- перешел в наступление очкарик. -- «ИС»-- это был советский танк «Иосиф Сталин». Не выполняете закон о декоммунизации. Мы вас теперь за шкирку и на солнышко.
   Истрин  посмотрел на Юру, давая понять, что отвечать будет он, Рома.
-- «ИС» расшифровывается, как «Истрин и Соколан» -- учредители фирмы, -- пояснил он.-- Так что с декоммунизацией вы пролетели, как фанера над Парижем.-- Юра с удивлением и улыбкой посмотрел на товарища. А тот продолжал.-- А теперь, раз вы не хотите представляться, то я сам представлю вас своему шефу. Итак, Ветровой Александр Александрович,-- очкарик мгновенно вскочил и вытянулся во фрунт, сам того не ожидая.
-- Садитесь, гражданин Ветровой Александр Васильевич,-- Истрин кивнул головой, и гость, очумело водя глазами, сел, а Рома продолжил: -- украинец с польскими корнями, 1970 года рождения, уроженец села Керженцы Львовской области. Физическая конституция слабая, да и в интеллектуальном смысле звезд с неба не хватал. Но честолюбие огромное, можно сказать, зашкаливает. С грехом пополам окончил историко-архивный факультет, потом копался в архивах и что-то кропал в годовые ведомственные журналы. Все ждал своего часа. И наконец дождался.  Теперь он-- идеолог некой организации, которая борется за декоммунизацию Украины.
-- Председатель.-- услужливо уточнил Ветровой.
-- Председатель. Принимается,-- согласился Истрин.-- Эта организация присвоила себе право переименовывать украинские города и веси, улицы, площади и скверы, рушить памятники, запрещать книги -- вообщем, нечто вроде средневековой инквизиции. Пользуется поддержкой министра культуры.
-- Только уважением,-- деликатно поправил Ветровой.
-- Багнюк Юрий Алексеевич,-- назвал Рома следующего гостя»». Встал кряжистый, жилистый качок, недоуменно поглядывая то на Истрина, то на товарищей, надеясь, что последуют какие-то команды. Но команд не было.-- Украинец, 1986 года рождения, родился во Львове, где и проживает в настоящее время. Обязательные троечки во всех классах школы. Умеет считать. В основном деньги. Мастер спорта по боксу, вечный бронзовый призер второстепенных украинских соревнований. Был замешан в доппинге. Сошел с дистанции. Не работает, так как не умеет работать. Идейный соратник Ветрового, за неимением ничего лучшего. Помогает осуществлять декоммунизацию и народную люстрацию. Может копать, и еще может не копать.
Асауленко Николай Дмитриевич, -- человек у двери стал по стойке «Смирно».--Двадцать пять лет отроду. Также отроду нигде не работал. Второй юношеский разряд по самбо, но может замочить и мастера спорта по шахматам, если дать пузырек медицинского спирта. Беспрекословен в исполнении команды «Бей!». Во всем остальном прост, как документальный факт.
Калайда Вадим Петрович, 27 лет, житель села Колодязь Киевской области, одиннадцать лет учился в школе, из них три года в шестом классе и четыре в восьмом, в котором взял академический отпуск на пять лет. В местах не столь отдаленных освоил профессию токаря, но на гражданке не обточил ни одной болванки. Всеми фибрами души поддерживает вступление Украины в НАТО, активно участвует в общественной жизни страны, регулярно ходит на митинги и демонстрации, сторонник всех партий, которые платят по стольнику в день плюс за активные действия против митингующих за другие партии и движения.
Вот какая «бригада» нас посещает сегодня,-- закончил Истрин.
  Вы нагло нарушаете закон о защите персональных данных,-- завопил несостоявшийся архивариус.--Ребята, тащим этих зажравшихся олигархов на улицу. Там разберемся.
  -- Пацаны, не торопитесь, время у вас еще есть,-- уверенно парировал Соколан.--Ничего мы не нарушаем. Все, что здесь сказано, останется в этом кабинете. предлагаю следующую программу:Багнюк Юра и Калайда Вадик отсюда направляются в бюро по трудоустройцству, где их определяют учениками токаря или газосварщика, после чего они будут успешно славить Украину своим самотверженным трудом. Виктору Асауленко, зная его бесстрашный характер, я бы посоветовал после соответствующей подготовки определиться в бригаду горноспасателей. Думаю, он там принесет больше пользы, чем на митингах и сходках. Ну а в отношении вас, Александр Васильевич, не знаю, что и рекомендовать. Пожалуй, возвращайтесь к архивам. Аллергия на пыль у вас отсутствует, образование есть. Снискайте славу Нестора или хотя бы академика Тарле. Предлагаю вам даже тему для кандидатской диссертации: анализ политической ситуации на Украине в 1918 году. Причины поражения демократических сил. Почему тогда не состоялось украинское государство? Тема архиважная и актуальнейшая. Вы можете существенно помочь Украине избавиться от ошибок прошлого.
Что касается лозунгов, то в свободное от работы время попытайтесь пропагандировать следующие злободневные тренды или что-то в этом роде: «Слава народу Украины!», «Мир хижинам, война дворцам!», «Ценим каждого украинца!».
-- Юрий Сергеевич, полностью с тобой согласен,-- горячо поддержал товарища Истрин.-- Государственная у тебя голова, честное слово. Лучшего для уважаемых гостей и не придумаешь. Вот только в отношении лозунгов я бы занял более активную позицию. Пусть уже сейчас начинают.
-- Бойцы, исполняй мою команду!-- грозно крикнул очкарик, вскакивая.--На мусор их, на свалку истории!
-- Бойцы с готовностью вскочили, но вместо того, чтобы броситься на хозяев кабинета, дружно заскандировали: «Слава чесній праці!», «Слава українскому народові--єдиному джерелу національного набутку!», « Ганьба корупціонерам!», «Хай живе і богатіє українське суспільство!». Потом нехотя, ломая себя, подхватил и лидер этой группы. Команда гуськом вышла из кабинета, и через некоторое время по улице громко понеслось: « Хай живе український народ!», «Ганьба олігархам!», «Мир хижинам, война дворцам!». «За чесну оплату праці!».
--Пусть часок- другой покричат,-- удовлетворенно сказал Рома, -- помогает в качестве успокоительного.
-- Если бы не твои способности, валяться бы нам сейчас в дерьме,-- вздохнул Соколан.-- Только-только национализм стал затихать, так Россия своими бездарными действиями и решениями опять придала ему силы.
-- Это закономерность,-- ответил Истрин.-- В годы кризисов национализм всегда поднимает голову. Но и это пройдет, как говорил царь Соломон. Национализм --это средство господствующего класса отвлечь внимание народных масс от решения их насущных проблем. Создадим партию, будем просвещать народ, утихомирятся и националисты. У них тоже есть глаза и уши. Станет народу лучше жить-- улягутся и националистические страсти. А сейчас возвратимся к своим баранам. Так на чем мы остановились?  Реклама на транспорте? Давай подумаем, что мы здесь можем сделать.-- Друзья опять погрузились в работу.
    Впоследствие  Юрий Багнюк стал высококлассным токарем, обзавелся семьей и забыл дорогу на митинги. Вадим Калайда овладел профессией газосварщика, уехал в Польшу и работает на одном из тамошних судостроительных заводов. Судьба Виктора Асауленко сложилась трагически. Он, действительно, стал горноспасателем, действовал профессионально и бесстрашно. Во время одной из аварий  глубоко под землей он пробил ход к  двум десяткам шахтеров, но сам дойти до спасительного подъемника не успел... Его хоронил весь шахтерский поселок.
   Ветровой А. В. под давлением общественности был вынужден снова уйти в архивное дело и вроде бы исследует дипломатическую политику Ивана Мазепы.
            
 
   


Глава одиннадцатая

На организационные дела ушло  несколько недель, и вот  в один из жарких майских дней, уладив дела на работе, Соколан с папкой документов отправился в управление юстиции Днепровской областной государственной администрации регистрировать новую партию, которые в то время росли, как грибы в теплый дождливый день, иногда  отличаясь в названиях лишь порядком слов.
Истрин застал  сподвижника  с пятнами гнева на щеках, взъерошенного и помятого, устало сидящего на постели в позе отдыхающего фавна.
– Что такое?– спросил он товарища,– стоял на баррикадах?
– Если бы на баррикадах,– зло ответил Юра,– даже на порог не пустили, сатрапы.
– Рассказывай,– Роман подвинул стул и сел напротив.
– Нечего и рассказывать,– махнул рукой Соколан.– Пришел. В вестибюле стоит квадратное сурло:
–Ваш пропуск?
–Нет у меня пропуска.
–Кто вызывал, в какой кабинет?
– Я пришел зарегистировать новую партию.
–Много вас здесь шаромыжников шляется. Делайте письменный запрос, вам назначат время, сообщат нам на пост – тогда и пройдете.
Я ему говорю: сержант, мне некогда баклуши бить, здешние держиморды развели здесь бюрократию, а я буду с ней бороться. Что-то в таком стиле. Ну и пытаюсь прорваться внаглую. А этот истукан стал передо мной – и ни с места. Я на него, а он меня грудью – тык, тык и вытолкал на улицу, а там еще и по ребрам прошелся, натренированный, гад. Правый бок теперь  болит. 
– Надо же было заранее всю процедуру узнать,– участливо сказал Иcтрин.
– Я и узнал,– болезненно морщась, ответил Юра. – Но у них как: на словах, в бумагах, на телевиденье все просто, как на унитазе: приходите, мол,  в управление, у вас  примут документы, зарегистрируют и сообщат, когда придти за ответом. А наяву получается, что ребра болят. Придется писать заявление и отправлять по почте. И растянется все это неизвестно на  какое  время. А потом откажут. Но ничего,– Юра скрипнул зубами и сжал кулак,– пройдем все рогатки.
– Да-а,– Истрин выпрямился, погладил колени в задумчивости.– Демократия по–украински, так сказать, в действии. Что ж, попробуем применить палочку-выручалочку.  Завтра пойдем вместе.
– А, может, подождем, пока бока заживут?– спросил Соколан,-- они, собаки, умеют выбирать каменных  служак с квадратными подбородками.
– Будь спокоен, никакая квадратура  нас не остановит и не выставит за дверь – напрасно что ли я учился?– надежно заверил Роман.– Если что – подставляться буду я, моя очередь пострадать за правду-матку.
Управление юстиции располагалось в солидном отдельном здании из стекла и бетона. Перед высоким пышным крыльцом стояла статуя Фемиды с двусмысленно закрытыми глазами и точными аптекарскими весами в руках, хотя на любую  чашу весов можно было положить все, что хочешь, благо взгляд богини стремился куда-то вдаль, и в ее распоряжении не было никаких камер наблюдения.
За богиней правосудия стояли не менее убедительные архитектурные львы. Что это должно было означать, архитектор не просветил: должно быть, они служили для отпугивания правдоискателей, которых на Руси великое множество, а это сильно мешает судьям в их практической деятельности, требующей тишины и отсутствия свидетелей, исключая, естественно, свидетелей Иеговы.
Внешний вид здания никак не свидетельствовал об отсутствии средств на поддержание его архитектурных достоинств: это тебе не какая-нибудь замызганная школа, призванная сеять разумное, доброе и вечное; вечное школы щедро расбрасывают по окрестностям, оставляя свои стены абсолютно незащищенными от разрушительных ветров настоящего и суетного.
Так вот здание областной юстиции никак не выглядело бедным и урезанным ежегодными секвестрами бюджета. Перед зданием– прекрасно ухоженный сквер в английском стиле с подстриженными кустами, искусно оформленными кронами благородных деревьев, со скамейками, окрашеными в яркие, сочные тона– все к услугам жрецов судопроизводства, все для поддержания их высокого эстетического вкуса и обеспечения высокого призвания.
Приятели поднялись по гранитным ступеням крыльца, открыли тяжелые двери с медными вычурными ручками и зашли вовнутрь. Вплотную к дверям стоял массивный стол, за которым монументально  восседал милиционер, чье лицо было небрежно скроено из цельной каменной глыбы, которая  была высечена из  скальных пород древних геологических эпох планеты. При виде вошедших эта каменная скифская баба лениво поднялась и загородила проход.
– Пропуск,– баба протянула монументальную руку.
– Мы пришли в сугубо гражданское учреждение,–  с ребяческой запальчивостью заартачился Соколан,– и вы не имеете никакого права требовать от нас какие-то пропуска. Это злостное нарушение свобод и прав граждан.
На  иностранном каменный истукан ничего не понимал и продолжал выситься глыбой, закрывая проход.
– Послушай, служивый, не бузи,– вступил в разговор Истрин,– нам надо кое-что выяснить, и мы уйдем.
Служивый продолжал молчать, не считая нужным тратиться на пререкания. Тогда Роман подошел к нему вплотную, глянул острым, продолжительным взглядом прямо в глаза. Несколько секунд они смотрели друг на друга, как два претендента на чемпионский титул по боксу. И что-то сработало в заржавленном механизме идола с острова Пасхи. Заскрежетали ржавые цепи , и стал медленно спускаться перекидной мостик средневекового замка. Милиционер-великан отступил, сохраняя неприступное служебное лицо робота. Дарданеллы были пройдены, рубикон перейден.
Приятелям открылось внутреннее убранство храма Фемиды. По нынешим временам оно было довольно скромным. Никаких излишеств в духе нецелевого использования государственных средств. Все  в пределах благородной бедности. Ковры, так не то что не персидские ручной выделки, но даже не туркменские. По стенам не голландские мастера, а какая-то Яблонская вкупе с Курнаковым, Штырмером и прочими украинскими подмастерьями, взятыми напрокат из местного художественного музея. Двери из мореного дуба и карельской березы, паркет из бука, правда, выложенный искусными узорами. Ну еще лестницы украшены  решетками из художественного чугуна да перила из все того же невзрачного дуба. В общем, все просто, скромно, буднично, как и полагается во дни затягивания поясов народом.
Везде храмовая тишина, долженствующая способствовать высоким думам управителей судебными инстанциями, их непредвзятым решениям. Лишь изредка мелькнет воздушная тень молоденькой служительницы и послушницы, готовой на все и  похожей на сказочную пэри; мелькнет -- и также призрачно исчезнет в провалах кабинетов.
Приятели очарованными странниками и пилигримами бродили по коридорам, прежде чем нашли кабинет заместителя начальника управления, отвечающего за регистрацию партий и прочих общественных организаций. Робко они вошли в  просторную приемную, отделанную несколько с меньшей скромностью, чем коридоры власти: итальянская мягкая мебель, шторы– последний писк декоративной авангардной моды, на стенах– Маковский, Айвазовский, Верещагин все из того же музея (наверно, Маковского в музее, что мусора)
Приятели еще больше оробели, когда увидели в профиль лицо секретаря. Ну истинно снежная королева из сказки Андерсена! Холодная, как будто только что из Арктики рейсом последнего лепестка волшебного  цветика-семицветика. Она что-то рассматривала самым скрупулезным образом в компьютере. Соколан краем глаза успел заметить силуэты выкроек, прежде чем властительница служебной зимы спросила, не отрываясь от экрана:
– По какому вопросу? У Семена Петровича сегодня неприемный день.
– Так на вашем сайте написано, что сегодня – прием документов,– опять начиная горячиться, сказал Соколан.
– Вот и обращайтесь на сайт,– заученно ответила секретарша, измученная сознанием своей неприступной красоты и превосходства над всей подведомственной «чернью», – а я вам говорю, что есть на самом деле.
– Послушай, девица,– гневно сказал Юра, которого больше всего заводило чье-то неприкрытое  хамство, – ану встань!
Девушка продолжала сидеть на своем стуле- троне, как будто ничего и не слышала.
– Встань, я говорю!– заревел Соколан.– Перед тобой законнопослушные плательщики налогов, из которых тебе платят зарплату.
– Гражданин, я сейчас скажу, чтобы вас немедленно вывели из учреждения,– наконец соизволила ответить секретарша, видимо, привыкшая к таким эксцессам.
– Я представитель народа, который является единственным источником и распорядителем власти в этой стране,– продолжал бушевать Соколан.
– А я просто вызову милиционера,– чувствовалось, что эту даму так просто не пробьешь. Она сохраняла ледяное спокойствие королевы.
– Лида, будь паинькой,– вступил в дебаты Истрин,– а мы тебя чем-то вкусненьким угостим. Доложи шефу, что пришли регистрировать партию, в которую он потом будет проситься вступить, а мы еще посмотрим.
– Нужен мне ваш шоколад,– брезгливо отреагировала секретарша,– вы хотите, чтобы меня с работы выгнали? У нас строгие порядки. Нет приема – значит, нет,– она снова ушла в арктические льды и метели.
Соколан направился, было, к двери начальника, но тут девица проявила завидную прыть: она прожогом метнулась к нарушителю священного покоя Семена Петровича и преградила  путь.
– Вы с ума сошли?– взвизгнула она,– здесь вам не распивочная. Немедленно уходите! Вас арестуют!
– Успокойтесь, милочка,– сказал Истрин,– идите на свое место. Мы уж как-нибудь сами разберемся, что к чему.
Девица вдруг засеменила ножками в обратном направлении и своим округлым, аппетитным задом прилипла к своему стулу. На ее лице застыло неописуемое изумление, сменившее гнев.
Дверь кабинета открылась, и на пороге появился  Сам.
– В чем дело, что за шум, Лида?– спросил он недовольно.
– Хулиганы, Семен Петрович,– задыхаясь,  ответила Лида,– я им нормально объяснила, что нет приема, а они нагло лезут.
– Ты что, не знаешь, как обращаться с хулиганами ,– сурово обратился к девице начальник.
– Я не успела, Семен Петрович,– лепетала секретарша,– они тут черт знает что делают…
– Вызывай постового и гони их в шею,– сановно приказал начальник и повернулся уходить.
Лида тут же намерилась нажать спрятанную под столом кнопку экстренного вызова милиции, но ее так долбануло током, что она вскрикнула и отдернула руку.
– Семен Петрович, – плаксиво крикнула Лида,– кнопка бьет.
Но начальник ее не услышал. Что-то толкнуло его вперед, и он помимо своей воли оказался в своем кресле.
– Нехорошо, Семен Петрович, гнать в шею тех, кто платит вам зарплату,– сказал  Роман, садясь напротив. Рядом сел и Соколан.
Семену Петровичу Деркачу было лет под пятьдесят. Он был сыном потомственных юристов, в школе звезд не хватал – средний балл не дотягивал и до четверки– но успешно поступил в юридический институт, который окончил тоже не среди первых. Его успешно провели через юриста завода, адвоката, помощника прокурора, районного, городского прокурора,  прокурора областной прокуратуры и наконец приземлили в теплом, надежном месте заместителя начальника областного управления юстиции. Здесь можно было работать и до самой пенсии, если даже не удасться пересидеть начальника.
Семен Петрович долго выбирал подругу жизни, которая помогла бы его продвижению  и таки выбрал. Потом вторую, а уж на третьей остановился вроде бы окончательно, хотя и Лида наводила его на мысль, что можно иметь жену и помоложе. От каждой жены у него было по ребенку. Старший уже стал на свои ноги и не досаждал. Средний учился в университете и у него был отчим – так что хлопот с ним  почти не было. Ну а на самого меньшего Семен Петрович, слава богу, зарабатывал праведными и неправедными способами достаточно, чтобы чувствовать себя вполне комфортно.
 На вид это был высокий, широкой, тяжелой кости мужчина с крупным мясистым лицом,  с легкими  благородными сединами на висках и двумя мостами из металлокерамики во рту. Он был одет в костюм цвета кофе с молоком в широкую полоску, отливающую золотом; костюм был сшит явно не на Днепровской швейной фабрике. На длинных, крепких ногах – модные туфли сорок пятого или сорок шестого размера, тщательно начищенные и не ведавшие, что такое дорожная пыль. С крупного высокого черепа плавно спускалась широкой столбовой дорогой лысына, что упиралась в толстые роговые очки, которые удачно сочетались со всем его основательным видом и  прочными балками дужек ложились на большие, толстые уши. Как писал Николай Васильевич Гоголь задолго до описываемых событий,  «такие люди никогда не занимают косвенных мест, а все прямые, и уж ежели сядут  где, то сядут надежно и крепко, так что скорей место затрещит под ним и прогнется, а уж они не слетят».  Такого склада людей очень боятся молоденькие секретарши, так боятся, так боятся, что  часто становятся их  вторыми, третьими и последующими женами.
К такой породе чиновников относился и  уважаемый  всем начальством Деркач. В последнее время, правда,  стало напоминать о себе сердце и прыгало давление во время полнолуний и магнитных бурь, поэтому Семен Петрович взял за правило поменьше волноваться и избегать конфликтных ситуаций. А это означало поменьше контактировать с некондиционным, подлым народишком, вечно недовольным своим положением. Потому и постовым милиционерам, и Лиде было строго приказано не допускать к аудиенции всякую постороннюю, никчемную шантропу, могущую испортить настроение и аппетит начальства.
Вот и в этом случае Семен Петрович, не доверяя Лиде и не позволяя себе впутываться в хлопотные, нервные разборки, решил сам нажать красную кнопку, но палец так шарахнуло, что электрическая молния пронизала все его бренное тело и заставила побледнеть. Что-то в поведении посетителей было не так, они не чувствовали должного трепета в стенах управления, и это настораживало.
– Вы  по какому вопросу? – невнимательно спросил заместитель, оглядывая свой покрасневший палец.
– Мы создали новую региональную партию и хотели бы ее официально зарегистрировать,– сказал Соколан,– вот все необходимые документы.
– Вы внимательно читали соответствующее положение?–  чиновника по-прежнему больше интересовала судьба его пальца, который ощутимо болел,  и вопросы заместитель задавал скорее по инерции, чем по существу.– Как правило, мы находим массу недочетов и упущений.
– Мы учли все, что только можно,– подтвердил Соколан,– переворошили весь интернет, смотрели аналоги, возможные ошибки и так далее.
– Хорошо, как будет называться ваша партия?
– Орден служителей народу.
– Гм…Орден…что-то новенькое.. вы согласовывали с областной администрацией этот вопрос?
– Нет, не согласовывали, в законе такое согласование не предусмотрено,– Юра посмотрел на Истрина: мол, начинается канитель.
– Законы нынче скроспелые,  сыроваты, не все в них учитывается,– со вздохом человека, которому надоели досадительные посетители, сказал Семен Петрович.– Поэтому согласуйте у губернатора, а потом приходите. – он посчитал разговор исчерпанным.
– Закон сыроват, но это закон,– вмешался Истрин,– не мне напоминать вам об этом.
– Губернатор – представитель своей партии,–  в свою очередь возразил Соколан.– Зачем ему нужны еще какие-то партии? В этом отношении в законе все правильно.
– Вы будете меня здесь учить?– неожиданно рассвирепел  начальник, не привыкший к возражениям, тем более со стороны каких-то  неведомых ходоков.– Пришли неизвестно откуда, ворвались, можно сказать. И еще будут меня наставлять. Вон отсюда. И забирайте свои бумажки,– заместитель швырнул папку, в которой просмотрел заглавную страницу.
– А нельзя ли поделикатней? – прищурился Роман.
– Вон, я сказал!– заорал заместитель.– Ордена, медали какие-то понапридумывали, баловством занимаются,  мешают людям работать. Какую партию вы можете создать? Пацаны! Идите!
Посетители продолжали сидеть.
– Лидия Сергеевна, вы наладили наконец кнопку?– крикнул начальник в приемную.
На пороге появилась смиренная Лидия Сергеевна. Оба приятели улыбнулись, глядя на нее. Само смирение, робость и покорность монашки. Какие исполнительницы рождаются в подобных учреждениях?! С такой быстротой менять маски, так приноравливаться, так вживаться в новую роль – нет, здесь определенно надо быть не меньше народной артистки, заслуженная здесь не косит.
– Семен Петрович, кнопка искрит.
– Так поднимите свой зад и сходите на пост, далеко, что ли?
– Я ж боюсь оставить приемную.
– Марш, я сказал. Я сам присмотрю за приемной.
Лидия Сергеевна, она же Лида, Лидочка при благоприятных обстоятельствах, бесследно исчезла со служебного горизонта.
– Сейчас придет милиция, она вас быстро выставит за дверь, да еще накажет за административное нарушение,– удовлетворенно сказал Деркач, успокаиваясь.
– Вряд ли, Семен Петрович,– глубокомысленно усомнился Истрин,– как это народная власть вдруг может выставлять за дверь своих граждан в законные часыприема? Здесь у вас явно что-то не вяжется.
В коридоре послышались тяжелые шаги Командора, затем каменное лицо появилось на пороге.
– Сержант,– скомандовал Деркач,– вышвырните отсюда этих хулиганов  и составьте на них протокол о том, что они самовольно ворвались в мой кабинет, а потом не хотели добровольно его покинуть. Все.
Сержант с готовностью попытался шагнуть вперед, но не смог оторвать ногу от земли. Он дергал ее и так и сяк, но нога набрякла,застряла и не поддавалась кинетическому движению вперед согласно первому закону Ньютона.
– Я не могу,– промычал наконец сержант,– он смотрит на меня.– милиционер показал головой на Романа.
– Вы – гипнотизер?– растерянно спросил Деркач.
– Что-то в этом роде,– улыбнулся Истрин,– я парапсихолог, ну и немножко умею…– он не досказал, что он умеет.
– Немеденно прекратите!– Семен Петрович опять вошел в раж.– Противодействие милиции – это уже уголовщина! Я вам на языке ацтеков говорю, что ли?
– А вышвыривать в законные часы приема свободных граждан из кабинета – это не уголовщина?– в свою очередь сказал Соколан.
– Ему, я вижу, нравится говорить на языке ацтеков,– добавил Роман.– Ну и пусть продолжает.  А мы пойдем, у нас есть время подождать. Пусть Семен Петрович сам сходит в администрацию и все утрясет. Если что не так, пусть подскажет, поправит – это его исконная обязанность. Документы пусть принесут по указанному здесь адресу,– посетитель положил на стол записку.
Деркач грохнул кулаком по столу и гневно закричал. Но вместо чиновничьего канцелярита и русско-монголо-татарского юридического арго он вдруг начал издавать незнакомые гортанные звуки на неизвестном никому наречии. Посетители встали, прошли мимо ничего не понимающего сержанта, мимо оцепеневшей Лидии Сергеевны и ушли. Уходя, Истрин на ходу бросил:
– Надеюсь, разговор останется между нами.
Хорошо, что он это сказал, потому что у Лиды появилось нестерпимое желание поделиться удивительной  новостью с подругами, но как только, забывшись, она открывала рот, готовясь с наслаждением гурмана обсосать неожиданное приключение, у нее вырывались непонятные звуки, наподобие тех, что издавал бедный Семен Петрович. Приходилось отказываться от такого пирожного. К тому же на носу нежданно-негаданно появилась большая шишка в виде толстой запятой. Сказать, что Лида была в неописуемом ужасе, это значит ничего не сказать. Она беспрерывно держалась за эту проклятую запятую, пытаясь ее как-то оторвать или надеясь, что она сама собой отвалится.
Но ни того ни другого не происходило. Это грозило профнепригодностью и провалом всех жизненных планов и наметок на будущее. Оставалось надеяться на начальство, но и оно было в необычной растерянности. Если бы можно было вернуть события назад! Лида тогда показала бы незнакомцам-волшебникам какой она может быть милой, обаятельной женщиной.
Но  увы, прошедшего не воротишь, теперь оставалось только ждать милости от природы и верить в надежду, что все как-то образуется. Не может ведь Семен Петрович всю оставшуюся жизнь говорить тарабарщину, когда-то это должно кончиться, а вместе с этим исчезнет и ее проклятая шишка, а пока надо ко всем посетителям относиться с предельным вниманием и участием, что она и сделает немедленно.
На третий день после описаного события вечером Соколану позвонили по мобильному телефону, который он указал для коммуникации. Женский голос рыдал в трубку:
– Семен Петрович просил передать, что он сделает все, что вы говорили, но, пожалуйста, я вас умоляю, снимите с него это безобразие, этот  гипноз. Он сидит на больничном, врачи ничего не понимают да он и не хочет огласки.
– Скажите Вашему Семену Петровичу, чтоб он впредь не манкировал своими обязанностями, соблюдал график приема граждан и вел себя, как слуга народа, а не как феодал с вассалами,– ответил Юра. Истрин взял у него трубку и добавил:
– Пусть ваш муж возвратит десять тысяч долларов, которые он взял за то, чтобы отмазать подонка, что сбил старуху на пешеходном перекрестке. Пусть библию по вечерам читает.
– Обязательно возвратит, обязательно. Он сам сходит с вашими документами в администрацию и все уладит. И с юношей тоже.
– Очень надеемся,– Рома возвратил мобилку.
Неделю спустя некая барыня, набеленная так, что пудра сыпалась с нее осенним листопадом,  вся в многочисленных кольцах и браслетах, пунцово-красная от избытка помады на губах и от едва сдерживаемого гнева,   не успевшая смахнуть с лица следы высокомерия, принесла документы. Соколан, вышедший на звонок, вежливо поблагодарил за оказанную услугу и сказал, что Степан Петрович может позволить себе роскошь разговаривать на русском языке. Дама, отводя в сторону  взгляд тигрицы,  то и дело мстительно сжимая губы, молча кивнула и пошла вниз.
– Рома, мне иногда становится страшно,– сказал Соколан, возвратившись и бросив папку на стол,– какая чудовищная, безжалостная машина работает против маленького человека. Ну, вот нам с помощью твоей парапсихологии удалось пробить этот гранит, а другим? Меня берут сомнения, стоит ли этим сейчас заниматься. Не лучше ли просто работать хорошо на своем месте, а пусть на прогресс работает время. Эволюция в лучшую сторону неизбежна. А жизнь у нас одна, и жаль, если мы ее потратим на борьбу с ветряными мельницами.
– Эволюция, Юра, похожа на тетку, что сейчас приходила,– убежденно ответил Истрин.–  Она сама никогда не явится, ее надо заставить, вынудить. Эволюция похожа на хаотическое броуновское движение. Да, наверно, мы сейчас не поставим все с головы на ноги, но частичку своего направленного движения внесем, и лишь в этом случае  постепенно человеческие молекулы, пшеница человеческая, как сказал поэт, приобретет нужное направление.  На этом пути не обходится без чьей-то жертвенности. Для этого природа и создает нас такими, способными на жертвы, на самоотречение. Из ста человек только двое способны на подвиг самоотречения, но обществу больше и не надо, у него есть множество других задач. Ты природой предназначен бороться за лучшую долю для людей. Я в этом твердо убежден.
– Я готов бороться,– горячо откликнулся Соколан,– только бы моя жертва не была напрасной.
–  В истории человечества ни одной жертвы не было напрасной. Жизнь, смерть человека– всегда заметное явление, какой бы маленькой она ни была, и она всегда служит хорошим или дурным примером для остальных, пусть даже для одного человека. А хорошая жизнь всегда ярче, светлее, чем жизнь какого-то мерзавца, даже высокопоставленного. Почему на Руси блаженных ценили выше иных правителей? Да потому что блаженные эти показывали людям, что можно жить, обходясь минимумом благ: без злата, без серебра, без мягких перин, без сладких кушаний и прочего. Так что не робей: не пропадет твой скорбный труд и дум высокое стремленье, говоря поэтически.  Я помогу на первых порах, а потом придется воевать без парапсихологии. Мне надо будет уезжать из этих мест,– закончил Истрин.
– Ну вот, сманил меня, а сам  в кусты,– с напускной обидой сказал Юра.– Взялся за гуж, а потом говорит, что не дюж.
– Я с самого начала тебе говорил, что не буду твоим вечным соседом по койке,– серьезно ответил Роман.– И потом парапсихологию не применишь к миллионам сограждан. Поэтому важно создать партию, боевой кулак, обрасти сподвижниками. Самое главное – победить рутину внизу, здесь я тебе помогу, а дальше будет полегче бытово, но потруднее в борьбе. Там тебе уже будут подставлять плечо соратники. А мне в другую сторону. Ну что, приоденемся – и к девчатам?
– Да, можно,– с охотой отозвался Юра,– продукты я им уже отнес.
Прошло еще несколько месяцев. На фирме отвели специальную комнату для партийной работы. После обеда Соколан пересаживался из одного кресла в другое и увлеченно занимался партийным строительством. Дело двигалось успешно. Стали приходить пенсионеры старой партийной закалки из тех, кто вступал в компартию не ради карьеры, а во имя идеи. Разочаровавшись в нынешних коммунистических бонзах, они  увидели в новой партии возможность работать на прежние идеалы. Конечно, приходили с опаской в очередной раз обмануться, задавали, поэтому, каверзные вопросы, долго приглядывались, оценивали парня в потертых джинсах с открытым, мужественным лицом. Лицо им нравилось, и речи нравились, а главное, на столе стояла фотография комнат, где проживали оба лидеры партии, и это действовало лучше всяких доводов и увещеваний.
Молодежь больше интересовалась делами партии по интернету. Тут серьезные вопросы перемежались со стебом, ссылками на разных классиков, философов с демонстрацией эрудиции и знакомства с новейшими исследованиями в области политики и практики. И Соколан, и особенно Истрин,  умели поставить на место таких умников, сами были не прочь ответить анекдотом на анекдот, шуткой на шутку, интеллектуальные выпендривания пресекались  ясным указанием  откуда они исходят и ответами, которые давали четко понимать, что лидеры в «теме».
После непродолжительной переписки в приемную приходили  парни и девушки  с молодым энтузиазмом в глазах, настроенные решительно и бескомпромиссно. В других городах и районных центрах  Украины создавались местные партийные организации. Многих привлекало само необычное название партии, в нем звучало что-то от времен рыцарства, веяло таинственностью посвящения, вызывало в памяти нечто  от тамплиеров, меченосцев и  волновало кровь. Соколан спешил разочаровать таких романтиков, убеждал, что ничего средневекового в их деятельности нет, что никаких посвящений и обрядов они не практикуют, что главное в их работе – работать честно, открыто, без ожидания поощрений и похвал.
Тем не менее  ряды Ордена пополнялись убежденными, идейными бойцами, а число его сторонников росло в геометрической прогрессии. Партия готовилась к выборам мэра  и  городского совета. Местная газета «Деньга» опубликовала результаты опроса общественного мнения и рейтинги партий накануне выборов. Партия «Орден служителей народу»  заняла скромное десятое место. Это было явное надувательство честного народа.
Прочитав эту так называемую статистику, которая, как известно, своим плутовством возвышается  над ложью, как Владимир Кличко над победителем районных соревнований, Соколан швырнул газету и бросил Роману:
– Ну и шельмовщики, ну как так можно?! Ты им плюй в глаза, а они– божья роса. Все же знают, что мы опережаем всех. И намного. Какая беспардонность!
– Ты еще скажи, чтоб они соблюдали правила «феер плей»,– с иронией ответил Истрин, похлопывая себя по руке.– Сейчас что-нибудь придумаем. Так оставлять это дело нельзя. Позвоним редактору.– Он набрал номер.
– Иван Моисеевич? Это звонят из Ордена. Ах,  Вы заняты? Какая досада. Ну что ж, мы подождем, пока вы договоритесь о встрече со Светой в 216-ом номере гостиницы «Алые паруса». Кто кому хамит?  Мы вежливо хотим  воспользоваться правом на добросовестную информацию. Нельзя? Тогда извините за беспокойство. В качестве вознаграждения скажу, что  вы разговариваете с опытным парапсихологом и народным целителем. Если вы не хотите нам помочь, то мы, наоборот,  готовы придти на помощь любому страждущему. Когда у вас  не будет что-то получаться, позвоните мне, доложите обстоятельно, почему вы врете в газете, не мигнув глазом, и тогда я, быть может, вам помогу. Не буду вам отвечать на оскорбления. До свидания.
– Что у него не будет получаться?– заинтересованно спросил Юра.
– Да я так, для форсу,  сказанул, чтоб только сбить с него спесь, – ответил Итрин.–  Что можно сделать преуспевающему главному редактору и хозяину популярной в городе газеты? Да ничего. Правда, есть у меня одна заморочка, – Роман поднял палец  вверх с выражением человека, которому пришла в голову гениальная идея.– Не мешай мне, дай сосредоточиться.  Я сейчас направлю мысленный приказ, как меня учили – может, что и получится.– Действительно, Истрин принял позу йога или Будды и вперил взгляд в бесконечность. Так прошло две-три минуты.– Ну все,– сказал Роман, превращаясь в обыкновенного человека,– теперь будем ждать.
А в это время владельцу «Деньги» срочно захотелось в туалет. Иван Моисеевич Пильняк важно и величественно отправился исполнять свой мочевой долг. Когда редактор самым аккуратным образом, как и все, что он делал,  все это исполнил, Иван Моисеевич  нагнулся, чтобы посмотреть, почему не застегивается молния на брюках  да так и застыл в этом положении. Ни тпру ни ну. И руки, застигнутые на ширинке, и взгляд, любопытствующе устремленный туда же, и согнутая дикой кошкой спина – все застыло, как в бронзе. Все попытки хоть как-то изменить положение тела ни к чему не привели. Ивану Моисеевичу не было и пятидесяти, ни о каком радикулите он и представления не имел, а тут такое. Хорошо, что хоть отросток успел спрятать в трусы, а то бы совсем курам на смех .
Редактор кое-как  дождался следующего посетителя, не прекращая попыток опростаться от столь неудобного и смешного положения. Он с завистью смотрел, как парень запросто, можно сказать грациозно, исполнил привычную операцию, теперь недоступную главному редактору, несмотря на двухэтажный особняк и солидный счет в банке, а также еще две банки, спрятанные на дачном участке. Посетитель туалета, один из сотрудников газеты, едва сдерживая хохот, проводил Ивана Моисеевича, пребывающего в позе Скупого рыцаря, чахнувшего над сундуком с золотыми империалами,  в его кабинет, вызвал карету «Скорой помощи», а потом, получив разрешение уйти, бросился к приятелям рассказывать главную информационную новость этого дня.
Редактора поместили на носилки, прикрыли белой простыней и препроводили в санитарную машину. На всем протяжении пути этот кортеж сопровождали тесные толпы сотрудников, случайных прохожих и профессиональных зевак. Для полноты картины не хватало только транспарантов, флагов, флажков  и приветственных лозунгов. Столько искренних улыбок, смеха, шуток, смеющихся лиц не бывало даже при организации радостной встречи президента страны, у которого  опубликованный рейтинг превышал 80 %. 
Пильняка осмотрели полным составом консилиума врачей, собранных со всего города, так как настоящих врачей в Днепровске хватало только на консилиум. Вердикт был один и единогласный по доктору Айболиту: «давать для порядку ему шоколадку и ставить, и ставить ему градусник». Все другие паллеативные и хирургические средства были признаны недейственными, так как никаких отклонений в организме не нашли, кроме скрученного в три погибели позвоночника, разогнуть который не было никакой возможности. Спецы развели, как водится, руками и  положились на главного лекаря в таких случаях – время: или стерпится- слюбится, или пройдет само собой.
Пильняка такой оптимистический диагноз  никак не устраивал: даже нормально лежать в больнице, как всем, было нельзя; приходилось лишь укладываться набок в позе, внимательно изучающей собственную ширинку.
– Как будто кто-то заколдовал,– глубокомысленно изрек один из врачей, приведший группу студентов- практикантов  и не знающий что сказать в отношении этого сложного диагностического случая.
И тут Ивана Моисеевича словно  бабахнуло по голове ньютоновским яблоком или как будто он выскочил ошпаренным из архимедовой ванны с криком: «Эврика!». Правда, ничего нового в мировой физике он не открыл, зато вспомнил оброненную на ходу фразу о народном целителе. «Чертовщина какая-то, полная булгаковщина»,–  подумал Иван Моисеевич и тут же отогнал  вздорную мысль.
 Но ввиду того, что скрыться в кабинете  отсутствовала всякая возможность,  и времени было вдоволь даже для аудиенции со вздорными мыслями, то главред в конце концов нашел в своем мобильнике номер телефона и позвонил. Начал он очень осторожно, как и положено поступать опытному журналисту и бизнесмену с репутацией:
–Алло! – раздался его елейный голосок в трубке Истрина,– это Орден ?
– Да, Иван Моисеевич,– ответил Роман,– это Орден служителей народу.
– Вы меня узнали?– удивился обладатель сладчайшего сахара.
– Мне по должности положено узнавать,– отвечал Истрин,– я как-никак занимаюсь профессионально парапсихологией и телепатией.
«Значит, пройдоха и прохиндей», – мысленно отметил Пильняк, который собаку съел на всяких экстрасенсах, телепатах и прочих проходимцах, впрочем, платящих хорошие бабки за рекламу в газете. А вслух он продолжал тонкую дипломатическую игру:
– Кажется, вы позавчера мне звонили? Я был так занят, что, быть может, был невежлив, что редко со мной случается, но и на старуху бывает проруха. Позвольте спросить, с каким вопросом вы звонили? Я готов отвечать, у меня есть некоторое окно.
– Я бесконечно рад, что в вашем напряженном графике работы открылось, наконец, окно для беседы с представителями партии, занимающей десятое место в рейтинге,– прокомментировал Истрин.– А мы хотели вам задать простенький вопросец: кто вам предоставил сведения об этих самых  рейтингах?
– Вы ставите меня  в весьма затруднительное положение,– медоточивым голосом пропел Иван Моисеевич.– Мы не обязаны  отчитываться об источниках информации. Это наше законное право.
– Позвольте напомнить вам, уважаемый главный-преглавный редактор, что в стране действует закон, согласно которому вся публичная информация должна быть в свободном доступе. А тем более, когда речь идет о предвыборной борьбе за избирателя. Чувствую, что у вас будет еще очень много  времени  для усвоения этой истины.
Пильняк намек понял. Трубка некоторое время молчала, потом стала
изъясняться несколько сбивчиво и непоследовательно. Не будем повторять ошибки Ивана Моисеевича чисто синтаксического свойства и скажем, что его невнятная речь сводилась к тому, что ему под страхом политических санкций запрещено говорить на эту тему.
– Не будем вас насиловать,–миролюбиво сказал Истрин,– сеятель вы наш и радетель, этакий Микула Селянинович  былинный на почве информирования народа. Можно сказать, Герценовский  колокол на башне вечевой во дни торжеств и бед народных. Раз нельзя – значит, нельзя, тут уж ничего не поделаешь. Желаем вам быстрейшего выздоровления, хотя порча плохо поддается лечению традиционными методами. Я слышал, что здесь нужна  правда и полная откровенность и покаяние в содеянном. Будьте здоровы.
– Подождите-подождите,– заспешил умоляющий голос. Иван Моисеевич понял, что он на верном пути и что его избавление зависит от этого человека.–Так уж и быть, я вам скажу сугубо конфеденциально,– трубка умолкла, давая время понять, на какую жертву идет редактор,– только вы меня, пожалуйста, не выдавайте. Эти рейтинги мне принесли из офиса правящей партии и приказали не задавать лишних вопросов.
– И все?
– Будь я православным, я бы перекрестился.
– А то, что вам вручили конверт бело-голубого цвета с тремя тысячами долларов, вы запамятовали?
– Ах, да, совершенно верно, запамятовал. Но это плата за публикацию частной информации.
– Вы считаете это частной информацией? Иван Моисеевич, вам никогда не вылечиться.
– Об этом нельзя говорить по телефону,– с интонацией мучительного сожаления сознался Пильняк,– но я скажу: элементарно черт попутал. Никогда такого в жизни не было, а тут вдруг взял и попутал. Святому Антонию  было хорошо: он– столпник, у него вера, потому и превозмог бесовские искушения, а у меня молодая жена, двое деток– вот и оказался слаб, поддался. А до этого – никогда в жизни.
– Так уж никогда?
– Ну… мелочь я не считаю.
– А пять тысяч евро за оду Сукотину?
– Так это когда еще было.
– Иван Моисеевич, болезнь у вас основательно запущенная и вряд ли поддается излечению. Есть у меня рецепт, который помогает пятьдесят на пятьдесят: вы даете команду напечатать опровержение результатов опроса общественного мнения, сошлетесь на недобросовестность журналиста или еще на что-нибудь – вы в этом деле дока. И напечатаете результаты серьезного социологического исследования на эту же тему. Закажите статью хотя бы кафедре социологии нашего университета, одновременно и поможете молодым ученым материально за счет тех трех тысяч, что вы получили. И быть может, вас немного отпустит.
– Позвольте, как вас…
– Роман Григорьевич.
– Позвольте, Роман Григорьевич,  да они же меня изведут за эти три тысячи. Их же салом да по их губам…И вообще…
– Ничем не могу помочь, Иван Моисеевич. Таков рецепт, не я его выдумал. До свидания.
Через несколько  дней в газете «Деньга» появилось сообщение следующего содержания: « Редакция приносит извинения читателям за то, что в  номере газеты от 16 сентября были напечатаны ошибочные сведения о рейтингах политических партий накануне выборов в местные органы самоуправления. Журналист К, допустивший небрежность и недобросовестность при подготовке данного материала, уволен. В следующем номере редакция планирует напечатать аналитическую статью на эту же тему».
Говорят, на следующий день после публикации Пильняк был выписан из больницы с явными признаками улучшения здоровья и самочувствия, хотя до полного выздоровления еще далеко. Специалисты были в полном недоумении относительно причин такого положения: время еще не успело подействовать так радикально, а градусники Пильняку ставили всего два раза.
По городу в профессиональной журналистской среде пошли слухи, что Иван Моисеевич полностью сменил моральные ориентиры. Он теперь дипломатично разговаривает не только с рекламодателями и плательщиками заказных статей, но и с последним посетителем, предлагающим начать борьбу за организацию общественной городской бани, где бы шайки давали по приемлемым ценам. Он принял на должность корректора человека в шестьдесят девять лет, основываясь исключительно на его профессиональных качествах. Вот до какой степени благотворно повлияло на главреда пребывание в муниципальной больнице.

Глава двенадцатая

Предвыборная страда между тем шла своим ходом. То покажут роскошный особняк, где живет очередной слуга народа, ратующий за борьбу с коррупцией и получающий на своей должности скромную зарплату чиновника, то в бане, в окружении голых одалисок, берущих по сто долларов в час каждая за свои пикантные услуги,  окажется другой претендент служить верой и правдой нищему люду; то вдруг выясняется, что у третьего кандидата чуть ли ни гектар земли в черте города, незаконно приобретенной по баснословно низкой цене, четвертый точь- в- точь повторяет свою предыдущую программу, из которой не выполнен ни один пункт; пятый с пеной у рта доказывает, что взятка в сто тысяч баксов, на которой его поймали с поличным– это сумма, что он наколядовал на прошедших святках, и он взял ее, чтобы только пересчитать. Шестой обещает тысячу долларов пенсии, и всем было ясно, что он играет краплёнными картами.
Только в отношении  Ордена не смогли выискать никаких жареных фактов, как ни старались. Соколан замечал за собой иногда пристальные взгляды субчиков, чья профессия не вызывала никаких сомнений; на них спокойно можно было ставить тавро: « филер старой советской чеканки». И где только полиция берет таких абсолютно профессионально  непригодных работников– непонятно. Возможно, специально для запугивания слабонервных клиентов.
Но таких в политике  очень мало, здесь все зубры, способные жить в марсианских условиях. Здесь каждый глазом не моргнет, заявляя, что готов пойти на Голгофу ради свободы и счастья своего электората. Может, это так и есть в предвыборной экзальтации, но после выборов кандидаты вдруг пропадают, как аварийные самолеты с экрана локаторов, как в советское время ливерная колбаса перед праздником, как опытный агент, увидевший  сигнальный вазон с цветами в окне явочной квартиры.
Однажды, под конец работы,  в офис фирмы заявилась колоритная делегация из трех человек. Воглавлял ее человек неопределенного возраста с манерами Чичикова, глянцевый и скользкий, как финская гербовая бумага верже; видимо, из адвокатов, что работают по делам, связанным с финансовыми аферами на сотни миллионов.
 Второй участник делегации представлял собой начинающего политика, выходца из местной элиты – некий коктейль из усвоенного с молоком матери чванства, высокомерия с одной стороны и отсутствия практических навыков, но желания их усвоить без приложения особых усилий с другой.
Третий экземпляр являл собой одушевленный дубовый чеховский шкап с ампирными толстыми ногами-тумбами. Затылок его был такой просторный и откормленный, что, казалось, при желании на нем можно накрыть поляну на шесть персон с приглашением цыганского хора с песнями, круговертью цветных подолов и криками: « Эй нанэ, нанэ, лавэ и любэ». Тип этот был односложен и угрюм, как норвежский утес в осеннюю пору,  роль его в этой делегации не вызывала никаких сомнений.
Вся эта братия вторглась в комнату без спроса и извинений, как будто ее с нетерпением ждали здесь уже несколько часов и лица  присутствующих тут же озарятся радостными, признательными улыбками. Однако, ничего такого не случилось. И Соколан, и Истрин продолжали работать в обычном ритме и не отвлекались. Делегация самочинно уселась за столом и ждала восторженных восклицаний и приветствий. Ни того  ни другого не последовало.
– Вас разве не предупредили? – удивленно спросил Чичиков - адвокат.
–  О чем нас должны предупредить?– бесцветно спросил Соколан.
– Ну как же?– опять удивился адвокат,– мы предупредили кого-то, что ровно в 17.00 делегация партии «Социальный прогресс и партнерство» посетит вашу штаб-квартиру. Мы, конечно, немного опоздали, но я думаю, вы не так уж часто принимаете делегации такого уровня.
– Какого такого уровня?– снова апатично спросил Юра, не отрываясь от каких-то бумаг. Истрин в это время иронично хмыкнул.
– Начальник юридической службы областного отделения партии Лев Федорович Прибыльский– с подчеркнутой скромностью, но и с достоинстом представился  человек, смахивающий манерами на героя «Мертвых душ»,– а это,– Чичиков широко отмахнулся на важного соседа,– заместитель председателя по оргвопросам Павел Антонович Бовкун, прошу любить и жаловать. А это,– опять по-кольцовски размашистое движение плеча в сторону дубового шкапа, – Семен Иванович Загорулько, ответработник аппарата областного отделения.
– Мы вас слушаем,– сказал Соколан, отодвинул бумаги, свел по- ученически руки и приготовился к разговору.– мы оба– сопредседатели партии. Так что не стесняйтесь.
– Я к тому же доктор окультных наук и парапсихологии,– добавил Роман, улыбаясь.– Так что если будут какие-нибудь чудачества с моей стороны – вы не удивляйтесь: это всего лишь тренировка и некоторые издержки моей профессии.
Ловкач вопросительно посмотрел на зама председателя, который был, очевидно, выше по статусу. Тот благосклонно кивнул головой: мол, валяй ты.– И тот запел:
– Я хочу начать с комплиментов в ваш адрес. Придумать такой пиар-ход с названием партии – это дорогого стоит. Ну и программу вы лихо заломили: сразу видно, что дилетанты, но дилетанты талантливые, напористые. Потому и рейтинг у вас гарцует, как лошадь на параде Победы.  Молодцы, капитализацию партии подняли выше крыши.
Но не обольщайтесь. Это лишь четверть дела, если не меньше. Политическая борьба – штука сложная, здесь одним  пиаром не обойдешься, здесь еще многое другое нужно. Поэтому мы предлагаем вам сотрудничество.
– В чем вы видите это сотрудничество?– спросил Соколан.
– Сами вы не проживите больше одной избарательной кампании,– убаюкивающе продолжал Прибыльский.–  Мы предлагаем вам слияние. Одному из вас будет обеспечено место в политсовете областного отделения, другой будет кандидатом годик-другой.
– А как быть с рядовыми членами Ордена?– подняв вопросительно очи горе, озадаченно спросил Соколан сам себя, словно считая дело решенным.
– Мы их всех принимаем в нашу партию,– помогая Соколану, ласково подсказал Прибыльский.– Быть членом партии, входящей в парламент, очень почетно.
– Прекрасно! Ошеломляющие перспективы!  Быть членом политсовета в области – что может быть чудеснее?! – шутовски  воскликнул Соколан и обратился к Роману: – а как быть с рейтингом? Он у нас в два раза выше.
– Да черт с ним, с этим рейтингом,– в том же духе ответил Истрин. –Нам бы наш политсовет уговорить. Думаю, не поймут ребята, могут и убить, это люди все идейные. Мы-то двумя руками «за».
Переговорщики многозначительно переглянулись, потом перешепнулись, молодой согласно закивал головой.  По-видимому, такого соглашательства и ренегатства даже они не ожидали и посчитали свои условия слишком льготными для будущих партнеров.
– Я прошу извинения,– еще слаще заговорил Прибыльский,– здесь мне подсказали, что я несколько превысил свои полномочия. Речь о членстве в политсовете шла , так сказать, в порядке обсуждения и не получила пока окончательного оформления. Так что с этим придется подождать.
–  Вот теперь началось,– неодобрительно сказал Соколан,– теперь раки назад. Что же остается в итоге?
– Очень многое остается,– ласково произнес Лев Федорович,– членство в партии и карьерный рост. Парни вы перспективные, глядишь, через пяток лет станете звездами областного масштаба.
– А мы надеялись получить большинство в городском совете и место мэра,– разочарованно протянул Соколан,– теперь понимаем, что ничего не получится.
– А может, и нам выставить свои условия?– как-то нерешительно предложил Истрин,– чтож это все они да они?
– Мы еще на политсовете не обсуждали, Роман Григорьевич,– сурово осадил его Соколан,– разве что в предварительном плане.
– А я и говорю, что в предварительном,– согласился Истрин.
– На областном уровне нам  может ставить условия  лишь одна партия– «Соборная Украина»,– торжественно и весомо ответствовал Прибыльский,– да и то очень осторожно.
– В таком случае мы занимаем у вас драгоценное время,– сокрушенно сказал Юра,– просим нас извинить.
– Почему же,– поспешно возразил Прибыльский,– мы можем выслушать и ваши условия. Спрос, как говорится, не бьет в нос,– Лев Федорович даже осторожно хихикнул.
– Говори,– Соколан широко повернулся к Роману.
– Наши условия проще пареной репы,– тот не медлил,– миллиард долларов на счет в швейцарском банке – и забирайте к черту наш Орден со всеми его рейтингами и потрохами.
Воцарилась тишина, в которой можно было услышать, как разговаривают между собой вещи.
– Мне кажется, что начались чудачества, о которых вы намекнули в начале нашей беседы,– наконец выдавил из себя Лев Федорович,– речь идет о миллионе долларов, если я правильно вас понял?
– Вы неправильно нас поняли, уважаемый,–  с удовольствием поправил Истрин,– речь идет именно о миллиарде  долларов и никак не меньше, цифре с девятью ноликами, чтобы быть точнее.
– Я тогда вас не понимаю,– снова после некоторого нокдауна проговорил Прибыльский.– Мы серьезные люди. Что за шутки? Откуда эти фантастические цифры?
– От верблюда, Лев Федорович, все от него – откуда же еще?
–Вы над нами смеетесь. Мы сейчас поднимемся и уйдем со всеми вытекающими отсюда последствиями,– слегка задыхаясь от праведного гнева, произнес Лев Федорович.
– Милости просим,– сказал Истрин,– только я абсолютно не вижу никаких вытекающих отсюда последствий. Все сухо, как в саванне при отсутствии мусонных дождей. Можете, конечно, уйти со всеми вытекающими отсюда последствиями, если вы их видите. Лично я их не вижу. Юрий Сергеевич, вы видите где-нибудь вытекающие последствия?
Соколан заглянул под стол и  отрицательно мотнул головой.
– Вот видите, сопредседатель партии тоже  не замечает.
– Прекратите это безобразие, это черт знает что. Что за идиотские  шуточки?– голос Льва Федоровича сорвался в патетический фальцет.– Объясните, что происходит?
– Происходит то, что происходит,–суровея лицом, сказал Истрин.– Это вы изволили над нами шутить. Пришли в офис партии, которая занимает первое место в  рейтинге и разговариваете с руководителями, как с мальчишками. Кто вы такие, чтобы вести переговоры? Партийные шестерки партии, которая рухнет, как нью-йоркский небоскреб на следующих парламентских выборах. Говорите спасибо, что с вами культурно разговаривают вместо того, чтобы вытолкать в шею.
– Вы еще не представляете, с кем имеете дело,– раздраженно продолжал кричать Прибыльский,– нас не так-то легко вытолкать в шею. Мы тяжеловесы в политике. Мы еще посмотрим, кто тут кого первым вытолкает.
– Это как же мы посмотрим…– начал, было, Соколан, но осекся.
– Молчать!– вдруг рявкнул  громоздкий механизм, до этого молча сидевший без движения,  и стукнул кувалдой по столу.– Я из вас обоих сейчас выжму воду. засранцы.
–Интересно посмотреть на этот трюк, как это у тебя получится, если у тебя постоянно что-то заедает,– ерничая, подзадорил Истрин.
Циклоп встал во весь свой гиганский рост и тяжело двинулся на Истрина.
– Ребята, не шутите,– строго предупредил Прибыльский,– Семен Иванович шуток не любит.
– Нет, почему же, после серьезных разговоров можно и пошутить,– возразил Истрин. Я тоже пошучу. Вы, наверно, забыли, что я доктор окультных наук и парапсихологии?  Вашему  ответработнику придется отвечать согласно штатных обязанностей.
Семен Иванович уже протянул руку, чтобы схватить Романа за ухо, но вдруг повернулся, сделал два шага назад и стал неистово боксировать, нанося удары неимоверной силы…по воздуху. Лицо его исказилось маской злобной сосредоточенности и азарта борьбы. Двое его коллег с изумлением наблюдали за этой сценой.
Боксер продолжал методично дубасить воображаемого противника. Вскоре по его лицу побежали струйки пота, комната наполнилась запахами тренировочного боксерского зала. Через некоторое время Семен Иванович стал тяжело дышать, его удары явно замедлились, он уже едва поднимал руки, а они продолжали молотить воздух, не встречая сопротивления и от этого еще больше уставая.
– Вы его загоняете. Немедленно прекратите! – заверещал наконец Прибыльский.
– Ладно– согласился Истрин,– делу время– потехе час.
Семен Иванович перестал боксировать, шатаясь, пошел к столу и упал на свой стул.
– И еще немного пошутим – и баста,– сказал Истрин.– Здесь некоторые утверждали, что они тяжеловесы. Посмотрим, так ли это.– Роман сделал загадочное лицо, произвел несколько пассов факира, что-то промормотал невнятное,  и…тела двух участников делегации, как воздушные шарики, неожиданно всплыли над своими стульями. Лев Федорович беспомощно барахкался в воздухе, как утопающий на воде; бил холеными ручками, как старинный пароход плицами, и на некоторое время потерял дар речи.  Его тайный начальник, выпучив глаза, удивленно посматривал вниз, прикидывая, насколько это опасно.
Тайный клапан, заклинивший внутри Льва Федоровича, наконец сработал, и адвокат выдал порцию визга:
– Вы что себе позволяете?! Я буду жаловаться!
– Это же шутки, Лев Фдорович. Сейчас я вас аккуратно опущу, и вы снова станете политическим тяжеловесом, – подавляя смех, сказал Роман.
Действительно, два неуклюжих ангела благополучно приземлились точно на свои места и стали отдуваться и отходить от испуга.
– Итак, продолжим наши консультации относительно заключения пакта типа Риббентропа – Молотова. Какие будут все-таки настоящие предложения?– спросил Соколан, видя, что участники переговоров постепенно приходят в себя.
– Я должен проконсультироваться,– хрипло сказал Прибыльский.– Нам надо выйти на несколько минут.
Двое нетвердой походкой вышли, а боксер все еще сидел в синем углу ринга, отдуваясь и осоловело  поводя глазами от усталости.
Коридорное селекторное совещание длилось довольно долго. Наконец Лев Федорович с коллегой,  чертыхаясь и продолжая  спорить друг с другом,  опять вошли в комнату и расселись.
– Ну, каковы инструкции?– спросил Соколан.
– Они в самом деле думают, что послали нас к пацанам,– то ли в самом деле, то ли наигранно продолжал негодовать Прибыльский.– Пусть бы сами ехали и договаривались. Я всего лишь начальник юрслужбы. А то умники нашлись. – Чичиков сделал паузу, вытер шелковым платочком мокрую шею и продолжил:– В  общем так: при слиянии вам дается одно место в  общепартийном списке на выборах в парламент в районе 150-160-того номера и место в политсовете нашего отделения. Это все, что я смог выбить для компромисса.
– Негусто - негусто,– прокомментировал Истрин.– Что-то вас, Лев Федорович, не очень уважают в партии. Вы явно не Борман.
– Есть еще один вариант,– после некоторого молчания предложил Прибыльский, наблюдая за реакцией противной стороны и видя, что реакция эта негативная.  Очевидно, это был его джокер.– Павел Антонович,– Чичиков любезно указал на соратника, переходит в вашу партию и становится ее лидером. Естественно, он формирует политсовет, списки кандидатов на должности и так далее.
– Короче, мавр сделал свое дело – мавр может уйти,– подсказал Соколан.
– Да, совершенно верно,– подтвердил Прибыльский, который  снова почистил перышки.– Практически, вы передаете партию. За это вы получаете  миллион долларов. Миллион! Долларов! По-моему, ваши амбиции будут полностью удовлетворены. Вы добились того, чего хотели. Теперь у вас будут деньги и все основания пробиваться дальше уже в составе нашей партии. Кажется, лучше варианта и придумать трудно,– победно закончил Прибыльский-Чичиков.
– Условия лучше, но мы все-таки настаиваем на миллиарде,– не согласился Истрин.– Подумайте сами: вы захватываете горсовет, назначаете мэра. Какие открываются перспективы?! Мэр собирает дань от председателей райисполкомов, от крупных бизнесменов, руководителей городских государственных организаций, предприятий, манипулирует городской землей, арендой жилых и нежилых помещений, может разорять или, наоборот, присваивать себе и родственникам успешный бизнес. Да мало ли еще чего может подконтрольный горсовет, горисполком. А там доберетесь и до госадминистрации. Пред Вами Суд и Правда – все молчи. Да вы за один сезон отобьете свои бабки. А еще будете контролировать выборы в Верховную Раду, где за каждое место получите столько, сколько захотите. И вы еще торгуетесь? Постыдились бы.
– Я не торгуюсь,– обиженно сказал Лев Федорович,– я только представляю интересы.
– Ну и чьи интересы вы представляете?– жестко спросил Соколан.–Должны же мы знать, кому сдаем партию, которую мы с таким трудом и любовью создавали.
– Зачем вам это знать?– вдруг вступил в разговор Павел Антонович.– Получили бабки – и гуляй, Вася. Там уже наши заботы, что и как, и куда.
– Видишь, как разговаривает?– риторически спросил Соколана Роман,– Существует ли у них вообще кадровая политика? Кому мы сдадим партию? Этому золотому парнишечке, который в школе даже по географии выше трояка никогда не поднимался, который в десятом классе изнасиловал одноклассницу и с помощью папаши замял это дело? Который три слова не может связать перед аудиторией – это ему надо передать наше детище за какой-то миллион? Нет уж, братцы, извините.
– Какое ваше собачье дело, кто и как будет управлять?– вспылил Павел Антонович, снимая маску равнодушного наблюдателя. – Вам дают бабки – вот и берите и катитесь куда хотите. Распатякались тут. Попробуй в другом месте заработать такое лавэ – хрен с маком.
– Мы зарабатываем, сколько считаем нужным и притом без папаш и без мамаш,– сурово произнес Соколан.– Вот и партию успели создать, которую вы собираетесь купить за бесценок. Пойди и создай, чтоб она победила на выборах, получила доверие у народа. Ты хочешь руководить, а сам,  небось, и программы партии не читал. Потому что, если бы читал, то понял бы, что тебя и близко нельзя подпускать к такой партии, да ты и сам не захочешь следовать ее принципам.
– Нам еще раз надо посоветоваться,– попросил жалобно Прибыльский, с которого окончательно сошел внешний лоск и уверенность.
Они опять выскочили в коридор, оттуда изредка доносились отголоски жаркого спора. Потом партийцы с кем-то подобострастно говорили несколько минут. Наконец вступили в зал  ялтинских переговоров.
–Наши начальники связались с Киевом,– небрежно бросая последнего козырного туза, сказал Прибыльский.– Десять милионов долларов – ваши. И два места в проходном списке в парламент. И больше никаких уступок.– Кажется, мы с Павлом Антоновичем,– он кивнул на соратника, не забывая и тут о субординации,– прыгнули выше головы. Вы должны быть довольны. – Лев Федорович потер пухлые руки, наклонил голову, повертел ею в немом удивлении.– Ай да молодцы! За один час стали миллионерами. Будущие сенаторы – кто бы мог подумать?!– Он громко хлопнул ладонями по коленям, как делают в конце хорошо сработанного дела.– Ну нам пора. Задержались мы намного дольше, чем планировали. Теперь вам предстоит встреча с нашим начальством и оформление договоренностей.
– Ох, торопитесь, Лев Федорович, ох, торопитесь оформлять на склад шкуру неубитого медведя,– сказал Соколан, скептически поглядывая на обоих.– Вы, я предполагаю, даже не потрудились почитать программу нашей партии. Не нужны нам никакие миллионы, нажитые нечестным путем. Даже миллиард, если бы вы были в состоянии его заплатить.
– Хватит кипятком писать и дурку гнать,– зло ответил Павел Антонович.– Мы-то знаем, для чего создаются партии. И не надо нам  лапшу на уши вешать – вы не на митинге. Мы думали, что вы деловые люди и знаете что по чем. Не хотите – будем разговарить по-другому. Идем, Лев Федорович.
Прибыльский с готовностью поднялся, но Соколан повелительным жестом его остановил.
– Присядьте еще на несколько минут, – сказал он твердо.– Если вы не в курсе нашей программы, то мы вас просветим.
– Не надо нас просвещать,– огрызнулся Павел Антонович,– у нас еще своих дел по горло.
– Ну тогда скатертью дорога,– вмешался Истрин, сводя пальцы в замок.
Бовкун хотел подняться, дернулся раз- другой, но задница  его прочно прилипла к стулу. То же самое случилось и с Прибыльским.
– Оставьте Ваши психологические эксперименты и издевательства,– снова заверещал последний.– Мы не давали никаких разрешений на ваши парапсихологические штучки. Это надругательство над личностью.
– А придти в офис партии и предлагать баснословные взятки – это не надругательство? Это больше – уголовное преступление. Ваши все действия зафиксированы и запечатлены – придется отвечать перед судом,– спокойно заявил Соколан.– Не мы были инициаторами антиобщественных акций.
– Хорошо,– согласился Бовкун,– мы послушаем. Что вы хотели нам сказать?
– Вот это по-честному и по-деловому,– удовлетворенно заключил Юра.– А то пришли, оторвали нас от дела, нагло предложили взятку и не хотят даже послушать. 
 Наш Орден – это организация, объединяющая и  призывающая  людей, готовых жить в условиях светского аскетизма  и служить народу, обществу, довольствоваться  самым  необходимым. К  нашему удивлению таких людей нашлось довольно много, а уж тем более граждан, которые поддерживают такое стремление и служение.– Соколан замолчал, посмотрел мудрыми, светлыми глазами на гостей, скептически слушающих его:
– Теперь вам понятен весь абсурд ваших предложений?  Какой из Павла Антоновича лидер такого движения? О какой торговле, о каком слиянии может идти речь в этом случае, господа?
– Все это  лажа, – сказал Бовкун, брезгливо морща губы,– мы знаем, для чего создаются партии.
– Да, это не больше, чем ловкий ход,– тут же поддакнул Прибыльский. – И ваш Саванарола, как и наши русские мечтатели, скорее  всего закончили на плахе.
– Да,–  со  вздохом сказал Соколан, – но и Иван Грозный, и последующие цари и патриархи  не решались при народе демонстрировать откровенную роскошь. А уж тем более этого не делали в Европе. А сегодня наши власть имущие это себе позволяют без стыда и зазрения совести. Вот против этого мы и боремся  и будем бороться.
– Природу человеческую не переделаешь,– глубокомысленно заключил Прибыльский.– Может, один-два раза вам и удастся заморочить голову народу, а потом он поведет вас на заклание.
– Нас не за что казнить,– уверенно возразил Соколан.
– Ну как же,– хмыкнул проснувшийся в Прибыльском Чичиков.– Вы, допустим, наобещаете с три короба, придете к власти, побудете там некоторое время – и все, пшик. Никаких молочных рек с кисельным берегами не обнаружится, а народ не любит, когда его надувают столь наглядным образом.
Конечно, у вас не будет армии, полиции, которая смогла бы вас защитить от наиболее радикальных санкюлотов;  вы будете играть в демократию, никуда не скроетесь по причине отсутствия средств. Поэтому вас возьмут голыми руками и поведут на самосуд. И вы убедитесь, что у меня тоже есть парапсихологические способности пророчества и предсказания,– с видимым удовольствием  от своего спича и шутки закончил Прибыльский.
– Во-первых, хуже, чем сейчас, трудно придумать ситуацию для общества,– парировал Соколан.–  Она может быть еще печальней лишь в одном случае: когда все останется, как есть. Так что если мы придем, то придем на пепелище, где будут торчать одни трубы, и обвинить нас в разрушении никому не придет в голову.
Мы будем жить в скромных квартирах или домиках и не оскорблять народ  дворцами и виллами, роскошными лимузинами, схожими на походные палаты, не посылать своих детей учиться и жить в Лондонах и Парижах, а потом руководить отцовскими фирмами, не имея ни талантов, ни способностей, ни опыта, ни особого желания, а только обладая привычками тратить без счета и надобности деньги и глядеть сверху вниз на  простой люд.
У нас не будет необходимости брать взятки и обкрадывать, таким образом, ближних и государство, потому что каждый из нас будет под контролем общества и собственной партии. При таких условиях держава просто обречена на прогресс во всех областях деятельности.
– Только вот жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе, – насмешливо процитировал классика Прибыльский.– Кто только не обещал золотые горы: и ваши нестяжатели, и Петр Первый, и Александр Второй, и Некрасов, и большевики: Ленин, Сталин, Хрущев, Горбачев – потом Ельцин на танке расписывал под хохлому, как мы заживем. И сошел в могилу, попросив прощения за свои сказки. Теперь вы обещаете. Наша партия меньше обещает, но кое-что делает в рамках возможного. И это залог продвижения вперед. Небольшого, крохотного, но продвижения.
– Черепаха тоже перемещается, двигаясь от Калининграда к Владивостоку,– вмешался в разговор Истрин,– но коли-то будет?
– У истории свой отсчет времени,– не унимался Прибыльский,– тише едешь– дальше будешь. Не мы это придумали.
– Вам, Лев Федорович, легче ждать и ехать: вы передали судье взятку, взяли свои двадцать процентов и пьете чай с сахаром вприкуску.
– Ничего я не беру,– уже другим тоном бросил Прибыльский.– Все строго по договору.
– Ну что ж, отныне, действительно, вы будете работать строго в согласии с договором о юридическом обслуживании,– заключил Истрин.
– Когда закончится эта политинформация?– раздраженно спросил Бовкун.
– Все, все, заканчиваем. Надеюсь, к нам санкций никаких не последует?– подытожил Соколан.
Посетители осторожно встали, оглянулись на  стулья и пошли уже уверенней к двери. Тяжелее всех шел Семен Иванович, замыкая эту живописную группу. Он все еще находился в состоянии грогги, как говорят боксеры. Выйдя в коридор, Прибыльский остановился,  в задумчивости потоптался на месте и вдруг возвратился в комнату, подзывая к себе Романа. Тот подошел.
– Скажите по дружбе,– проникновенно, по - чичиковски любезно, проговорил Лев Федорович,– насчет Семена Ивановича мне все ясно – гипноз, а вот этот трюк с полетами  был в самом деле или это галлюцинация?
– Конечно, трюк, Лев Федорович,– ответил серьезно Истрин.– Никакого мошенничества. Система зеркал и немного внушения. Это я по системе египетских жрецов для усиления некоторого психологического воздействия. У нас нет таких денег, как у вас, поэтому приходится иногда прибегать к трюкам для убеждения отдельных упрямцев.
– А насчет юридических договоров, надеюсь, вы пошутили?
– Естественно, пошутил. Вы же никогда не прибегаете к посредничеству между подсудимым и судьей.
Прибыльский подвинулся еще ближе к собеседнику, доверительно повертел пуговицу на его рубашке:
–  Я вас убедительно прошу, Роман Григорьевич, не прибегайте к вашим штучкам в отношении моей работы. Вы меня можете разорить.
– Только по справедливости, Лев Федорович, только по справедливости.
Прибыльский благодарно, с заглядыванием в глаза,  пожал Роману руку и уже после окончательно ушел.
– Теперь ожидай стандартного набора санкций,– сказал Юра, когда они остались вдвоем,– налоговая, санстанция, пожарники, из отдела по безопасности труда.
– Особенно у нас плохо с безопасностью труда,– в тон ему продолжил Роман.– Несколько компьютеров, холодильник, туалет, кондиционер. Интересно, насколько далеко распространится у них фантазия, чтобы  состряпать акт.
Они катастрофически ошибались, потому что первыми явились пожарники в лице лейтенанта, одетого по всей пожаробезопасной форме, правда, без каски, и важного,  как сторожевой пост у Мавзолея.
– Чем  обязаны?– спросил Истрин лейтенанта, основательно засевшего с толстой канцелярской папкой за стол,– угрожаем пожаром пятой степени опасности?
– Может быть всякое,– с философской основательностью  ответил страж  пожарного порядка.
– Вы уже, кажется, нас проверяли.
– Проверяли и еще проверяем.
– А как же лесные массивы Голодыбинского района, там уже все отработано, пылать свечой не будут?
– Не умничайте,– суровым голосом защитника пепла и пожарищ ответил строгий лейтенант,–  подайте документы, когда относили огнетушители на поверку. Они, кстати, у вас устаревшей конструкции, как я успел заметить.
– Да, на последней международной выставке пожарной техники мы, к сожалению, не были, опоздали на рейсовый автобус, идущий в аэропорт. А документик насчет поверки имеется. Далее.
Добыть сведений, порочащих светлый лик пожарной безопасности фирмы,  лейтенанту не удалось. Но это был лейтенант, который скоро метил в старшие лейтенанты, поэтому он записал, что работники фирмы пользуются термосами с горячим кофе и чаем и что при попадании такой жидкости на сухой порошок тринитротолуола возможен взрыв и возгорание всего, что может гореть. С сим лейтенант и отбыл, предусмотрительно отведав этой самой жидкости с мягкой булочкой, любезно предложенной бухгалтершей.
Не велик был улов и прочих инспекций. Правда, две дамы в роговых очках и юбках макси, целомудренно закрывающих желтые, стареющие коленки , настырно вглядывались в ведомости выдачи заработной платы, но даже дополнительные приборы зрения в виде массивных очков с дорогой оправой не помогли обнаружить злокозненных намерений преступить закон и налоговые правила, такие хитромудрые, что не преступить их кажется задачей невозможной.
Само это непреступление показалось дамам подозрительным, потому они так долго и копались, но в конце концов вынуждены были признать свое поражение. Для них было сущим откровением, что оказывается, можно соблюдать  в непорочной чистоте даже такие налоговые правила.


Глава тринадцатая

А тем временем выборы приближались с неумолимостью и неотвратимостью рассвета долгой зимней ночью. Рейтинги Ордена росли со скоростью роста цен в нашем дорогом государстве, и наоборот, акции правящей коалиции падали, как падает истребитель, израсходовавший весь запас керосина.
И Соколан, и Истрин с головой ушли в работу, не хватало времени даже на свидания. Аня и Лиза тоже активно включились в партийную бучу, занимаясь делопроизводством, дежуря в офисе партии, объясняя ее программу и устав, отвечая устно и письменно на сотни вопросов, следующих из окружной избирательной комиссии, организовывая встречи с избирателями.  Собирались вместе только поздним вечером за столом у девчат, наскоро перехватив то, что они успевали приготовить.
– Рома, будь осторожен,– как-то сказал Соколан,– проверки прекратились. Теперь у противников остался единственный шанс победить: убрать нас.
– Ты сам поберегись,– ответил Истрин,– ездишь без охраны, выступаешь часто, возвращаешься домой один. Ты же знаешь: они ни перед чем не остановятся. А за меня не беспокойся. Даром что ли я тренировал гипнотический взгляд? Остановлю любого, я опасность чувствую за километр. А ты хотя бы пистолет носи, по закону кандидату положено– вот и пользуйся в порядке самообороны.
– Захотят– никакой пистолет не поможет,– отмахнулся Юра.
– Не скажи,– возразил Истрин, – на бога надейся, но и сам не плошай. Зачем упрощать задачу противнику. Я все же приставлю к тебе пару наших надежных бойцов– и не смей отказываться, это требование партии.
Соколан неопределенно сдвинул плечами: мол, делай, как хочешь.
Но никаких пока чп не происходило, зато случилось  нечто, совсем непредвиденное. Как-то перед обедом на фирму, вернее, в официальный офис партии, пришли двое пожилых людей: мужчина и женщина. Оба строгого вида, с благообразными, светлыми лицами,  аккуратно одетые,  по-стариковски сухонькие. Старушка спросила, есть ли Роман Истрин. Тому доложили, но он был занят разговором и вышел  через несколько минут. Взглянув на стариков, он сразу догадался, кто они такие. Роман Куцевол мгновенно проснулся в нем.
– Ромочка, это ты?– неуверенно спросила женщина.
– Конечно, я,– впервые растерялся Истрин, соображая на ходу, что же говорить и как вести себя дальше.
– А почему ты Истрин, а не Куцевол?– опять дрожащим голосом спросила женщина, пристально всматриваясь в него.
– Потому что я Истрин,– волнуясь, ответил Роман.
–Рома, а разве ты не узнаешь нас?– теперь уже задал вопрос мужчина.
– Что-то очень знакомое, но не могу вспомнить,– едва нашелся что сказать Роман.
– Ромочка, как же ты нас не помнишь?– вскричала женщина,– вот же твоя родинка на шее. Мы – твои родители,– она бросилась ему на грудь. Горячие слезы потекли по ее шершавому лицу.
–  Пройдемте в комнату,– сказал  взволнованный  Истрин,– там все и выясним, что к чему.
Женщина его не отпускала, и тогда они пошли вдвоем, а мужчина вытянул платок и на ходу позади них вытирал глаза.
– Рассказывайте, почему вы называете меня Куцеволом,– сказал Роман, когда они сели и немного успокоились.
– Наша фамилия Куцевол,– начала женщина.– Я Нина Петровна, а муж мой Григорий Степанович. 8 лет назад мы потеряли младшего сына, который якобы погиб  в автомобильной катастрофе. Его машина столкнулась на дороге с бензовозом. Бензовоз взорвался, пламя перекинулось на машину нашего Ромы, и все сгорело дотла: и машины, и водители, обоих тел не нашли. Но я не верила. Рома был у нас такой спортивный, такой жизнелюб,– женщина опять залилась слезами. Роман успокаивал ее, как мог.  Потом она продолжила:– Он мог выпрыгнуть, мог попасть в больницу, может,  его  кто  приютил у себя. Может, обожженный, он не хочет признаваться, а мы его приняли бы пусть даже самого последнего калеку.
А недавно мы приехали в город по надобности и видим плакат, где  человек на фотографии – точь-в-точь наш Ромчик. Вот мы и пришли. И все сходится: и родинка на шее, и рост, и плечи, и волосы.
– Рома, подними левую штанину до колена,– попросил старик.
Истрин покорно исполнил просьбу.
– Так и есть,– удовлетворенно сказал гость,– вот он– шрам. В детстве Рома споткнулся и упал на острую косу– там длинный шрам и остался.
– Ромчик, не говори, что ты не Куцевол,– заголосила женщина,– я этого уже не выдержу.
– Послушайте теперь меня,– сказал Истрин, уже  оправившийся от первого шока и понимающий, что старикам нужно утешение.– Я, действительно, попал в автомобильную аварию. Помню, что вокруг меня все горело. В горячке я отбежал в лесок и там упал: у меня было сильнейшее сотрясение мозга от удара. Больше я ничего не помнил: где я, кто я, где родился, кто мои родители. Говорят, в бессознательном положении я пробыл больше недели, когда все действия по оформлению аварии были проведены. Меня, как Маресьева, нашли ребятишки. Потом я лежал долгое время в больнице, никаких документов при мне не было, никто меня не мог опознать из тех, кого приводили для опознания. Многое у меня восстановилось, но многое я  и не помню. Так значит, вы мои родители?
– Ромчик, сыночек мой!– захлебнулась криком женщина, бросаясь снова к сыну. Они обнялись. Мать долго не отпускала  своего Ромчика, словно боясь, что он опять исчезнет надолго.
– Нина, дай и мне почоломкаться с сыном,– растроганно попросил отец.
Так Истрин приобрел родителей.
– Так вот откуда у тебя такие способности,– сказал Юра после этого происшествия,– в журналах пишут, что иногда такое случается. А ты мне никогда об этом не рассказывал.
– А что мне рассказывать,– отвечал Роман,– есть вещи, которые не рассказываются до поры до времени. Такое время, видишь, само собой пришло. Теперь нам будет куда ездить по воскресным дням.
Они и ездили несколько раз. Куцеволы жили в 70  километрах от Днепровска, то есть довольно далеко. Григорий Степанович, будучи на пенсии, работал единоличником. У Куцеволов был просторный сельский дом с обширным двором, в котором было множество пристроек: для коров, свиней, кур, гусей, хранения кормов, всякого сельского инструмента.
Сразу за домом было тридцать соток огорода да еще пай из колхоза при разделении.  Пока Григорий Степанович был при здоровье, он всюду успевал, держал три коровы, десяток свиней, птицу. Своей продукцией он снабжал старшего сына, живущего в Киеве и получающего посылки поездом,  и дочку, обосновавшуюся в соседнем районе и все как-то не находящую времени для поездок домой. Отец возил ей «материальную помощь»  старенькой «Нивой», пока она была еще на ходу.
Но и она состарилась со временем, как и  старые Куцеволы. Не под силу стало вести большое хозяйство, по двору ходили десяток курочек, оставили одну корову, чтоб давала молоко, сметану и сыр для себя и для внуков, в сажу хрюкал подсвинок пудов на пять– вот и все, на что они еще были способны.
 Потому и не заживала старая рана, связанная с гибелью младшего сына. Уж он бы помог старикам– думалось им по бессонным ночам. И вдруг такое счастье! Радости стариков не было предела. Мало того, что он оказался жив-здоров, только с небольшой потерей памяти, так и наезжать стал чаще, чем другой сын и дочка вместе взятые.  Двое здоровых парней за один день упевали сделать столько,  сколько Григорию Степановичу пришлось бы копаться целый месяц.
В один из приездов Роман с Юрой застали стариков  хворыми. Наступила холодная, дождливая осень, и недуги  стали одолевать родителей чаще.
– Рома, Юрочка, извините, что не встречаю вас, как надо,– жалобно сказала хозяйка,– совсем на ноги упала, не хотят ходить – хоть убей. Конечно, не жалела их жизнь в молодости. Приходилось и в холодой воде часами стоять, и бидоны с молоком таскать, и  на телегу грузить, и саман месить, и много еще чего приходилось этим ноженькам делать, а теперь вот заупрямились и не хотят подчиняться, ноют, скрипят, болят нестерпимо, и никакие лекарства уж не помогают. И старик мой тоже закачался: сердечко что-то подводит. В понедельник собрались ехать в больницу, деньги кое- какие приготовили,– теперь без денег никуда. Но слава богу, есть немного в загашнике – как на духу вам говорю.
– Ничего, мамуля,– сказал весело Роман,– мы не за пирогами приезжаем, а помочь. Я вам не говорил, что после автокатастрофы вместо потери памяти бог мне дал особые способности.
Я теперь еще и парапсихолог. Вам этого не понять, но скажу, что это вроде врача по нервным болезням. А все болезни, как правильно говорят в народе, от нервов, даже венерические, хотя с этим некоторые не соглашаются. Ну да бог с ними: не соглашаются сегодня – согласятся завтра. Это дело времени. Ану-ка, мамуля, поднимись, будем тебя осматривать.
– Сыночек, а может все-таки к врачам?– неуверенно возразила мать, питая недоверие ко всяким целителям и экстрасенсам.
– К врачам всегда успеете, – ответил Роман,– это дело нехитрое. Я своими способностями не торгую, но матери-то своей как не помочь.– Он повернулся к другу,– Юра, выйди на минутку, тебе это незачем видеть.
Нина Петровна, охая, поднялась с постели, спустила на пол худые, жилистые ноги с веточками темно-синих вздувшихся вен. Она попыталась встать, но вскрикнула, схватилась за колени и снова села.
– Не могу, сынок,– прошептала она,– боюсь упасть, гостей дорогих испугаю.
– Ничего, мама, все поправится, все обойдется. Смотри на меня и не бойся. Ощущения будут не из  приятных,  но ты будь спокойна: это все по плану, все будет хорошо.
В комнате было по-осеннему полутемно, хотя на дворе только шло к полудню. И вдруг Нина Петровна увидела, как из глаз сына струится мягкий белый свет, заполняющий все пространство комнаты. Она наполнилась какими-то необычными запахами, напоминающими запахи при сварке металлов, воздух стал словно наэлектризованным, шуршащим зеленоватыми искрами. И этот свет белым туманом окутал ее тело, согрел, проник во все поры; она дышала этим светом, как освежающим, целебным напитком.
– Рома, что это?– спросила мать испуганным шепотом.
– Это особые волны мама,– ответил сын,– тебе это не понять.
– Ну как не понять?– слегка обиделась Нина Петровна. – Мы тоже в школе учили физику. Я помню, как его…закон Ома, у меня четверка была.
– Ну мама, если ты помнишь закон Ома, то тогда другое дело.– улыбнулся Роман,– тогда с тобой можно говорить о волновых процессах. Нет, мама, даже знание этого закона, который ты помнишь только по имени, не даст тебе понять, что происходит. 
Вся природа, мама, состоит из волн. Твое тело состоит тоже из волн. В здоровом организме все волны колеблются в строгом согласии друг с другом. Это как в хорошем оркестре: каждый инструмент ведет свою партию, но подчиняется единому управлению– дирижеру. В плохом же оркестре отдельные инструменты фальшивят, а оттого и вся музыка получается, как в крыловской басне о квартете.
То же самое  в человеческом организме. Отдельные волны колеблются не в полном согласии со своим назначением, не по своему закону. Вот сейчас мы и подправим эти волны. И тогда раскрошатся в пыль все твои камешки и кристаллы, которые образовались в костях,  суставах и сочленениях. Сегодня пока на этом остановимся.
– А это не вредно?– простодушно спросила мать, все еще сомневаясь в способностях сына: уж слишком это было необычно для него.
– Нет, не вредно,– успокоил ее Роман,– но несколько дней будет болеть все тело. Оно будет перестраиваться на новый лад, и здесь придется потерпеть.
– Да если надо, то я потерплю,– согласилась Нина Петровна,– мне кажется, что уже сейчас намного легче.
– Нет, мамуля, сейчас будет больно. Ложись  поудобнее, скинь с себя все, чтоб ничего не мешало и не загорелось. Держись за спинку кровати, потому что будет подкидывать.
Мать покорно подчинилась, сделала все, как требовал сын. В комнате усилился треск, шуршание, видимость ухудшилась, постепенно пропадали детали обстановки, и наконец все исчезло окончательно. Кровать под матерью и она вся стала мелко дрожать, потом все сильнее и сильнее. Петровна крепче сжала прутья спинки кровати, чтоб не свалиться. Ее стало уже основательно подбрасывать, корчить, скручивать; она почувствовала острую боль, как будто ей выворачивали руки и ноги. Издалека, словно с неба, из-за грозовых туч,  доносился голос сына: « маманя, держись, все идет по уму».
Но не было сил отвечать, женщина только корчилась и стонала, иногда стон переходил в острый, судорожный крик. Так прошло около получаса. Боли прекратились, стала вырисовываться комната, все предметы, Рома, пристально глядящий на мать.
– Ну как себя чувствуешь?– участливо спросил сын,– едва сдержался, чтобы не прекратить сеанс.
– Ничего,– слабо ответила мать, вся в липком, грязном поту.– Ты же меня предупредил, что будет больно. Я терпела, сколько могла. Нам не привыкать. А теперь намного легче. Как будто скинула с себя лишний пуд. И самочувствие другое.   
– Вот и отлично,– сказал Роман,– полежи немного, а потом сходи в ванну и хорошо обмойся, чтобы грязь опять не впиталась в тебя. Затем снова в постель. И никакого хозяйства; если надо, то попроси соседку присмотреть за скотиной. Вызови Кристину, пусть она поухаживает за вами – пусть найдет время, как вы находили время няньчиться с нами. А я    посмотрю, что там с батей.
– Пойди, сынок, пойди; он тоже мается, у него дела похуже  моих.
– Ну как, помог?– сочувственно спросил Юра, когда друг вышел из комнаты.
– Жить будет до ста лет,– уверенно ответил Истрин.– Идем к бате, посмотрим, что у него.
Когда они вошли в комнату к отцу, тот медленно ходил по комнате, положив руку на левую грудь.
– Здорово,  батя,– поприветствовал Роман отца.
– А я вас все ожидаю, когда вы ко мне заглянете,– болезненно и стыдливо сказал Григорий Степанович, протягивая бледную руку для приветствия, – у меня нет ни  пирогов, ни борща, как у матери твоей. Можно и забыть.
– Обижаешь,  батя – ответил Роман,– как это можно?
– Можно запросто. Сеня как приедет, так и сидит днями у матери, а ко мне ни в поле, ни в комнату – ни ногой. Встречаемся и прощаемся больше на вокзале,– в словах отца звучала откровенная обида.
– Брат за брата не отвечает, как говорили при Сталине,– смеясь, сказал Роман,– докладывай, что с тобой стряслось – будем лечить.
– Лечить, сынок, не получится – слишком все далеко зашло,– горестно ответил отец.– Это все мешки, плуги, крики начальства, зимние морозы, весенние заморозки– да мало ли чего бывает в нашем хлеборобском деле. Вот и не выдержало ретивое. Говоря языком механика,  пальцы застучали, да так застучали, что в голове отдает. До двухсот пятидесяти в минуту  бабахает, а потом вдруг еле-еле стучит.Тут словами утешения делу не поможешь.
– Я уже говорил матери и тебе говорю: у меня после аварии появились некоторые способности лечебные. Сейчас на тебе проверим,– ласкаво сказал Роман, – раздевайся до трусов, перед нами стесняться нечего, будем делать тебе рентген.
–  Ты  в самом деле?– недоверчиво спросил Николай Егорович, продолжая держать руку на сердце.
– Батя ( Роману приятно было говорить это слово), у нас нет времени базарить понапрасну,– поторопил сын,– нам надо еще кое-что сделать у вас по дому. Расчехляйся.
Отец покорно, но неторопливо, с одышкой, стал раздеваться. Наконец стал перед сыном, как  новобранец, тощий, морщинистый, с глубокими ямами худобы, с бледно-синей кожей и серым лицом.
Белый, таинственный туман с желтыми проблесками  стал наполнять комнату. Но туман был живительный, бодрящий, это почувствовал даже Юра.
– Ну что я тебе скажу, батя,– проговорил через некоторое время Роман,– дела у тебя, в самом деле неважные. Не будь моей аварии, не знаю, сколько бы ты еще протянул. Но сейчас мы тебя подрихтуем, как ты выражаешься. Так,– сын сделал паузу и стал перечислять,–  у тебя дистрофия задней стенки миокарда,  запущенный атеросклероз венечных сосудов сердца и аорты, ты перенес на ногах два инфаркта– остались здоровенные рубцы, у тебя аденома второй степени, сосуды головного мозга тоже склерозные и поэтому тебя в ближайшее время ожидал инсульт; печень увеличена,  камни в желчном, холестерин в два раза превышает норму. Продолжать дальше?
–  Ну ты и наговорил,– грустно умехнулся Григорий Степанович,– почти то же, что и врачи,  даже больше. Что, заказывать место на нашем кладбище?
– Подожди,  батя,  у тебя есть травмированный сын, а это кое-что значит,– многозначительно сказал Роман,– ложись на кровать, держись за нее, как водный лыжник за канат. Сейчас я буду тебе делать больно, но ты парень крепкий– выдюжишь.  Маманя  наша выдержала и ты выдержишь.
Через полчаса сеанс закончился.
– Пока отдохнем, а потом еще раз придется поохать. Я тебе, батя,  предписываю постельный режим на неделю,– сказал Роман веско, как опытный хирург, завершивший удачную операцию.–  Пить теплую кипяченнную воду, есть каши с постным маслом, обязательно небольшими порциями, не напрягаться ни под каким видом: я матери скажу, чтоб проследила. В следующий приезд я еще над тобой поколдую.
В это время в комнату вошла повеселевшя Нина Петровна.
– Слушай, Гриша, слушай сына,– сказала она,– он сделал что-то  такое и мне сразу  стало намного легче.
– Мама, я же тебе назначил  лежать,– сказал Роман,– процесс только начинается.
– Как же лежать, а кто же вам приготовит поесть?– растерянно спросила мать.
– Мы плотно позавтракали. Мы немного поработаем и уедем – у нас куча неотложных дел у себя .
– Что ж вы от нас уедете голодными?– с горестным удивлением спросила мать; она опять готова была плакать.
– Ну ладно,– глядя на нее, согласился Роман,– приготовишь нам добрячую яичницу, так чтобы по три яйца на каждого и побольше  шкварок с мясцом, хорошо? И сразу – лежать.
–  Да, будет она  тебе лежать, когда сын приехал,– скептически обронил Гргорий Степанович,– будем лечиться уже после вашего отъезда.
– Батя, ну хоть ты лежи,– строже приказал сын,– у тебя дела со здоровьем посерьезнее. Сейчас над тобой будет работать мое внушение и особые волны, которые будут наставлять твои внутренности на путь истины, понял?
– Ничего не понял,– откровенно признался отец.
– Объясняю еще раз: весь твой организм состоит из волн, которые упакованы определенным образом. Болезни начинаются с того, что волны нарушают установленный им алгоритм колебаний. Как в армии: взвод идет, а несколько новобранцев- узбеков идут не в ногу, у них не получается; часто бывает левая рука идет вместе с левой ногой, а надо, чтобы с левой ногой шла правая рука. И поэтому взвод идет некрасиво, вразброд, теряется стройность, дисциплина.
Так и в организме. «Недисциплинированная» волна с нарушенным ритмом колебания начинает мешать остальным волнам, вносит дисбаланс, хаос в работу тела. Чем больше таких волн, тем сильнее болеет человек. Наша задача: заставить волны колебаться  по правильной амплитуде. Тогда сами собой разрушаются все чужеродные структуры в организме: раковые клетки, слизь, камни, кристаллы, рубцы, кисты и прочая  гадость.
Этот процесс будет сопровождаться болью, так что придется потерпеть.
– Деваться некуда: буду терпеть,– сказал отец, продолжая медленно прохаживаться по комнате. Он помолчал, потом добавил:– Непонятно только: откуда ты столько ума-разума набрался.
– А что оставалось делать,  батя,  – пояснил Роман.– Почти все позабыл,  пришлось чуть ли ни с первого класса начинать. Время было достаточно, вот и прошел полный курс средней школы, математические способности обострились, потом институт закончил, в школе работал, а по свободе парапсихологией занялся, так как почувствовал, что могу делать нечто особенное. Как, не чувствуешь облегчения?
– Гм, действительно, вроде бы легче,– усмехнулся отец,– тело побаливает, а дышать как будто свободнее.
– То-то,– с удовлетворением сказал Роман.– Минимальная корректировка– и тебе уже легче. Мы пошли на огород копать картошку, а ты приляг. Это временное облегчение. Тебя будет корежить всего – так ты не бойся: это идет перестройка или перенастройка твоих внутренностей. А потом все наладится.
– Ладно, буду надеяться. Вы, как я понимаю, в политику ударились?
– Да,  батя, ударились. Хотим послужить нашему несчастному народу.
– Так вы про селян не забудьте. Долбают их, бедных, нищат с покон веков. Я уж не говорю про остальных живодеров,  даже казачки наши геройские нас не баловали: поиздержатся на Сечи – и к селянину: давай хлеб, давай лошадей, давай сало и масло. Сели на коней – и только ветер за ними пылится, а селянину ставай за плуг, коси, молоти, мели, выпекай дорогой хлебушек,  ухаживай за скотиной, а потом отдавай львиную долю то гетману, то ляху, то литвину, то русскому барину, а себе, как придется. И сейчас то же самое. Грабят самым натуральным образом: то налоговики, то администрация, то полиция, то военщина с пьяных глаз  начинает ни с того ни с сего утюжить целые поля, как будто им невдомек, что с этих полей их кормят, поят и одевают.
– Защитим, отец, обязательно защитим. Сельское хозяйство, по нашему мнению, – главный локомотив украинской экономики. Никакие ракеты, ни корабли, ни самолеты, а наша земля-матушка должна нас выручить, а уж потом начнем потихоньку возрождать и остальное.
– Ну хлопцы, я желаю вам всяческих упехов на этом терновом пути,– со слезой в голосе пожелал старый казак, – а мы тут еще покопаемся, если бог даст.
Как хлопцы ни отговаривались, а мать все равно сунула им в сумку и хлеба домашнего душистого, и колбаски собственного производства, и добрячий шмат сала, хоть немного и пожелтевший, за что она извинилась: мол, следующий  кабанчик будет не раньше весны. Там же оказались и две старинные казацкие бутыли: с вином и самогоном.
Возвратившись в город, ребята опять окунулись с головой в предвыборные баталии. Рейтинги Ордена продолжали расти. Как-то поздним, темным вечером после дежурства в офисе Истрин подходил к своему дому, размышляя о своем. Вдруг к нему подскочили  трое  бравых дюжих парней, одетых по гражданке, но с явными повадками товарищей в фуражках с красными околышами.
– Мы из наркоконтроля,– один мельком показал красные корочки,– вы арестованы.– Двое других привычно и  жестко схватили Романа за руки пониже локтя и стали их заламывать назад.
– На каком основании?– удивленно спросил Истрин, приходя в себя.
– У тебя, гад, наркотики в карманах,– сказал милиционер.
– Нет у меня никаких наркотиков,– попытался убедить его задержанный.
– В отделении разберемся,– раздался стальной голос, потом еще один: Ребята, да он сопротивляется полиции! Ану его! – Все трое набросились на Истрина, пытаясь сбить его на землю мощными ударами.
Но тот уже полностью овладел собой. Удары сыпались один  одного  страшнее, тренированные, нацеленные, отработанные на многочисленных жертвах. Но странное дело: ни один не попал в цель. Более того, полицейские неожиданно принялись колотить друг друга с изуверскими криками и рвением: « Бей его, скотину, ногой, ногой! Вася, осторожней, чтоб умер в больнице, понял?»
Вася, видимо, все отлично понял, потому что шуровал ногой своего напарника так, что тот замолчал и уже только хрипел. Третий, в свою очередь, так долбанул  Васю рукой, вооруженной кастетом, что и Вася осоловел, закачался и упал почти бездыханный.  Третий, шатаясь, приблизился к Истрину.
– Это ты?
– Это я.
– А кого же мы били?
– А вы кого-то били?
– Да, били.
– За что?
– Сопротивлялся.
– Ну тогда все правильно. Вызывай «скорую».
Полицейский присмотрелся еще внимательней:
– Но мы же тебя должны были бить.
– А за что меня бить, собственно говоря?
– Как за что? Наркотики. Оказывал сопротивление.
– Как видишь, не оказывал я сопротивение. И наркотиков у меня нет.
– Сейчас разберемся. Алло, товарищ майор. Стоит, как вкопанный, а наших двое лежат на земле, давайте подкрепление.
Через несколько минут вдалеке послышался вой сирены, который все приближался и становился все назойливее. Наконец, завизжав тормозами в гулком ночном воздухе, возле Истрина остановилась полицейская машина. Из нее по-киношному шустро выскочила очередная тройка служителей правопорядка и кинулась к Истрину, но в последний момент передумала и подскочила к оставшемуся на ногах бедняге. Завязался профессиональный разговор. Постоянно слышалось: «Товарищ майор…товарищ капитан; товарищ старший лейтенант…товарищ майор…». Товарищи, очевидно, совещались. Потом к Истрину четким парадным шагом прошел  старшой и сказал просительно:
– Вы арестованы, службой внешней разведки установлено, что у вас имеются наркотические средства , и вы повинны в нанесении тяжелых телесных повреждений сотрудникам полиции. Давайте руки, мы наденем на вас наручники.
–  Ну если наркотики обнаружила служба внешней разведки,– вздохнул Истрин,– то тогда арестуйте меня немедленно, перед внешней разведкой я бессилен и бессилен даже перед разведкой внутреннней. Только прошу учесть, что на мне нет ни единой царапины, которая свидетельствовала бы, что я кого-то избивал, тогда как ваш сотрудник едва стоит на ногах от борьбы с другими, не менее вашими сотрудниками.
– Сейчас эти царапины будут,– сказал некто, который, наверно, слушал совещательный разговор в  пол-уха и потому действовал стандартно. Он широко размахнулся кулачищем и двинул им в лицо Романа. Быть бы этому лицу  расквашенным вдрызг, но кувалда прошла мимо Истрина и попала точно в служебную физиономию милиционера, предъявлявшего Роману обвинение. Тот завыл и схватился за разбитое лицо.
– Да он сопротивляется полиции!– заорал владелец профессионального кулака. Он сипло и грязно выругался.
Повторилась прежде описанная сцена, только на земле уже стонало четыре человека , и двое находились в состоянии неустойчивого равновесия.
–  Ребята, – обратился  Роман  к этим  двоим,– вы можете, наконец, меня профессионально арестовать?
– Можем,– ответили двое,– только надо вызвать подкрепление.
– Так вы всю полицию положите на землю. Деретесь почем зря, не разобравшись,– сказал Истрин,– а крайним окажусь я. Пить надо меньше на работе. В действительности вы пьете меньше, чем показывают в кино, но все равно много, бьете всех подряд, даже своих собутыльников. Так нельзя, дорогие товарищи полицейские, даже при всем уважении к вашему благородному труду и работе.
– Толян, надень на него  наручники  и повезем в отделение, пусть там разбираются,– раздался трезвый голос.
Толян так долго возился с наручниками,  что Истрин устал держать  руки  в исходном  положении.
– Заело,– сказал с остервенением Толян, опуская наручники,– что за клиент попался: ничего не получается.– Он также сипло и грязно выругался.
–  Сади  в машину, пусть едет так,– приказал напарник,– он вроде бы смирный
Привезли в отделение.Там их уже ждал сам начальник– толстый самовар на ногах, с приделанными к нему руками- ручками, одетый по форме.
– Почему не в наручниках?– строго залаял самовар, развалясь в кресле.– Он сипло и   грязно выругался. Казалось, что все полицейские, как по команде,  сипло и грязно ругаются.
– С наручниками что-то… не надеваются,– виновато оправдывался старшой опергруппы.
– Вас что, били?– опять раздраженный лай,– или вы напились некстати?
– Это он все, – старшой указал на Истрина,– четырех уложил на землю, а нас с Шелудько чуть ни покалечил.
– И вы такого бандита оставляете без наручников?–  Начальник сипло и…нет, нет, это будет уже выглядеть, как бедность художественного языка. Скажем иначе: голос из самовара взял еще выше.  Кряхтя и недовольно морщась, начальник неторопливо полез в стол и выбросил комплект средств ограничения свободы, – возьми и действуй по уставу.
Старшой взял кандалы и попытался действовать согласно палочки-выручалочки, то есть по уставу и должностной инструкции, что дает возможность не думать, так как думать здесь без разрешения начальства запрещено, а начальство очень редко балует подчиненных этим лакомством.  Истрин, как положено, заранее вытянул руки. Но безотказные ранее изделия из легированной стали  с напылением никеля  и на сей раз не слушались и упорно сопротивлялись лишать свободы невиновного человека.
Начальник снова издал звуки, похожие на те, когда сипло и грязно ругаются,  полез в стол, потом еще, потом еще, как в песне бурлаков: «Эй, ухнем, эй, ухнем, еще раз, еще раз».  Но даже уханье не помогло. Кончилось тем, что исчерпались запасы  вериг и уз, выражаясь церковно-славянски.
– Что за черт,– деликатнее выругался толстопузый начальник ( на самом деле, как и прежде), – кто-то специально лазил в стол, что ли?– Он перебрал в голове весь запас инструкций – источник знаний – но ничего подходящего к этому случаю не нашел. Пришлоь брать ответственность на себя, то бишь думать самостоятельно и отвечать за свои действия, не отличающиеся суровой математической логикой и грозящие крупными неприятностями.
– Садись, задержанный,– приказал начальник,– будешь отвечать на мои вопросы. Предупреждаю, что за дачу ложных показаний тебе,  подлецу, грозит уголовная ответственность.
– Понял, гражданин начальник,– ответил Истрин,– готов говорить правду, толко правду, одну только правду-матку. Но и от вас прошу правды.
– Ты у меня поговори еще,– пригрозил шеф местной полиции,– ишь, он будет здесь мне еще ставить условия! Сержант Шелудько, записывай, потом секретарша откорректирует твои каракули.
– Фамилия, имя и отчество?
– На Земле Истрин Роман Григорьевич.
– Место рождения?
– Планета Истрия, – сержант недоуменно поднял голову:
– Где это?
– 700 миллионов световых лет отсюда, в другой Метагалактике.
– Та-а-к!–  многозначительно протянул шеф, – дальше:
– Год рождения?–
– По земному 1486год, 3 июля.– Сержант опять вопросительно посмотрел на шефа. Тот молча, со значением подмигнул.
– Образование, что окончили, специальность?
– Окончил Всемирный институт физики на Истрии, физик-теоретик, а также космонавт- исследователь разумных форм биологических систем. На Земле доктор оккультных наук и парапсихологии.
–  Семейное положение,  женат?
– Нет, не имею права.
– Место проживания?
– В условиях Земли город Днепровск, улица Дворовая 6 корпус 5, квартира 94.
– Место работы?
– Школа № 17А учитель физики.
– Сержант Шелудько, обыскать задержанного.
Расторопный сержант бросил ненавистную ручку, вразвалочку подошел к задержанному, облапал его и вынул из кармана брюк увесистый пакет белого цвета с желтоватым оттенком. Пакет тут же был переправлен начальнику.
– Ну вот, что и требовалось доказать,– удовлетворенно произнес самовар, беря в руки целлофановый кулек. Он привычно надорвал уголок, высыпал на ладонь  горсть порошка и с удовольствием лизнул. Его лицо уже хотело принять  порцию удовольствия, но вдруг сморщилось, недовольно скривилось и застыло в недоумении.
– Это же соль!– сказал шеф мрачно.– Товарищ майор,  в чем дело?
Товарищ майор подскочил к столу, как резиновый, тоже попробовал и тоже скривился.
– Не знаю, товарищ подполковник, действовали согласно инструкции и приказа, как обычно. Отметка вот даже имеется, а почему оказалась соль, не могу знать.
– А кто может знать?– рявкнул товарищ подполковник,– что я буду докладывать?
– Граждане полиция,– вмешался Истрин,– позвольте внести некоторую ясность. Ваш мешочек просто не успели вложить в мой карман, завязалась такая  драка, что уже было не до выполнения особо важного задания. А я купил пакет йодированной соли, так как питаюсь согласно  норм диетического питания. Вот и вся задача. Так что придется отвечать и за драку, и за незаконный арест, и за такой же незаконный обыск.
– Молчать!– взревел товарищ подполковник. Лицо его мгновенно стало цвета нашего бывшего знамени.– Товарищ майор, отведите и сдайте его в «обезьянник». Пусть этот Циолковский побудет там, пока приедет бригада из  дурдома.
– Пройдем, гражданин,– майор взял Истрина за руку. Но тот не двигался.– Пройдемте, я говорю,– настойчивее приказал майор и дернул Романа. Никакого движения со стороны задержанного не последовало.
– Я пока посижу,– сказал Истрин,– вы мне задавали вопросы, я постарался ответить с максимальной откровенностью. Теперь пришла моя очередь задавать вопросы лицам, которые живут и работают за счет законнопослушных налогоплательщиков, которым я в настоящий момент являюсь.
– Здесь только я задаю вопросы!– взорвался подполковник,– сержант Шелудько, помоги майору.
Приземистый, широкоплечий, плотный, как обкатанный волнами береговой голыш, сержант Шелудько мигом подскочил и  привычным боксерским приемчиком ударил законнопослушного налогоплательщика по печени, но вместо мягкого податливого материала, обязанного ойкнуть и скрутиться в три погибели, кулак наткнулся на что-то железное и отскочил, как от чего-то очень горячего и вызывающего острую боль.
– Ой-ой-ой,– завопил бравый сержант Шелудько, не привыкший к отпору, и завертелся от болевого синдрома.
– Товарищ подполковник,– вскричал он, дуя на кулак, – у него бронежилет!
– Извините, непутевые служители и жрецы Фемиды,– невозмутимо сказал Истрин, –  вот мой бронежилет,– он поднял тонкий свитерок, что был на нем,  и показал голое тело.
– Шелудько,– уже не обращая внимания на форму обращения, приказал шеф,–собирай всех, кто есть – будем его брать.
Набралось человек десять, все при оружии и прочих регалиях, все с обращением «товарищ…», все с лицами, облагороженными служебными обязанностями.  По команде начальника: «Взяли!..»– все дружно,  сотрудно принялись сдвигать с места упрямого арестанта. Но даже намека на то, что его можно как-то сдвинуть, не намечалось.
Пока бурлаки из милицейского отделения пытались на «раз-два взяли!» потеснить каменного сфинкса под условной кличкой «задержанный Истрин», прибыла дежурная  бригада медиков из одного почтенного учреждения, вечно окрашенного в желтый цвет. Высокий, худой, как язвеник со стажем, руководитель в белом халате и белой шапочке, долженствующей обозначать принадлежность к привилегированной касте  врачующих, ибо ничем другим эту привилегированность узнать было нельзя, деловито подошел к заявителю и спросил:
– Кого он представляет?
– Очевидно, Циолковского,– сказал заявитель,– нес ахинею, что он космонавт-исследователь и прочее. Какой-то доктор парапсихологии и еще каких-то наук.
– Понятно,– кивнул головой врач,– довольно редкий экземпляр. Но ничего, справимся. – Коллеги, внимание,– врач быстро, инициативно, творчески подошел к делу,  сориентировался   и захлопал в ладоши,– предстартовая готовность номер один. Сейчас мы садимся в автобус и едем на космодром.  Космический корабль с космонавтом- исследователем,– он повернулся к начальнику милиции, тихо спросил: « как его?»
 – « Задержанный Истрин»,– также тихо ответил подполковник.
– Еще раз повторяю: космический корабль с космонавтом-иследователем Истриным стартует через час. Просим всех в автобус. Товарищ Истрин, займите место согласно  разнарядки,– врач ласково взял «космонавта» за руку.
«Товарищ» продолжал сидеть. Более того, он сказал врачу:
– Уважаемый товарищ Гольдин Александр Ефимофич. Вы действуете абсолютно непрофессионально. Наверно, на вас сильно влияет атмосфэра милицейского участка или вы чересчур активно контактируете с пациентами,  игнорируя правила психологической защиты. Так я вам скажу, что вам в ближайшее время не светит повышение врачебной категории, как вы мечтаете.
Врач не удержал профессионального спокойствия и удивленно поднял брови.
– Мало ли чего вам скажет начальник полиции, постоянно проверяющий качество спиртных напитков.– невозмутимо продолжал пациент.–   Вы должны были посмотреть мои зрачки, потом молоточком проверить нервные рефлексы на коленях, потом проверить, как ведут себя вытянутые вперед руки: нет ли излишнего тремора, потом проверить качество вестибулярного аппарата, потом задать несколько контрольных вопросов, а уж потом решать вопрос  о диспансеризации. А вы что из этого сделали? А ничего. Так о каком повышении квалификации может идти в таком случае речь? Нет, я скажу Сергею Викторовичу чтоб он повременил с приказом о вашем повышении. Кстати, у вас темное пятно на легких. Контактировали с туберкулезником?
– А я-то думал: откуда у меня вдруг эти хрипы и странный кашель?– воскликнул врач,– подозревал ангину или простуду. Что вы еще можете сказать по поводу моего здоровья?
– Простатит надо лечить срочно, дорогой  вы наш. Эти ваши нервные завтраки и упреки жены могут кончиться значительно более худшими последствиями, чем дружба Аллы Федоровны с Дмитрием Семеновичем.
– Вы и это знаете?– растерялся Александр Ефимович,– это только мои тревожные предположения, я о них никому не рассказывал, это сугубо  мои личные дела, как вы смеете, где понятие о врачебной тайне? Могли бы мне один на один сказать.
– Вы меня хотите запроторить без всяких оснований в  психушку,  а я должен еще церемониться?– в свою очередь, возмутился Истрин. – Берите, я не возражаю, если это так надо.  Во мне сейчас всего-то двадцать тысяч тонн веса. Если вы способны сдвинуть такую глыбу, то  пожалуйста.
– Вы говорите такие сногсшибательные вещи, что я в полном недоумении,– сказал вконец обескураженный Гольдин.– Какие двадцать тысяч тонн?
– А вот такие. Вы же не смотрите на пол, а следует посмотреть. Посмотрите.
Все вместе с белой бригадой посмотрели вниз. Стул с Истриным на несколько сантиметров поднимался над землей.
– Как это может быть?– дружно закричали почти все, пялясь  на пол и на стул.
– Я удерживаю стул над землей, чтобы он не продавил ее  на несколько сот метров. Это может вызвать всякие нежелательные последствия для вашего здания и вашего продвижения по службе.,– пояснил Истрин.
– Выходит, вы в самом  деле  доктор парапсихологии?– пораженный, спросил Гольдин.
–  Я же пояснял чинам, а они послали за вами,– сказал Роман обиженно,– предлагаю вам, Александр Ефимович, возвращаться к своим Наполеонам и Станиславским, а я еще немного поработаю с милицией. Очень мне хочется кое-что выяснить. Считайте, что этого вызова вовсе не было, а я не буду информировать Сергея Викторовича о вашем пиетете к милицейским просьбам. Договорились? Чтобы вы уж совсем были спокойны относительно вашего служебного долга, прошу меня этапировать в ваше учреждение. Я настаиваю.
Врач пожал плечами и дал команду  своим дюжим молодцам накрыть задержанного смирительной рубашкой. Те незамедлительно принялись исполнять приказ. Чтобы им облегчить задачу, стул даже снизился и врос в землю на виду у милиционеров,  стоящих с раскрытыми от удивления ртами. Но рубашку надеть не удавалось, хотя в профессионализме молодчикам из желтого дома нельзя было отказать.  Они действовали изобретательно, с выдумкой, при наличии ловкости и силы. Но рубашка  не подчинялась их усилиям. Более того, как-то удивительно скручиваясь, она больно хлестала своими рукавами исполнителей номера, так что они напоследок полностью выдохлись и покрылись синяками.
– Мы больше не можем,– сказал один из помощников бригадира,– ветер мешает, и Циолковский все время дергается в разные стороны. Его надо бы усыпить, но мы не взяли на этот раз нужный инструмент.
– Отбой, ребята,– приказал врач,– уезжаем. Пусть они здесь сами разбираются.
Очевидцы всех гениев человечества благополучно покинули полицейский околоток, и Истрин остался один на один с участниками задержания.
– Я говорил правду-матку,– сказал он присутствующим,– теперь хочу ее, родимую,  услышать от вас. Чтоб отделить мух от котлет и выделить концентрированный раствор правды-матушки, поступим следующим образом: кто будет возвещать неправду, то есть ложь обыкновенную, вульгарную, у того да отнимется речь и замрет язык  поганый в зловонной его глотке.
Все присутствующие переглянулись и зароптали.
– У нас специфическая работа, нам нельзя без определенных провокаций,– сказал майор и тут же замолчал, продолжая работать мимикой и жестами. Наступила гробовая тишина, слышно было только, как вдали визжали тормоза проезжающих мимо машин и слабый гул города. Тревожное онемение длилось довольно долго.
– Я подполковник милиции,– осторожно и неуверенно начал шеф,– утром я ел жареного сома, который купила на базаре жена,– язык, начавший, было, крепнуть, вдруг беспомощно заерзал во рту и смолк,  как выключенный на ночь телевизор. Опять все напряженно слушали, как жужжит на оконном стекле одна из последних осенних мух. Некоторые тайно ворочали языком, удостоверяясь, что он еще ворочается, но заговорить никто не решался.
– Я вам помогу,– выдержав паузу, обратился Истрин к сержанту.– Скажите, кто вам поручил меня арестовать?
– Я действовал в составе бригады, которой командовал товарищ майор,– бодро отчеканил Шелудько, радуясь, что его избегла участь остаться немым.
– А вы, гражданин милиционер, дослужившийся до чина майора,  что скажете? Кто вам давал преступный приказ?
Майор, не раскрывая рта, показал головой на стол, за которым восседал шеф.
– Этого я вам не могу сказать, это служебная тайна,– проговорил испуганный самовар, когда вопрос переадресвался ему,  и заглох, как мотор, у которого окончательно выработалось топливо.
– Вот видите, неправда ваша,– с мудростью старого человека, который обращается к ребенку, проговорил Истрин.– Что ж, подождем, пока снимется гриф секретности.
Гриф снялся неожиданно быстро не только для милиции, но даже для вопроса: « где у вас тут сортир?»
– Я получил указание начальника областного управления Василия Никитовича.
– И что он вам сказал?
– Он…он сказал…чтоб я проконтролировал поведение двух сопредседателей партии Ордена.
– А вы что сделали?
– Понимаете, у нас существует особый язык,– лепетал самовар, окончательно удостоверившийся, что врать бесполезно.– Если тебе говорят проконтролировать, то это означает, что лучше всего сразу брать под белы ручки и в камеру, где уже сидит подсадная утка. Это называется должный уровень взаимопонимания  между вертикалями и горизонталями власти.
– Ану-ка проверим уровень этого взаимопонимания,– предложил Истрин,– звоните своему начальнику и скажите, что задержанный все знает и применяет приемы парапсихологии, против которых не действуют даже уставы– о боже!– полицейской службы, а не то, что какое-то неопределенное указание вышестоящего чиновника, который в любой момент может быть разжалован в нижестоящие.
– Гражданин, как вас…,– подполковник заглянул в протокол,– Истрин, пощадите, у меня двое деток при мне и еще двое от первой жены.
– Я ничего лишнего не прошу,– нахмурившись, произнес Роман,– доложите всю правду, как она есть, и почувствуйте, как это хорошо – говорить правду. Поверьте, генерал боится намного больше вашего.
Подполковник боязливо, словно это была гремучая змея, источавшая яд кураре, взял телефонную трубку и, поколебавшись, набрал номер. На противоположном конце ответили грубым, властным голосом:
– Слушаю.
– Товарищ генерал- майор, докладывает подполковник Сапелко.– По вашему указанию мы проконтролировали гражданина Истрина. Однако, он, так сказать, метафизически, оказал грубое сопротивление нашей бригаде и сейчас находится в моем отделении. Гражданин Истрин утверждает, что он прилетел с планеты Истрии и демонстрирует всякие фокусы. Надеть на него наручники или воздействовать другими какими-то средствами нет никакой возможности.
– Вы там что, белены объелись? Или перепили в очередной раз?– закричал генерал плюс майор.– Смотри, Сапейко, у меня терпение не железное, уволю к чертовой матери. Ты сделал, что я велел? Накопал компромат, чтоб его посадить годков на пять? Или будешь мне сказки тут рассказывать? Я тебе многое и прощаю только за то, что ты понимаешь все с полуслова. Докладывай, мне еще надо кое-кому перезвонить.
– Докладывать почти нечего, товарищ генерал-майор.  Тут такое дело – голова кругом идет. Этот Истрин,– Сапейко понизил голос,– командует нами, как хочет.  Утверждает, что он доктор парапсихологии и выделывает такие коленца, что кажется: мы сошли с ума. Если кто-то из нас скажет неправду, то становится немым. Я вынужден был сказать, что приказ о его аресте отдали вы. Уж извините, товарищ генерал.
– Что??!–  гаркнул  от негодования генерал.– Я тебе давал такие указания? Да как ты смеешь? Не давал я тебе таких указаний. Я тебя…, – трубка вдруг заглохла.
– Кажется, у него тоже проблемы,– удовлетворенно и с облегчением сказал Сапейчиков.–  Не только ж нам страдать. И не поверил бы.
Через несколько минут телефон вновь ожил, требовательно дребезжа, как будто передавая нетерпение  абонента.
– Я был неправ,– в голосе генерала даже  пролилась тоненькая струйка откровенности и Сапейко отлично понял ее истоки.– Я намекнул тебе, что надо  бы поставить на место этих выскочек, а может и не выскочек, кто их знает.  Так вот, отпускай ты этого Истрина, а я доложу губернатору, что задание невыполнимо – пусть и он помолчит. Так или нет?– теперь уже по-приятельски спросил генерал.
– Совершенно верно, товарищ генерал,– радостно согласился  Сапейко.– Очень правильное решение. Отчего мы должны молчать только потому, что кому-то хочется горланить  в парламенте. У нас и других поводов достаточно, чтобы заело в глотке.
– Ты, подполковник, меня в свои дела не впутывай,– к генералу опять возвратился командный голос.– У меня зарплата, слава богу,  приличная. Детей я вырастил, нам с женой на наши зубы жевать хватит. И тебе советую. Попадешься – выручать не буду.– главный милиционер области помолчал, подумал, потом сказал совсем доверительно:– а знаешь, Степан Владимирович, а я и не предполагал, что так приятно, когда свободно владеешь своим языком без угрозы его потерять. А ты как?
– Уж и не говорите, Василий Никитович. У меня несколько раз отказывало, так душа в пятки уходила – насколько это страшно,– с умилением поддакивал Сапейко вполне искренне.– Я тоже пересмотрю свои взгляды на жизнь. Правильно вы говорите – надо жить поскромнее: и морально себя чувствуешь выше, и тверже на ногах стоишь, когда за тобой никаких таких делишек нет, вроде сегодняшних, и спокойнее спишь, давление не беспокоит.
 Вы думаете, отчего я такой толстый? Я в молодости запросто кроссы бегал, как кениец, а теперь на третий этаж подняться – лифт жду. А все потому, что нервничаешь и тревожишься, чтобы тебя на взятках или на подношениях не поймали. Ну и лопаешь за двоих, чтобы заглушить тревогу. Походишь- походишь – и  на кухню, чтобы проклятые мысли и переживания в себе заглушить. Вот и наел сто двадцать восемь кило.
– Правильно мыслишь, Сапейко,– похвалил генерал. – Я когда работал опером в районе и мотался по селам за преступниками, уставал, конечно, но ложился спать довольным и спал, как убитый. А теперь проснусь среди ночи и хожу часами, как лунатик, а потом, полусонный, раздраженный,  на вас кричу, потому что за мной тоже делишки  водились.
 Все, завязываю с этим. Ни себе, ни другим, учти, Сапейко, пощады не будет. Что положено делать милиции – вынь да положь.
– Так я с радостью, Василий Никитович,– с энтузиазмом воскликнул подполковник. –  Служить народу совсем не трудно и не стыдно. Тяжело прислуживать всяким  чинушам и прохиндеям, каким и вы до недавних пор были, уж извините меня за правду.
– Нет, никогда я не был  чинушей и прохиндеем,– взорвался генерал,– много на себя берешь, Сапейко,– тут опять связь прервалась.
–  Трудновато перестраиваться,– со  вздохом сказал Сапейко,– все время надо за собой следить. Вот и Василий Никитович сорвался. Теперь надо ждать, когда он одумается, а то бы  уже и ушел домой. А вы, гражданин Истрин, можете спокойно идти домой. Кстати, программа вашего Ордена очень симпатично смотрится.  Я бы и сам не прочь в него вступить, так семья же, дети, привычки укоренились. Но я буду искренним вашим сторонником.
– Спасибо на добром слове,– отвечал Роман, поднимаясь,– в принципе, вы парни хорошие, только система вас портила, а теперь мы эту систему чик-чик – и порубим. Будем все заниматься своим делом: хлеб растить, детей учить, больных оздоравливать, науку двигать, книги писать и так далее. А вы будете заблудших овечек ловить и на путь истины наставлять. Разве это не достойно  хороших людей? Разве это не способно их поднять и возвысить в глазах общества и в собственных глазах?  Разве это не выше  куска мяса, дорогого автомобиля или виллы,  приобретенных нечестным путем? Это намного выше, моральнее, благороднее и здоровее. Будем трудиться – а трудиться наш народ умеет– и будут у нас и автомобили, и дачи, пусть не шикарные, и хорошая одежда, и многое другое.
– В это время зазвонил телефон.
– Вот что, Степан Владимирович,– мягко сказал генерал,– скажу тебе со всей возможной честностью. Конечно, были у меня промашки: и на людей кричал без надобности и без причины, и жене врал, что задерживаюсь на работе, а сам с секретаршей баловался, и, что греха таить, мзду брал, сам знаешь. Но с этим покончено. Ты, если я буду зарываться, осторожно мне намекай, но не при людях – субординацию все-таки надо соблюдать.
–Понял, товарищ генерал.
Тот положил трубку.
– Майор,– деловито сказал Сапейко,– если  меня будет заносить на совещаниях или порицаниях, так ты, тово, одерни как- нибудь незаметно, хотя бы намекни, что я зарываюсь. Усвоил?
– Будет сделано, товарищ подполковник,– радостно щелкнул каблуками майор,– только на первых порах это, наверно, будет частенько.
– Ничего,– ободрил его начальник,– все равно надо когда-нибудь переходить на новые рельсы. Ты сам…того… не больно распускай руки, уставом это не предусмотрено. Дежурный и кому надо – по местам, остальные – домой. Вас подвезти, гражданин Истрин?
– Нет, спасибо, я уж как-нибудь сам доберусь.
Сапейко сошел со своего пьедестала, приблизился вплотную к Роману и шепнул:
– У меня к вам большая просьба. Вы там…проэкзаменуйте… службу безопасности, прокуратуру… судей, им профилактика тоже не помешает, мы все в одной связке : чтобы если всем, так всем, без исключения.
– Хорошо, обещаю. Специально, я ничего делать не буду, но думаю, что они не позабудут посетить меня или отметиться каким-то иным образом, тогда и подучим.

Глава четырнадцатая

Поздней ночью, уже около полуночи, Истрин оказался в своей комнате. Его с облегчением встретил Юра.
– Звездами любовался с Лизой?– насмешливо спросил он, начиная расстилать постель.
– Предовратил попытку покушения на жизнь, а заодно поучил полицию, как надо работать. Теперь, по крайней мере, в нашем городе полиция будет работать, как швейцарские часы. Пришлось применить все свои способности.
– Ты с этими способностями будь поосторожнее,– предупредил Соколан,– пойдет молва по городу – толпами будут за тобой ходить, а потом признают блаженным или святым, или умалишенным. В любом случае, очень хлопотливое и надоедливое дело.
– Можешь не беспокоиться,– беспечно махнул рукой Истрин.– Я их применяю в таких ситуациях, что никому невыгодно рассказывать об этих фокусах и происшествиях. Может начальник полиции  кому-то рассказывать, что он немедленно терял дар речи, когда говорил неправду о своих темных  делишках? Так и остальные. Так что тайна исповеди обеспечена лучше, чем у попов.
До выборов в офис Ордена приходило еще множество личностей  жуликоватого вида, предлагали всякого рода союзы, объединения, блоки, но с обязательным подчинением какой-то партии; в ход  шли и откровенные сделки, подкупы, выкупы, шантаж, угрозы и многое другое из арсенала предвыборных средств. Но все это было отвергнуто иногда в деликатной форме, а иногда с «фокусами», разгласить которые никто не решался.
Наконец выборы состоялись. Орден  получил абсолютное большинство в горсовете. Председателем его, или мэром, избрали Соколана, первым заместителем Истрина.
На следующий день после объявления окончательных результатов  к парадным дверям потянулись толпы чиновников, одержимых холопским недугом. Прислан был Соколану огромный букет  и от губернатора. Перед обедом он позвонил самолично, считая, что по такому деликатному делу лучше позвонить и заместителю.
– Добрый день, Роман Григорьевич. Это Стражинский. – долгая многозначущая тишина в трубке, в течение которой Истрину положено было осознать всю степень благоволения, что ему оказана. Потом губернатор продолжил:
– Поздравляю тебя с победой на выборах и избранием на пост. Тебе, так сказать, дали стол, как говорили на святой Руси. Вот и потчуйся. Теперь вы вдоем с Юрием Сергеевичем – хозяева города. Бог вам в помощь. Только надеюсь, что вы не забудете, что город– это составная и неотъемлемая часть области со всеми вытекающими отсюда  юридическими последствиями. Конечно, в нашем государстве возникли на этой почве некоторые правовые коллизии, наши функции еще нечетко разделены, но, надеюсь, мы соборно будем договариваться ко взаимному удовлетворению и вы будете уважать мои седины. Так или нет?
– Насколько это возможно, Федор Иванович, насколько возможно.
– Я старше вас и по должности, и по годам. Льщу себя надеждами, что это будет учитываться при определении этих самых возможностей.  Но это мы обговорим при личной встрече. Мой помощник передаст  тебе вместе с цветами ордер на трехкомнатную квартиру из областного резерва, чтобы в городе у тебя не было конфликтов по квартирному вопросу, который, как известно, портит всех граждан.  А сейчас я желаю тебе самого главного– здоровья, чтобы его хватило на  все наши проблемы и заботы. – Опять благородная тишина для приема ответных комплиментов.
– Благодарю за ордер,– кратко сказал Истрин без елея в голосе,– но я не хочу начинать свою работу с нарушения установленного порядка предоставления жил- площади.  Конечно, не пристало заместителю председателя горсовета жить в общежитии; но, если вы знаете, мы владеем фирмой, приносящей определенные доходы, и я намерен купить себе скромную двухкомнатную квартиру.
Этот ордер передайте многодетной семье, которая первой стоит на очереди и, действительно, нуждается в крыше над головой. Единственно, не хотелось, чтобы это была цыганская семья. Вопреки национальной традиции и менталитету цыгане сейчас живут в самых красивых и просторных домах, чуть ли ни дворцах. Не пойму пока, почему это так происходит.
– Я, конечно, найду такую семью,– несколько раздраженно сказал губернатор,– но не с этого мне хотелось бы начинать нашу совместную работу.
– Я искренне благодарю вас за пожелания мне здоровья,– ответил Истрин, предпочитая не слышать разочарования в голосе  Стражинского,– Надеюсь, они тоже искренние, иначе бы вам пришлось десять дней подряд ездить по дальним селам и принимать жалобщиков. Желаю вам тоже хорошего здоровья во исполнение наказов граждан.
– Привет семье,– коротко бросил губернатор и положив трубку, дал волю своей злости и неудовольствию.
– Кто они такие?!– кричал он  своему первому заму, крупно шагая по кабинету,– выскочки. В области без году неделя, а выкаблучиваются, как новоявленные дворяне. Какие вы дворяне– срань желторотая. Что у вас за душой? Кто вас поддерживает? Голь, моль и трефа козырь. Вы и года не продержитесь. Случайные люди. Они, видите ли,  губернатору отказывают, сопляки.  Стыдно в Киев докладывать, что допустил такое, но если дело и дальше так пойдет, то придется. Там быстро найдут на них управу, пусть они хоть семи пядей во лбу.
Губернатор еще долго сотрясал воздуха, грозился, кипел, пока не израсходовал весь запас душевных и физических сил. Этих сил хватило бы на разнос двух десятков начальников областных управлений. Но тем повезло, хотя и относительно, потому что приблизительно такие же пожелания,  как и губернатору,  но каждому в своей сфере деятельности,  Истрин высказал всем чиновникам областного и городского масштаба, которые ему засвидетельствовали свое почтение.
Стражинский через несколько дней после разговора с Истриным  вдруг изменил самым неожиданным образом  свой распорядок работы, расписанный до последней минуты. Этот график включал  в том числе встречи с длинноногими, томными девушками, млеющими под взглядами столь высокого начальства, способного, по их мнению, запросто сделать их мисс чего-нибудь, чтобы потом гнать пургу на тусовках в дорогих ночных барах. Он решил, что надо поездить по области и детально познакомиться со сложившейся там обстановкой, потому что помощники и советники превратно докладывают ему о настоящем положении вещей в глубинке.
Те из сослуживцев, кто близко знал губернатора, удивлялись такому скорому и нелогичному решению, ведь Федор Иванович всегда говорил, что стратег должен руководить войсками, а не вести в бой какой-то взвод. Это он отвечал так на редкие выпады оппозиционной прессы, упрекавшей губернатора в том, что его не видно во вверенной ему области, кроме областного центра. И вдруг целых десять дней!
Но ларчик просто открывался. Закончив  разговор  с  новым заместителем председателя горсовета и желчно выругавшись по поводу его здоровья, Стражинский почувствовал, что не может согреться и его бьет жуткий озноб. Федор Иванович прибег к испытанному средству, а именно: выпил добрячую рюмку коньяка– но это на сей раз не помогло, озноб еще больше усилился, губернатора трясло, как на дорогах области по весне. Федор Иванович попросил горячего кофе, но зубы цокотели так, что он не мог пить.
– Что с вами, Федор Иванович?– участливо спросила секретарша, когда подала напиток, который шеф расплескивал, как страдалец в пятом кругу ада, неспособный дотянуться до благоухающей запахами еды.
– Принеси термометр,– вместо ответа  хрипло приказал начальник.
Нашли термометр, он послушно показал 36, 6 градуса по шкале Цельсия.
Пришлось отправиться к лечащему врачу. Тот дисциплинированно осмотрел оплывающее тело главы области и ничего не нашел особенного, кроме обычных болезней чиновного люда, перешедшего планку полувека. Врач настрочил направление к невропатологу. Невропатолог также дисциплинированно и с особой служебной тщательностью  прослушал, простукал, осмотрел ржавеющий нервно-мышечный механизм пациента и ничего не нашел опасного ни в анамнезе, ни в диагнозе.
– Это все от нервов,– сказал специалист с высшим медицинским образовани- ем. – Возвращайтесь домой, выпейте пустырника или валерины, сядьте в глубокое вольтеровское кресло и вспомните, что могло вызвать у вас нервный срыв и постарайтесь устранить причины стресса.
В медицинской карточке клиента дока по нервным недугам написал хитромудрый диагноз вроде полуостеохондроза полугрудной клетки с дисплазией нервных  окончаний и невроза задней доли гипоталамуса. С этой непонятной, как трактат математика, но убедительной бумагой губернатор вернулся домой раньше обычного и слег.
Жена, уверенная и убежденная мужем в  том, что он не может и не имеет права покидать свой пост ранее полуночи, теперь переживала и  терялась в догадках, как область переживет это стихийное бедствие. Но, слава богу, обошлось. Утром следующего дня местное телевиденье, кроме обычного повышения цен и тарифов, ничего не зафиксировала аномального.
Зато здоровье Федора Ивановича продолжало ухудшаться. К тому же из Киева доверенные люди сообщили, что в администрации Президента недовольны показателями области и возможны паллиативные меры в виде снятия с должности главного радетеля и опекуна этой самой области.
Федор Иванович, имея в запасе нежданно освободившееся время,  стал лихорадочно вспоминать, что могло вывести его из равновесного состояния твердой уверенности в своей незаменимости и вдруг в голове всплыло: «…иначе вам пришлось бы десять дней подряд ездить по дальним селам и принимать жалобщиков». Так вот оно что! Неужели этот поганец накаркал? Или это он сам, Федор Иванович, так близко к сердцу принял скрытую угрозу со стороны этого выскочки?
Как бы там ни было, а болезнь продолжалась, и не помогали ни пустырник, ни  грелка, ни коньяк, ни ночное с женой, которая намного больше удивилась этому событию, чем отсутствию последствий для области болезни ее губернатора. Надо было испробовать способ, предложенный новым городским начальником, чтобы убедиться, что он не работает и тогда принимать еще более энергичные меры по  своему спасению. Вот почему губернатор отправился, аки в свое время Радищев, по городам и весям области.
Для него это было сущим испытанием, он продолжал дрожать всем телом, стучал зубами по стеклу стаканов и фаянсу тарелок. В первой же из двадцати Ивановок, числящихся в области, губернатора окружил худосочный народ, вернее, не народ, потому что это уже устарело, пахнет дремучестью, деревней, отсталостью, а электорат.  Так вот этот европейский электорат забросал  Стражинского совсем не европейскими, но исконно народными челобитными, просьбами и жалобами: нет дорог, нет бензина для автобуса, чтобы доставить детей в школу, нет дровишек  на зиму, некуда  приложить  руки, чтоб заработать  хотя бы на пропитание; когда будет хотя бы фельдшер в селе, а не только ветеринар; нет клуба, зато трактиры и корчмы чуть ли ни на каждой улице, народ спивается.
Губернатор явно растерялся, у него даже дрожь слегка утихомирилась от натиска народной стихии. Федор Иванович, конечно, имел некоторое представление, что такое народ, село, как выглядит мужик обыкновенный, или мужикус вульгариус по латыни;  что собой представляет хата как архитектурное строение и этнографическая единица; что волнует сельское население, но не до такой же степени, как оно предстало в натуре. Он больше воспитывался на советских фильмах о селе: « Свадьба с приданым», «Максим Перепелица», «Казаки», «Иван Бровкин» и другие. На основании этих впечатлений Федор Иванович подготовил ответы на предполагаемые вопросы: о политике Америки,  как увеличить стопудовые урожаи,  почему нет политинформаций, а народ в них очень нуждается; как быть с улучшающимися условиями труда и быта селян; что надо сделать, чтобы помирить воинов УПА с воинами победной Красной Армии; когда введут безвизовый режим с Европой ( этот вопрос Стражинский проштудировал особенно глубоко), как скоро уберут символы старой, отжившей коммунистической системы.  А тут вдруг спрашивают про соль, про сахар, про спички, как прокормить семью на жалкие гроши, что дает государство; куда девать выпускников школы, где пасти скот, потому что землю у речки приватизировали мироеды и олигархи из города; где и на какие средства хоронить умерших.
 Какая-то бабушка Ненила починить избенку лесу попросила. В отличие от некрасовского барина, губернатор самолично лесом не распоряжался, но окруженный хмурой толпой, истово обещал позвонить в собес и решить вопрос так скоро,  как только это будет возможно; скороговоркой говорил: «Непременно, обязательно»,  что-то азартно записывал в толстый блокнот, давал поручение  своему помощнику, с предельным вниманием и обострением слуха выслушивал очередную просьбу помочь попасть на  прием к хирургу и опять с уважительной поспешностью записывал, записывал, записывал дрожащей в руках ручкой.
Селяне тоже были не в восторге от губернатора. Они тоже не так представляли себе высшую власть области. Перед ними выступал синюшного вида, дрожащий словно при обострении болезни Паркинсона, в общем-то по всем признакам беспомощный человек, что и соответствовало действительности. При огромном масштабе проблем способность губернатора выделить одну-две квартиры или место в общежитии или обеспечить сотню литров бензина казалась ничтожной, что в конечном итоге вело к уменьшению потока жалоб и предложений.
Более того, видя, что губернатор нездоров и все же совершает такую поездку, народ принял это, как уважение к себе, как служение и  переключился на помощь бедолаге. Кто-то предлагал последнюю  баночку меда, припасенную на крайний случай, кто-то советовал принять настойку с перцем и хреном, третий говорил, что надо бы прошпарить губернатора в их сельской  баньке и как рукой все снимет. Старушенции готовы были попотчевать гостя древними зельями, которые спасают от всех напастей.
Федор Иванович вежливо отказывался и убеждал, что это у него временное и дома у него есть верное заграничное средство от этой хвори. Народ согласно кивал головой и разводил руками: « Ну конечно, у такого человека должно быть заморское лекарство, что и говорить, а мы тут со своим рылом да в калашный ряд».
По мере объезда сел и хуторов дрожь  Федора Ивановича стала утихать, но наваливалась такая жестокая депрессия, такое ощущение своего бессилия и никчемности, что хоть в петлю лезь. « Какой вам фельдшер поможет?–  тяжело и горько думал Стражинский, торопливо записывая одну и ту же просьбу,– если я живу напротив областного диагностического центра, а там ни хрена не понимают в моей болячке. Где я найду столько фельдшеров, если есть команда из Киева «оптимизировать» количество фельдшерских пунктов на селе?  На русском и украинском родственных языках это означает, что гони в шею просителей, денег нет и в ближайшем будущем не будет; не велика беда, если и подохнут самые слабые: стране нужны дееспособные люди, а не жалкие инвалиды, калеки и пенсюки ( на жаргоне чиновников).
Жена встретила мужа радостно, лицо и тело его уже не тряслось, как в нервной лихорадке, хотя и было бледным и расстроенным. Вернувшись домой, Стражинский несколько дней работал над выполнением обещаний, данных в  поездке, из тех, что по силам было выполнить, а потом попросился в отпуск. На вопрос одного из друзей,  в чем дело, Федор Иванович ответил, что надо многое передумать и многое пересмотреть; жить так, как он жил раньше, нет уже ни возможности, ни желания.
А между тем от желающих крышевать фирму и сам Орден не было отбоя. В один из серых ненастных осенних дней, в середине рабочего дня,  в кабинет Соколана явилась очередная депутация.   


Глава пятнадцатая


Тем временем друзья готовились переезжать на новые соседние квартиры, которые они недавно купили и спешили привести их в божеский вид. Теперь приятелям предстояло жить раздельно, и многое теперь надо было изменить в укладе жизни, распорядке и привычках. Помогать обустраиваться сыну приехал Куцевол старший . Сейчас это был крепкий, поджарый,  жилистый сельский мужик, способный долго и упорно работать на земле. Он чувствовал в себе необыкновенные силы и возможности.
Выздоровев,  Григорий Степанович сразу же занялся перестройкой  и ремонтом дома, который раньше все откладывал и откладывал. Дом стал просторнее, выше, наряднее; к такому дому понадобился такой же нарядный забор, палисадник, ворота. На это пошли изрядные деньги, но Куцевол их уже не жалел и не откладывал на похороны, теперь он знал, что в состоянии заработать намного больше. Он отказался сдавать в аренду свой пай, купил минитрактор, еще кое-что из техники, необходимой для обработки земли, и засеял поле отборной пшеницей, надеясь взять если не рекордный, то очень приличный урожай, в два раза выше стопудового. Под этот урожай семья накупила кур, уток, гусей и прочей живности. Нина Петровна уже была в состоянии обрабатывать несколько коров и свиней. Денег на все эти покупки  хватило, так сын помог безвозмездно, но отец лелеял мысль немедленно возвратить Роману долг, как только продаст будущую пшеничку. Он с женой решил, что Роману в его положении деньги нужнее, чем им, и что долг платежом красен.
– Вы, ребята, не дрейфьте,– говорил весело Григорий Степанович, прилаживая новые двери на кухню,– не получится в политике – возьму вас пайщиками к себе. Парни вы справные, работящие, так что лишними в хозяйстве не будете. И заживем мы с вами – ого-го! Я ночами все обдумал. Создадим мощную семенную агрофирму, будем выращивать элитные семена, чтобы Голландия не доила нас, как дойную корову, а чтобы мы забросали Европу добротными, экологически чистыми продуктами. Тогда и поедем туда не просителями, а уважаемыми людьми, как и положено быть казакам, потомкам славного Дорошенка,  какими мы всегда и были. Может, вы и сейчас бросьте это грязное дело и займемся благородным занятием, а?– Он вопросительно смотрел на обоих с тайной надеждой их все-таки уговорить.
– Григорий Степанович,– отвечал Юра,– чтобы вам хорошо и достойно работалось там, мы также хорошо должны работать здесь, иначе весь ваш труд пойдем насмарку, высосут у вас все соки и оставят кукиш.
– Да, батя,– подтвердил Роман,– каждому свое. Мы будем к тебе наезжать в трудную минуту, когда особенно будут нужны рабочие руки, а пока наше место здесь.
– И то  правда,– явно сожалея, соглашался Куцевол,– с такими помощниками мы бы скоро выбились в люди, а так придется воевать в одиночку. Но ничего, жена моя тоже, как будто снова на свет родилась; бегает, как заводная, иногда и мной командует, так что и вдвом мы – сила. На селе все нам удивляются, просят рассказать секрет такого расцвета, но мы помалкиваем, отшучиваемся,  как ты, Рома, и просил.  Ну вот, будет стоять сто лет,– Григорий Степанович полюбовался своей работой, открыл и закрыл дверь, проверил замок, ручки,–   Хлопцы, командуйте, чем я еще могу вам подсобить?
– Батяня, езжай домой,– с нежностью сказал Роман,– у тебя там работы непочатый край. А здесь осталось совсем немного, здесь уже работа сугубо для специалистов: паркет положить, кафелем облицевать, розетки электрические, где надо, поставить. Матери передавай мой поклон и благодарность за продукты.
– Передам, обязательно передам,–  от избытка чувств торопился старик,– только вы уж не откладывайте в долгий ящик. Надумали – и к нам. То-то радости старухе будет.
К началу зимы справили новоселье в обеих квартирах. Как положено, был небольшой банкет. С поздравлениями прибыли многие из тех, кого явно и не ждали. Начальники отделов горисполкома, местные депутаты, бизнесмены, прокуроры, судьи, известные деятели культуры,  даже почему-то один нотариус посчитали нужным почтить своим вниманием недавно избранного мэра  и его первого зама. Чиновный люд почтительно похаживал по скромным помещениям, недоверчиво слушая пояснения хозяев, что все внутренние работы выполнены их собственными руками и незаметно почухивая затылки, вспоминая собственные трехэтажные особняки и обдумывая, как все это надо будет объяснять. Одному прокурору из областной конторы Роман Григорьевич, смеясь, сказал, не выдержав искуса:
– Виктор Петрович, да не хмурьтесь вы так, не беспокойтесь. Вашу домину можно быстро приспособить под детский сад, а вам предоставят удобное жилье на вольном поселении –  тем и отделаетесь, мы ничьей крови не хотим.
Виктор Петрович кисло улыбнулся шутке и   потом быстро исчез, проклиная себя за излишнее рвение и желание польстить быстро растущему и перспективному начальству.
Так прошло еще несколько месяцев. Юра и Аня поженились – тоже был повод повеселиться. На свадьбе все со значением посматривали на Рому и Лизу, а некоторые и откровенно спрашивали, когда готовить очередные подарки, но те скромно отмалчивались или отделывались шутками.
Как-то в конце зимы, в один из постылых, безрадостных февральских вечеров, Юра заглянул к другу, чтобы скрасить время и себе, и ему, побеседовать доверительно о вещах, о которых невозможно говорить на работе.
– А я как раз думал, как было бы хорошо, если бы ты зашел ко мне,– радостно сказал Роман, открывая дверь.
– Да, надо тебе заканчивать с одиночеством,– ответил Юра, глазом друга заметив, что хозяин не в самом лучшем расположении духа,– сидишь по вечерам, как сыч, и думы грустные думаешь.
– Приходится,– неопределенно ответил Роман,– чаю или кофе, или чего покрепче?
– Давай немного коньячка в кофе,– сказал Соколан.
Они зашли на кухню. Юра с грустью заметил, что у друга появляются привычки засидевшегося холостяка. Роман быстро, заученно все делал, точно зная, где что лежит, куда что поставить на место, во всем соблюдая заведенный порядок.
Попили кофе, постепенно разгорячились, разговорились.
¬--Я опять кое-что накалякал в продолжение своей научно--фантастической повести, -- доверительно сообщил Роман, протягивая несколько листов бумаги.-- Прочти, пожалуйста. Здесь совсем немного; только вчера закончил. Не хотелось перекачивать на твой компьютер--вот лично вручаю, специально отпечатал.
Юра хотел сказать, что прочтет это завтра, но, посмотрев на смущенного новоявленного писателя и видя,  как ждет он немедленной оценки, придвинул к себе листы и   принялся читать:
   
«…В Северном полушарии Истрии - планеты, где жили люди-растения, стояла весна. Слепой дождик, веселый, гулливый, как выпущенный на волю жеребенок, щедро кропил окрестности крупным бисером редких, но толстых, искристых капель, которые, превращаясь в лужи, удивленно смотрели на мир рыбьими глазами водяных пузырей.  Он был  деликатен и нежен, этот дождик, и, кроме тепла и приятной свежести, предвещал яркую, сочную радугу, на которую в радостном  оживлении будут тыкать пальчиками дети, глазеть и счастливо смеяться.
Кукурузное солнце то и дело выглядывало из-за светло-серых туч, неспособных долго хмуриться и плакать, и прорывалось сквозь сочную изумрудно-зеленую листву пестрыми, как у легавой собаки, пятнами на пешеходных дорожках. Прохожие с удовольствием подставляли лица освежающей влаге.
Сладковатый, дурманящий запах расцветающих акаций волновал и сладостно  тревожил. Чирикали воробьи, полукружьями носились голуби, летали стрекозы, блистая прозрачными крылышками, роились мухи и всякая мошкара; в воздухе висел плотный пчелиный гуд над каждым цветущим деревом. Ситцевая роскошь полевых цветов радовала глаз своей детской азбучной прелестью.
В просторной, овальной комнате отдыха для сотрудников Лаборатории Перспективных Исследований с настежь открытыми створками раздвигающейся крыши, с игривыми зайчиками света на стенах, с плотными, нежными буклями расцветающей сирени в тонких, высоких вазах, тоже витал дух мая. Ученые  в короткий, но обязательный перерыв, расположившись в удобных мягких креслах, не рассказывали соленые анекдоты, не отпускали колких шуточек в адрес друг друга, а  на сей раз с молодым, необыкновенным подъемом обсуждали последнюю новость, ожидая появления в эфире  своего шефа.
Когда профессор  М97С36, крутолобый, кряжистый, весь в змейках и бороздах  морщин, седой и величественный, как патриарх,  вышел на связь, молодой, подающий большие надежды, аспирант Р30П16, захлебываясь от радости и презрев субординацию, первым доложил:
–Только что получено сообщение от Службы Внешнего Поиска…Ваша методика получила полное, блестящее подтверждение…Мы все почти в шоке… в эмоциональном, конечно, смысле…
Профессор, как и положено авторитетному ученому и старому, мудрому истрианину, медленно шевеля бледными, иссохшими губами,  устало  остановил его:
– Перестаньте тараторить, юноша. Меня интересует, прежде всего, как проходит эксперимент по моделированию взрыва сверхновой. Сбоев не было?  Все ли описывается нашей теорией?
– Да, да, все описывается,– нетерпеливо подтвердил аспирант  скороговоркой. Он смешно скривил лицо и неопределенно повертел ладонью, показывая таким образом, что есть  некоторые досадные мелочи, – но послушайте, профессор, в квадрате Л-137 обнаружена спиральная галактика, абсолютно идентичная  нашей в мельчайших деталях и параметрах. Все сходится: тип галактики, такая же Солнечная система, класс звезды, ее возраст, планетная организация и так далее; как будто списано с нашего справочника.
--Этого давно следовало ожидать,¬-- буднично сказал профессор. -- Не зря ведь хлеб едим.
-- Но слушайте дальше,¬ -- с увлеченно продолжал аспирант.-- То же самое можно сказать и  о третьей планете – даже Луна есть. В полном соответствии с вашим предположением. Мы вас поздравляем. Осталось подробнее рассмотреть эту самую третью планету от Солнца,– в ликующем голосе аспиранта появилась нотка напускного лукавства. Он не сомневался, что это образование будет точной копией их планеты.
– Законы физики на то и законы, чтобы выполняться в любом уголке нашего мира,– удовлетворенно сказал профессор.– Важно только их постичь и правильно ими пользоваться.. Если сообщение  верно, то можно сказать, что мы не зря потратили выделенные нам средства.  Только и всего. Не пойму вашей эйфории.
– Не пытайтесь нас разочаровывать,  профессор,–  смело и задиристо вмешалась в разговор молоденькая, только что принятая сотрудница Т20И33.– Все научное сообщество стоит на ушах. Это же создает такие перспективы!….– она с упоением завела глаза вверх,– почти абсолютный двойник…надо же. Значит, и жизнь должна развиваться по нашему сценарию. Наконец-то!   Может, мы там найдем даже своих двойников?!
–  Я бы поостерегся от преждевременных выводов,– ответил профессор.– 700 миллионов световых лет – это все-таки далековато даже для нашей цивилизации.  Будем продолжать искать что-нибудь поближе, но как рабочий вариант это, пожалуй, подойдет. Теперь нам будет спокойнее работать. Что касается двойников, то здесь тоже надо быть осторожнее: различия могут быть самые неожиданные.
–  Профессор, запишите меня первым  на этот объект,– с порога застолбил Р30 П16.– Вы же знаете: это  по теме моей диссертации.
– Дорогой мой,– вяло усмехнулся руководитель лаборатории,– мелковато берешь. Здесь речь идет о судьбе нашей цивилизации, а ты со своей диссертацией суетишься. Расстояние слишком велико, чтобы уверенно говорить о  практической стороне дела.  Нужна колоссальная энергия, чтобы добраться туда. ¬¬¬¬¬¬¬¬- Профессор опять надолго замолчал, потом наморщил свой могучий лоб, как будто вспоминая что-то,  и затем добавил: - Так что придется взвесить все «за» и «против» и побороться кое с кем за ресурсы. Но готовиться можно и нужно. Дерзайте, молодые люди. Вам, как говорится, все карты в руки. А я пока отправляюсь на симпозиум по экзотическим формам жизни во Вселенной.
– В открытой нами Солнечной системе, на третьей планете, по логике вещей тоже должна быть разумная жизнь,– сказал аспирант с прежним увлечением.
– Возможно, – легко согласился профессор, – но надо учитывать, что гравитация там должна несколько отличаться от нашей, и опять же флуктуации… - он помолчал, давая усвоить эту азбучную истину, - все те же флуктуации - они могут в корне изменить течение физических процессов... в полном соответствии с законами физики. Я дам задание Центру Анализа и Прогнозирования: пусть они смоделируют возможную форму жизни и ее стадию.
– А я отправлюсь туда проверить правильность расчетов,– опять ерничая, подсказал аспирант,– и лично проверю теорию флуктуаций.
– Ты меня не уговаривай,– спокойно ответил профессор,– я, конечно, буду стоять за нашу лабораторию, но тебе придется выдержать конкурс и, заметь, весьма многотрудный: не один ты пишешь диссертацию и хочешь отличиться.
– Надеюсь на вас, как на бога,– аспирант молитвенно-ребячески сложил руки перед своим научным руководителем.
– Не паясничайте,– добродушно сказал профессор,–  работайте в поте лица своего, и работа вас вознаградит.– Он отключился.
Профессор М97С76 был номинальным начальником Лаборатории Перспективных Исследований, он давно уже был на пенсии,  частенько хворал, но  сохранял гениальный ум, творческие способности, имел огромные заслуги перед наукой, и потому его оставляли при деле, разрешая руководить лабораторией, где, в первую очередь, нужны творческие прозрения, а уж потом добросовестное хождение  на  работу. Профессор так и делал, спустя рукава относясь к служебным формальностям, но время  от времени поставляя такие идеи, которые сначала ставили в тупик научную общественность, а потом вызывали ее восхищение.
  –Эх, пойдут теперь дела!– сказал Р30П16, проводив долгим взглядом исчезнувшего профессора и затем   приглашая остальных коллег продолжить  разговор о сенсационной новости. Он заложил руки за голову, мечтательно глядя вверх:
–Прошвырнуться бы по Вселенной с ветерком; 500 лет уже промотал, а ничего еще не сделано для вечности. Поднабрался бы впечатлений, может быть,  и осенило, как нашего  шефа.  А то ведь, кроме нашей знакомой до слез галактики,  нигде еще и не был.  Занимаюсь   черт знает чем: частная сингулярность  в случае сверхновой – ну что здесь можно открыть? Непонятно еще: есть эта сингулярность вообще или это фикция. Профессор говорит: конкурс. Да я готов любой конкурс выдержать, только бы вырваться из этой дыры.
– Но это же  очень опасно,– по-детски всполошилась новоиспеченная сотрудница, высокая чернобровая девушка, с волосами, свисающими, как у кудрявой ивы,    явно симпатизировавшая Р30П16,– новые технологии полетов  на сверхдальние расстояния еще только в стадии лабораторных экспериментов, насколько мне известно. Я слышала – есть аварии, жертвы.
– А где же проявлять себя, если не на опасной тропе?– с жаром воскликнул аспирант.
– Ты звезд с неба не спеши хватать, а  полопай черный хлеб науки,– веско ответил пожилой, хмурый Т29Л41– заместитель завлаба и фактический начальник лаборатории.– Мы здесь не в кошки-мышки играем, а серьезными вещами занимаемся. Та же сингулярность – вещь тонкая, даже спорная, я согласен,  но позарез нужная для прорыва в теоретической физике. Вот и дерзай; создай что-то удобоваримое, а ты пока только языком мелешь и на Т20И33 поглядываешь. - Он скупо улыбнулся и опять продолжал деловым тоном: - Оформляй результаты эксперимента по сверхновой, устрани  противоречия, если они, действительно, есть, а не являются плодом твоего буйного воображения -  и докладывай.  Ты же можешь выдать нечто незаурядное - нечего мозги молоденькими девушками засорять. Твоя диссертация может немедленно пойти в дело, а ты золотое время теряешь.
– Шеф, скажи по правде: когда дело дойдет до конкретики?– дружески обратился аспирант к начальнику.
– Гм…я думаю, лет этак через 200, может, и полетим. Время  не терпит, правительство постоянно напоминает о поставленной задаче. Теоретическая часть – это одно, а еще надо воплотить это в конкретный проект. Ты представляешь, что такое подготовить туннель такой протяженности? А вы все хиханьки да хаханьки. Марш всем за работу – перерыв окончен.
Через неделю пришли дополнительные сведения о найденной планете, собранные с передовых астрономических станций, выдвинутых в глубокий космос. Незнакомка представляла собой почти полную копию Истрии: третья планета от Солнца, орбита близка к эллипсоидной, скорость вращения – 30 км./сек и так далее.
– Вот она, голубушка!– воскликнул Р30П16, приняв сообщение,– то, что нам надо. Теперь вперед и с песнями!
–Ты все-таки хочешь туда смотаться?– спросил один из сотрудников.
– Хотелось бы,– аспирант почесал затылок и сказал с большим сожалением:– но, видно, придется барахкаться здесь. За Истрию, за вас всех гордость берет, а в личном плане  мне ничего не светит.  Не знаю, чем закончится моя защита: в голове гуляют такие идеи, что запросто могут выгнать из аудитории.– Он улыбнулся про себя и весело добавил:– а могут и Всемирную премию дать.
– Что же это за идеи такие в рядовой диссертации?– опять спросил кто-то, не отрываясь от компьютера.
– Насчет рядовой не скажи,– возразил аспирант, шутливо напыживаясь,– основы собираюсь рушить.
– Ты  диссертацию выдай, имя заслужи, а потом будешь выступать,– мрачно сказал шеф,– а то много вас, таких рушителей,  болтается, а на поверку оказывается пшык. Тебе сказано оформить результаты эксперимента – вот и оформляй.
– Так в том-то и дело, шеф,  что результаты ни в какие ворота не лезут,– оправдывался аспирант.– Ну не могу же я их подделывать. А обычному объяснению они не подлежат. Вот и рождаются мысли, от которых самому страшно. Результаты расчетов не поддаются никаким разумным объяснениям.
– Что там тебе неясно?– недовольно спросил начальник.
– А то неясно, что теория Большого взрыва летит вверх тормашками,– выпалил аспирант.
– Ну вот – досиделся, – Т29Л41 красноречиво крутнул пальцем у виска.– Сказал нам, не подумавши, и забудь раз и навсегда.
– Я и сам пытался забыть, да ничего не получается,– серьезно ответил аспирант.– Напрашиваются совсем иные выводы, которые я и хочу доложить  уважаемому собранию.
– Доложи-доложи,– скептически ухмыльнулся шеф,– профессору укажут на плохое качество научной подготовки вверенных ему будущих кадров, а тебя переведут  в какую-нибудь лабораторию по созданию новых продуктов питания, там ты и застрянешь на всю оставшуюся жизнь.
 Аспирант ничего не ответил и с коротким вздохом углубился в свою работу.

… Быстро прогнозы сказываются, да не скоро дело делается. Прошло около 500 лет,  прежде чем цивилизация Истрии оказалась готовой к броску в иную Метагалактику. Это время приблизительно равнялось половине жизни истрианина. Р30П16 успел состариться. Он  стал физиком- теоретиком мирового масштаба, обзавелся самыми высокими научными званиями, удостоился высших премий, но о полетах уже не мечтал. Этими полетами бредил уже его сын.   
Ч57Р30 прошел сито многочисленных просмотров, отборов и конкурсов, прежде чем был зачислен в отряд кандидатов на первый межметагалактический полет. Учитывалось все: и уровень интеллекта, и скорость принятия ответственных решений,  и физические данные, и эрудиция, и направление научной деятельности, и многое другое. В каждом отдельном компоненте требований были кандидаты и получше, но  в общем зачете Ч57Р30 оказался первым.
Не обошлось  и без небольшого конфликта. Мать космонавта наотрез отказалась поддержать сына в его намерениях отправиться в столь опасное путешествие. Он был ее младшим сыном и любимцем. Муж, гениальный физик-теоретик, постоянно мотался по лабораториям или  сидел за компьютером в глубоких научных раздумьях, не особо заботясь о бытовых удобствах и материальном достатке. Даже на первого ребенка у молодой семьи недоставало запасов энергии, и они собирали ее с миру по нитке у всех своих знакомых и родственников. Правда, потом ученый приобрел мировую славу, стал академиком, руководителем института теоретической физики- финансовые дела поправились, появилось еще четверо детишек, но все равно долгое время мать возилась с детьми практически одна.
Самый младший из сыновей все детство и отрочество провел возле матери.  Лишь когда  он   подрос и тоже проявил недюжинные интеллектуальные способности,  отец перетянул его на свою сторону, и они уже вдвоем корпели над задачами и доказательствами, обменивались понятными только им терминами и спорили друг с другом о непонятных для матери вещах, хотя она тоже закончила универитет и работала в информационном центре одного из институтов.
И вот теперь ее надежду, утешение; ее младшенького, ласкавого, доброго. забирали от матери окончательно. Она носилась по всяким высоким инстанциям, доказывала, что ее сын не такой уж кремень, как всем кажется; что и здоровье у него не железное; что температура у него по ночам повышается неизвестно отчего,  и крыс он боялся в детстве, и еще какие-то убийственные,  по ее мнению, доводы приводила, но все было напрасно.  Ей вежливо отвечали, что есть объективные показатели и что эти показатели - самые лучшие именно  у  ее  сына.
Отец был не столь категоричен в оценке способностей сына, но и он осторожно намекал членам комиссий, что стоило бы проверить еще раз тот или иной балл, выставляемый его родственнику ( сына он скромно называл родственником). Но причина сомнений здесь была совсем другая. Отцу казалось, что это в угоду ему, авторитетному ученому, Ч57Р30 выставляют повышенные баллы, а он этого не хотел никак. Академик считал, что сын должен пробивать себе дорогу только собственными усилиями и никак иначе. Лишь на самом дне души таились сомнения в способности сына выдержать такое испытание и боль за него - потому он и настаивал на повторных проверках и экзаменах.
Дело дошло до мужского разговора.
-- Батя, -- твердо сказал будущий космонавт,¬ -- ты зачем ставишь мне палки в колеса? Тайно поддерживаешь мать в ее стараниях? Это тебе не к лицу. Я лечу подтвердить, в том числе, твою теорию флуктуаций. Если она верна, то нечего и волноваться. Если же ты сомневаешься, если в твоей теории есть пробелы, или она вообще ошибочна, то какое ты имеешь право подвергать опасности кого бы то ни было, кроме своего сына?
-- А своего сына я, выходит, имею право посылать к черту на кулички?
-- Да, имеешь, а иначе, как двигать науку?
-- Подожди, не шуми, сынок,¬ -- спокойно остановил его отец.- Надо бы кандидатам устроить еще тест на максимализм. Его  бы ты уж точно завалил. Скажи мне, кто из творцов науки был на 100 процентов уверен в своих теориях, и я сдамся на милость победителя. Сразу скажу тебе: никто. Любая теория-это черновик, в котором множество погрешностей, исправляемых  только  временем. Главное - стержень, он должен быть неоспорим. Что касается палок в колеса, то я, в самом деле,  этим занимаюсь, потому что хочу быть твердо уверенным, что выберут самого лучшего. Это во-первых, а во-вторых, я хочу также твердо знать, что ты выдержишь все, что на тебя свалится.¬- Отец помолчал и, немного смущаясь своей мягкотелости, добавил: Мне …мне  хочется, чтобы ты вернулся живым и здоровым - вот и все, ничего личног
Сына это признание застало врасплох. Его голос стал мягче, в нем появились нотки родителя, который убеждает дитя, что не надо бояться Бабая:
-- Что вы заладили вдвоем одно и то же? Ведь рассчитано все до мелочей,  правда  же. Все будет в порядке.
--  Рассчитано-то  рассчитано,¬-- с неподдельной грустью ответил отец,¬-- а сердце все равно не на месте. Космос- это многоголовая гидра. Ей удаляешь одну голову, а вместо нее вырастают две-три и больше. Разум соглашается с доводами, а сердце возражает, и пойми тут, кто прав больше.
-- Батяня, не бери в голову лишнего,¬-- уже с озорством сказал сын.--Ты же сам рассказывал, как тебе хотелось оказаться на моем месте. Поэтому не усердствуй слишком, не перегибай палку - она может и сломаться, и тогда я тебе этого никогда не прощу, а ты будешь мучиться угрызениями совести до самой кончины.
Они еще долго спорили, приводя друг другу «железные» доводы.
-- Мне пора на полигон,¬ -- наконец сказал сын, заканчивая разговор.-- Будем сегодня отрабатывать нападение аборигенов, которые находятся на пятой ступени развития. Видишь, тренируемся на все случаи жизни. До полета еще ого-го,  успею состариться.
-- Ладно, -- тоже добродушно махнул рукой отец,¬ -- иди, не задерживайся. И не переживай, что далеко до старта. Не успеешь оглянуться - а он тут как тут. А я тебе больше не контролер, других дел по горло, мне тоже надо торопиться.
Он подошел и  невольно залюбовался сыном. Тот стоял перед ним во всей красоте молодости: высокий, сильный, с нежной светло- зеленой корой- кожей лица, одухотворенного чистыми, светлыми помыслами. Они обнялись, и сын умчался  к себе на службу.
Такие встречи случались все реже. Так прошло несколько лет. Потом настала последняя их встреча перед стартом. Накануне академик сам связался с Центром и попросил сына свидеться.
Знаменитый академик, сидя в удобном кресле, то ли полусонно, по-стариковски, дремал, то ли о чем-то глубоко размышлял.
– А-а,– оживившись, сказал он, увидев сына, – нашел-таки время, спасибо. Представляю, в какой ты сейчас кутерьме. Сам был в таких переделках. Но все проходит, дорогой мой, все проходит,– он горестно вздохнул,–  живи ты хоть миллион лет, и этот миллион когда-то подойдет к концу. И в осадке остается лишь то, что ты успел сделать хорошего. Садись,– старик поднял голову, заворочался, устраиваясь поудобнее. Сын сел напротив, с грустью отмечая, что отец заметно постарел и уже все реже интересуется общественной жизнью, все больше сосредотачиваясь на внутренних переживаниях и раздумьях.
– Я знаю, сынок, как тебя загрузили,– ласково продолжал отец,- и в области физики, и по другим отраслям. Знаю, как это важно для развития нашей науки, как важно это лично для тебя. Гляжу вот на тебя, а вижу себя, пятисотлетнего, цветущего, как майский ландыш,  и впитывающего в себя все прелести жизни, все новое, интересное, жаждующего открытий чудных. А теперь перед тобой дряхлый старик, живущий одними воспоминаниями.
– Отец, ты выглядишь вполне пристойно на свои годы,– пробовал возражать сын.
-- И хорошо, что есть эти воспоминания,– продолжал академик, слушая больше сам себя,–  что не жжет и не терзает  сердце обида на всех живущих, на себя за упущенные возможности. Можно было, конечно, сделать и больше, чем я сделал, но тогда надо было вовсе отказаться от  всех радостей, от всего, что делает истриянина истриянином. А это неправильно. Каждый должен получить свою порцию счастья, потому что без него  человек становится ущербным, хотя часто и не замечает этого.
Ты молодой, красивый, умный,– с олимпийской холодноватостью говорил отец, экономя на эмоциях и вытирая слезящиеся глаза.– С высоты своего возраста я хотел бы предостеречь тебя: наука – это хорошо, это твоя работа и страсть, и увлечение, но не становись  фанатиком, не отбрасывай остальное, как нечто лишнее; не забывай любоваться цветением вишни, утренней зарей, заходом солнца; не забывай, что есть женская красота, что есть счастье иметь своих детей и внуков; есть много чего другого, без чего невозможны прорывы и в твоей основной деятельности.
– Отец, к чему эти разговоры,– не выдержал сын,– ты словно прощаешься со мной. Не делай этого, в тебе еще сил и сил. Ты – мать мне по секрету сказала – втихомолку работаешь над общей теорией Космоса. Ты еще удивишь мир.  Скажи, может, я тебе могу чем-то помочь?
– Я, действительно, кое над чем маракую,– подтвердил отец.– Но это больше работа философская, чем работа физика-теоретика, хотя трудно здесь что-то разграничивать.– Академик откинул свою могучую голову на спинку кресла и замолчал. Ему уже трудно было долго держаться прямо. Сын терпеливо ждал.
– Сколько уже было этих исчерпывающих теорий,– тверже заговорил отец.– Даже на моем веку. И где они? Большая часть признана ошибочной, а меньшая стала частным случаем  более общих теорий. И этот процесс бесконечен. Система знаний представляет собой огромную матрешку. Каждая справедливая теория становится меньшей матрешкой внутри большой. Затем большая умаляется в размерах и становится вкладышем в еще большую матрешку. И так далее.
  Вот почему я тебе и говорю: не увлекайся наукой до потери своей личности. С тех пор как истрианин вкусил от древа знания, он наказан вечной страстью к исследованию, он вечно идет по бесконечной дороге; и чем дальше он идет, чем больше познает, тем больше раскрывается перед ним бездна непознаваемого. Это вечный,  бесплодный труд Сизифа; только того наказали боги, а человек наказал сам себя, и это наказание не менее тяжкое.
– Отец,– с жаром возразил  Ч57Р30,– но это же прекрасно, что у каждого поколения есть свой кусок работы, свой Клондайк. Представь, что было бы, если бы человеку сказали, что дело сделано: дальше исследовать нечего. Сизиф один, а мы по очереди таскаем на гору этот камень: сегодня ты, завтра я, послезавтра мой сын и так далее.
– Конечно, это так,– согласился академик,– хорошо, что есть на свете такая штука как молодость. Но к концу пути устаешь и теряешься перед этой бездной и сознаешь свою ничтожность и ничтожность своих потуг. Глянешь вверх: перед тобой необъятная ширь, уходящая в бесконечность.  Вселенная огромна, непознаваема, непреходяща. Но мало этого; оказывается, таких Вселенных тоже неисчислимая бездна. Как тут не растеряться? Глянешь в микроскоп,  в другую сторону – и там тоже непроглядная тьма и пучина. Атом для хилона – это есть Вселенная со всеми ее атрибутами. В свою очередь хилон – Вселенная для нижних этажей материи. Как тут не придти в уныние и беспомощность? А у нас в наличии какая -то тысчонка лет для познания всего этого.
–  Вот и хорошо,– настаивал на своем сын,– у каждой личности есть свой участок, который он имеет право разрабатывать. И цивилизация имеет свой задел, разрабатывает свою отрасль знаний; недаром же нет двух одинаковых цивилизаций. И каждая Галактика имеет свою специфику. И так далее.
– Я рад, что у тебя такой широкий взгляд на вещи,– сказал повеселевший отец. Он даже нашел в себе силы поправить на ногах толстые шерстяные носки жесткими и черствыми, как сухой хлеб, пальцами – Вот оно, преимущество молодости. Ей все – море по колено. Пока мы, старики, ворчим и сомневаемся, молодежь смотрит вперед, и ничто ее не пугает. Так и должно быть. И все-таки мне хочется предостеречь тебя. Ты горд, что тебе понадавали уйму заданий: и правительственных, и частных. Но ты думаешь, что это главная твоя миссия?– старик внимательно посмотрел на сына, удостоверяясь, слушает ли он его с должным почтением. Сын слушал. И это тешило отца.
– Твою главную миссию нельзя сформулировать в четких заданиях. Это то, что читается между строк, и к чему всегда неосознанно стремилось ифтрианство, с тех пор,  как осознало себя общностью. Что движет космосом: добро или зло?  Является ли любовь духовной константой во всех расчетах Вселенной?  Возможно  ли преодолеть клаустрофобию нашей цивилизации, найдем ли мы когда-нибудь партнеров, товарищей по разуму? - вот вопросы, которые нам предстоит решить.
Жизнь – штука редкая даже на просторах Космоса. Здесь надо преодолеть не только пространство, но и попасть в нужное время, в нужные условия и так далее; много чего нужно, чтобы отыскать родственников. Наши экспедиции находят сотни цивилизаций, погасших, как звезды, задолго до рождения жизни на Истрии. Наши исследователи нашли множество форм жизни, которым еще только предстоит стать цивилизациями. Мы нашли много цивилизаций, абсолютно непохожих на нашу, как муравьи непохожи на человека. О чем можно говорить с муравьями, даже если они обладают высоким интеллектом? Этот интеллект направлен на исследование совсем других истин, чем те, что интересуют нас.
– Отец, а разве плохо быть единовластным хозяином большого дома?– осторожно спросил сын.– Зачем нам соперники, конкуренты, завистники? – Неужели мы не самодостаточны?  Когда я вижу, как ты сидишь в кресле-качалке и размышляешь о чем-то, я понимаю, что тебе никто не  нужен, что каждый, кто нарушит твое раздумье, наносит вред не только тебе, но и всем нам.
Старик тяжело заворочался в своем кресле, находя наиболее удобное положение, потом, снова усевшись, мудро и горестно посмотрел на сына:
– Ты еще слишком молод для таких рассуждений. Поверь мне пока на слово: нельзя все время жить на необитаемом острове, даже если на нем все есть. Цивилизация – это тоже биологическая единица, и как любая другая живая система ее главным смыслом существования есть воспроизводство, поиск собратьев по роду, передача накопленного опыта. Без этого ее существование бесполезно, бессмысленно со всех точек зрения.
Если мы найдем сообщество, хотя бы приближенно напоминающее нас, мы спасены. Если нам удастся найти родственную душу, помочь ей, мы спасены вдвойне, тогда мы оправданы природой, тогда у нас появляется цель существования, тогда будет ясно, что мы не казус природы, не ошибка, не флуктуация каких-то сил, не случайное стечение обстоятельств; что  за нами стоит его величество Смысл. Вот за чем ты летишь, а не за очередной проверкой физических фактов, которые устареют прежде, чем ты вернешься.
– Отец, но мы же, в принципе, убедились в том, что мы не одни,– деликатно возражала молодость.– Зачем нам тратить драгоценные силы и время на поиск каких-то сородичей. Ведь жизнь так коротка, так много хочется сделать!
– Хэ-хэ…–заходился коротким, мелким смешком старик, иронично покачивая головой в такт каким-то своим мыслям– ничто не ново под луной. Узнаю себя молодым, задиристым, даже нигилистом.– Он помолчал и снова стал бездвижным. – Соотношение главного и второстепенного приходит потом, с возрастом. Пока этот внутренний голод цивилизации тебя лишь бодрит. Но потом голос родства, голос крови становится все сильней и сильней, а затем он становится почти физически ощутимым. Ты сейчас, как и  я  когда-то, полностью ушел в науку, ты мало интересуешься философией, за этой научной возней ты пока не слышишь себя. И это правильно, иначе бы мы не продвигались вперед.
Но пройдет время, ты станешь больше уделять внимания истории, философии и поймешь, как мы – цивилизация – страдаем из-за своей замкнутости. Мы похожи на Агасфера – вечного, неустроенного скитальца, который все ищет родной кров, пристанище и не находит его. Сколько веков мы бесплодно шарим по небу в поисках сородичей, и все напрасно.
Ты говоришь, что мы нашли признаки жизни. Да, мы их нашли, но когда мы приходим на кладбище, мы только в первый момент чувствуем радость общения с предками, а потом к нам приходит светлая грусть, что их нет рядом с нами, что нам не с кем поделиться своими радостями и печалями.
Я тебе не говорил, но все большее число космонавтов поражает боязнь пространства, космическая клаустрофобия. Правительство даже вынуждено  засекретить эту информацию, чтобы не вызвать всеобщей паники или чего-то похожего на эпидемию. Все-таки веселее ездить к родственникам, а не мчаться в бездну. Когда впереди тебя пустота и безмолвие, как не упасть духом? Если ты найдешь там родственников – это будет главный твой успех и главная заслуга перед Истрией.
– Отец, ты, как всегда, умеешь все четко формулировать,– взволнованно сказал сын, стараясь не обидеть старика ложной патетикой. – Ты неправ в одном: я тожеуже сейчас слышу в себе этот настойчивый зов, но не мог до конца осознать его. Теперь мне все ясно. Это намного усложняет мое задание, но и поднимает его значение неизмеримо выше. Буду надеяться на успех.
– Желаю тебе удачи, сынок,– с мелкой дрожью в губах ответил старик.– Буду тебя ждать с благой вестью.
Сын встал, подошел, обнял худые, старческие плечи, прижался к ним.
– Все будет хорошо, тихо сказал сын,– мать успокаивай, а за меня не беспокойся: расчеты надежны, техника  не подведет, я готов во всех отношениях…
  И вот, наконец, этот долгожданный день старта настал.
В Центре Дальних Космических Исследований, где тихо и неторопливо проходила подготовка космонавта, на сей раз было необычно шумно и многолюдно. На высоких флагштоках реяли разноцветные флаги крупнейших кампаний и организаций, участвовавших в проекте; гремела музыка и песни о космосе, понаехало множество корреспондентов средств массовой информации, телевиденье транслировало событие в самые дальние уголки Галактики, где работали хотя бы несколько истриан, перед импровизированной трибуной толпились взволнованные сотрудники Центра, виднейшие ученые,  конструкторы, представители культуры и искусства.
В назначенное время перед авторитетной комиссией, дававшей окончательное «добро» на полет, появился космонавт в золотистом трико, которое плотно облегало мускулистое тело и делало космонавта  похожим на гимнаста.  Доклады и команды звучали торжественнее и весомее, чем обычно.
-- Председатель  Всегалактической космической комиссии! Космонавт-исследователь Ч57Р30  к забору энергии и выполнению миссии готов!
-- Принято.
Председатель Всегалактической космической комиссии! докладывает начальник Центра стратегических резервов энергии Ф10 Е47. К  подаче энергии готовы!
-- Принято.
-- Председатель Всегалактической космической комиссии! докладывает начальник Центра аварийной защиты планеты Истрия Ю15В43. Все службы приведены в состояние повышенной готовности к экстремальным ситуациям.
--Принято.
  Председатель комиссии, высокий, сухощавый, пожилой истрианин с выражением официальности и строгости на морщинистом корявом лице, подошел к ретранслятору и дал команду: «Всем работающим в зоне, контролируемой Всегалактической космической комиссией! Принять исчерпывающие меры по обеспечению безопасности вверенных вам объектов и по защите персонала на случай неконтролируемой утечки энергии чрезвычайного порядка. Всем службам дальнего поиска и наблюдения! Свернуть все работы и обеспечить надежное укрытие персонала. Службам внешней безопасности объявляется готовность номер 1. Космонавту-исследователю к забору энергии приступить! Желаю успеха!
После торжественной части космонавт отправился в Центр экспериментальной трансляции, находящийся за пределами родной Солнечной системы. Здесь истрианина поместили в некую виртуальную комнату, ограждаемую мощнейшими магнитными полями, отсекающими любые частицы материи, вплоть до кварков. Затем Ч57Р30, совершенно обнаженного,  уложили  на такую же виртуальную кушетку, образованную электромагнитными и гравитационными полями, и, превратив в электромагнитную волну неимоверной сложности и разветвленности,  стали накачивать энергией.
Волна медленно превращалась в спираль, которая постепенно сворачивалась и сворачивалась, как змея, уменьшаясь в физических размерах и словно ввичиваясь в микропространство. Это было похоже на пружину, которую сжимают все туже и туже, затрачивая на это все больше и больше энергии и запасая эту энергию таким образом в потенциальных  закромах   пружины, чтобы потом выстрелить и послать объект со скоростью, в миллионы раз  превышающей скорость света. Колоссальная энергия, сравнимая с энергией нескольких Солнечных систем, уходила в невидимые этажи и  подвалы материи, создавая новую управляемую реальность, которую невозможно представить обыденному  сознанию.
Операторы Центра управления напряженно работали с гравитационными регуляторами, создавая нужный коридор-шахту, где пространство и время проваливались в другие измерения и сущности, чтобы преодолеть могучее притяжение собственной Метагалактики.  В  комнате в полном соответствии с законами микромира космонавт одновременно находился и в Центре исследований, и в пути к  расчетной невидимой галактике, причем любое изменение в обоих состояниях зеркально отображались друг в друге, и эти состояния уже не могли существовать раздельно.
Комната и истрианин в ней должны были оставаться неприкосновенными до полного возвращения космонавта из дальнего путешествия. Ученый находился в комнате, но он уже не принадлежал ни самому себе, ни своей планете, он существовал только в тандеме со своим двойником.  Контроль  за  происходящим в операционной комнате  осуществлялся с помощью дистанционных хитроумных устройств.
На диспетчерский пункт  стали поступать сухие, четкие доклады:
-- Пройден молекулярный уровень концентрации.
-- Есть.
-- Пройден атомный уровень.
-- Принято.
--Прошли уровень электрона.
--Хорошо.
-- Пройден уровень кварков.
--  Есть.
-- Пройден уровень антамблов.
-- Есть. Все идет в штатном режиме?
--Так точно.
-- Хорошо. Продолжайте.
-- Докладывает пятый. Планетные резервуары энергии исчерпаны.
--  Разрешаю приступить к перекачке запасов  в тройной звездной системе 3Ц 79.
-- Есть приступить к перекачке в 3Ц 79.
-- Пройден уровень хилонов.
-- Продолжайте.
--  Разрешите приступить к забору темной  энергии в межзвездном пространстве.
-- Разрешаю.
-- Прошли уровень радена.
--  Принято. Проверьте надежность систем контроля давления.
-- Есть проверить надежность систем контроля. Аппаратура работает устойчиво.
- - Продолжайте.
-- Прошли уровень хобардов.
-- Разрешаю дальнейшее продвижение.
-- Есть дальнейшее продвижение.
-- Докладывает руководитель проекта А59Д106. Вышли на проектный уровень концентрации. Аварий и ЧП нет. Разрешите продолжать.
-- Разрешаю спуск в потенциальную шахту.
-- Есть спуск в потенциальную шахту.
--  Докладывает седьмой. Достигнута предельная глубина погружения. Режим-штатный. Коэффииент надежности всех систем в пределах нормы.
-- Разрешаю преодоление туннельного барьера и выход в Метагалактику КМ-32 по расчетной траектории.
-- Есть преодолеть туннельный барьер.
--  Докладывает первый. Объект в расчетном районе. Ура!
¬--  Кажется, все прошло гладко¬,¬ --  устало сказал Главный  диспетчер, отстраняясь от пульта. -- Мы свою работу сделали хорошо, передали по эстафете чин чином.  Теперь дело за остальными. Вопросов, сообщений, замечаний нет? --  Он на всякий случай обвел глазами огромный зал командного пункта.
Но все молчали, тоже усталые и отрешенные, не способные пока еще до конца осмыслить важность происшедшего.
--  Тогда буду докладывать.¬-- Главный диспетчер сделал строгое лицо,  подернул плечами, внутренне сосредотачиваясь, и властным, командным голосом произнес:
--  Председатель Всегалактической Космической комиссии! Трансляция космонавта-исследователя Ч57Р30 в заданный район успешно завершена. Главный диспетчер Центра дальних космических исследований Л15Н48.
--  Поздравляю,-- голос председателя звучал теплее обычного.-- Буду докладывать правительству. Объявляю благодарность всем сотрудникам и участникам проекта.  Теперь остается только ждать хороших вестей.
-- Будем ждать,¬ -- весомо ответил диспетчер.
            

Глава шестнадцатая


 Трансляция космонавта заняла  несколько недель по времени инерциальной системы, в которой он находился, хотя на Истрии это произошло в течение нескольких минут. Туннель создавался от станции к станции с коррекцией деформаций на каждой из них. В нескольких карманах  туннеля оставляли часть энергии, необходимой на обратный путь. В нужную Солнечную систему Ч57Р30 прибыл совсем «налегке»:  сначала главную часть энергии соскладировали в межгалактическом пространстве между Туманностью Андромеды и Млечным Путем – двумя соседними галактиками, затем  между двумя звездами: Альфа Центавра и Солнцем, потом между Юпитером и Сатурном. Но и оставшаяся малость по масштабам планеты была громадной, и ее приходилось хранить обособленно, чтобы не влиять на геометрию окружающего  пространства.
Проходной туннель наконец  схлопнулся. Космонавт остался один. Несколько дней ушло на ознакомление с ситуацией. Как и  следовало из расчетов,  галактика, в которой он находился, оказалась очень похожей на родную. Вот она, непререкаемая мощь законов природы! Они всевластны, они неоспоримы, они всеобщи. Достаточно их постичь, и ты становишься властелином мира. И совершенно не нужны никакие подсобные конструкции в виде всяческих божеств и прочих всемогущих внематериальных созданий. 
 В полном соответствии с теорией  несколько фундаментальных физических величин оказались на неуловимые доли меньше, чем на Истрии. Установление одного этого научного факта уже позволяло космонавту с триумфом возвращаться домой. А зкспедиция только началась.
 С первого взгляда звездное небо было совершенно похоже на то, какое истрианин видел в детстве над своей головой. Однако точные измерения показывали некоторое своеобразие в расположении звезд. Опять же, эти отклонения не выходили за рамки различий, которые предполагала теория флуктуаций материи.
Посланец проверил все свои параметры, нужные для нормального существования. Все вроде бы на месте, только при проверке себя в вещественном состоянии он оказался ростом чуть выше обычного. Но это все было поправимо и не вызывало тревоги.
Настало время знакомиться с планетой. То, что она окажется обитаемой, у космонавта не вызывало никаких сомнений. Но на какой стадии находится здесь жизнь и в какой форме – это предстояло выяснить.
Эфир был полон радиоволн явно искусственного происхождения. Вращаясь вокруг планеты, ученый обнаружил обломки ракет, искусственные спутники, даже  космическую станцию, ведущую активный радиообмен. Перед ним открылись до удивления знакомые виды родной планеты: материки, моря, океаны, льды Антарктиды, тундра, тайга, горы, пустыни. Все было узнаваемо и все же чуть иначе.  Несколько иными были очертания материков, границы морей и океанов, ландшафты тропиков,  пустынь и степей.Подтверждалась квантовая теория, что не может быть абсолютных аналогов.
Несколько дней пришлось потратить на подробное изучение планеты, ее истории, географии, биологической эволюции, нынешнего состояния. Ч57Р30 словно попал в далекое прошлое родной планеты. И в то же время это была совершенно иная, необычная цивилизация. Она находилась  в начале последней стадии биологического развития.
Исследователя поразило то, что при почти полном сходстве планетарных параметров и показателей, жизнь на этой планете пошла совсем иным путем. Во- первых, на ранней стадии  жизни почему-то  произошло разделение на животную и растительную формы. Для истриянина это казалось абсолютно нелогичным, нерациональным и тупиковым. Сколько красок жизни, сколько возможностей для выживания, для роста и прогресса терялось в этом случае!
Во- вторых, разумное существо планеты –здесь оно называлось человеком–  оказывается, не был самостоятельным в добывании энергии, а пользовался ею, так сказать, со вторых рук. Энергия, называемая здесь пищей, добывалась жестоким, циничным способом: путем пожирания растений и существ с более низким уровнем развития, причем, если за животными еще признавались какие-то искры разума, то  растениям в этом отказывалось совершенно. Это было неприятно и обидно, ведь  именно растения были первичными получателями энергии и ее преобразователями. Именно растения были самыми прекрасными созданиями на планете, которую люди называли Землей.  Неужели эта высочайшая красота и совершенство не могли натолкнуть землян на мысль, что это не случайно, что совершенство не может быть случайным, что это продукт разума, пусть необычного, но высокого разума. Боже, как могут быть недалеки, зашорены, эгоистичны целые цивилизации!
Несамостоятельность в получении энергии породила для землян огромное количество проблем, которые в итоге могут сделать цивилизацию неконкурентной и тупиковой. Земляне поедали растительность, которая обеспечивала планету  бесценным кислородом; это означало рубить сук, на котором сидишь.
Добывание энергии через пищу  потребовало создания громадной индустрии, искусственного разведения скота, который, в свою очередь, истреблял растительность всеми возможными способами. Человечество уже заметно захлебывалось в производстве различных искусственных веществ, которые создавались, якобы в целях более эффективного ведения хозяйства, а на самом деле отравляющих атмосферу и саму жизнь на планете. Горы мусора, упаковочных материалов громоздились вокруг больших и малых городов, морские воды загрязнялись отходами и нефтепродуктами, подводная жизнь хирела.
Борьба за так называемую пищу стала основой всех конфликтов и противоречий на планете. Кто у кого оттяпает луга, поля, леса,  землю, удобную для производства продуктов питания– вот причина и пружина всех войн, бушующих на земном шаре. И все это из-за того, что природе-матушке в свое время пришла вздорная мысль разделить зародившуюся жизнь на Земле на две формы, конфликтующие, а не дополняющие друг друга. Какая блажь, какое самоуправство и дурь! Неужели природа, такая логичная, такая холодно-расчетливая, как немецкий бюргер средней руки, могла допустить такое надругательство над здравым смыслом?
Удивляло физическое несовершенство человека. Его жизнедеятельность поддерживалась в температурных пределах 36,6-- 42 градуса Цельсия по земной шкале измерения. Без кислорода даже специально  тренированный человек мог существовать не более трех минут. Любой человек должен был питаться два-три раза в сутки, чтобы поддерживать энергетический потенциал своего тела. Давление технологической жидкости, называемой кровью, внутри тела могло колебаться в пределах двадцати-- тридцати пунктов. Превышение уже называлось болезнью. Человек треть своей жизни обязан был спать, чтобы сохранять рабочее состояние. Аппарат воспроизводства тоже был весьма примитивным и грубым и вызывал невольную брезгливость.
Ни один заказчик на Истрии не принял бы от проектно-конструкторского бюро механизма с такими низкими показателями, а здесь это существо считалось венцом творения, оно победило в жесточайшей борьбе,  в естественном отборе среди других представителей живой природы. Чего же в таком случае стоили эти другие представители!
Прямо-таки поражал узкий диапазон возможностей человека. Скорость передвижеия чемпиона – 36 км в час. Зрение – узкое окошечко на бесконечной шкале световых волн; то же самое со слухом: из тысячи октав вверх и вниз человеку были доступны лишь несколько регистров посередине. И этому существу казалось, что он слышит весь мир, на этом клочке звуковых волн он создавал так называемую музыку и упивался ею.
Своим носом человек обонял несколько тысяч запахов, но уже при смешении нескольких из них он терялся и с трудом выделял один-два. Только специально натренированные дегустаторы могли более-менее уверенно выделить в букете запахов пять-шесть основных. Орган обоняния уверенно действовал первые двадцать лет, потом он постоянно давал сбои, засорялся, забивался и выходил из строя. Это называлось насморком, ринитом и прочими хитроумными терминами.
Правда,  Ч57Р30 должен был признать, что на своих кусочках ощущений человек добился почти виртуозных успехов; это касалось и музыки, и цветовосприятия, и обоняния, и вкуса, и многих других вещей.   
 Ученый проник во все ведущие библиотеки мира, во все музеи, овладел почти всеми языками, которые могли сообщить хотя бы какую-то информацию; он прочитал все  выходившие и выходящие газеты и журналы, исследовал все комьютерные сети, записал у себя всю специфическую информацию, хранящуюся в тайниках спецслужб.
После такой тщательной подготовки можно было уже спускаться на планету и изучать ее жизнь, как говорится, в натуре. что Ч57Р30 и сделал. Он опустился на ту часть, где по семейным преданиям жили их предки – в район Причерноморья. Это была обширная степная зона, где протекала одна из самых больших рек Европы– Днепр. Так вот, оказывается, как выглядела когда-то его родина?! Обширные степи, разделенные тенистыми лесополосами, поля  цветущих подсолнухов, желтеющей пшеницы, изумрудной кукурузы, баштаны, длинные ряды помидоров, огурцов, салата,  перца. Степи и поля прорезали дороги, весьма неряшливые, разбитые; по ним сновали смешные в своей неуклюжести и старомодности машины, едущие, как правило, в города и села, где, как муравьи, суетились люди, занятые своими делами.
Он попал на территорию государства Украина в один из кризисных моментов ее истории. Основная часть населения влачила жалкое существование.   Национальное достояние поделили несправедливо: большая часть его оказалась в руках узкого круга наиболее алчных и напористых людей, которые в борьбе за наживу и приращение собственности не брезговали никакими средствами и не останавливались ни перед какими юридическими и  моральными запретами. Героями времени стали олигархи и те, кто их обслуживал: киллеры, банкиры, ослепительные красотки,  артисты, адвокаты, журналисты, авантюристы всех сортов и моделей; уже никто не мечтал стать токарем или комбайнером, всем подавай сладкую, беззаботную, богатую жизнь. Модным стало слово «гламур» и все, что с этим связывалось.
 Чтобы выжить, надо было работать; работать тяжело и долго. Но даже такой работы не хватало на всех. Народ почувствовал все прелести капиталистического способа производства: непродолжительые периоды подъема экономики тут же  сменялись затяжными, тяжелыми кризисами, последствия которых ложились на плечи народа.
 На улицах, площадях, в сквериках, возле домов было полно безработных молодых, здоровых людей, праздно шатающихся толпами, группками и поодиночке, скучно сидящих за столиками кафе с кружками дешевого пива. Вдоль дорог виднелись пустующие поля, заросшие бурьяном. Заводы, фабрики поражали пустынным безмолвием. Упадок ощущался во всем. Понятно– кризис.
Истриянину, глядя на это запустение, хотелось немедленно помочь, но он сдержал первый порыв: любой его ход надо было серьезно просчитывать, чтобы не нарушить экосистему. Если его действие, просчитанное на сто циклов вперед, выходило в тупик, тогда его можно было производить. Если же оно тянуло за собой дальнейшие последствия, то от такого шага приходилось отказываться. Но рассчитать  точно жизнь сообщества с сорока пятью миллионами единиц даже для Ч57Р30 было не под силу. Жизнь землян во многом противоречила логике и мироощущению инопланетянина. Чтобы ее понять и принять, надо было стать на время землянином Надо было внедряться осторожно и незаметно для окружающих и уже по ходу дела вносить соответствующие коррективы. 
В земной ноосфере на расстоянии свыше 100 километров над поверхностью Земли плавало бесчисленное множество коконов-капсул с индивидуалными кодами умерших людей. Эти коконы-оболочки земляне называли душами. Истрианин включил детектор когерентности и сперва присмотрел подходящий кокон для перевоплощения. Им оказался землянин – молодой ученый Куцевол Роман Григорьевич, такого же возраста, как и гость, спортсмен, открытый, прямой, честный человек, погибший в автомобильной катастрофе. Затем  среди миллионов живущих на Украине землян прибор нашел несколько десятков человек с подходящими для истриянина параметрами сосуществования и контактов. Ближайший из них был некий Соколан Юрий Сергеевич»... ( продолжение следует)
               
Прочитав, Соколан, ошарашенный,  поднял выпученные глаза на Романа, не понимая, что происходит с его собственным «Я»: спит ли он или бредит, или  это временное помутнение сознания.
--Выходит…выходит…ты это о себе? …Ты оттуда?
.– Ну вот, Юра,– с расстановкой  произнес Роман,– Ты все доставал меня с расспросами: что да как. Теперь слушай. Моя миссия на Земле заканчивается, и я могу тебе кое-что рассказать, чтобы ты не считал себя сумасшедшим. Для меня это было бы слишком тягостно, я привязался к тебе.
– Ты прилетел ?– быстро спросил Соколан, сам не веря, что он спрашивает такое,   и боясь, что, действительно, теряет ум. -- Как? Откуда? Или ты надо мной измываешься?  Свои фокусы дикие показываешь? Если это так, то я тебе больше не друг.
Роман улыбнулся:
– Успокойся. Я дорасскажу тебе научно-фантастический сюжет, а ты мне скажешь, насколько он талантлив. Смотри на экран,– приказал он.
Соколан покорно и тупо   уставился в компьютер. Экран неожиданно засветился, и на нем показалась тонкая волнистая линия с частыми, многочисленными завитушками и кудряшками.
– Это твой организм, развернутый в электромагнитную волну на атомном уровне– продолжал Истрин,– а это вот организм героя моего романа.– На экране во весь его простор появилась широкая, жирная черная полоса.
– Я вижу черную полосу, и ничего больше, – непонимающе  сказал  Юра.
 –Увеличиваем масштаб в тысячу раз.
На экране полоса дернулась и всего лишь слегка посветлела.
– Увеличиваем в миллион раз,– сказал Истрин голосом фокусника, – и на экране линия расслоилась и показались частые-частые линии, неимоверно сжатые.
–Увеличиваем еще в пятьсот раз,– прозвучал голос Романа,– на экране появилась сложная волнообразная мозаика линий, образующих самые невообразимые формы. Такой бывает иногда подпись ушлого главного бухгалтера, которую невозможно повторить и подделать.
– Экран не может отобразить всю сложность организации нашего организма и разума. Для этого экран должен иметь хотя бы километр в длину и ширину.
– Так что, ваш организм в пятьсот миллионов раз сложнее?!– воскликнул даже несколько обиженно Соколан.
–  Мое теперешнее «Я» -- это сложнейшее даже по нашим меркам биоэнергетическое сооружение, аппарат, машина. Это его нынешняя организация с учетом той энергии, которая в нем есть и которую надо было как-то организовать. Сосредоточить такой запас энергии в таком маленьком пространстве, поверь, непредставимо сложно и  очень-очень трудно, – ответил Истрин.– Сам по себе наш организм несколько проще, -- Он сделал шутливый предупредительный жест пальцем. --  Но не намного. Чтоб ты понял, поясню. Каковы кирпичики материи? Биологический объект состоит из клеток – это надземная часть, а далее идут подземные этажи: молекула, потом атом, затем электрон, еще ниже кварк, еще ниже анатабл, хилон, еще ниже этажом раден и так далее. Вам пока видны только три подвальных этажа, четвертый только просматривается. Каждый следующий вглубь этаж обладает колоссальной энергией по сравнению с этажом выше. Соответственно, такая же колоссальная энергия нужна, чтобы верхний этаж уплотнить до  нижеследующего. Какой податливой кажется вода, но попробуй сжать ее хотя бы на миллиметр? Какую энергию потребуется затратить, чтобы объем молекулы сжать до объема атома? А как сжать атом до объема электрона?
Так вот, чтобы появиться у вас, моему герою пришлось спуститься с первого этажа на десятый вниз. Представь себе эту чудовищную плотность и энергию, которая заключена в нем. Каждый кубический сантиметр такого тела весит несколько десятков миллиардов тонн. Если он снимет защиту, то продавит, прошьет Землю насквозь своей тяжестью. Энергия, которой его накачали, нужна ему, чтобы возвратиться назад. Это как телевизор. Нажал кнопку – показывает изображение. Казалось бы, все очень просто. Но чтобы это работало, нужны сложнейшие устройства. Поэтому он не просто разумное существо, а еще и  сложнейшее техническое сооружение.
– Как же ты смог, в таком случае, к нам пробраться?– спросил  Соколан, который давно подозревал в Романе необыкновенное существо и потому не был так поражен тем, что сказал Истрин.– 700 миллионов световых лет!– подумать страшно. Если лететь со скоростью света, то и тогда потребуется 700 миллионов годов. А выше скорости света в природе скоростей не существует– так говорит физика.
– Это говорит ваша физика,– усмехнулся Роман.– Но это не совсем так. Если два световых луча двигаются друг другу навстречу, то с какой скоростью они сближаются?
– 600 тысяч километров в секунду,– с готовностью ответил Соколан.
– То есть в два раза выше скорости света,– удовлетворенно констатировал Истрин,– а ты говоришь – не может. Это простейший пример. Может, еще как может. Но скорость – это опять же простейший подход. Манипулируя пространством, можно приблизить к себе его любую точку.
– Все же я не понимаю, как это выглядит на практике,– сказал Юра.– Что значит манипулировать  пространством? Пространство – оно и в Африке пространство.
– Я не буду вдаваться в теорию,– ответил Истрин, –для этого тебе надо будет учиться десятки лет. Мы с тобой как-то смотрели мультик про пластилиновую ворону. Оп – пластилиновая ворона, оп – крокодил, оп – дерево, оп – маленькая девочка и так далее. Есть такие физические процессы, когда пространство превращается  в нечто, похожее на пластилин – бери его в руки и лепи из него, что хочешь. Другой пример. Ты стоишь у большого глобуса и хочешь рассмотреть Берингов пролив. Что тебе нужно для этого?– Роман посмотрел на Соколана и увидев в его глазах понимание, продолжал:– Правильно, плавно повернуть глобус и приблизить к себе  этот самый пролив. То же самое можно сделать и с пространством, то есть максимально приблизить к себе любую его точку и уже самому отправиться туда. Опять же, это очень грубая аналогия.
– А ты все-таки  потоньше,– попросил Юра.
– Хорошо, постараюсь потоньше,– легко согласился Роман.– Так вот, ты, как известно, состоишь из элементарных частиц. Если эта  частица проходит через  условную прозрачную пластинку, то она одновременно находится и перед пластинкой, и за ней. Это один из квантовых эффектов, который с трудом укладывается в вашу логику.
Эта логика элементарная, да-нетная, предполагающая один из ответов: да или нет. На этой логике построены все ваши компьютеры и системы доказательств.  Но  физика и логика знает  и третье состояние, когда существует одновременно и «да», и «нет». Время можно рассматривать как одну из этих прозрачных пластин, где частица стоит и перед временем, и за временем.  То же самое можно сказать и о расстоянии. Если направить элементарную частицу через эти преграды, то она будет одновременно существовать и здесь и там. Такое состояние очень неустойчиво, оно требует отсутствия любых помех, наличие почти абсолютного температурного нуля  по Кельвину, абсолютно пустого пространства  и многого другого.
 И вот, если тебя по электрону передать в любую точку, ты будешь существовать одновременно в двух ипостасях. Но только одновременно: любое нарушение в одном из состояний  ведет к зеркальному отображению в другом. Если трудно удержать какой-то электрон в таком состоянии, то, представь, как трудно поддерживать все тело в таком динамическом равновесии. Потому и приходится время от времени закрываться в туалете или ванной, чтобы ты не видел всех этих странных дефектов и превращений.  Для своих я тоже существую, но странным образом: ко мне не должен коснуться даже электрон, иначе это может обернуться на мне здесь самым неожиданным последствием; я существую только в своем понимании и ощущении. Тебе это понятно?
– Не-а,– простодушно ответил Юра.
– Физически я могу существовать одновременно в двух из состояний: и «да» и «нет». Сейчас ты говоришь не со мной, а с моей особой материальной формой, которая, тем не  менее жизненно связана со мной.
– Рома, ты меня забодал, говори по-человечески,– почти простонал Соколан.
– Говорю по-человечески,– ответил Роман. – Представь, что я стою перед зеркалом, а ты выглядываешь из другой комнаты и видишь только мое отражение. Можешь ли ты сказать, что видишь меня как физическое тело? Ты, например, убийца, и тебе надо меня устранить. Ты стреляешь, но портишь только имущество Натальи Леонидовны в виде разбитого зеркала.
–  Это мне понятно,– нетерпеливо перебил его Соколан,– дальше.
– Но одновременно ты и не можешь утверждать, что видишь другого человека. Ты видишь именно меня. И я не могу исчезнуть, оставив изображение в зеркале: ухожу я – уходит и моя рожа в зеркале. В настоящий момент я и есть изображение в зеркале, только еще и говорящее. Отличие лишь в том, что если ты выстрелишь в это изображение, то разобьется и зеркало, и я сам. Теперь понятно хоть приблизительно? – с надеждой спросил Истрин.
– У меня голова разболелась,– честно  признался Юра. – я добросовестно пытаюсь тебя понять, но плохо получается. У нас логика разная. Наверно, я воробей, который хочет понять устройство телевизора. Была у меня мать, я помню ее до мельчайших морщинок на лице. Потом мы ее похоронили, она ушла из этого мира – раз и навсегда. А так, чтобы она есть – и ее нет; или, наоборот, ее нет, но она в то же время есть – от этого свихнуться можно. Такие комбинации для человеческой психики неподъемны.
– Это тебе так кажется,– успокоил его Роман,– такие вещи и у вас происходят ежечасно и ежедневно, только вы не отдаете себе отчета в этом. Вот сейчас нам захочется послушать Утесова. Мы поставим пластинку и услышим неповторимый  голос с таким же неповторимым тембром: « Есть море, в котором я плыл и тонул, на берег был выброшен к счастью. Есть воздух, который я в детстве вдохнул и вдоволь не мог надышаться…».  Мы слушаем Утесова – и никого другого. Но ведь Утесова в физическом смысле нет уже несколько десятков лет. Но тогда чей мы слышим голос: Иванова, Петрова, Сидорова? Нет, мы слышим голос именно Леньки Утесова, его, эдакового сибарита с одесским акцентом, нашего любимца.
Никто не может присвоить его голос или повторить. Это прошлое в настоящем. А для живого Утесова это его далекое будущее. Вот по телевизору идет концерт Билык. Это она, живьем: не манекен, не двойник, не копия, а именно Ирина Билык собственной персоной. Но в то же время это и не Билык, а лишь ее видимость. Но если не будет живой артистки, то и не будет ее изображения в телевизоре, будет лишь запись выступления, которое состоялось раньше, но это уже совсем другой коленкор. Видишь, какая диалектика взаимодействия, текучести настоящего, прошлого и будущего. В природе нет застоя; все течет, все изменяется, все переходит из одной формы в другую, подчас самую неожиданную.
– Ладно, что все течет, нам тоже известно, – рубанул рукой Соколян,– давай выкладывай, что тебе у нас нужно; для чего мы, инфузории, вам понадобились.
Истрин помолчал, потом усмехнулся и сказал:
– Моя номинальная задача -- подтвердить или опровергнуть некоторые идеи и научные теории наших ученых.  Это имеет принипиальное значение для нашей науки. Но есть и сверхзадача, личная, цивилизационная, о которой мне не хочется с тобой говорить, это слишком интимная вещь. Все остальное – мелочи.
– Ну да, мелочи,– с явной иронией произнес Юра.– А к этим мелочам не относится , например, то, чтобы подавать нас под соусом на обед или ужин?
– Нет, стадию каннибализма мы прошли – опять улыбнулся Роман,– иначе бы я  давно тебя  съел.
– Кто вас знает,– неопределенно протянул Соколан,– разложите нас на элементарные частицы и употребите в качестве десерта – сколько той Земли?!
–Не дрейфь, дружище,– Роман хлопнул товарища п плечу,– все будет в ажуре. Спрашивай меня обо всем, проси, что хочешь – я все исполню, как джин из бутылки. Как там у вас: раз пошла такая пьянка – режь последний огурец.
–  Вопрос на засыпку: скажи, бог есть?– быстро спросил Юра.
– Гм…бог…ты сразу быка за рога.– Роман встал, прошелся по комнате, заложив руки за спину. Брови Истрина нахмурились; чувствовалось, что мозг его усиленно работал.– Тебе выложить доказательство Спинозы, Канта, Кьеркегора, Хайдеггера или опровержение Сократа, Демокрита, Эпикура, Маркса, Энгельса, Ленина, Мао, Гинзбурга?
– Ты мне голову авторитетами не дури, отвечай: есть бог или его нет?
–Я не могу говорить больше того, что написано в ваших книгах. Я проштудировал все, что написано по этому вопросу за три тысячи лет, но ясного ответа так и не получил. В нашем обществе ответ на этот вопрос звучит так: нельзя ответить, что лучше: восход или закат, утро или вечер. Ответ лежит в системе человек-бог. Каждый решает для себя, существует ли для него божество. Только он один, и никто другой.
Лично я придерживаюсь мнения Ницше, что религия – это шаткий, примитивный щит слабых; настолько слабых, настолько запуганных, что их не смущают никакие доводы практического ума, здравого смысла. Они как черт ладана боятся этого смысла, потому что даже примитивные выкладки разбивают в пух и прах все церковные постулаты и легенды.   «Сон разума рождает чудовищ»– сказал Босх. Как я понял, страх является самой мощной движущей силой землян. Страх смерти, страх нищеты, страх старости, страх неизлечимой болезни, страх одиночества, страх непонимания – вот что заставляет обращаться к высшим силам, искать у них защиты и приюта. – Истрин косо, ерничая, посмотрел на Юру.– Ты тоже можешь быть богом.
– Это как?– не понял Соколан.
– Очень просто. Например, для муравья ты бог. Ты можешь его казнить и миловать, дать ему пищу или, наоборот, забрать ее, соорудить ему жилище или разрушить его, продлить ему жизнь, сделать ее беззаботной, беспроблемной и так далее. Для тебя же богом могу быть я.
– На один вопрос ты уже ответил не по-божески,– уточнил Юра.– Скажи, ты железо в золото превращаешь?
– Запросто. Сколько тебе нужно?
– Пока не надо. Ответь: можно найти библиотеки Ярослава Мудрого и Ивана Грозного? Если можно, то где они? Это поважнее золота.
Истрин остановился посреди комнаты, поднял голову вверх, прикрыл глаза, застыл.
– Под Грановитой палатой Кремля я вижу отдельные груды истлевшей бумаги, отдаленно напоминающие остатки книг. Их возраст – от шестисот до тысячи лет. Это все, что осталось от царской библиотеки. Кстати, царь спрятал книги от безумства Сильвестра и прочих религизных фанатиков.
– А ты видишь, где добро,  награбленное Наполеоном в России?
–  Не вижу. Все самое ценное он успел вывезти тайно от всей армии с помощью вернейших помощников из старой гвардии. Все ушло на создание новой армии и все пошло прахом. Вот он – знаменитый аскетизм тиранов: ходят в засаленном мундире, а тратят зазря миллионы и миллиарды.
--  Существует ли золото Полуботка? Клад Мазепы?
-- Очередные мифы. Сладкие грезы мечтателей.
– Та-ак. Что еще? – Соколан по-детски наморщил лоб.– Да, кто изображен накартине «Мона Лиза»?
– Мона Лиза.
– Существует ли проклятие египетских фараонов?
– Нет.
– Кто убил Кирова?
– Кирова убил муж секретарши Николаев. Но подталкивали его к этому доверенные люди Сталина под руководством Ягоды. Иосифу Виссарионовичу поэтому пришлось пожертвовать надежным соратником, чтобы тайна никогда не вышла наружу.
– Правда, что в Индии есть железная колонна высотой 50 метров, вся из чистого железа и что ей три тысячи лет?
– Обыкновенная газетная утка из серии, что египетская мумия изнасиловала женщину-археолога.
Соколан задумался, что бы еще спросить позаковыристее. Ему уже не было так страшно, как после признания Романа, но все равно нервная дрожь пробегала по его коже, когда сквозь психологическую защиту, которой он закрылся, все же пробивалось сознание, что рядом с ним неизвестное существо. А Рома смотрел на него, как будто видел впервые.
– Юра, я уезжаю,–  тихо сказал  Истрин.
– Да ты что!?– только все началось,– опешил друг,– мы же – единый кулак, неразрывное целое.
– Да, мы – единый кулак, таким и останемся,– задумчиво произнес Истрин, покачиваясь на табурете, – но время идет, и все когда-то кончается, всему приходит свой черед. Я – гость на вашей Земле, я погостил, и мне пора бы домой, да дела складываются так, что и дома мне быть не скоро.
– Ты же говорил мне, что времени у тебя еще вдоволь,– растерянно произнес Юра,– мы все так привыкли к тебе, что я не представляю себе, как мы без тебя. А работа? Где я найду такого зама?
– Все найдешь, Юра, все найдешь,– прежним грустным тоном мудрого человека продолжал Роман.– Теперь ты – заметная политическая фигура, теперь тебя так просто не сметешь с политической карты. Теперь каждый твой поступок, каждое твое решение имеет далеко идущие последствия, и я уже не вправе вмешиваться в ход вашей истории, мне уже не под силу просчитывать возможные последствия твоих действий.
На стадии неопределенности моя задача состояла в том, чтобы  выбрать некий вариант развития, то  есть  чтобы нашелся такой человек, который при определенных обстоятельствах  мог выбиться в  мэры города.  Я его нашел! А теперь этот вариант имеет собственную логику событий и продвижения. Дальше мои полномочия заканчиваются, я уже не могу просчитать все варианты, вытекающие из этой ситуации, а значит, я больше не имею права вмешиваться в вашу жизнь.
-- Ты можешь показать мне, как ты выглядешь в самом деле? Ну на своей планете?-- снова без всякой связи с разговором быстро спросил Соколан, опять торопясь, как будто опасался, что Роман неожиданно исчезнет, и все еще не веря окончательно в происходящее.
-- Разве это имеет значение?-- вопросом на вопрос ответил Роман. -- Нет, не мо гу. Вернее, не хочу портить с тобой отношения. Ваша психика и эстетика к этому еще не приспособлены.
Они помолчали, каждый думая о своем.
– Теперь мне одному придется тянуть лямку,– наконец то ли вопросом, то ли утверждением сокрушенно произнес Соколан.
– Почему одному?– возразил Роман,– у тебя есть крепкий тыл–Аня, у тебя есть команда единомышленников, у тебя есть твердые идейные убеждения, у тебя, наконец, уже есть имя, авторитет, тебя уже какой-нибудь сержант Шелудько не остановит на улице и не ворвется безнаказанно в  дом.
– А сколько других препятствий!?– страдальчески воскликнул Юра, мысленно представив эту владимирскую дорогу украинского  народного  борца.
– А что же ты думал?– запальчиво ответил Роман.– Из миллионов человек я выбрал тебя как самого способного по всем статьям. Если не получится у тебя, то не скоро в Украине найдется личность, обладающая такими же возможностями. Да, придется и пострадать; возможно, и посидеть в тюрьме, и пережить покушения, предательства друзей и соратников. А как же без этого?  Вспомни Спартака, первых христиан, Юлия Цезаря, Кромвеля, Манделу, Валенсу, Гавела. У всех таких была одна ставка – жизнь. Кому-то повезло, кто - то оставил хотя бы имя, а многие сошли в могилы безвестными. Но многие и победили, им обязано человечество своим продвижением вперед. Не дрейфь, на дворе иное время, страсти господни тебя уже не ожидают, хотя и будет тяжело.
– Я тебе говорил, что готов ко всему,– убежденно сказал Соколан,– только жаль мне терять тебя, мы все приросли к тебе душой. Без тебя будет намного труднее. Мы, конечно, выдержим, но как сидеть таким вечером, когда нет задушевного дружка, когда не с кем поделиться самым сокровенным, чего и себе не всегда доверяешь, что требует проверки другом. Труднее будет моей душе – вот в чем загвоздка. Да и потом переживай за тебя: как ты там, все ли у тебя хорошо, не плохо ли тебе без нас.
– В том-то и дело, что трудно и мне будет без вас,– горестно подтвердил Роман.– Давай еще немного кофе с добавкой. Или одной добавки?
– Давай,– азартно махнул рукой Юра,- где наше не пропадало?
Они выпили.
– И что же ты намерен делать?– сокрушенно спросил Соколан.
– Я стал готовиться к отъезду и вдруг обнаружил, что я не могу этого сделать,– начал Истрин.
– А как же Лиза?–  вдруг перебил его Юра, словно вспомнив что-то очень важное.
– Ли-за,– протяжно повторил Роман.– Не знаю, что и делать. Привязался этот парень к ней всей своей ситцевой душой и я вместе с ним и она, наверно, к нему.– Роман закрыл глаза, закинул голову и застыл в этой позе. Потом, словно очнувшись, оживился, как после удачно найденного решения и повернулся к Соколану:– А ты не можешь с ней поговорить?– Его глаза с надеждой смотрели на Юру.–   Если честно, я до конца так  и не разобрался в тонкостях ваших отношений. Здесь стихи неуместны, а без них я не могу ничего толкового сказать применительно к данной ситуации. Она сразу почувствует мою фальшь – я ее знаю. Здесь нужна особая теплота, особая тонкость– я пока на такое неспособен.
Юра грустно улыбнулся:
– Что тебе сказать? Это все равно, что пересказывать стихи прозой. В таком разговоре должны участвовать только он и она. И о чем я с ней должен говорить?
– Скажешь, что у меня очень важное, ответственное, опасное задание, о котором не принято всем рассказывать, даже самым близким, и тебе в том числе; скажешь, что я очень переживал по этому поводу, но я не имею права разглашать государственную тайну.
– Короче, мне придется врать ей, так что ли?– раздраженно спросил Соколан.– Зачем тебе надо было морочить голову простой, безыскусной нашей девчонке ?
– Ты сам видел, что я не собирался морочить ей голову,– виновато сказал Роман.– Так получилось. Я хотел прожить вместе с ней всю ее земную жизнь, пожертвовав куском своей жизни на Истрии, чтобы все закончилось своим естественным образом. Так же и с родителями.
– Ну и оставайся, в чем вопрос?– воскликнул Юра обрадованно,– зачем создавать проблемы на ровном месте?
– В том-то и дело, что появилась проблема,– неохотно сказал Роман.
– Какая?
– Такая.
– Я тебя серьезно спрашиваю. Что у тебя за проблема может появиться на Земле?
Роман ничего не ответил, только в задумчивости выпускал  воздух изо рта себе на грудь, чтоб не слышно было вздохов.
–  Так я жду,– требовательно повторил Соколан.
– Проблема не у меня, проблема у Земли,– мрачно  сказал наконец Истрин.
– Давай не играй в кошки-мышки, выкладывай все, как есть,– тоном приказа сказал Юра.
Истрин молчал.
– Ну!– подстегнул Юра.
– Баранки гну,– огрызнулся Роман,– не торопи, дай сосредоточиться.
– Учти, мы уже сидим порядочно. Аня начнет беспокоиться. А ей уже не рекомендуют.
– Ладно, уговорил,– сдался Роман.– Не хотелось мне никого беспокоить, но так уж и быть; ты человек надежный, в обморок не упадешь и не разболтаешь, тем более, что тебе надо что-то объяснять Лизе, а для этого  самому надо знать больше других и быть уверенным, что твой товарищ не подкладывает свинью лучшим своим друзьям. Собери в кулак свою психику и приготовься слушать страшные вещи.
– Я приготовился.
– Я проводил некоторые наблюдения и опыты на вашем участке Галактики и неожиданно кое-что выяснил…
– И что же ты выяснил?
– А выяснил я то, что двенадцать тысяч лет назад в этом районе взорвалась сверхновая. Она была белым карликом, и это ее закономерный финал. Ваше Солнце тоже сначала превратится в красный гигант, поглотив Землю, а потом начнет сокращаться. Но это будет нескоро.
Белый карлик, сжимаясь, начинает быстрее вращаться. Когда это сжатие принимает чудовищные размеры, звезда, не выдержав такого напряжения, взрывается. И тогда большая часть энергии звезды уходит в космос вдоль оси вращения. Получается некая световая пушка огромной убойной силы, так называемый джет.
 С Земли видны взрывы только тех сверхновых, острие которых направлено точно на планету. Но эти взрывы безопасны, потому что происходят на расстояниях в миллионы световых лет. А теперь взорвалась сверхновая почти рядом. Что такое двенадцать тысяч для космоса? Это взрыв на лестничной площадке. Но самое страшное, что ось вращения сверхновой направлена точно на Землю.
-- Мало ли чего направлено на Землю?-- по-мальчишески возразил Юра.
Смертельный луч-джет уже находится в пределах Альфы Центавра. Через два с половиной года он испепелит Землю. Люди увидят вспышку, в сотни раз превосходящую Солнце.  Неимоверный поток энергии за несколько часов сожрет атмосферу, вызовет мощную вулканическую деятельность,  затем начнет испаряться вода океанов. Земля станет безжизненной на многие миллионы лет, если вообще жизнь когда-нибудь возродится на ней.
– Ну и…– Юра выжидательно уставился на Истрина.
– Я пока тоже в состоянии «ну и…»,– угрюмо ответил Роман.– Мне уже надо думать о возвращении – наступает точка невозврата – а тут такое… Мои резервы энергии существенно истощились. Остался неприкосновенный запас на дорогу, возможность маневра минимальна. И в то же время надо вам помочь. Я впервые в  затруднении.
– А может это только твои предположения?– с надеждой спросил Соколан,– мало ли чего в космосе происходит – возможно, имеет место какой-то другой процесс, дающий ту же картину, а ты уже паникуешь?
– Ну да,  я паникую,– с горькой иронией ответил Истрин.– Это, Юра, не тот случай, когда можно паниковать или ошибаться. Мои компьютеры работают день и ночь. Рассматриваются несколько вариантов, но все они ненадежны и не дают стопроцентной гарантии, а в данном случае нужна именно такая гарантия.
– И какие же это варианты?
– Например, можно защититься поясом астероидов, курсирующих между Юпитером и Сатурном, существенно сузить, уплотнить его, вытянуть соответствующим образом орбиту и так далее.
Ну и защищайся!– с энтузиазмом воскликнул Соколан.
– Я бы защитился,– сокрушенно ответил Истрин,– но этот экран имеет толщину всего сто-двести метров, и в эти метры должен попасть джет, летящий со скоростью света двенадцать тысяч лет. Кроме того, острый луч – это в космическом масштабе. Для нас это будет область до ста тысяч километров в ширину. Что для такого луча каких-то двести метров?
– Что еще?– упавшим голосом банкрота, у которого исчезает один  из последних шансов спастись,  спросил Юра,– может взорвать атомные или водородные бомбы?
– Конечно,– опять саркастически заключил Истрин,– пустить комара против медведя.– У вас, у землян, странная манера в качестве последнего средства выставлять атомную бомбу. По любому случаю. Мне бы это ваше счастливое свойство видеть в бомбе спасение от любой напасти.
– У нас пока это самое сильное средство,– виновато ответил Соколан.
– Запас энергии джета равен миллиардам атомных бомб,– как школьнику, пояснил Роман и продолжал:– Можно в качестве экрана выставить Луну, значительно изменив ее орбиту, но это само по себе будет иметь гибельные последствия для Земли. Опять же, для космоса джет – это луч, мгновенный выброс энергии, а для землян– это поток немыслимого жара в течение нескольких недель. Задержать Луну в необходимой точке на это время невозможно. Был у меня неплохой вариант: создать гравитационное поле такой мощности, чтобы можно было отклонить джет в сторону от нашей солнечной системы. Но расчеты показали, что, во-первых, расстояние уже слишком мало, а во-вторых, энергии не хватает, чтобы отклонение было достаточно большим для полной безопасности Земли. – Истрин невольно для себя вздохнул. – Эх, кинуться бы мне раньше хотя бы на годик!
– Выходит, спасения нет?– взволнованно спросил Соколан.
– Есть вариант,– спокойно ответил Истрин.
–  И какой  же?
Роман не ответил, он продолжал сидеть неподвижно, устремив взгляд далеко-далеко от этой комнаты; казалось, он не услышал вопроса.
– Так  есть  решение или нет?– настойчиво повторил Соколан.
– Я тебе говорю, есть,– бесстрастно ответил Роман,– лечь на амбразуру…
– Объясни, что ты удумал?– дернулся к нему встревоженный Соколан.
– Студентами мы игрались с джетами,– Роман словно разговаривал сам с собой,– это как поставить на  большой куш в карточной игре: опасно, рискованно, но и сулит  решение многих жизненных проблем. Конечно, джеты были далеко не такой мощности, как этот. Мы выбирали самый маленький и вдвоем-втроем расхватывали его энергию. Хватало на хорошую жизнь в течение определенного времени. В основном, энергия шла на наши эксперименты, мы не стояли в очереди, не клянчили финансирования, а сами покупали все необходимое и делали, что хотели. И многие добились приличных результатов без помощи влиятельных родителей.
Так что у меня есть некоторый опыт работы с этими энергетическими « кладами». Но одно дело когда ты ешь за дружеским столом, а другое – когда тебя напихивают, как рождественскую гуску. Желудок может и не выдержать.
– Рома,  давай без метафор и сравнений,– нетерпеливо  оборвал его Соколан,–говори, что ты надумал?
– Что тут долго рассусоливать, – в той же бесцветной манере продолжал Истрин,– выйду навстречу и накачаюсь до отвала. Если захлебнусь – не поминайте лихом, как у вас говорят. Вам достанется намного меньше. Будет обидно, если и это не поможет, но я постараюсь.
– Ромка,– голос Юры слегка дрогнул,– я не могу тебя  в данных обстоятельствах отговаривать, но ты все правильно продумал?  Нет ли ошибки? Или ты скажи, что разыгрываешь меня в очередной раз. Скажи, что это розыгрыш – я не обижусь. Скажи, розыгрыш, да?
– Да, Юра, это розыгрыш, только меня через час уже не будет здесь.
– Черт возьми!– Юра вскочил и забегал по комнате,  потирая затылок.– Земле почти пять миллиардов лет, как говорят ученые, а этот долбанный  джет летит именно в тот миг, который нам выделила природа.  Где логика? Почему так?
– Ты думаешь, это единственный случай?– риторически спросил Истрин. – Да такое на Земле было, по крайней мере, несколько раз. Взять случай с динозаврами. Ваши утверждают, что они вымерли в связи с падением на Землю  крупного астероида. А я утверждаю, что это, скорее всего, атака такого вот джета, только значительно меньшего по мощности. Нечто подобное происходило на границе юрского периода и триаса. Кстати, видишь,– Истрин коротко улыбнулся,– юра здесь тоже присутствует. Таких примеров можно привести до десятка. А вот сейчас могут быть кранты. Поэтому я  сдаю тебе квартиру и предупреждаю, чтобы ты туда не водил девочек  втайне от Ани.
– Ты все хочешь научиться юморить?–  тоже слегка улыбнулся Юра,– но это  типичное  « не то». Каковы твои шансы?
– Шансы я не хочу обсуждать,– коротко бросил Рома.
– Понятно,– едва слышно сказал Соколан.
– Зачем тебе это надо?– после долгого молчания спросил он,– это наши земные проблемы. Если природе так угодно – ничего не попишешь.
– Я бы так никогда не сказал,–  с грустинкой в голосе перебил его Истрин,– я бы сказал « ничего не поделаешь».  Никогда я не научусь вашей логике, вашему языку.
– Теперь это уже не так существенно,– в тон ему ответил Юрий.– Я говорю о том, что вместе и помирать не страшно. На миру и смерть красна– такая у нас пословица. Но зачем это тебе – наши заботы, наши хлопоты? Тем более с непредсказуемыми результатами.
– Знаешь, космос беспределен, холоден и жесток,– вроде бы бесстрастно заговорил Истрин.–Он подавляет своей мощью и бескрайностью, неисчерпаемостью и непознаваемостью. Единственное спасение – сознавать, что ты не один, будь то личность или цивилизация. Я вас нашел за семьсот миллионов световых лет от своей родины. Это главное дело моей жизни и моей цивилизации.  И ты думаешь, что легко сознавать, что твой собрат по космосу, та единственная ниточка, что соединяет и поддерживает нас, может прерваться? Думаешь, приятно опять остаться одним? Что я могу сказать, возвратившись? Что имея такие громадные возможности, не смог помочь маленькой цивилизации, только начинающей свой путь во Вселенной? Своему, по существу, родственнику по разуму, хотя и отличному от нашего.
Меня в последнее время согревало сознание и гордость, что я возвращусь с благой вестью: мы не одни. Ты не представляешь, какая это будет радость для моей планеты, какой всплеск восторга, надежд, вдохновения, рабочего настроения, как это придаст смысл нашему существованию, подвигнет на новые дела, грандиозные проекты, фундаментальные исследования.
 И, наоборот, к чему была эта экспедиция, если я сообщу унылую истину, что мы по-прежнему казанские сироты, и вокруг нас по-прежнему никого нет, и к чему тогда все наши устремления и успехи? Нет, у меня язык не повернется такое сказать.
– Ну а если у наших пришельцев будут свои, эгоистические намерения?–   с подозрительностью дошлого мужика засомневался Юра.– Не все же такие, как ты. Это как у людей: один все отдаст ради других, а иной последний кусок из горла вырвет, если почувствует, что можно.
– Это все ваши фантасты напридумывали,– усмехнулся Истрин. Он встал, подошел к холодильнику.– Забыл тебе похвастаться,– сказал он, открывая дверцу и вынимая начатый пирог.– От нечего делать сочинил шарлотку из яблок. Вроде бы получилось неплохо. Хотел Лизу удивить. Оцени.– Истрин нарезал пирог большими кусками, подогрел остывший чайник, налил чай в оба стакана и принялся аппетитно уплетать, головой приглашая и Юру разделить с ним удовольствие.
Тот, уже поужинал, но  из деликатности взял самый маленький кусочек и стал есть. Пирог был безвкусный, как трава – простая смесь продуктов.
– Что ты кривишься? Невкусно?– разочарованно удивился Истрин.– Я сочинил эту шарлотку с огромной охотой, и мне очень нравится эта штука.
– Если говорить откровенно,– безжалостно сказал Юра,– то ты не сочинил, а сварганил этот кондер.
– Но все сделано строго по рецептуре,– растерянно сказал Роман.– Я  думал: ты меня похвалишь.
– Не хватает одного инградиента,–  загадочно добавил Соколян.
– Какого?
– Человеческого,– с некоторой гордостью произнес Юра.– Мало соблюсти рецептуру, надо добавить туда еще человеческого тепла. Тогда будет вкусно, а не брандахлыст, как у тебя. Извини.
– Отхлестал, отхлестал друга,– беззлобно отреагировал Роман,– мог бы и покривить душой слегка. « Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман»,– продекламировал он с намеренной высокопарностью. Ну да ладно, на чем мы остановились? На пришельцах? 
– Ты понимаешь,– продолжал Роман, покончив с дорогой его сердцу шарлоткой,– жизнь – очень редкая, очень  хрупкая штука, ее вероятность беспредельно мала, и только бесконечность пространства и времени дает возможность реализации даже такой призрачной вероятности. Развитая цивилизация за период своего существования может встретить от силы одну единственную родственную цивилизацию.
И это будет огромным успехом, чудом немыслимым. Расстояния такие, что ни о какой экономической или другой целесообразности не может быть и речи. Это только радость знакомства, восторг родства, конец обреченности. Поэтому не надо бояться любых инопланетян. Они явятся только с добром, потому что злые просто никогда не достигнут такого уровня, чтобы совершать межпланетные перелеты. В этом состоит закон Космоса.
 Чем старше цивилизация, тем острее она чувствует свое одиночество. Вам еще  расти и расти, а вы уже мечетесь по космосу, уже ловите голоса, как заблудившийся в лесу человек, даже побаиваясь последствий. А как вы будете себя чувствовать через триста, через пятьсот лет? То-то и оно,– заключил Роман, глядя другу в лицо и читая на нем ответ. – Ты знаешь, как я соскучился по своим,– вдруг сказал он, мечтательно подперев лицо рукой.– Хотелось бы вернуться к себе весной, когда все такое нежное, ласковое, когда особенно хочется жить. Я отправлялся в самый разгар весны, мне надо опять туда, чтобы дожить  весеннее времечко, оно для меня самое светлое, самое любимое, нельзя его транжирить. Ты  какую пору  больше всего любишь?
– Теплую осень люблю. Но это сейчас пустое. Ты мне зубы не заговаривай, говори,  что  конкретно будешь делать?–  возвращаясь к прежнему разговору, уже сердито спросил Соколан, привыкший к прямым и четким решениям.
– Я отправляюсь навстречу, чтобы выйти на  этот джет между двумя солнечными системами и таким образом максимально уменьшить возможный вред для окружающего пространства и в первую очередь для Земли.
– И что дальше?
– А дальше, как получится: или я его, или он меня. Другого не дано.
– И никаких других вариантов?
– Никаких. Отберу столько энергии, сколько поместится в моих резервуарах, сколько смогу выдержать.
– Ты говоришь так спокойно, как будто это съесть твою вкуснейшую на твой взгляд шарлотку. Я бы ее тоннами ел – только бы ты остался живой.
– Да, дружище, я потому с легким сердцем и отправляюсь туда, что здесь есть такие люди, как ты, как Лиза, как Аня, как «родители» мои. Вот еще одна рана. Что им сказать -- ума не приложу. Поехать проститься¬ -- так только разбередишь им душу. А не проститься -- тоже нехорошо. Юра, как, а?
-- Скажу, что ушел на задание. Опасное задание. Страна позвала…
Они надолго замолчали. За окном стояла одноглазая, извечная зимняя ночь.  По-волчьи завывал ветер, вальсом кружились крупные снежинки, как кружатся и будут кружиться всегда,  а в комнате молча, тяжело прощались двое суровых мужчин, не привыкших к телячьим нежностям.
– Я бы тебя отговаривал от этой затеи,– наконец глухо, тяжело сказал Соколан,– но дело касается такого, что я не имею права на это.
– Надеюсь, ты понимаешь, что об этом не следует распостраняться,– сказал Истрин с натянутой усмешкой,– а то тебя запросто могут списать в Наполеоны.
– Уж как-нибудь пойму,– отрешенно ответил Юра.
Он встал. Вслед за ним поднялся и Роман. Они молча обнялись.
–  Я, пожалуй, пойду,– то ли спросил, то ли сообщил Юра, в то же время не решаясь двигаться.– А как я узнаю…?
– Если через два с половиной года увидишь яркую вспышку – значит, я пошел в расход,– спокойно и просто сказал Истрин,– тогда выпьешь вместе с Аней за упокой моей души. Можешь ей рассказать, если доверяешь, а можешь не рассказывать – твое дело.
– Знаешь что,– уже в дверях сказал Соколан,– ущипни меня крепко. Меня все не покидает ощущение, что я сплю и вижу  что-то невероятное или читаю, например, твой научно-фантастический роман.
– Иди-иди,– мягко подтолкнул его Роман,– так и думай, что это сон – будет легче для псхики.
-- Ты все-таки повидайся с родителями. И с Лизой тоже.
-- Ты так думаешь?
-- К этому обязывает наш человеческий долг.
-- Хорошо, я подумаю.
-- Подумай. И вообще, пусть разговаривает Рома Куцевол. Он быстрее тебя найдет нужные слова и для Лизы, и для родителей. Слаб ты еще в человеческой психике. Бывай.
Когда Соколан вернулся  домой, Аня встретила его немым вопросом в глазах.
– У Ромы был,– ответил Юра, тяжело валясь на кресло.– Сообщил, что завтра уезжает. Выпили немного, поговорили.
– Надолго уезжает?– спросила, несколько удивившись, Аня.
– Навсегда,– с тяжелым вздохом ответил Юра.
– Как это?– ужаснулась жена.– Он вроде бы никуда не собирался; нигде, как я поняла, его особо не ждут…
Юра никогда не рассказывал Ане о действительном положении вещей с Романом, хотя и доверял ей самые сокровенные мысли и планы. Сперва он не хотел выглядеть сумашедшим, потом оберегал ее психику от возможных потрясений и сдвигов.  Вот и теперь он на ходу соображал, чтобы такое придумать удобоваримое для умной и чуткой Ани, хотя и не хотелось ее обманывать. Но и правда выглядела бы безумием.
– Понимаешь, Анечка,– медленно заговорил Юра,– я не хотел тебе этого говорить, но Рома послан сюда со сверхсекретным заданием. Он – сотрудник спецслужб. Он приехал сюда бороться с коррупцией.  Самых больших взяточников и казнокрадов посадили в тюрьмы или сняли с работы. Рома надеется, что теперь я и моя команда, в которую входишь и ты, справимся самостоятельно, наведем порядок в городе и области,  чтобы каждая заработанная народом копейка шла на улучшение жизни этого народа. А там выйдем на украинскую арену и поборемся уже за всю страну. Без него, конечно, будет намного труднее, но все равно будем идти, как говорится, вперед.
– Да, я сразу видела, что Рома – человек особенный,– сказала Аня, присаживаясь рядом.– Какой-то он не от мира сего: то говорит умнейшие вещи, то не понимает иногда элементарного, к нему иногда туго доходят простейшие понятия, я иногда физически ощущала, как он напряженно думает по поводу того, какое на вкус блюдо и что сказать насчет поведения ребенка. Ты не замечал в нем такие странности?
–  Да, это в нем было,– задумчиво подвердил Юра,– он исключительно закрытый человек, вещь в себе, он настолько уходил в себя, в свои проблемы, что ему трудно было сразу перейти на другое. Потому он иногда и казался сонным и недоумевающим. Рома как-то вместо бритвы взял книжку и пытался ею бриться. Были и другие смешные моменты. Но не о том разговор.– Глаза мужа печально затуманились.– Рома признался мне, что его посылают в зону военных действий на очень опасную операцию, из которой он может не вернуться. Как сказать об этом Лизе – ума не приложу.
– А вот это уже не по-мужски и не по-человечески,– резко сказала Аня.– Он должен был сам сказать ей об этом, а не перекладывать на кого-то.
– Но это строжайшая государственная тайна,– возразил Юра,–  я сам не должен был тебе этого говорить, а он не должен был говорить мне. Он мне многое не досказал, но я понял, что он идет на смерть, и потому Рома попросил сказать Лизе, что он не виноват в том, что не может  объясниться с ней. Если останется цел, то  все объяснит,  а если не вернется, то пусть знает, что он был честным человеком. Это все, что он позволил сказать мне.
– Не знаю– не знаю,– покачала головой Аня, – поймет ли это Лиза. Она хоть и хрупкая на вид, но девушка с характером. В обыкновенной жизни это похоже на бегство, но в отношении Ромы этого, конечно, сказать нельзя.
–Ты ей скажи, как просил Рома, а я со своей стороны поговорю с ней по-своему,
 Аня молчала, потом добавила:– Жаль, если мы потеряем Рому. Он был настоящим человеком; человеком с большой буквы, как у нас говорят в школах. Эти проклятые военные конфликты,– со сдержанным гневом сказала Аня,– неужели две мировые войны не убедили людей быть благоразумнее, умерить свои страсти и аппетиты. Только отходим от этой кровавой АТО – и тут снова военные действия.  Опять теряем лучших людей, опять слезы и горе. Разве для этого женщины рожают детей, чтобы кто-то потом бросал их в мясорубку войны?  Когда же это кончится?!
– Аня, ты не волнуйся,– Юра привлек жену к себе,– лучшие люди, они на то и лучшие, чтобы защитить тех, кто не может защититься сам. Несмотря ни на что, в конечном итоге торжествует Добро, а иначе бы мы никогда не вылезли из пещер. Так было всегда, так будет и после нас, так будет везде, где торжествует разум.
               
               
                Глава семнадцатая

       -- Ой, сыночек! -- радостно всплеснула руками мать, увидев сына на пороге дома. -- И тут  же засуетилась, запричитала. -- Надо же было предупредить. Я ничего не приготовила свеженького, вкусненького.
      -- Ты знаешь, мама, как-то неожиданно получилось, -- смущенно оправдывался гость, обнимая мать. -- Нахлынуло вдруг, захотелось вас увидеть. Ну и поехал.
  -- Гололедица на дворе, бездорожье, ямы с водой. Ты бы поберегся. А мы уж свыклись, что тебя до настоящей весны не будет. Терпим.
-- Ничего, мама, все будет в порядке. Я уже стреляный воробей, аккуратно езжу. А где  батя?
-- А где ж ему быть? Отдыхает в комнате. С четырех часов на ногах, а теперь вот прилег подремать  часок.
 Отец, видимо, услышав родной голос, уже выскочил в прихожую.
-- Казакуешь, -- сказал он с напускной строгостью.-- Смотри у меня. Хороший хозяин по такой погоде и собаку не выпустит из дома, а ты заявился порадовать нас так нечаянно. Ну давай почеломкаемся. -- И такая радость  светилась в его взгляде, что сын едва сдержал навернувшиеся слезы.
-- Идем на кухню, -- продолжал  Григорий Семенович, -- там теплее. Газ нынче дорогой -- так мы экономим немножко.
-- Вы на своем здоровье не экономьте, -- с ответной шутливой строгостью сказал Роман. -- Ваш сын достаточно зарабатывает, чтобы его родители не жали копейку.
-- Мы больше по привычке, --  оправдывался хозяин. -- Народ живет тяжело, экономит на всем. Негоже и нам  барствовать, выделяться чем-то.
     Они зашли на кухню, где уже хлопотала мать, бросаясь то к плите, то к навесным шкафчикам, то выбегая на веранду, где у нее хранились запасы, и вновь возвращаясь к своему кухонному столу со всеми поварскими инструментами.
-- Нет, -- замахала она руками,-- не мешайте мне, я здесь колдую. Я вас потом позову.
-- Ладно,-- не  будем мешать хозяйке, -- согласился отец. --  Это ее поле. Идем  лучше проветримся, покормим живность. Ты не против? -- Григорий Семенович повернулся к сыну. -- Скоро начнет темнеть, надо управиться.
-- У матросов нет вопросов,-- смеясь, ответил Роман, вспомнив одну из любимых присказок отца.
 Они вышли на просторный двор с многочисленными хозяйственными пристройками, откуда неслись и поросячий хрюк, и кудахканье, и  прочие шумы. Отец принялся открывать двери, и двор наводнили хлопотливые куры, важные гуси, степенные индюки, неповоротливые утки. Все это топталось, бегало, гоготало, толкалось и торопливо клевало зерно, которое хозяин щедро сыпал на землю из большого ведра.
-- Как ты со всем этим общежитием управляешься?-- сочувственно спросил Роман.
-- А так и управляюсь, -- ответил Григорий Семенович. -- Это еще не все. Есть у меня и коровки, и поросята, и десять овечек с бараном. Их я позже накормлю.  А сейчас надо с этой малышней разделаться.-- Он поднял глаза и с   неподдельной любовью осмотрел шевелящийся птичий базар. -- Когда любишь свое дело, то не замечаешь его трудности. Это и есть моя жизнь. Отними у меня дело, и я зачахну через несколько месяцев. Но моя главная забота -- поле. А здесь больше мать заведует. Сейчас я ее только подменяю.
-- У вас строгое разделение труда, -- улыбнулся Роман.
-- А как же? Без этого никак нельзя. Фермерское хозяйство-- это не пяток курочек. Здесь свои тонкости, нужен тщательный уход.
     После кормежки понадобилось еще некоторое время, чтобы расселить этот птичник по своим местам. Наконец, поеживаясь от вечернего холода, мужчины зашли опять в дом. Здесь уже вовсю пахло всякой  вкуснятиной.
-- Беседуйте еще, -- крикнула хозяйка з кухни, -- я уже почти заканчиваю.
-- Теперь можно и побеседовать, -- удовлетворенно заключил отец, потирая руки от предстоящего удовольствия.
 Они зашли в гостиную, расположились в удобных кожаных креслах.
-- Я давно мечтал купить именно кожаные кресла -- пояснил отец, видя с каким интересом и удивлением сын их рассматривает.-- Вот была такая с детства мечта-- хоть убей. Наверно, фильмов насмотрелся или из книг выудил -- не знаю. Маманя твоя поворчала немного: мол, дорого. Но я настоял. И книг хороших подкупил. И несколько картин у настоящих художников приобрел,-- отец широко повел рукой, -- как видишь, есть где и отдохнуть, и гостей встретить.
-- Да, хорошо здесь у вас,-- задумчиво сказал Роман.-- Всем бы так жить-поживать, да добра наживать. Приедешь -- и не хочется уезжать. А надо.
-- Ты вдруг загрустил почему-то?-- встревоженно спросил отец. -- В чем дело?
Что-то случилось у тебя? Говори сразу, не терзай нам душу.
-- Приехал я попрощаться, батя, -- Роман внимательно посмотрел на отца.-- Выглядешь ты молодцом; думаю, выдержишь, что я теперь скажу. Ухожу я на очень, очень ответственное задание. С непредсказуемыми последствиями. В район боевых действий.
-- Вот тебе, бабушка и Юрьев день,-- тихо ужаснулся Григорий Семенович.
-- Да, батя, да, -- подтвердил сын.-- Если бы не так серьезно, не стал бы тебя волновать. Шансы пятьдесят на пятьдесят. А то и меньше.
-- А как же мать? Она не выдержит,-- побледневшми губами прошептал старый Куцевол.
-- А ты ей сперва  скажи, что я в длительной, секретной командировке. Это так и есть.  Может, все и обойдется. Если от меня не будет вестей больше, чем два с половиною года,  то скажешь тогда, что меня послала страна исполнить одно очень опасное поручение. И остается только ждать.
-- Но, Рома, почему так? Почему тебя?
-- Значит, так надо, батя. Значит, таким вы меня вырастили, что страна решила опереться на вашего сына.
-- Что, работа типа Штирлица, да?-- серьезно спросил Григорий Степанович, понижая голос.
Роман молча кивнул. Оба надолго замолчали.
--  Теперь понятно, --  даже с каким-то облегчением продолжил отец. -- Мы с матерью часто вспоминаем тебя. Изменился ты сильно. Внешне вроде бы и тот. И в то же время не тот.  Авария на тебя так повлияла, что ли. На мозги подействовала. Речь у тебя медленнее стала. Ты вроде бы слова подыскиваешь, каждое слово проверяешь. Не такой ты раньше был: более веселый, более радостный, более простой, что ли. Вот и не женишься долго. Опять мать переживает: как бы это не болезнь.
-- Кстати, батя,-- вдруг встрепенулся Роман,-- могу вас успокоить на этот счет: у меня появилась подруга -- замечательная девушка, тихая, скромная, добрая; любит справедливость, готова помочь каждому, но по- своему строптивая, гордая, легко ранимая. Так вы уж позаботьтесь о ней, если ей будет трудно. Я Лизе скажу, что она может обратиться к вам в случае особых обстоятельств. Хорошо?
--  Что за вопросы? Конечно. Не только может, но должна, -- тут же отозвался Григорий Семенович.-- Ты не выберешь плохого человека. И мы  ее примем, как дочку. Или, может, как жену? -- отец вопрсительно посмотрел на Романа.
-- Не знаю пока, батя, не знаю,-- уклончиво ответил сын.-- Вот хотел с ней поговорить на эту тему, а теперь придется отложить до лучших времен. Сам понимаешь:  не могу оставить ее вдовой в расцвете сил.
 --  Неужели все так серьезно, Рома?
 --  Серьезней некуда, батя.
 -- Мужчины, прошу к столу,-- раздался веселый голос Нины Петровны.
 --  Что я тебе скажу на это? -- хлопнув себя по коленям, заключил, наконец, Григорий Семенович и поднялся. -- Ничего я тебе  не скажу. Нет у меня сил отвечать. Идем пока поужинаем. Будь повеселее, матери виду не подавай.
       Мать постаралась на славу. Над тарелками курился ароматный дымок супа с домашней лапшой -- излюбленного блюда Ромы. Лежали свежеиспеченные пирожки с капустой и яйцом -- тоже детское лакомство сына. Сбоку в красочно расписанной по-украински макитре ждали своей очереди вареники с творогом и сметаной. А еще были и голубцы, и холодец, и брынза, и многое другое, что есть у хорошей хозяйки на случай неожиданных, но желанных гостей.
-- И как  ты ухитрилась так быстро столько наготовить, мамуля?-- радостно сказал Рома, садясь за стол.
-- Да так и ухитрилась,-- скромно ответила Нина Петровна, -- как не ухитришься, когда сын приехал долгожданный.
-- Эх, сюда бы сейчас моего Соколана,-- мечтательно произнес Роман, -- вот бы попировали.
-- Кто это? --  спросил отец, открывая бутылку вина.
-- Да ты же его знаешь. Серега. Друг мой нынешний. Замечательный парень. Пошел в политику. Страна его еще узнает, помяни мое слово.
-- Так взял бы его с собой.
-- Э, нельзя. Кто-то должен оставаться на хозяйстве.
-- Ну что, родные, выпьем за встречу,-- сказал Григорий Степанович слегка поднявшись. -- Вино доброе, наше украинское. Я в последнее время стараюсь покупать все украинское. А иначе кто нас поддержит, если не мы сами. Выпьем за мир в нашем доме. И за мир на всей земле.
Все втроем выпили: кто меньше, кто больше. Пошла обычная семейная беседа о том о сем. Нина Петровна  то и дело подкладывала сыну что-то. Роман сперва все безропотно поедал, но потом стал отказываться: мол, некуда.
-- На хороший шматочок знайдеться куточок,-- приговаривала мать и ложила очередную порцию.
А старый Куцевол после двух рюмок сливовки, плюнул сердито, шумно встал, пошел на веранду и принес приземистую, но пузатую бутылку с белесым самогоном.
-- Настоящие казаки пьют настоящую горилку, а не балуются какой-то наливкой, -- сказал он, садясь и наливая себе полный стакан. --Так можно с трезвой головой просидеть до третьих петухов. Надо, чтобы и голова когда-нибудь отдохнула. Будешь?-- обратился он к сыну, держа в руке внушительную сулею.
-- Батя, я в эти игры не играю,-- улыбаясь,  ответил Роман.
-- Ну а я выпью за ваше здоровье, -- больше обращаясь к себе, чем к сидящим, сказал отец.-- Последний кошевой атаман Сечи Калнышевский не отличался трезвостью, а прожил сто двенадцать лет. Надо пить только настоящую горилку, такую, как эта,-- и залпом опрокинул стакан в рот, даже не морщась, а только закусывая холодцом. В течение всего ужина он все подливал себе и подлевал, так что сулея заметно поубавилась.
-- Гриша, -- наконец не выдержала Нина Петровна.-- Что с тобой случилось? Ты уже давно так не пил. Хватит. Завтра будешь стонать.
-- Завтра будет завтра,-- отвечал уже вовсю хмельной хозяин,-- а сегодня казак должен погулять, как и должно при встрече такого сына. Тем более, что неизвестно, когда он заявится в следующий раз. Эх, друзей моих сегодня нет, а то бы пошумели, -- Григорий Степанович опять потянулся к бутыли.
-- Мама, не трогай его,-- шепнул Роман,-- все с ним будет хорошо. Пусть отведет душу. Ему сейчас это надо.
-- Сынку, а когда ж ты примешь свою настоящую фамилию?-- спросил Григорий Степанович, вытирая усы после очередного приема.-- Куцевол-- это не какойнибудь Истрин,-- он поднял и крепко сжал кулак.-- Куцеволы--уважаемые люди на Старом Водопое. И всегда такими были. Мы --хлеборобы, гречкосеи, землепашцы. И на чужой каравай рты никогда не раззевали, а, наоборот, другим помогали. И казаки к нам за хлебушком жаловали.
Ох, не любили казачки работать. Ох не любили. И платить тоже. Как рассказывали старые люди нам, приходилось иногда от них отбиваться и косами, и вилами, и пистоли в сундуках держать. А бывали и щедрыми. После удачных набегов. А наш род знал только землю- матушку. И вместо добрых коней у нас волы были. И сами, как волы работали. Потому и фамилия наша такая. И негоже тебе, сынку, родом своим брезговать. Ох, негоже, -- старый бухнул кулаком по столу.
-- Да что ты, батя!-- вскинулся Рома.-- Некогда просто. Надо кучу документов переделывать, а ты же знаешь нашу систему.
-- Отставить все! -- гремел отец,-- уважь свой род, Рома. Для такого дела надо найти время.
--Вот женюсь -- тогда все и переделаю,-- попробовал отшутиться сын.
-- Ты что, старый, -- всполошилась мать,-- маку объелся? На сына долгожданного кричать?!
-- От людей стыдно,-- уже мягче сказал Григорий Степанович.-- Узнают--сраму не оберемся.
      Он опять себе налил, выпил и, склонив голову, как рабочий вол, затянул густым нарочитым басом:
                Гей, наливайте, повнії чари,
  Щоб через вінця лилося,
                Щоб наша доля нас не цуралась,
                Щоб краще в світі жилося.

   
  Затем слушали какой-то  концерт по телевизору. Потом мать принялась поливать цветы, по ходу рассказывая о своих любимцах.
-- Давно мечтала об орхидеях, -- поясняла она,-- теперь наконец купила, а они не приживаются, хоть убей. Хиреют день ото дня. Не знаю, что и делать. Уж я их и поливаю, и подживляю, и почву рыхлю чуть не каждый день, а вижу, что толку нет.
-- Тебе повезло, мама,  -- отозвался Роман,-- я тоже люблю возиться с орхидеями. Видимо, это у нас семейное.  Они любят повышенную влагу. Может в этом суть. Дай я на них погляжу,-- он отодвинул стул и подошел к матери.
Она подвела его к трем горшочкам с орхидеями. Они были похожи на больного ребенка с потухшими глазами.
-- Отойди, пожалуйста,-- сказал Роман,-- я поговорю с ними.
-- Ты даже растения можешь лечить?-- восхищенно всплеснула руками Нина Петровна.
-- Никогда не лечил, но попробую,-- отозвался сын.-- Растения ведь тоже живые существа, почему бы их не лечить? У них те же проблемы, что и у человека.
 Сын потрогал вялые листочки, сделал над ними несколько пассов руками, что-то забормотал,  издал несколько непонятных звуков, а затем отошел.
-- Будут жить твои орхидеи, -- сказал уверенно.--Дай мне ручку и лист бумаги, я напишу, что тебе завтра надо будет купить и что делать.
-- Счастливая твоя жена будет,-- сказала Нина Петровна,-- а нам уже хочется с внучатами  поняньчиться. Как у тебя с этим? -- мать спешила воспользоваться возможностью затронуть эту деликатную тему.
-- Вернусь из командировки -- тогда вплотную об этом поговорим, -- ответил Рома.
-- И надолго твоя командировка?
-- Надолго, мама.
-- Ты хоть весточки о себе подавай. Слава богу, двадцать первый век на дворе.
-- Не обещаю, мама. Буду там, где Макар телят не гонял. Связи у меня не будет. Так что придется вам потерпеть до моего возвращения. Отец тебе кое-что расскажет поподробнее.
-- То-то я слышала, как вы шептались о чем -то втайне от меня.
    Они опять сели за стол, пили вузвар из сушеных абрикос, яблок и груш, заедая маковниками. По телевизору опять нашли концерт, и когда там стали танцевать азартный украинский танец, Старый Куцевол вдруг пошел в пляс, тяжело приседая и пытаясь выбросить ноги, как артисты. Запыхавшись, он почти упал на стул, долго сидел неподвижно и вдруг заплакал старый казак тяжелыми, пьяными слезами.
-- Гриша, что с тобой?-- Нина Петровна бросилась к нему, стала гладить его, как маленького мальчика.
-- Уйди, жена,-- глухо ответил Куцевол,-- это не я плачу, это горилка плачет. Черт знает с чего. Я сейчас успокоюсь. Вот налью себе по последней и успокоюсь.
-- Да куда ж тебе,-- хозяйка отвела руку мужа, тянувшуюся к бутыли.-- Иди уже спать. Сын приехал в кои веки, а ты-- пить. Очень кстати.
-- Потому и пью, что сын приехал,-- бормотал хозяин,-- а когда же и пить. Сын приехал и уедет-- тоже запить надо. Ты это понимаешь? Постарел я, мать, постарел. Уже и сулею не одолею. Как тут не заплачешь?!
Сын и мать провели совсем осоловевшего хозяина в спальню, раздели, уложили в постель. Потом возвратились на кухню.
-- Ты ему сказал что-то тревожное?-- спросила мать, глядя сыну в глаза.--Я таким его видела двадцать лет назад. -- Что-то стряслось?
-- Ничего не стряслось. Успокойся, пожалуйста, -- Роман взял руку матери, погладил ее.-- Не хотел тебе говорить, но не привык кривить душой, и  если ты такая проницательная, то скажу: командировка будет длительная, связанная с космосом. Поэтому зря не волнуйтесь: никаких писем, телеграмм, телефонных разговоров, скайпов не ждите,  их не будет.
-- Как же не волноваться, Ромочка?
-- Это моя работа. Я буду спокоен, если вы будете здоровы. Берегите себя, и тем будете беречь меня. Понятно?
-- Да уж понятнее некуда.
-- Я пошел, мама,  посплю немного: завтра рано вставать, я отпросился всего на один вечер.
-- Ну посиди хоть полчасика еще, дай наглядеться.
-- Ладно, мама, посижу.


.
         Лиза готовилась к семинару по поэзии «серебряного века», когда в комнату вошел по-дорожному одетый, с неизменным своим чемоданом Роман.
-- Куда это ты собрался?-- удивленно спросила она, отрываясь от книги.
-- Заскочил буквально на минутку, чтобы попрощаться. Еду в длительную командировку.
-- Постой-постой, -- Лиза уже основательно развернулась  на стуле к парню, отложив учебник, -- в какую такую командировку? Ни о какой командировке ты мне не говорил.
-- Не говорил, потому что вопрос находился в стадии решения.-- Роман поставил чемодан, сел напротив девушки, стал медленно объяснять. -- На космической станции нужен опытный специалист- программист. Я подхожу по всем параметрам, но долго не соглашался. Руководство стало бить на патриотизм, и я сдался. Приказали срочно собраться: корабль ждет. Вот и все.
-- Вот и все?-- с вызывающим сарказмом спросила Лиза.-- И больше ничего?
-- Когда я вернусь, то предложу тебе свои руку и сердце. Тогда будет все. Согласна?
-- Рома, ты несносен. Самые поэтические моменты жизни ты ухитряешься превратить в прозаическую обыденность. Ну разве так можно?
-- Хорошо, я могу и так,-- Рома приподнялся, преклонил колено, простер по-актерски руки к небу, -- О таинственная Незнакомка, о Прекрасная Дама моего сердца, свет очей моих. Блеск твоих глаз затмевает мерцание ярких звезд; шелк волос твоих мягче птичьего пуха, ланиты твои алее утренней зари. Я, рыцарь Светлого Образа, предлагаю тебе руку и сердце в знак  вечной любви и преданности, в знак верного  служения идеалам семьи и  брака. О будь моей.
-- Рома, не надо клоунады и шутовства. Это не тот случай. Говори человеческим языком.
-- А если по-человечески, то я люблю тебя, Лиза. Люблю с первого взгляда, как тебя увидел. И сам себе сказал: это Она -- моя прекрасная женщина. Меня только терзали сомнения, могу ли я быть тем верным слугой, товарищем, который тебе нужен. Но теперь перед дальней дорогой я решился сказать тебе, что постараюсь быть достойным защитником и мужем твоим, если ты мне доверяешь. Я рассказал о тебе родителям. Будет трудно -- поедешь к ним, они встретят тебя, как мою жену.
       Лиза легко вскочила, подошла к Роману, взяла его голову в руки, стала целовать:
-- Рыцарь ты мой ненаглядный. Конечно, доверяю. Конечно, согласна. Сколько продлится командировка?
-- Ровно два с половиной года.
-- Так долго?!
-- К сожалению, ничего изменить нельзя; все расписано до минуты.
    Лиза крепко прильнула к могучему телу и шепнула:
-- Ромочка, я хочу от тебя ребенка.
-- Лиза, я с чемоданом!
-- Ничего, ничего, зато мы сэкономим целых тридцать месяцев. Ты вернешься, а она (или он)  уже будет на тебя глазенками зыркать, а ?
-- Лиза… в таких условиях… это уже с твоей стороны… проза…
-- Нет, это не проза. Это будет чудесным началом нашей супружеской жизни. Закрывай дверь…





                Глава восемнадцатая    




…. Прошло два с половиной года. Однажды в ясный весенний денек в голубом небе цвета берлинской лазури вдруг  вспыхнула сверхъяркая светящаяся точка, испускающая длинные лучики-стрелы. Эти стрелы образовывали нечто похожее на праздничный кокошник или дугу из свадебной упряжи. Ее было видно с любой точки северного полушария. То же самое наблюдалось и на другой половине планеты. Земля словно окружила себя чудесным ореолом, который сверкал вокруг нее, как бриллиантовое ожерелье на шее красавицы. Ярчайшее широкое кольцо с протуберанцами  существовало вокруг планеты несколько дней, постепенно угасая. А потом и вовсе исчезло, оставив страшные последствия: во многих районах наступила страшная жара, в других -- не менее ужасающие ливни, переходящие в потопы. Люди изнывали от духоты, обострились сердечно- сосудистые и прочие заболевания. Религиозные фанатики предрекали огненный Армагедон. Многие говорили, что это метеор, сгоревший в атмосфере Земли; «Знатоки по всем вопросам» с умным видом утверждали, что это Северное сияние подвинулось к югу, потому что «ракеты делают много дырок в атмосфере». Были и другие, столь же экзотические теории и пророчества, не уступающие вымыслам фантастов. Но постепенно страсти улеглись, погода восстановилась, и все пошло по накатанному пути.
        В научном мире тоже разразилась невиданная буря, которая не утихает до сих пор.  Американский мощный телескоп «Хаббл», постоянно находящийся на околоземной орбите, зафиксировал мощнейшую вспышку в районе Альфа Центавра – ближайшей к нам звезды. Природа этой вспышки оказалась абсолютно необъяснимой.  По силе излучения она была сравнима со взрывом сверхновой. Но откуда здесь могла появиться сверхновая? Полнейший абсурд. Но тогда что же?
 Астрофизики лихорадочно искали приемлемое научное объяснение этому феномену и не могли найти его.  Столкновение двух астероидов?– невероятно; двух комет?– научная дичь; Внезапное сжатие межзвездного газа? Античастицы, анигиляция– бред сумасшедшего. Внезапно отделившийся сгусток звездной плазмы? Даже если это так, то он не мог светиться с такой яркостью. Предположение фантастов: катастрофа и взрыв космического корабля инопланетян. Но никакой корабль не мог обладать такой колоссальной энергией, это под силу только естественным объектам космоса.
Ученые головы были в растерянности. Выходило так, что вся физическая картина мира, вся более-менее стройная система человеческих знаний оказывалась беспомощной и зряшной. Подняли голову богословы, с их точки зрения все было предельно ясно: пути господни неисповедимы, все промысел божий  – и точка; принимать все к сведению, а далее господь укажет, для чего все это вершилось.
Немыслимыми уловками изощренного ума удалось определить – хотя и весьма приблизительно–  количество выделенной  в результате вспышки энергии. Оно было колоссальным по земным масштабам. Но возник новый ребус: энергия взрыва не соответствовала ни одному из известных видов взаимодействия между материальными объектами или надо было предполагать такие масштабы, которые делали расчеты  абсурдными. Но самое необъяснимое заключалось в том, что  такая яркость вспышки, согласно всем законам физики, соответствует колоссальному выделению энергии , и  эта энергия должна была дойти до Земли и испепелить ее, тогда как наяву на  планете ничего ужасного не произошло, не считая аномально жаркой погоды и мощных магнитных бурь.
Лишь один человек на Земле знал истинную причину вспышки и последовавшей за ней бури  в научном сообществе. По вечерам Соколан  копался в интернете, выискивая все сообщения, касающиеся этой темы; ему была понятна растерянность ученых и их неспособность объяснить произошедшее. Юрий Сергеевич долго колебался: рассказывать все, что он знал, или нет. С одной стороны, все, что с ним случилось, было до того невероятным, что не хотелось выглядеть смешным в глазах серьезных, облеченных большими знаниями людей. С другой стороны, Соколан считал, что он не вправе хранить втуне то, что принадлежит всему человечеству. В запасе у него было одно неоспоримое свидетельство.
Поколебавшись несколько недель, глубоко обдумав, что он будет говорить, Юрий Сергеевич, дождавшись служебной поездки в столицу, заодно заехал в институт теоретической физики Академии наук Украины. Его принял  академик Кильчинский, уже знакомый мэру по лекции в университете.
Седеющие волосы, тонкие, с позолотой очки, озабоченное лицо, скрывающее недовольство– таким увидел Соколан выдающегося украинского ученого.
– Что вы мне хотели сказать, молодой человек?– быстро спросил он, отстранив руку с каким-то документом, который только что внимательно изучал.
– Владимир Борисович, разрешите сперва представиться,– весомо сказал Соколан,– мэр Днепровска. Только что с совещания по вопросам жилищно- коммунального хозяйства. Готовимся к зиме, абсолютно конкретные проблемы и задачи.
– Чем же я могу быть вам полезен?– суховато ответил академик, видимо, все еще находящийся в плену своих мыслей и недовольный, что его отвлекают по пустякам.– Садитесь, рассказывайте, что может сделать фундаментальная наука в области коммунального обслуживания славного города Днепровска. Мне будет очень полезно и поучительно знать.
– Владимир Борисович, хочу вам сказать предварительно, что сегодня, кроме первого, второго и компота в министерской столовой, я ничего больше на грудь не принимал– так что не сочтите за пьяный бред то, что я вам сейчас доложу,– начал Соколан, глядя собеседнику в глаза, чтобы тот удостоверился в его полной трезвости и вменяемости.
– Хорошо,– ответил Владимир Борисович,– только  хочу вам напомнить, что я специалист в области квантовой механики и теории гравитации.  Не ошиблись ли   вы адресом? К батареям горячего и холодного водоснабжения это имеет очень и очень  косвенное отношение, если вообще имеет.
– Да, к очарованию квантовых частиц и принципу Паули это не имеет никакого отношения,– согласился Соколан.
– Гм…– усмехнулся про себя академик,– вы и это знаете…
– С некоторых пор  я стал интересоваться астрофизикой,– продолжал Юрий Николаевич,– правда, не по своей воле и в свободное от работы время. Я хотел бы пролить свет на вспышку в районе Альфа и  Проксимы Центавра,– Соколан замолчал, ожидая реакции ученого.
– Хм…– опять иронично хмыкнул Кильчинский, покачивая головой.– Может, вам все же заняться разбивкой цветников в Днепровске? - академик, видимо, по-настоящему отвлекся от своих мыслей, выпрямился и продолжал с неудовольствием: -- Все считают себя специалистами в торговле, медицине и футболе. Теперь вот добрались до астрофизики.  Ну зачем вам лезть в чужой приход?– спросил академик с некоторым надрывом.– Что вам делать там?  Я всю жизнь занимаюсь физикой и не могу связать концы с концами в связи с этой вспышкой. И никто не может. Вам-то какое дело до всего этого?– Ученый говорил с нарастающей злостью.–  Побьют вас зимой за холод в квартирах и правильно сделают. Всеобщее помешательство, всеобщий непрофессионализм – куда мы идем? Сержанты лезут в стратеги, полевые командиры считают, что они выросли до сенаторов, официант мечтает руководить огромной фирмой без всякого права на это. И ведь руководят – вот что смертельно опасно и обидно!– Кильчинский грозно уставился на посетителя:– Ну хорошо, выкладывайте, что у вас по вспышке, будем говорить профессионально; я покажу вам, как морочить голову честным, занятым людям.
– Владимир Борисович, не горячитесь,– спокойно парировал Соколан, становясь все более уверенным в себе.– У меня у самого каждый день в приемной десятки людей по самым разным вопросам, в том числе много и вздорных предложений и требований. Поэтому я знаю, что такое чужое время и никогда не пришел бы к вам с пустяками. Дело такое необычное, что я только сейчас решился его обнародовать. Приготовьтесь считать меня сумасшедшим.
– Хорошо, принимаю к сведению эту актуальную гипотезу,– академик  откинулся на спинку стула, давая отдохнуть спине. 
Итак, я жил одиноко на частной квартире,– начал Соколан.–  И вдруг ко мне хозяйка подселяет второго квартиранта...
По мере рассказа посетителя лицо Кильчинского становилось то ироничным, то злым, то внимательным, то озадаченным.
-- Вы хотите сказать, что ваш сосед - это…-- академик еще внимательнее посмотрел на собеседника и замолчал, не желая, чтобы из его уст прозвучала такая чушь.
-- Да, Владимир Борисович. Да. Именно это я хочу сказать,-- настаивал Соколан.
-- Не тот ли это молодой человек, что спорил тогда со мною в университете?
-- Он самый,--- поспешно подтвердил гость, обрадованный тем, что Кильчинский помнит этот случай.- Я тогда был вместе с ним.
-- Да, я теперь припоминаю. У меня тогда тоже возникла мысль, что этот человек не от мира сего -- инопланетянин какой-то, -- медленно заговорил ученый, проворачивая в голове давно забытое.-- Но это мелькнуло в моей голове, как некая метафора, не более того. У него, действительно, было лицо гения, и напор, и убедительность, и поведение странное: спорить с академиком, будучи учителем физики -- это, знаете ли, бестактность высшей марки. Я и подумал, что с ним происходит что-то не то. И мысли он выражал научно-фантастические. Хотя…
 -- Дома я от него слышал еще не такое,-- заверил Соколан.
-- Я в самом деле хотел пригласить его в Киев, поговорить подробнее. Но потом закрутился, Знаете ли, дела, проблемы везде… суета. Так и подзабыл. Теперь вы напомнили. Такие психопатические личности с налетом гениальности иногда встречаются. Вы и попали под обаяние такого экземпляра, -- с улыбкой сказал академик, -- плюс некоторые гипнотические способности, психологические фокусы.
-- А создать мощную компьютерную фирму на ровном месте в провинциальном городе -- это, по-вашему, тоже фокусы? А  партию регионального пока уровня практически из ничего -- без денег, без политической и финансовой поддержки, преодолевая все рогатки-- это может рядовой человек, даже с налетом гениальности, как вы сказали?  Мы сейчас готовимся к выборам в парламент. Так вот, слушайте дальше.
-- Хорошо,-- покорно согласился Кильчинский, уже побаиваясь буйных эксцессов. «Боже,- подумал он тоскливо,-- кто ему доверил целый город, областной центр?»
Соколан продолжал свой необыкновенный рассказ.
– Семьсот миллионов световых лет, говорите?– страдальчески спрашивал Владимир Борисович, вынужденный слушать эту научную галиматью,– но это, по существу, другая Вселенная, о чем вы?
– Возможно, и другая Вселенная,– охотно повторил Соколан,– это разве меняет дело? Слушайте дальше…
– Занятно, занятно,– все чаще нетерпеливо повторял Кильчинский голосом всезнающего, всепонимающего и всеприемлющего специалиста психдиспансера, которому на веку неоднократно приходилось  выслушивать рассказы о контактах с пришельцами, рождениях мутантов, предсказаниях и прочей околесице. Академик то и дело многозначительно  поглядывал на часы, намекая на дефицит времени.
– Роман сказал, что рассчитывает поглотить 80 процентов энергии, а остальные рассеять во все стороны. Но даже ничтожная часть джета способна вызвать серьезные изменения климата планеты, что мы сейчас и наблюдаем, – наконец закончил Соколян.
– Вы читали последние публикации на этот счет?– удивленно спросил Кильчинский.– Именно столько приблизительно недостает энергии от взрыва  по нашим земным расчетам, исходя из яркости вспышки. Куда она подевалась – сейчас главная головная боль всех физиков мира.
– Я говорю, что мне сказал Истрин. Он принял ее на себя,– упрямо ответил Юрий Сергеевич, чувствуя недоверие академика.
–  Что ж, занятно, занятно. Действительно, лето в этом году было аномально жарким – сказал Кильчинский голосом, которым подытоживают утомительное мероприятие. По всему было видно, что он питает больше уважение к человеку, от которого зависит горячее водоснабжение города Днепровска, чем к изложенным научным фактам. Поэтому он и обронил утешительную фразу:– Было бы значительно интереснее, если бы вы обладали вещественными доказательствами присутствия уважаемого вами Истрина на нашей планете. Но к сожалению, эти артефакты где-то затерялись, не правда ли?– с утонченным сарказмом закончил Владимир Борисович.
– Отчего же?– незамедлительно откликнулся Соколан.– Я тоже об этом думал и обшарил всю квартиру.  И вот нашел,– он вынул из кейса небольшой  флакон, сделанный  из тяжелого, толстого стекла.– Две капли остались в раковине. Я пытался смыть их обыкновенной водой, но они не смывались. Я догадался, что это та вода, которой пользовался Роман для умывания и прочих своих потребностей. Он запрещал мне ею пользоваться: говорил, что это особая вода, которую он заговорил лично для себя и что для остальных она является сильнейшим ядом. В его присутствии она была очень легкой и текучей, я слышал, как она лилась потоками на него.
Я собрал эту так называемую воду и передаю ее вам для исследования,– Соколан с некоторым усилием протянул флакон ученому. Кильчинский с явным недоверием принял его и едва не упустил, не ожидая такой тяжести. Затем, не имея сил держать на весу, поставил флакон на стол, повертел, осмотрел со всех сторон, вынул пробку, слегка наклонил емкость, и через некоторое время на дубовый письменный стол упала тяжелая капля.
– И это вода, которой, как вы утверждаете, он мылся? – насмешливо спросил Владимир Борисович, разглядывая каплю.  Она отливала металлическим, слегка фосфорисцирующим блеском.
По крайней мере, он мне так говорил,– немного обиженно ответил Соколан,– и у меня не было причин ему не верить.
– Ваш Истрин , скорее всего, был не пришельцем и не парапсихологом, а искусным, талантливым шарлатаном, наперсточником, а вы– незадачливым простаком,– заключил академик,– это, видимо, обыкновенная разновидность ртути с добавлением какого-то красителя.
– Возможно, вы и правы,– сказал Соколан, поднимаясь, – потому я и пришел к вам, чтобы развеять свои сомнения. Но, честно говоря, слишком уж хорошим, честным, открытым человеком был Роман, чтобы его подозревать в чем-то предосудительном. Вы все-таки сделайте анализ. Я имел дело с ртутью; она тяжелая, но не настолько.
– Обещаю вам, молодой человек,– искренне ответил Кильчинский,– мы обязательно раскусим этот фокус-мокус. У меня тоже возникают некоторые сомнения насчет ртути: какая-то она все-таки необычная. Может, в самом деле этот Истрин нашел сверхтяжелую ртуть.
–Вот вам моя визитная карточка,– сказал Соколан,– если вам не трудно, сообщите мне ваши выводы. Для меня это очень важно.
– Будет сделано,– заверил Кильчинский.
Он позвонил через месяц.
– Юрий Сергеевич, это вы? Я– Кильчинский,– сказал он обычным деловым тоном.– Звоню по поводу вашей просьбы. Вы не нашли ничего больше интересного в квартире Истрина?
– Нет, Владимир Борисович, я искал очень старательно, и теперь вряд ли что обнаружится. Чем обрадуете?
– Сообщу самое главное: я уже не считаю вас сумасшедшим; теперь уже мне надо заботиться, чтобы уберечься от такого диагноза. Я специально под  предлогом  хронической бессонницы и головных болей сходил к психиатру, и он официально написал мне в моей медицинской карточке, что психически я абсолютно здоров и нуждаюсь только в продолжительном отдыхе и соблюдении нормального режима труда.
– А в чем дело?– вежливо поинтересовался Соколан,– почему такие предосторожности? Капельки удивили?
– Ваши капельки, действительно, добавили нам головной боли,– озабоченно ответил Кильчинский,– я отдал их на структурный анализ, который выполняется в течение нескольких минут, но в данном случае я не получал результатов несколько дней. Начальник лаборатории все куда-то спешил, все ему было некогда, все он отнекивался какими-то смешными причинами, пока я  откровенно не притянул его за пиджак и не спросил, в чем дело. Василий Петрович отвел меня в сторону и шепотом спросил, не разыгрываю ли я его этими зловредными каплями. Я ответил, что ничуть. Тогда он с явным подозрением в подвохе поинтересовался, откуда я их взял. Я, в свою очередь, замялся. Где я их взял?! А черт знает, где я их мог взять! Где, где?…я ему в рифму сказал, где… Этого оказалось достаточно, он все понял.
– Тогда слушай,– сказал он шепотом, как в полночь на кладбище.– Мы ничего не можем понять. Проверили все приборы, использовали все известные методики– ничего не получается. Какая-то галиматья, абракадабра, чепуха на постном масле. Ты знаешь, какая получается формула?– маститый ученый с видом ученика, плохо выучившего урок и говорящего напропалую белиберду, еще тише прошептал: Н5О 27? – Василий Петрович умоляюще посмотрел на коллегу, призывая его не верить своим ушам.– Скажи, может такое быть, хотя бы теоретически? Лично я такой возможности не допускаю. Может, ты эти капли отнес к знахарке, и она их заворожила непонятным образом, чтобы нас одурачить? Если это хохма, то весьма дурная.
– Никакая это не хохма,– ответил тогда я,– я сам в таком же дурацком положении, как и ты. Эти капли мне вручил один человек, который утверждает, что имел контакты с инопланетянином, причем, прилетевшим к нам за 700 миллионов световых лет. Пришелец забыл эти капли то ли в спешке, то ли с каким- то намерением. Скорее всего, оставил намек, что он здесь был, и чтобы мы поламали головы над этими каплями и не считали сумасшедшим землянина, который с ним подружился.
– Фу! Слава богу!– с облегчением вздохнул Василий Петрович, – Это единственное приемлемое объяснение, которое может быть в этом случае.– Начальник лаборатории на миг замолчал, а потом встрепенулся,  словно до  него наконец дошло:– Инопланетянин? Семьсот миллионов световых лет? Ты что, с ума  спятил?
 – Ну вот, начинается,– сказал я,– тогда объясни мне эти Н5О27, и я пойду в психушку.
Василий Петрович смутился и замолчал.
– А может, это американцы нам подбросили, чтобы подмочить нашу репутацию?– неуверенно предположил он – Смастерили в своих лабораториях с помощью сверхмощных магнитных полей, давления, лазеров эу штуковину и дали нам: грызите этот крепкий орешек, ломайте копья и зубы, а мы посмеемся.
– Не городи чепухи,– ответил я,– это у политиков в огороде бузина, а в Киеве дядька: мы по милости властей замерзаем, а виновата, видите ли, Америка или Россия.
Василий Петрович выдвинул гипотезу, что это не вода и  не жидкость вовсе и спросил, не может ли это быть неизвестный трансурановый элемент с устойчивой структурой. Я ответил, что не может.
И чем это кончилось?– спросил Соколан.
– А кончилось тем, что пытаемся подвести под этот абсурд хоть какую-нибудь теорию,– ответил Кильчинский.– Я поэтому и звоню. Не говорил ли что гость по данному вопросу?
– Нет, не говорил.
– Головотяпство с вашей стороны, уважаемый Юрий Сергеевич,– укоризненно сказал академик.– Вам представился такой случай послужить человечеству, а вы его упустили. Нехорошо. Попросили бы прочитать курс лекций, законспектировали.
– Я просил его об этом, – со вздохом оправдывался Соколан,– а он только улыбался и говорил, что это все равно, что малышу в детсадике рассказывать о квантовой физике. «Надо,– говорил,– чтобы человечество само продвигалось по пути прогресса. Тогда будет польза, а паразитизм еще никому не приносил пользы».
– Так уж и паразитизм,– недовольно отреагировал Кильчинский,– обыкновенное ученичество – не более того.
–  Он же под видом спора с вами все-таки кое-что раскрыл,- ответил Соколан. - Я в этом не шибко разбираюсь, и у меня сейчас другие проблемы. Кое-кто записал тогда на свой мобильник ваш спор. Можно отыскать этих людей и воспроизвести запись. Я тоже пороюсь в своих мозгах и  вам доложу. Я запомнил главное для себя: он говорил, что основное, что должно знать человечество,– это то, что Космосом управляет гармония, несовместимая со злом, поэтому не надо бояться пришельцев. Зло – орудие слабых, оно постепенно изживается интеллектом. Умный человек– значит, добрый человек. Если он приносит зло – он не созрел для доброты, ему еще недостает ума понять что-то главное в этой жизни. Добро созидает, а зло разрушает. Если цивилизация развивается, то это означает, что в ней главенствует добро, если она деградирует– это признак  зла.
– Ну это не такая уж свежая истина,– парировал Кильчинский,– ее мы знаем со времен Христа. Об этом писали и Толстой , и Достоевский. Тот, правда, говорил, что красота спасет мир, но красота и гармония– это почти одно и то же.
– Знать-то мы знаем,– возразил Соколан,– знаем, что сердиться нельзя, а сердимся на каждом шагу. Порой руки опускаются, когда видишь, сколько вокруг злых людей, злых деяний, и главное: именно негодяи часто-густо живут лучше, комфортнее и  дольше честных, праведных людей, и потому нередко возникают сомнения в душе: а вправду ли добро сильнее зла? Где оно, когда совершается множество злодейств вокруг? И тут свидетельство постороннего, так сказать, человека очень кстати и очень важно. А все остальное можно добыть самим. Впрочем,– переводя разговор, спросил Соколян,– что вы будете делать с каплями Соколана?
– С каплями Кильчинского,– торопливо поправил его академик,– так их теперь все наши называют.
– Пусть будет так,– великодушно согласился мэр.  Кесарю – кесарево. Так что с ними?
– Отправим американцам,– охотно пояснил Владимир Борисович,– скажем, что получили на исследование новый материал, но возникли трудности с его идентификацией и поэтому просим помочь.  У них оборудование получше да и смелости научной больше, пусть и они поломают головы и потаскают себя за чубы. А у меня на этот счет уже есть кое-какие соображения.
– Желаю вам удачи, Владимир Борисович,– искренне сказал Соколан на прощанье.– Истрин все-таки дал нам задание на дом. Думаю, наши ученые должны с ним справиться.
– Обязательно справимся,– ответил Кильчинский.
Через два месяца после отправки « капель» в Пристонский университет, оттуда пришел ответ: « Уважаемые коллеги, мы со всей возможной серьезностью отнеслись к Вашей просьбе и провели многочисленные исследования, причем, в нескольких лабораториях разного назначения. К сожалению, однозначного ответа у нас нет. По поводу результатов структурного анализа возникли глубокие споры и разногласия. У нас возникли сомнения в достоверности исходных данных представленного материала. Создается впечатление, что вас ввели в заблуждение относительно  этого вещества. По самым смелым нашим предположениям материал имеет внеземное и даже внегалактическое происхождение. Если это возможно, просим уточнить, кто и каким образом произвел данный материал. С уважением заведующий кафедрой теоретической физики доктор Уильям Генри Вердетт».
Переписка между двумя солидными учреждениями продолжалась около года. Чтобы не выглядеть научно несостоятельным, Кильчинскому пришлось выдумать следующую версию: «США, Пристон, доктору  Вердетту. Уважаемый коллега. По Вашей просьбе, которая совпала и с нашими намерениями, мы провели расследование по поводу происхождения указанного материала. Действительно, имело место некоторая фальсификация, которая объясняется необычными свойствами находки.
Фактически, «капли» были обнаружены научно-поисковой группой в районе падения Челябинского метеорита и были переданы в один из научно-исследовательских институтов, а затем поступили к нам. Сотрудники института, предварительно обследовав материал, не решились сделать окончательный вывод  относительно его структуры и химической формулы и представили находку, как некий новый материал, о котором необходимо дать научное заключение, снимая с  себя таким образом ответственность за результаты исследования, что вполне психологически понятно. Поэтому приносим Вам извинения за возникшее недоразумение и просим возвратить материал с Вашими предварительными выводами для дальнейшего изучения в стенах нашего института. С наилучшими пожеланиями Кильчинский В. Б.».
Было несколько встреч по «Скайпу», но оба ученые отделывались общими фразами, вежливо и вроде бы убедительно обосновывая отсутствие конкретных выводов по поводу строения и химической формулы неизвестного вещества. Дело дошло до того, что уважаемого академика вызвали в компетентные органы и настойчиво потребовали объяснить, почему он без соответствующего разрешения передал какой-то материал неизвестной природы, который может составлять государственную тайну, иностранному государству.
Когда Кильчинский попробовал рассказать, откуда и как попал ему в руки этот материал, разведчики с умными и строгими лицами долго его слушали, а потом стали перемигиваться и оставили физика-теоретика в покое, решив, что у того от сложных проблем случился пробой в мозгах.
В конце концов, американцы вернули удивительные «капли» с краткой аннотацией, что результаты исследований настолько противоречивы и недостоверны, что не могут быть пока предметом научного обсуждения. Кильчинский немедленно уведомил органы безопасности, что государственный скарб находится на месте, в чем и просил убедиться.Компетентные стражи государственных тайн пришли, деловито осмотрели «объект», потрогали руками, приподняли, как штанги ( лизнуть постеснялись), компетентно, многозначительно перглянулись, и отправились восвояси. На всякий случай прислали письмо с наложением грифа «совершенно секретно» на все, что связано с этой проблемой.
Еще через год Кильчинский выступил с неожиданной, сенсационной теорией строения вещества и материи, в которой утверждал, что вещество необязательно должно иметь атомарно- планетарное строение, что это всего лишь один из частных случаев устройства вещества и материи.
В частности, на так называемом атомарном уровне вещество может представлять собой решетчатый шар или многогранник в углах  которого располагаются ядра, а внутри вращается рой электронов таким сложным образом, что каждое ядро остается нейтральным. «Атомы» формируются в молекулы наподобие зерен граната под действием сил гравитации и сильного ядерного взаимодействия.
Сила гравитации в  такой конструкции, представленная некими упругими, бесконечно малыми струнами,  настолько велика, что не дает возможности испускать никакого излучения,  внешние фотоны света проходят сквозь эту редкую решетку, как муравей через главные ворота парка.  В принципе, это мини -черная дыра. Такое строение может иметь гипотетическая «темная материя».
Строго говоря, это даже не материя в нашем привычном представлении, а только некий полуфабрикат, предтеча материи; это то, что только со временем должно превратиться в материю. Это, так сказать, праматерия. Расширяясь с колоссальным выделением энергии подобно сжатой пружине, таинственная субстанция в конце концов должна превратиться в то, что мы называем материей. Чтобы расширяться,  этой субстанции необходима некая критическая масса энергии, как это происходит при ядерном взрыве. Такая энергия рождается в черных дырах, которые служат своеобразными транформаторами, преобразователями, реакторами, некими тестомесильными котлами,  в которых и рождается наша материя-тесто. По каким законам такое происходит, нам совершенно непонятно, однако, некая сверхцивилизация, видимо, научилась этот материал использовать в своих целях. Возможно для консервации энергии. Если такую каплю поместить в термоядерный реактор, то может случиться такое выделение энергии, что мало не покажется не только Земле, но и всей Солнечной системе. Но я не думаю, что посланец этой цивилизации мог подложить нам такую бомбу замедленного действия. Скорее всего это нам задание на будущее. Химическая валентность, как таковая, не имеет смысла, она отсутствует. Образование вещественных структур происходит по иным, пока неизвестным законам, которые  можно только предполагать. В качестве подтверждения академик приводил материал, пришедший к нам из далеких глубин космоса. Американцы подтверждали, что такой материал реально существует и, возможно, даже имеет искусственное происхождение.
Теория Кильчинского наделала много шума в научном мире. Все научные институты и лаборатории соответствующего профиля принялись активно разрабатывать эту жилу, сулящую новые удивительные открытия. Работа над проблемой идет до сих пор.

       На Истрии стояла весна, такая же многоцветная, теплая и счастливая, как и тогда, когда Ч57Р30 отправился  в свою виртуальную командировку. Все шло своим извечным неторопливым чередом. Первые цветы этой весны, распостранявшие арбузно-водянистый,  нежный слабый аромат; цветущие сады, полные перистой зелени расцветающих акаций и лазури южного солнечного дня; бело-розовое девичье  цветение  зарослей шиповника и боярышника, гулянья в парках, где старики любуются детскими шалостями, где прыгают цветные детские мячи и слышится заливистый смех и беготня – все, как и представлял земной Истрин, было в этой весне. Только не было самого Истрина – Ч57Р30. На планету от него пришло единственное сообщение, прорвавшееся сквозь немоту и холодный ужас бесконечного пространства по коридорам, которые были предназначены для самого исследователя. В сообщении говорилось: «Они есть. Я нашел их и помог. Они будут добрыми. Прощайте!».