Пётр Яковлевич Гранин застрял в этом мире очень давно. Когда он говорил «этот мир», он имел в виду наш с вами земной физический мир. Когда он говорил «застрял», подразумевалось, что прикипел к этому островку в пространстве-времени сердцем и остался здесь добровольно. А «давно» измерялось столетиями, и – сколько их было? – в этот вопрос лучше не углубляться, чтобы не терять привычных человеческих ориентиров.
Остался он, в первую очередь, ради таких, как он сам – странников и безумных, по земным меркам, исследователей любопытнейшего феномена под названием «восприятие». Ради того, чтобы прожить определённую вибрацию, или отточить конкретную настройку, они возвращались сюда снова и снова, за новым опытом и идеальным результатом.
Итог каждого такого исследования позволял совершенствовать технику плетения судьбы для тех, кто по разным причинам увяз в этом мире всем своим существом и уже не мог покинуть его по своему желанию – т.е. для всего остального человечества. Мир ловил и отнимал память, заставляя пойманных им проживать тысячи жизней-снов с изматывающей страстью и драматизмом, лишая их энергии, необходимой для того, чтобы вспомнить и начать жить по-настоящему. Исследования помогли превратить эту систему в тренажёр и использовать её законы для пробуждения спящих. Сочинение жизненных коллизий, корректирующих настройку в нужном направлении, стало настоящим искусством, которым в совершенстве овладели те, кого по-земному назвали литераторами.
Герман Розен был как раз из этого вольного братства сочинителей. Заполучить его в своё распоряжение было для Гранина большой удачей, ведь литераторы были своенравны и независимы, и всегда заняты чем-то важным и секретным, от чего отвлечь их было, ну, никак нельзя. Розен попался каким-то чудом – вынырнул из людского моря прямо перед носом ошалевшей от нежданного счастья службы безопасности, и по оперативным данным оказался на тот момент ни в какую ответственную деятельность не вовлечён. Тем не менее, он имел полное право сказать Гранину твёрдое «нет» – охранная грамота у него, действительно, была. Но отказываться у исследователей было не принято, потому что в следующий раз помощь могла понадобиться самому. Ведь каждое возвращение было для них опасным предприятием, хоть и готовилось тщательно. Поэтому с незапамятных времён повелось приглядывать друг за другом и выручать по мере возможности. Однако скоро стало понятно, что отвлекаться от своей задачи, значит ставить под угрозу её выполнение. Так появилась Контора, занимавшаяся исключительно вопросами обеспечения безопасности исследователей. В этой самой Конторе и служил уже долгое время Гранин.
Привлекать к конторской работе исследователей, сочинителей и прочих специалистов разрешалось с массой разных оговорок. В их личных делах содержалась тьма всяческих пометок о причинах освобождения от службы, особом статусе и уровнях допуска. Гранин считал это справедливым, поскольку всегда помнил, что он здесь для того, чтобы они выполняли свою работу, а не наоборот. И только в случае с Розеном он впервые оказался близок тому, чтобы поступиться своими принципами и принудить того к сотрудничеству в случае явного сопротивления. Потому что смотрел он на розеновскую фотографию в личном деле и понимал, что в качестве напарника тот для него идеален – настолько, что Гранин сам не придумал бы лучше. И где он только был столько времени?