Очарованные сны

               
                Никогда - я это  знаю твердо –      
               
                Никогда не смогу я точно 
               
                Истолковать происшедшее.
               
                Эдгар По. (Рукопись,          
               
                найденная в бутылке).               

          - Трудно узнать Госпожу Истину, ее лицо открывается не каждому. Важно помнить, что для Истины нет ни прошлого, ни будущего, есть только настоящее. Как некий факт, который по нашей милости обрастает эмоциями, мнениями, часто предрассудочными и противоречивыми, и тем самым искажается. В результате у каждого своя правда, отстаивая которую, мы почему-то забываем, что Истина одна. Она неизменна. Не подвластна нашему восприятию. По крайней мере, именно такой она мне представляется. Хотя ты понимаешь, что мое мнение – это мнение дилетанта, основанное не на научных, а на личных наблюдениях. А я, как и каждый человек, могу ошибаться. – Екатерина Семеновна замолчала, отхлебнула из чашки и взглянула на меня.
Мы сидим на кухне теплым весенним вечером, пьем липовый чай. За окном суетятся воробьи, облюбовав старую березу, покрытую нежной зеленью. Налетает ветерок, раскачивает ее ветки, и солнечный луч, заглянувший на наше чаепитие, распадается на игриво прыгающих по столу солнечных зайчиков. Я предлагаю подлить горяченького, Екатерина Семеновна кивает головой и задумывается, помешивая в чашке, ложечку при этом держит двумя пальцами, слегка оттопырив мизинец. Из-за этой ее привычки мой муж называет нашу соседку чопорной. Я возражаю, мне нравятся наши нечастые, мирно текущие разговоры.
С Екатериной Семеновной я познакомилась, когда мы переехали в этот тихий приморский городок, зажатый с трех сторон невысокими горами. Она востоковед по образованию и одержима работой. Даже сейчас говорит со мной, а мыслями где-то далеко.
Всматриваюсь в лицо соседки. Сегодня оно отрешенное и необычайно бледное. Ни кровинки, говорят про такие лица в народе. Обычно живые, проницательные глаза, словно подернулись пленкой, даже губы посинели. Я невольно поежилась.
Перехватив мой взгляд, Екатерина Семеновна устало улыбается.
          -Все в порядке, Леночка, просто я немного устала.
Она перевела взгляд на свою чашку и замерла, оставшись наедине со своими мыслями. В воздухе повисла неловкость.
Екатерина Семеновна первая нарушила молчание. Когда она заговорила, слова ее показались мне странными.
          -Истина! – произнесла она и усмехнулась. – Да, Истина бесстрастна. Кто из нас не хотел бы видеть ее лицо? Но, как знать, готовы ли мы к этому испытанию. Для меня Истина – покой.
-Покой? – поразилась я.
Екатерина Семеновна резко перегнулась через стол, схватила меня за руку. На щеках ее выступил лихорадочный румянец. В голове моей промелькнула мысль: не больна ли она. Так необычна и несвойственна, всегда рассудительной и спокойной соседке, была горячность ее слов.
-Покой, моя хорошая, покой. Что может быть необходимей и желанней душе нашей? Вся эта суета, чувства, страсти – ничто в сравнении с Вечностью. Что такое человек – букашка под пятой времени и обстоятельств. Кто и что решает раздавить или помиловать? Для чего мы существуем? Неужели, только для того, чтобы погрязнуть в буднях? Оглянись, много ли пользы от человека. Где наш хваленый разум? Для чего живешь ты? Для чего живу я? Суетимся, бегаем, любим, ненавидим. Но зачем? Скажи на милость, зачем? Зачем существовать, не видя, не слыша даже себя, не говоря уже – других. Не лучше ли остановиться, замереть, ощутить покой.
Она замолчала и, отпустив мою руку, выпрямилась. Вероятно, вид у меня был преглупый, поэтому, когда Екатерина Семеновна снова заговорила, голос ее звучал мягче, речь стала более плавной.
-Я испугала тебя? Извини. Мне давно следовало объяснить тебе все. Видишь ли, это началось еще осенью, полгода назад. Тогда в мои руки попала прелюбопытная тетрадь. Опущу детали ее появления у меня, скажу только, что когда я увидела этот истлевший набор бумаг, беспричинно заволновалась. Тетрадь была обмотана бечевкой, на которой оказался небольшой нательный крестик. Я освободила ее, мне тогда показалось ... Нет, не бред!Это не бред...
Облизнув пересохшие губы, Екатерина Семеновна впилась в мое лицо глазами, странно заблестевшими в сгустившихся сумерках. Почувствовав, что тело мое немеет, а в душу закралось беспокойство, я машинально повернула выключатель. Вспыхнувший свет ударил Екатерину Семеновну. Она поспешно закрыла лицо дрожащими руками. Я не посмела нарушить наступившее молчание. Когда соседка опустила руки, лицо ее было усталым, даже изможденным. Пытаясь как-то поддержать разговор, я спросила, что было в тетради.
- В тетради? – вздрогнула она, - да так... Ничего особенного: предания, заговоры, рецепты напитков и ... небольшой кусочек кожи, заложенный между страницами. Тот, кто писал на нем, видимо использовал вместо чернил кровь. Небольшое четырехстишие. Странная смесь греческого и старославянского, совершенно лишенные смысла слова.
Екатерина Семеновна снова замолчала, испытуююще посмотрела на меня. Убедившись в моей заинтересованности, кивнула головой и неожиданно издала серию странных звуков, похожих на какую-то мелодию. Что-то среднее между пением и свистом, шепотом и всхлипыванием. Лицо соседки озарилось, какая-то неведомая сила овладела ею. Меня охватил страх. Я попыталась остановить ее, но не смогла, из горла вырвались не слова, а сдавленный стон. Колдовское очарование заговора овладело не только Екатериной Семеновной, но и мной. Не знаю, как долго длилось наше гипнотическое состояние. Что-то сдавило мне грудь, и я на миг потеряла сознание. Видимо, падая, я наделала шума. Очнувшись, я увидела Екатерину Семеновну, склонившуюся надо мной. Она выглядела испуганной. Помогла мне подняться, налила чаю, виновато улыбнулась. Я тоже почувствовала себя неловко, извинилась, ссылаясь на легкое недомогание и духоту. Попросила не придавать этому нелепому обмороку никакого значения и продолжить свой рассказ. Екатерина Семеновна села напротив меня, неуверенно улыбнулась.
- Знаешь, как бывает, когда в душу закрадывается мелодия? – спросила Екатерина Семеновна. Я кивнула и она продолжила: - Ты будешь напевать ее, независимо от того, где находишься, чем занята. Я твердила эту звуковую бессмыслицу весь день и чувствовала, что фальшивлю. Мелодия не давалась мне. Только вечером, когда я ложилась спать, у меня, как мне  показалось, получилось: чисто и правильно. Помню, мелодия показалась мне не лишенной очарования, какой-то значимости. В тот день я очень устала, засыпая, подумала – «Как хорошо: тишина и покой.» Мне приснился сон. В эту ночь я впервые попала туда. Все краски блекнут, теряются при одной попытке объяснить: что это такое. Думаю – это Гиперборея, причем в самом своем расцвете – в Золотой век. Я подумала тогда, что это Рай.
На лице Екатерины Сергеевны появился страх, но тут же пропал, взгляд ее замер, словно она уснула с открытыми глазами. Мне стало не по себе, я протянула руку, чтобы разбудить ее, привести в чувство, но голос Екатерины Семеновны остановил меня.
- Яркое солнце. Чудное пение птиц. Ощущение блаженной усталости. Лежу на теплом песке, а ласковая волна обнимает плечи...
Я схватила Екатерину Семеновну за рукав халата. Выйдя из транса, она удивленно взглянула на меня.
- Это сон, - попыталась я успокоить соседку.
- Да, сон, - согласилась она. – Знаешь, и я тогда подумала, что сон. А во сне нет,  и не может быть запаха. И в следующий миг произошло что-то странное. Рай замер, как будто чья-то невидимая рука остановила кадр. Затем последовал сильный удар. Ярко вспыхнуло в глазах. Я проснулась. Сердце бешено билось, грудь болела. Помню, решила тогда, что сон очень похож на галлюцинацию, вероятно, это был результат переутомления. Я последнее время много работала.
Неожиданно, без всякого перехода, Екатерина Семеновна заговорила о своей, только что законченной работе «Роль богов в жизни римлян». Я обрадовалась такому повороту в нашем разговоре. Мы обсудили детали и расстались, довольные собой, друг другом и этим теплым весенним вечером.
Но, странно, предчувствие надвигающейся беды не оставляло меня в последующие дни. Чтобы я не делала, беспокойство преследовало меня с удивительной настойчивостью. Наконец, вечером, ложась спать, я решила, что завтра непременно зайду к Екатерине Семеновне.
Рано утром в дверь позвонили. На пороге стояла бледная, испуганная соседкина дочь Ольга. Едва взглянув на нее,я сразу поняла – свершилось.
Екатерина Семеновна отошла тихо, во сне. Приехавшие по нашему вызову врачи определили остановку сердца. Похороны прошли, жизнь потекла своим чередом. Но, странно, я стала замечать, что все чаще мои мысли  возвращаются к последнему разговору с соседкой, и к ее жуткой, но в то же время притягивающей полуулыбке, озарившей предсмертный сон Екатерины Семеновны. Я гнала воспоминания. И когда месяц спустя Ольга принесла мне чемодан с бумагами, оставшимися после матери, я не сразу решилась открыть его. Среди книг и черновых  записей, оказалась древняя,кожаная, местами изъеденная молью рукопись. То, что это та самая тетрадь, я поняла, как только увидела ее. По телу пробежал холодок, и я, не без колебаний, взяла рукопись. Можете представить мой ужас, когда я почувствовала, что от полуистлевшего кожаного переплета повеяло теплом, протянутой для рукопожатия, руки. Голова закружилась. Стена справа от меня, как бы растворилась, и я ясно увидела залитую солнцем поляну. До слуха донеслось пение птиц и шум прибоя. На меня нахлынуло непреодолимое желание пробежать босыми ногами по траве, почувствовать ее живительную прохладу и упругость сгибающихся стеблей. Я протянула руку и ощутила тепло солнца, вдохнула свежесть моря, и шагнула. Что-то с силой ударило меня в грудь. Когда я очнулась, наваждение исчезло. От удара болела голова и мутило. Выпавшая из моих рук тетрадь лежала у стены. Я уставилась на неё с суеверным страхом.
В тот же вечер я сожгла рукопись. С превеликой осторожностью, стараясь не прикасаться к тетради, поддела на совок и – в ведро. За нашим домом есть небольшой пустырь, поросший редким кустарником. Одной спички хватило, чтобы истлевшие листья вспыхнули. Мною вдруг овладело беспокойство, быстро переросшее в панику. Я бросилась домой и свалилась без чувств, едва переступив порог квартиры.
Несколько дней после этого проболела, врач сказал, что это упадок сил. Муж удивлённо пожал плечами, но с завидной долей беспокойства ухаживал за мной.
Выздоровев, я не сразу решилась идти на пустырь за брошенным там ведром. Меня мучили противоречивые чувства. Стало казаться, что я сделала непростительную глупость, когда сожгла рукопись. Что по моей вине человечество утратило Нечто. Но в то же время, в глубине души, зародилась уверенность в правильности моих действий. Да, иначе поступить было нельзя.
Я заглянула в ведро и обомлела. Никакого намёка на то, что в нём что-то жгли: ни копоти, ни сажи. Моё давно уже не новое ведро внутри блестело как зеркало. Захотелось поскорее уйти. Я так торопилась, что почти бежала. Нервы были напряжены. Возникло ощущение, что кто-то смотрит мне в спину. С трудом заставила себя оглянуться. На пустыре никого не было. Колени противно задрожали. Я побежала. Ветер, неизвестно откуда взявшийся, донёс до меня тихий смех. Впрочем, это вполне мог быть шелест листвы или шутка моего, ещё не окрепшего после болезни, воображения.
А потом пришли сны. Они совпали с отъездом мужа и детей. Вечером, выключив свет, и, уютно устроившись под одеялом, я физически ощутила, как темнота прыгнула и вдавила меня в вязкую, черную пустоту. Мне приснилось: я стою в комнате, на том самом месте, куда бросила злополучную тетрадь. Тихо кругом, ни единого звука с улицы. Вдруг из-под моих ног начинает бить фонтан грязи. В следующее мгновение я понимаю, что стою в болоте, и оно разрастается с неимоверной быстротой. Ещё миг, и проваливаюсь в трясину. Меня начинает засасывать. Я кричу, но не слышу своего голоса, царапаю мягкую грязь в отчаянной попытке выбраться. Что–то тяжёлое наваливается на плечи и давит шею. Чувствую, что от ужаса теряю сознание, а вместе с ним и способность сопротивляться. Что-то пытается раздавить меня. Вдруг яркая вспышка перед глазами. Задыхаясь, рвусь из последних сил.
Я в своей комнате и могу поклясться, что в ней омерзительный запах гнили. Здесь кто-то есть, ощущаю чьё-то дыхание. Из-за дрожи в руках с трудом нахожу и поворачиваю выключатель. Комнату залил тёплый свет. Слава Богу, это всего лишь сон. Просто кошмарный сон. Никогда больше не буду есть мясо на ужин. Даже в пот бросило. Но, что это? Отчётливо различаю грязь под сломанными ногтями. Больше я не уснула.
Рассвело, и при дневном свете все мои ночные переживания показались нереальными и даже смешными. Вспомнила, что накануне пересаживала цветы. Вероятно, тогда и обломала несколько ногтей. И этот пустяк чуть ли не свёл меня ночью с ума! Весь день я посмеивалась над собой. Но с приближением вечера почувствовала беспокойство. Свет не решаюсь выключить. Но странно, едва коснулась головой подушки, как провалилась в пустоту.
Снова задыхаюсь от страха и слабею. Что – то настойчиво давит меня. Я чувствую его бешенную злобу. Удар в грудь и меня отпускает. Вспышка света. Я просыпаюсь.
Сердце рвётся, глаза заливает пот. Моя шея! Губы замирают в немом крике. Не сразу понимаю, что в зеркале – я. Лицо посинело и опухло, в глазах ужас, вокруг шеи страшный багровый рубец. В голове возникла, перерастая в панику, жуткая мысль. Сон-реален! Нет, этого не может быть. Нужно успокоиться, всё это просто бред.
Стараясь не обращать внимания на боль, исследую шею. Что могло оставить такой страшный след? Скорее всего, бечёвка от нательного креста. Я осторожно распутываю верёвочку, смазываю шею и вдавленный на груди отпечаток.
Чтобы как – то успокоиться, пью валерьянку. Согрев чайник, завариваю себе крепкий чай. Чуть больше месяца назад мы сидели с Екатериной Семёновной за этим столом. Стоп, как она тогда сказала? «Меня поразила обмотанная вокруг рукописи  бечёвка, на которой оказался небольшой нательный крестик…»
Крестик? Догадка подарила  мне слабую надежду.
Все , что я делаю дальше, похоже на продолжение кошмара, вернее на попытку убежать от него.
Долго и горячо молюсь, с надеждой вглядываюсь в глаза Богоматери.
Я уже приняла решение. Труднее будет объяснить родным, но я не отступлю.
Так ослабла за эти ночи, что с трудом переставляю ноги, ещё немного и я у цели. Господи, что это? Смех, тот самый смех - тихий и жуткий. Собираю всё своё мужество, чтобы заставить себя повернуться. Никого. Унылая дорога тянется к горизонту, где в предутреннем воздухе едва угадываются смутные очертания моего городка. Надо идти, ещё не поздно. Последний поворот  и передо мной долина, моё спасение.
Силы покинули меня. Опускаюсь на траву и до боли в глазах смотрю на золочёные купола монастыря.
Медленно поднимается багровый диск солнца, бросая кровавые блики на землю.