XII
КАК БРАТЬЯ
Стоя подле Париса, я наблюдаю, как суетятся люди на берегу, погружая тяжелые кованые сундуки на корабль. Все почти готово к отплытию – очень скоро послушный Эврот вынесет нас к соленым морским волнам, а они, словно рабы-носильщики, повлекут на своих могучих спинах к берегам Троады.
Волоокий царевич бодр и весел – чужеземцу явно вскружила голову мысль о том, что прекраснейшая из смертных женщин, своей красотой сравнимая лишь с пенорожденной юной богиней, будет всецело принадлежать ему – будущему властителю великой Трои.
Впрочем, я – не единственное сокровище, которое Парис дерзнул похитить у гостеприимного царя Спарты. Я сумел убедить троянца забрать из дворца все богатства, нажитые Менелаем за годы нашего с ним супружества, как компенсацию за страдания и слезы, будто бы выпавшие на мою несчастную девичью долю.
И вот, любуясь моей безмятежной светлой улыбкой, чернявый красавец подступает совсем близко, желая поцеловать возлюбленную. Однако я не позволяю ему прикоснуться к себе, уклонившись в мнимом смущении.
– Мы не должны делать этого здесь, царевич.
Мой певучий голос звучит целомудренно и твердо. Парис смотрит на меня выжидающе, тщетно силясь понять затеянную мной игру. Потянув ровно столько, сколько необходимо, чтобы придать весомость своим словам, я продолжаю уже чуть мягче:
– Не забывай – я все еще жена Менелая, царя моего, а это, – опустив глаза, я обвожу взглядом отлогий песчаный берег Эврота, – земля, которой царь мой повелевает. Было бы кощунством перед лицом Геры, хранительницы священных уз брака, осквернять эту землю преступным прелюбодеянием. Прошу тебя, потерпи немного. Когда мы прибудем в Трою и боги осветят законный союз наш – тогда, царевич, сможем познать мы всю радость любви полною мерою.
– Правда твоя, царица... – произносит Парис, понурив очи. – Прошу, прости, если я смутил тебя...
Задумчиво отведя лицо, мой незадачливый воздыхатель замечает Энея, стоящего поодаль и снедающего нас своим внимательным соколиным взором. Оставив меня с извинением, Парис направляется к соратнику, явно ищущему возможности с глазу на глаз говорить с царевичем. Я не приближаюсь и почти не поворачиваю лица в их сторону, но, конечно, мне – вездесущему – ведомо каждое вымолвленное ими слово.
– Ты ведь знаешь, Парис: я всегда был с тобой прям, как с братом, – басовитый окладистый голос Энея, как обычно, весом и размерен.
– Ты мне и есть, как брат, Эней, – тронув товарища за плечо, Парис улыбается ему мягко. – Только прошу, друг – не томи! У нас мало времени: надо отплыть, покуда во дворце не хватились нас. Выкладывай же, что стряслось?
– Просто поверь моему слову, царевич: нельзя брать эту женщину с собой в Трою, – мрачно кивнув в мою сторону, Эней опускает взор. – Видывал я таких: с виду беззащитна, а в сердце… если и есть у нее сердце – оно, не иначе, твердо, как камень. Не отступишься сейчас – много горя повидаешь с ней. Будет повелевать и вертеть тобой, как ей вздумается. Не совершай этой ошибки, подумай еще раз, прошу тебя.
– Да неужто ты завидуешь мне, Эней?! – смеется Парис благодушно, хлопнув товарища по плечу чуть сильнее, чем в первый раз. – Скажи, когда это я позволял кому-то повелевать собой?
– Прости, но совсем ты не знаешь женщин, царевич. Хоть и водишься с ними без устали. Уж поверь, в искусстве повелевать они далеко превосходят нас. Только не силой, а коварством свое берут.
– А ты верен себе, мой друг! Вечно коварство или еще какую крамолу в людях отыщешь! – голос Париса звучит снисходительно и беспечно, улыбка все еще озаряет счастливое лицо его. Наконец, посерьезнев, смертный добавляет без тени высокомерия:
– Если б ты только знал, Эней, как заблуждаешься в этот раз. Ей ведь просто любовь и защита нужна: эта благородная дочь Спарты даже более добродетельна и скромна, чем я мог подумать. И я знаю: она будет мне хорошей, верной женой. Так что прошу – оставь. Не нужно меня от нее спасать!
– Воля твоя, царевич... – глухо отвечает Эней, разведя руками.
Мягко коснувшись его плеча в третий раз, Парис возвращается ко мне, как на крыльях.
– Нам пора на корабль, царица, – произносит он ласково, тронув меня за запястье, но я выдергиваю руку, досадливо отведя лицо.
– Если тот, с кем ты только что говорил, поплывет с нами, – неуверенно начинаю я, и голос мой полон смятения и печали, – я не смогу взойти с тобой на корабль, милый Парис… Еще на пиру я заметила, как он странно глядит на меня, – поправляя рукой золотую прядь, я слегка поворачиваю голову, но не устремляю на Энея прямого взора, будто бы опасаясь даже очами встречаться с коварным своим обидчиком. – Я подумала тогда, Парис, что хмельное зелье всему виной, но как только супруг мой отплыл на Крит – этот бесчестный человек, встретив меня в коридорах, пытался… он пытался склонить меня к непристойным вещам, царевич… – поежившись, я поднимаю на Париса безотрадные, полные горьких непролитых слез глаза. – Я отвергла его, а теперь… теперь он готов мстить мне за это! Что же будет, мой добрый царевич, если я поплыву с ним на одном корабле, в окружении чужеземцев, где нет у меня ни охраны, ни слуг, которые могли бы защитить меня от немыслимых и дерзких его посягательств?!
С упоением наблюдая, как меняется лицо Париса, я сразу примечаю, что троянец медленно достает кинжал из богато украшенных камнями и златом ножен.
– О, нет, царевич! Молю, не надо проливать кровь этого недостойного человека на землю, которая вскормила меня! – схватив царевича за руку, я смотрю на него взглядом безвинным и чистым, как у дитя. – Будь милосерден! Не пятнай свои руки, опомнись! Боги сами накажут его, когда придет срок!
Смертный нехотя прячет кинжал и, кипя от гнева, идет к Энею. Внимательно посмотрев в округлившиеся глаза соратника, он наотмашь ударяет его по лицу. Сокрушенный неожиданным резким ударом, тот падает наземь, и, тяжело приподнявшись на руке, выплевывает несколько окровавленных зубов на речной песок.
– Никогда больше не смей возвращаться в Трою! – рычит царевич, и воистину: голос его подобен сейчас громыханию грома или скрежету грозных боевых колесниц. – И благодари Елену за то, что тебе сохраняют жизнь! В ее сердце больше великодушия и доброты, чем ты, тварь, заслуживаешь!
Презрительно плюнув перед собой на землю, Парис отворачивается, ни слова больше не говоря товарищу. Взяв под руку того, кого он почитает своей невестой, чужеземец ведет меня на готовый отплыть корабль.
Я знаю: очень скоро Менелай вернется в Спарту и обнаружит, что троянец, коему он радушно предоставил свой кров и хлеб, ограбил дворец и похитил любящую жену его. Несомненно, мой супруг начнет собирать армию для войны. Замечательно. Именно этого я от него и жду.
Война – великое зло, сказали бы многие из живущих, а стало быть я в обличающих их глазах неизбежно предстал бы коварным злодеем, жаждущим одной только крови, бедствий и разрушения. Воистину: как же нелепы и близоруки смертные в своем стремлении раз и навсегда разграничить добро и зло, истину и ложь, в стремлении найти простые ответы на те вопросы, ответов на которые у них никогда не будет.
Я бы мог, разумеется, возразить им, что без этой войны не было бы «Илиады». Не было бы троянского коня – блестящего символа хитрости и коварства, идею которого я шепнул своему старому другу Одиссею в одном весьма непристойном сне. Не было бы, в конце концов, «Лаокоона» – бесценной, бессмертной скульптуры, которую одному гению из Пергама предстоит создать спустя тысячу лет после гибели древней Трои.
Но я не стану ничего возражать своим обвинителям. Тот, кто творит историю – не нуждается в оправданиях и не может позволить себе размениваться на жалость.
Обернувшись через плечо украдкой, я ненадолго встречаюсь глазами с тем, кто пытался разрушить мою интригу, и, усмехнувшись ему снисходительно на прощание, ступаю непоколебимой твердой ногой на покачивающийся борт корабля.
Продолжение: http://www.proza.ru/2018/10/02/1174