Дежавю Глава 1

Михаил Танин
                «Всякая любовь хочет быть вечной. 
               
                В этом и состоит ее вечная мука».

               
                Эрих Мария Ремарк   
               
               
Глава 1
   
     …Все произойдет, когда ты закончишь последнюю главу. Лоцман-провидение покинет твой корабль. Герои уйдут, чтобы никогда больше не вернуться. Закат в багровых тонах поглотит нежную розовую зарю, и звёзды в темной выси застынут мириадами ледяных осколков. Мир перестанет существовать. Или останется прежним. Зависит от того, где ты поставишь точку. Вселенная низвергнется в тартарары. Но деревья вырастут, птицы вернутся с юга, и весенний ветер будет таким же свежим, надувая парусом легкие складки женских юбок. Несовершенная фраза режет слух, будто кто-то «дал петуха» в слаженном хоре. Ты пройдешь через все это или выйдешь из последней строки досрочно - не прощаясь, по-английски. Но тогда ты ничего не узнаешь...
            Энергичный росчерк мужских ладоней быстро прошелся по лицу, волосам и шее, прогоняя,  прочь остатки сна и квелой утренней лени. Белый девственно чистый лист бумаги упруго вдвинулся под валик пишущей машинки и, повинуясь подушечкам  нервных пальцев, воспроизвел на свет божий ночные химеры подсознания.       
       «Плавно шурша шинами высоких узких колес, очередной дредноут «Испано-сюизы»  причаливал к полукруглой ротонде входа, и все повторялось: степенный швейцар распахивал дверцу авто, женщины в длинных платьях и широкополых шляпах, изящно придерживая подол, выходили, опираясь на руки галантных кавалеров в коротких пиджаках и манишках, реже - более респектабельных - в смокингах, с  тяжелыми тростями и моноклями на серебряных цепочках. Торжественную кавалькаду сверкающих лаком лимузинов, как старое виски сельтерской разбавляли шустрые оранжевые такси с откидным верхом - двадцатый век стремительно наступал, ворвавшись в степенно-размеренный мир импозантных господ, словно сошедших с картин Ренуара. Раскованные флэпперс* в остроносых туфельках  и тонких фильдеперсовых чулках  бесцеремонно теснили чопорных  бальзаковских дамочек. Их легкие шелковые платья по колено в стиле «чарльстон» - с заниженной талией и  декольте на спине притягивали возмущенные реплики матрон и обжигающие мужские взгляды. И, конечно:  перчатки и сумочки в тон, горжетки как дань нестареющей классике, но в то же время, широкие пояса и банты на бедрах и стрижки «а ля Гаврош», что так замечательно помещались под маленькие шляпки-«колокольчики». Да и сопровождавшие их мужчины не отставали: скучно-смокинговому официозу предпочитались широкие парусиновые брюки и пиджаки из полосатого «матрасного» тика. Желтые туфли грубой свиной кожи, длинный шарф вокруг шеи и кепи «дерби» вместо канотье довершали образ мачо. Но и уходящий «серебряный» девятнадцатый не торопился сдавать позиции: Европа – есть Европа. Расторопные гарсоны в белых длинных фартуках, с безупречными проборами в набриолиненых волосах сноровисто лавировали среди столиков, непостижимым  образом ухитряясь не пролить ни капли из миниатюрных фарфоровых чашек, источающих восхитительный аромат свежесвареного кофе. Последние лучи предзакатного солнца быстрыми золотистыми бликами отражались в высоких узких бокалах шампанского с искрящимися  прохладными трассами пузырьков, восходящих к поверхности и угасая в сугробах ледяной крошки шершавых устричных раковин, разложенных на продолговатых  мельхиоровых  подносах. В многоголосый гомон праздной публики ненавязчиво вплетались рулады духового оркестра, расположившегося напротив,  за стрельчатой кованой изгородью городского сада. Знойная мелодия танго завораживала магией роковой страсти, и терпкий запах сигарного дыма беспомощно растворялся в благоухающих волнах белой акации, накрывающей развесистыми ветвями открытую балюстраду  ресторана.
      Молодой темноволосый мужчина ждал девушку, которая опаздывала уже почти на час. Радостное волнение таяло, улетучиваясь вместе с воспаряющими к небесам звуками Аргентинского танго. Все, на сегодня довольно. Пятифранковая монета, выуженная из теплого гнезда жилетного кармана, коротким щелчком перекочевала на холодный мрамор столешницы, соединившись в грустном дуэте неудавшегося сюрприза с  небольшим  букетиком  темно-розовых левкоев. Что ж, пора. Он поднялся, безразлично скользнув взглядом по сложенной вдвое газете, так им и не раскрытой сегодня: Париж, август  1925.
       Пара нежных женских рук в лайковых серых перчатках легко опустилась ему на плечи, не сильно, но решительно останавливая порыв отчаяния. Он снова сел и, запрокинув голову, взглянул в ее лицо снизу вверх. Девушка улыбалась».
       Максим  бережно вытянул листок из пишущей машинки и еще раз перечитал написанное. Затем прислушался к себе: отпустило?  Как-то не похоже. Повернувшись к окну в пол-оборота,  подставил лицо  ласкающим лучам раннего весеннего солнца и прикрыл глаза. Это видение поселилось в нем недавно и повторялось с мельчайшими подробностями, будто в самом деле вспоминалось какое-то дальнее-дальнее лето ушедшей жизни. Вернее, прошлой жизни. Он пытался этому сопротивляться, выбросить из головы – но нет, все возвращалось снова в неизменном виде, и то же самое танго вновь звучало страстными ритмами, внезапно обрывая «форте» на концах фраз…
      Терпкий, горьковатый аромат перебежавшей на горячую плиту кофейной пенки, распространился по дому подобно маленькому торнадо, взбудоражил дремлющие рецепторы осязания, призывая немедленно  испытать волнующий вкус нового дня.
       - Ма-акс! Завтрак готов. Иди пока не остыло!         
       Родной мамин голос вернул его из невесомости безвременья.
       - Иду, ма!
      Несмотря на еще вполне юный возраст, Максим  Стрельников в  неполные двадцать шесть уже считался преуспевающим молодым журналистом  в солидном глянцевом издании и, по словам коллег, даже подавал надежды, как интересный писатель новой формации – с нетривиальным взглядом на окружающую действительность, окрашенную нерастраченным романтическим флером недавней юности и удивительно зрелым, мастерским слогом. Однако, сам он не сильно обольщался на свой счет, справедливо полагая, что стать писателем ему возможно еще и посчастливится, но не теперь – жизненного опыта маловато. Одно дело описывать происходящее, и совсем другое – писать о жизни и всех ее коллизиях. Разные масштабы, согласитесь.
       Руководство  ценило его способности, вопреки бытующему мнению о блате, местечковых интригах и богемной «дедовщине». Возможно,  сыграло и природное обаяние высокого, темноволосого парня с белозубой улыбкой на  загорелом волевом лице и пронзительно-ясными серыми глазами, дружелюбно распахнутыми навстречу  впечатлениям и перипетиям жизни. В школе даже учителя называли его                «наш юный Жан Марэ» за некоторое сходство с кинозвездой. Да, и еще, безусловно – воспитание. В теперешние девяностые, когда потомственной интеллигенции уже можно бы не стесняться вписать в графу «социальное происхождение» - не советское «из служащих», а  новомодное престижное «потомок русских дворян», семья Макса предпочитала нейтрально-старозаветное «из бывших»… Ну а куда деваться, сами посудите? Бывшее, оно и есть – бывшее: дворяне, аристократы, высочества-превосходительства. Где это все, и где мы? Только воспитание и осталось, считай. Почти. Вообще-то, во времена оные род Стрельниковский хоть и не блистал во первых строках светской хроники, из рубрики «Забавы, тайныя утехи, рандеву, скандалы и  происшествия», но «службу государеву» при дворе Его Императорского Величества исполнял справно «с прилежанием должным и подобающим  достоинством». Из всей этой архаичной белиберды потомку славного рода перепала лишь правильная, складная речь, сдержанная манера поведения в канонических скрижалях уважения к старшим и искреннего почитания Женщины. Все, остальное мелкими осколками родовых дворянских амбиций кануло в Лету и исчезло втуне. Впрочем, нет. Еще «оттудова» ему достался французский язык с безупречным произношением – семейная реликвия, можно сказать, чудом сохраненная и передаваемая в виде теперь уже эзотерического учения.
      Вот и сейчас Макс торопился на встречу с Главным редактором в радостном предвкушении новых захватывающих дел. Накануне  тот позвонил ему и самолично поздравил – редколлегия одобрила кандидатуру М.Стрельникова в качестве представителя издания на Европейском форуме журналистов в Париже. Срок командировки – неделя.
      - Макс! – девичий голос  с требовательной ноткой потаенной надежды тормознул его у входа в здание редакции.
      - О, Ирка, привет!  Чего ты тут – меня караулишь? Могла бы просто позвонить.
      - Сколько раз просила тебя не называть меня таким дурацким именем! -  Девушка капризно надула губки, - я – Ирэн! И вообще, звоню тебе уже третий день и все без толку, твоя маман объявляет, что ты в служебных разъездах, а мне почему-то кажется, что в бегах. Я права?!
      Только этого сейчас не хватало! Максим попытался включить «Жана Марэ»:
      - Как ты могла так подумать, детка!  Дела, текучка заела, на работе вообще полный абзац – в Париж отправляют, прикинь!  Так что сейчас извини, никак! Вернусь, привезу тебе настоящие джины – «Левис», окей?
      - Ни фига себе – в Париж!  Жесть!  - к не успевшему измениться обиженному выражению лица Ирэн  добавилось ошарашенное вожделение.
      - У меня размер 28-й, рост 3 – не забудь! И еще. Говорят, там у них появились такие классные  туфли - лабутены… О-оч-чень!
      - Все-все, милая, надо бежать! Чао, крошка, ай л би бэк!
      - Ма-а-кс!..
      Уф! Проскочили! Максим выдохнул и, одернув пиджак, толкнул дверь начальственного кабинета.
      - Разрешите?
      - А, Макс! Заходи, заходи. Только что звонили из министерства, все согласовано, загранпаспорт получишь послезавтра и в путь-дорогу! Готов?
      Главный поднялся ему навстречу, чего раньше за ним как-то не водилось и по-приятельски ткнул белым  сдобным кулачком в бок:
       -  А девушки там какие! – Он мечтательно закатил глаза и причмокнул. - Мне б твои двадцать пять! Завидую!
      Максим вытянулся по стойке «смирно»:
      - Я вас не подведу, шеф!
      - Надеюсь!  Командировочные в валюте получишь в бухгалтерии. Счастливого пути, ждем-с!


*   flappers (англ.) — прозвище эмансипированных молодых девушек 1920-х годов