В тринадцать лет Яша написал первую песню, и она, наравне с классической балладой про коричневую пуговку от шпионских штанов и бдительного босоногого мальчишку, сразу стала пионерским фольклором.
Нам были пули нипочем –
Мы шли, на зло врагам.
Он был в отряде трубачом.
Он сам просился к нам, –
распевала на марше ребятня, готовая если не победить, то геройски пасть на детской войне «Зарница», или вечером у костра, задирая головы вслед улетающим в небо искрам, и самый голосистый, звонкий, как Робертино Парамонов, солируя пронзительным дискантом, возносил незатейливые слова до высот подлинной поэзии:
Он у друзей горбушки крал
И хлеб он прятал свой,
Но на трубе он так играл,
Что мы бросались в бой!..
Ошеломительная популярность шлягера про Трубача живительным бальзамом умастила подростковое тщеславие автора, но фольклорная радиция безымянна (слова и музыка – всегда народные), и Яша быстро понял: публика – дура, дорого стоит лишь признание чопорного поэтического цеха.
Взрастивший Яшу Бакстера старый крымский городок имел две достопримечательности – дореволюционные винные погреба и Дом творчества советских писателей. В один прекрасный день обладатели дефицитной путёвки в литфондовский пансионат бесплатным приложением к морю и солнцу получали неугомонного вундеркинда: ни свет ни заря, на беломраморную веранду Дома, где загорали и общались литературные генералы, скромный местный поэт выводил за руку мальчика Яшу, и тот, с восторгом Пушкина пред Державиным, самозабвенно декламировал свои новые стихи (пользуясь моментом, Яшин опекун тем временем распихивал по карманам литначальников, ошалевших от поэтического напора юного дарования, собственные малохудожественные произведения). Скоро Бакстер стал в Доме творчества столь же привычным атрибутом, как бюст доктора Чехова в вестибюле, и маститые столпы соцреализма благосклонно ручкались с очевидным будущим классиком, заранее величая его по имени-отчеству. Некоторые полезные знакомства, например с напыщенным ректором столичного Лицея, стоило упрочить (Яша не скрывал, что намерен получить высшее литературное образование).
Ректор Старопименов был фигурой легендарной. Свой путь в драматургию начинал комиссаром Вахтанговского театра: палкообразный, в чекистском кожаном реглане, обожал поймать за пуговицу зазевавшегося актёра и приватно беседовать по душам – учил Щукина более масштабно лепить образ вождя мирового пролетариата, а Мансурову – играть принцессу Турандот, акцентируя народные корни героини. Зорко следя, чтобы коллектив незыблемо стоял на позициях партийности, Старопименов голову сломал: отчего товарищ И.В.Сталин, осеняя премьеры в других театрах, мимо Вахтанговского всякий раз проезжает по Арбату без остановки. Сообразил: в зале не имелось почётной ложи. Через неделю, едва по приказу комиссара воздвигли бархатное спецместо для высокого гостя, вождь лично оценил творческую оперативность, и Старопименов поутру проснулся директором всех московских театров. На этой суфлёрской должности он царил вплоть до кончины сиятельного театрала, после чего спланировал в ректорское кресло Лицея имени Буревестника Революции, дабы пестовать литературные дарования на эмбриональном этапе.
Яшу ректор обнадёжил: «Как десятилетку одолеешь, милости прошу к нам, в кузницу писательских кадров...»
Только получив от лицейских ворот поворот (творческий конкурс выдержал, на экзаменах проходной балл набрал, а в списке принятых не оказался), Яша вспомнил, как на веранде Дома творчества неосмотрительно называл Старопименова табуректором, другие опрометчивые слова, безоглядно ляпнутые в панибратских застольях с отдыхающими классиками. «Не огорчайся, дружок, в следующем году, может быть, поступишь, – с милейшей улыбкой утешил Яшу ректор. – А пока сходи-ка, вьюноша, в люди, наберись ума-разума...»
За умом за разумом провалившегося абитуриента военкомат послал поближе к Заполярью – чтобы узнал: кроме ласкового Чёрного моря, есть ещё и студёное Белое.
О службе матроса Бакстера до Москвы долетали скупые вести: как все, несёт вахту, драит гальюн, регулярно печатает стихи во флотской многотиражке. Кстати, в столицу на побывку прибыл поэт Золотарёв (на том же флоте, что и Яша, адъютантом адмирала служил), намертво встал на прикол в писательском баре и за бутылкой водки, с нескрываемой чёрной завистью, предрекал Бакстеру грандиозный скандал...
Сослуживцы Яшу допекли – ты, мол, акын хренов, всё про долг и устав трендишь, а слабо залудить покруче, вроде «Луки Удищева», чтобы и мы, матросня босявая, кайф словили? По натуре парень заводной, Бакстер долго не ломался – не без оглядки на Баркова и «Юнкерские поэмы» поручика Лермонтова, сочинил матерную, размером чуть меньше «Евгения Онегина», эпопею «Непроноза» – про железобетонную целку, которую безрезультатно пытались пробурить всеми военно-морскими силами.
И вот приказывает адмирал своему адъютанту, то бишь Золотарёву, свистать на эсминец всех командиров, от кавторанга и выше, и взять на борт матроса Бакстера с линкора «Смирный». В назначенный час появляется Яша – шнурки и ленточки наутюжил, в мандраже: зачем полундра? В кают-компании офицеров – как сельдей в бочке, и адмирал, игриво подмигнув Бакстеру, командует: читай!..
Несколько лет московские друзья тщетно уговаривали Яшу обнародовать легендарное эротическое произведение. Он отнекивался: слова забыл, рукопись посеял, вовсе ничего такого не писал. Наконец, раскололся – случай помог: журналист Шкворчихин пришёл из армии, собрались у него на «Очакове» всем кагалом, раскочегарились на полную катушку, хором взяли Бакстера на понт. Девиц и дам по требованию автора спровадили на кухню – и помчали. Начал Яша полушепотом, проглатывая непечатные слова, поминутно оглядываясь на притворенную дверь, но вскоре разошёлся – рифма понесла: стал декламировать на разные голоса, форсировать интонацию, и на финале сорвал горло, перекрывая истошный хохот друзей. Под конец хохотать уже не могли – хрюкали, гыкали, до слёз, до икоты, расползясь из-за стола по углам комнатушки. О подругах, конечно, забыли, те коварно подкрались к двери и потом, якобы потрясенные впервые открывшейся перед ними бездной мужичьего цинизма, весь вечер выражали Яше своё «фи». А красивая девушка Маня даже сказала Бакстеру, что навсегда выбрасывает его, нехорошего, из своего ранимого сердца.
К прекрасному полу Яша относился специфически – в зависимости от сезона. Посредством расчетливого брака окончательно перебравшись в Москву (если хочешь покорить столицу, этим разумнее заниматься в пределах загазованного Садового кольца, а не в живописной глубинке), южанин Бакстер, простудно перевалив городскую гнилую зиму, с первой капелью отбывал домой – к родителям и морю. Яшин батя возглавлял береговую спасательную службу, чем сын с успехом пользовался – почти на кромке прибоя ставил фанерный домик (фундаментом служила расшатанная двуспальная тахта, вокруг которой возводились лёгкие щитовые стены).
В пляжный сезон домик никогда не пустовал – переполненные гостиницы стимулировали приезжанток искать ночлег, и Яша всегда был готов разделить с хорошенькой неустроенной девицей скромное романтическое ложе – при условии, что оно тут же станет брачным. Так Яша, ежегодно наезжая в Крым, покрывал всю страну: география его знакомств поражала воображение.
В Москву Бакстер возвращался поздней осенью, но столица южного сексуального изобилия не сулила, да и бытовые условия ограничивали возможности. Чтобы временная московская прописка стала постоянной, в фиктивном браке надлежало продержаться три года. Эту казённую данность Яша со своей половиной заранее оговорил, и такой расклад жену очень даже устраивал: не без оснований подозревая мужа в непостоянстве, она любила его отнюдь не договорной любовью, потому на трёхлетний «гарантийный» срок уповала с надеждой: авось за это время суженый таки привяжется к ней по-настоящему. Яша поначалу тоже рассчитывал, что их брачные узы всерьёз и надолго – во-первых, в столице он за бывал до лета крымские свои привычки (хотя фанерная фанза возле моря постоянно виделась ему в беспокойных снах), а во-вторых, Бакстер уже считался всамделишным детским писателем, а это побуждало к созданию имиджа добропорядочного семьянина.
И почему нет, если жена вполне годилась для счастливой совместной жизни: юна, хороша собой, учится на психфаке МГУ, даже имеет звание чемпионки университета по фехтованию. Смущало одно маленькое «но»: Яша подозревал, что у жены маниакальный психоз – с менструальной регулярностью раз в месяц её зацикливало: собирайся, срочно едем! – Куда? Зачем? – уже после второй такой выходки Бакстер не спрашивал, лишь уточнял: в каком направлении? Она опрометчиво оставляла право выбора мужу, и он перехватывал инициативу – клал в карман зубные щетки, усыпляя бдительность, ловил такси и вёз истеричку на вокзал. Покупая билеты, подгадывал, чтобы до отправления поезда (куда – неважно) оставалось два-три часа, вёл жену – не торчать же в зале ожидания! – скоротать время в ресторанном уюте. Как ни странно, она всякий раз покупалась на уловку (при её-то реакции, могла бы сообразить, чем дело кончится), за ужином Яша щедро вливал в тётёху бутылку коньяка, отлучался, якобы в сортир, – сдавал билеты, взваливал беспамятную жену на плечо и тащил домой. Утром она ничего не помнила, затихала – до очередного приступа. На Яшины советы показаться врачу – упиралась, мол, их, спортсменок, регулярно осматривают, значит, голова у неё в порядке. Боясь, что с такой жизнью он сам свихнётся, Яша, кое-как проскрипев три года, с трудом развёлся и, как всегда по весне, уехал домой: лето кайфовал в своей хибаре (один – на девиц глаза не глядели). К осени Бакстер ожил, потому в тот ноябрьский вечер на «Очакове» он чувствовал себя абсолютно свободным, жаждал новизны, и вдруг в его жизнь пришла Большая Настоящая Любовь...
Девятнадцатилетняя Маня – чернобровая, ядрёная, созданная природой, чтобы сводить с ума мужчин крепко слепленной для любви плотью, второй год считалась женой поэта-историка Рюрикова и в данный момент была глубоко беременна. На «Очаков» она потащилась за благоверным исключительно из подозрения, что в шкворчихинской компании окажется энное количество свободных девиц (как всякий истинный поэт, Рюриков постоянно пребывал в творческом горениии нуждался в новых поклонницах, готовых часами слушать россказни о захватывающем дух поиске рифм в древнерусской «Повести временных лет»). Так и вышло: после того, как мужики оттянулись на Яшиной эротической драме, настало время чаепития (водка давно кончилась), все расселись за столом в гостиной, лишь поэт Рюриков остался на кухне с угреватой филологиней, заинтриговав её сообщением, что он вычислил могилу Нестора-летописца. Тут Бакстер, всё еще мучаясь душой за своё вредное поведение, решил снять напряг – обратил взор на беременную Маню, одинокую и злую.
– Маня, внимательно послушайте, что я буду сказать, – сияя ей через стол лучистым взглядом, произнес Яша вполголоса (Шкворч, по обыкновению, уже начал петь под гитару блатной фольклор). – Не берусь судить, сколь вы верны своему Рюрикову, но будем честными – зачем он вам нужен? Скоро вы подарите ему младенца, а он этого даже не заметит – – ему интересней знать, как звали лошадь Юрия Долгорукого. Денег у него не будет никогда, так как стихи даже котёнка не прокормят. Знаю это на собственной шкуре, потому и решил стать сказочником: детские книжки быстро рвутся, их вечно допечатывают, а это уже деньги. Будем, Маня, рассуждать логически. В текущей пятилетке я должен выпустить пять книг, пятнадцать мультфильмов, купить машину, квартиру и жениться. Давайте начнём с конца, потому что жениться я решил на вас, Маня. Это всё равно произойдёт, не сегодня так завтра, можете мне поверить.
– Рюриков, иди сюда, у тебя бабу умыкают! – крикнул Шкворч вглубь квартиры (он терпеть не мог, когда портили песню).
С кухни никто не отозвался.
– Яша, мне странно слышать от вас такое глупство, – в тон Бакстеру ответила Маня, поглаживая шестимесячный животик. – Вы же умный человек, Яша. Оглянитесь на себя – вы низенький, плешивый и кривоногий. Рюриков тоже небесталанный, к тому же на пять лет моложе, экологически чистый и, в отличие от вас, не еврей. От него получатся красивые стройные дети. Люблю я Рюрикова или нет – это к делу не относится, у меня будет такая жизнь, какую я сама себе устрою. В этой пятилетке я закончу институт и рожу ещё двоих-троих детей. Кстати, в кормящем положении сдавать сессии гораздо проще, ведь никакой препод не захочет, чтобы из-за его дурацкой двойки у меня пропало молоко. Так что в ближайшие пять-семь лет я буду занята материнством. А после, когда дети перестанут держаться за подол, и мне надоест вытирать им сопли, я займусь собой – устроюсь на работу или найду какое-нибудь серьёзное общественное поприще. Вот тогда, Яша, мы сможем вернуться к вашему заманчивому предложению, если, конечно, оно к тому времени ещё останется в силе.
– Ребята, да вы два сапога пара! – не сдержался Шкворч и довольно похоже сыграл свадебный марш Мендельсона.
«Я очень сожалею, что дал вам повод для фамильярности!..» – полез было в бутылку Бакстер, но Маня умело сменила тему – насела на Шкворчихина: чем издеваться над несчастной девушкой, лучше порадей в трудоустройстве, тем более что запросы невелики – любая непыльная работёнка, хорошо бы через три дня на четвертый, а лучше – два раза в месяц, в дни выдачи денег. Закатив глаза к потолку, Шкворч ответил в том смысле, что его возможности известны: весь блат – милиция, прокуратура да Бутырская тюрьма. «Бутырка – это вариант, – всерьёз купилась Маня, поскольку жила в двух шагах от Новослободской. – Только кем там работать? Уборщицей?» «Зачем уборщицей? – пожал плечами Шкворч и брякнул, не подумав о последствиях: – Овчаркой!»
– Рюриков! Живо поехали отсюда, у меня от Шкворчихина гемоглобин падает!» – завопила Маня так громко, что отсидеться на кухне её супруг уже не мог – нарисовался в дверях, раздражённо пощипывая бородку, и получил полный перечень унижений: на «Очаков» они отныне ни ногой, Шкворчу с Бакстером в дальнейшей дружбе отказано и вообще... (Дай Мане волю, она всех случайных свидетелей этой сцены не моргнув глазом отправила бы на живодёрню) Маня оказалась девушкой памятливой (вся компания смогла в этом убедиться), но она Яшу Бакстера плохо знала...
Свою первую творческую пятилетку Яша выполнил, как намечал. Во-первых, с флота он вернулся автором поэтической книжки – тоненькой, аляповато оформленной (что взять с провинциального издательства?), однако на мелованной бумаге, в картонной корочке и с собственным, почти похожим портретом. Получив от Яши дарственный экземпляр, адмирал искренне посетовал на отсутствие в книжке поэмы «Непроноза», но удовлетворенно отметил, что стихи о флоте и Родине выдержаны на высоком патриотическом уровне.
Во-вторых, Яша взял-таки штурмом Лицей. С третьего захода, проявив чудеса изобретательности – взял. Дважды история повторялась, как под копирку – на этапе зачисления вдруг выходило, что Бакстера, при наличии отличных рецензий и проходного балла, почему-то никто из руководителей семинаров в своей мастерской видеть не хочет. На третий раз Яша понял: если и с дембельскими льготами его не примут, не видать ему Лицея никогда. Старопименов только руками развёл: что-де я могу поделать, когда ни один из профессоров... И обронил неосторожную фразу: «В свой семинар, дружок, я бы тебя без разговоров взял, но у меня драматурги, а ты ведь у нас поэт».
Когда на другой день Яша принёс написанную за ночь пьесу – табуректор сдох. Но себе остался верен: лишь спустя десять лет Бакстер, с легкой руки Старопименова приобщась к драматургии, сумел вымучить у него диплом.
Вторую личную пятилетку, в перспективе нарисованную Мане на «Очакове», Яша начал с разработки стратегии. Занявшись детской литературой, он уже знал, что там все места схвачены, лишний голодный рот к сытной кормушке за здорово живёшь не подпустят. Вся продукция для ребятни – книжки, пьесы, пластинки, мультики и проч., – произрастала в культурном пространстве, ограниченном разнополярными именами Дяди Стёпы и Крокодила Гены (назовём именитых авторов так, чтобы они себя не узнали). Играть в команде Дяди Стёпы было тягомотно: вступать в писательский союз, лезть в правление, дремать на заседаниях детской секции, мотаться на шефские выступления по школам и библиотекам – Яшу никак не прельщало. Значит, следовало задружиться с Крокодилом Геной, который, презирая стадность, рыскал сам по себе, полагаясь лишь на свой талант и острый звериный инстинкт.
Познакомившись с Яшей, он сразу понял, что этот парень промаха не даст, и разумнее сделать Бакстера другом, нежели через несколько лет получить в его обличии зубастого конкурента.
Под чуткой опекой старшего друга Бакстер пошёл в атаку на «Детгиз» – требовалось быстро выпустить первую детскую книжку. Просто принести её в издательство, без рекомендаций дядистёпиной шоблы, граничило с глупостью: улыбчивый редактор, скользнув ленивым взором по незнакомому автору, пообещал прочитать рукопись очень скоро и тут же похоронил Яшину папку с текстами в бездонном ящике стола. К такому исходу Бакстер был готов – запомнив место, где бесследно исчезла его будущая книжка, без лишних слов удалился (своё детище он заранее засветил в издательской канцелярии: название, объём, день поступления – всё, как положено). Зряшным напоминанием о себе полгода редактору не докучал – пришёл к нему, когда срок истёк. Редактор морщился, долго вспоминал, кто перед ним и чего хочет, впустую копошился в столе, Яшину рукопись не находил, сетовал на замот и отшучивался: да был ли мальчик? Был, в том ящичке лежит, – снисходительно суфлировал Бакстер, называл инвентарный номер, а потом зачитывал государственную бумагу-инструкцию (страна советов плодила их в неимоверном количестве), из коей следовало, что если рукопись шесть месяцев пролежала без ответа, она автоматически считалась принятой к изданию. Редактор, конечно, скандала на свою голову не хотел – взопревши, клятвенно обещал исправиться. Раскопав злополучный текст, с облегчением убеждался, что прогневил не чайника, но человека страшно талантливого, и в панике изыскивал возможность напечатать Яшино произведение вне очереди.
Первая же детская книжка открыла Бакстеру зелёный свет: маститый режиссёр сразу начал печь из смешных Яшиных историй мультики, два знаменитых народных артиста, обкатав художественную декламацию сказок на собственных детях и внуках, записали своё чтение на пластинки. После чего Бакстеру предстояло отрегулировать финансовый момент – раздоить прижимистую священную корову по имени ВААП (шарашка по авторским правам и нынче здравствует, только из всесоюзной преобразовалась во всероссийскую). А для успеха этого предприятия самодеятельность не годилась – требовался опытный спец по законам.
Крокодил Гена сосватал Яше дошлого юриста. Говорили, он здорово выручил одного отъезжанта: всем, покидавшим страну развитого социализма навсегда, дозволялось взять с собой лишь мелкую ручную кладь, и вес её был жестко оговорен в инструкции, запрещающей также пересекать границу на личных авто, мотоциклах и других движущихся средствах, вплоть до воздушного шара и велосипеда, но в общем перечне забыли упомянуть... яхту, чем по наущению юриста отъезжант и воспользовался – все деньги, вырученные от продажи квартиры, машины и дачи, вложил в покупку парусной красавицы, на которой благополучно отбыл в тёплые края.
Яша Бакстер никуда уезжать не собирался, он хотел жить и трудиться на благо родных читателей, кормясь литературным ремеслом. А поди заработай приличные деньги, если, скажем, за пластинку потиражные начислялись автору текстов по грошу с реализованной сотни экземпляров, но Яшины сказки – не эстрадный шлягер, а Бакстер – не Кобзон какой-нибудь, чтобы рассчитывать на миллионные тиражи. Оставалось уповать на смекалку юриста. Он свой хлеб отрабатывал рьяно: целыми днями въедливо вглядывался в мелкий бисер инструкций и постановлений, отыскивая места, где слова и цифири складывались в уязвимые по смыслу пункты. И нашел-таки слабое звено – в расценках оговаривалась сумма с проданной сотни дисков за сказку, но сказок-то на Яшиных «миньонах» помещалось пять, а ВААП с фирмой «Мелодия» считали одной учётной единицей всю пластинку. Оценив перспективы такого промаха, Яше следовало запастись терпением – регулярные мелкие начисления до поры до времени просто не получать.
Невостребованные денежные переводы, пропылившись месяц на почте, возвращались отправителю, который их копил, а через три года списывал себе в прибыль. Когда до потери гонорарных накоплений оставались считанные дни, Бакстер с юристом шумно переступили порог конторы и ошарашили бухгалтеров вопросом: где бабки? Да вот же они, целёхоньки! – возопили чиновники, извлекая вороха квитанций: приличные деньги набежали. Тут Яша искренне изобразил удивление мизерностью суммы, потребовал умножить её на пять, и юрист подкрепил законность такого желания казённой буквой.
Как истинные бюрократы, вааповские чиновники в собственные бумажки верили свято, парировать удар достойно не могли – пригрозили бунтарю судебной тяжбой, в уверенности, что советский суд во всем разберётся по-справедливости. Верно думали, между прочим: суд признал законным право истца, то бишь Бакстера, получить гонорар в пятикратном размере, а ответчику – оплошавшему ВААПу, если оно и впредь намерено платить авторам по-старому, порекомендовали внести в свои амбарные книги примечание: независимо от числа произведений на пластинке.
Когда Дяде Стёпе донесли, чем закончилась громкая судебная разборка, он впал в неописуемую ярость (сам в своё время не додумался помножить кровные потиражные на трёх поросят), спешно затребовал досье на хитроумного Бакстера, а узнав, что это всплыл тот домотворческий вундеркинд Яша, на чью курчавую головёнку он лично возлагал некогда благословляющие персты, – великодушно сменил гнев на милость, воздав должное своему провидческому дару.
Вторую личную пятилетку Бакстер тоже выполнил, как обещал, а по одному пункту даже досрочно – через четыре года Маня, успев за это время подарить поэту Рюрикову двух породистых озорников и освободиться от его опостылевших пут, вышла за Яшу замуж, после чего усердием сказочника, привыкшего всё в жизни делать по-крупному, увеличила число маленьких трубачей вдвое.
Наши общие друзья были тогда в отпаде. Впрочем, зря удивлялись: девушка Маня, как все мы, пережила бурное пионерское детство, и тоже – подростково-нескладная, голенастая, с большими доверчивыми глазами, при алом галстуке на цыплячьей шее, пела срывающимся фальцетом про лихого Трубача, точно зная, что сочинил такую замечательную песню – озорной, весёлый и мудрый народ.
«Огонёк» № 1998 г.
ФОТО: «Труби, Трубач!» / «Книжка с картинками», 2008 г.
© Рисунок Вл. Буркина / Архив Georgi Yelin
https://fotki.yandex.ru/users/merihlyund-yelin/
_____