Бальные залы Марса. Главы из романа. Лето 5

               



                WHEN I WANT TO GET HIGH




                Bring me champagne when I'm thirsty
                And reefer when I want to get high..

                M. Morganfield ''Champagne & Reefer''



          - А-х-ха-ха-ха-ха-а-а-а... Ой, сука, не могу! Пацаны, держите меня, я щас упаду! А-а-а-а! - выкрикнув это, я согнулся вдвое, содрогаясь в очередном приступе смеха, и, действительно, побалансировав секунды две на краю скамейки, аккуратно повалился на землю, закатился под лавку и продолжал хохотать уже лёжа. Над моей головой Серёга и не смеялся даже, а просто утробно вопил что-то вроде "У-у-ух-ху-ух-ху-у!!!" Сладкий запах каких-то цветов тянул в тёплом ночном воздухе, наплывая одуряющими волнами. Эти волны неким странным образом перетекали внутрь тела, вызывая к жизни другие волны - внутренние, состоящие целиком из неизъяснимого, лучистого счастья, которое захлёстывало меня с головой, вспыхивая в каждой клетке моего естества мерцающим блаженством. Блаженство сияло голубым светом, рассыпалось то и дело маленькими искорками по всему телу, и с каждым взрывом смеха рождалась новая искрящаяся волна. Или, напротив, это голубые волны трансформировались в смех? Не важно. Важно только, что мне теперь приятно, легко и весело.
          Какой, однако, прикольный чувак Серёга! Нет, не просто прикольный, а прикольнейший! Да я бы сказал даже, волшебник. Потому что анекдот с газетой на самом деле оказался волшебным. Единственный в мире анекдот, который можно рассказывать бесконечно. Любое количество раз. Нет, не то, чтобы рассказывать. Скорее, показывать. Точнее, рассказывать и показывать вместе. Удивительный трюк. Фокус с самым простейшим и легко доступным реквизитом. Из реквизита, оказывается, нужна была всего лишь газета. Какая газета? Да в том-то и прикол, что хоть какая. Не понятно? Сейчас объясню. Вернёмся только назад минут на пять.

          Папироса в облаке пряного смолистого дыма передвигалась уже по второму кругу. В моём родном дворе, где мы устроились на лавке, всё вокруг приятнейшим образом тряслось, дрожало и покачивалось, испуская лучезарные вибрации. 
          - Фших-фших-фших-фших-х-х... Пи-й-у-у.. Пи-й-у-у.. - проскакивали сквозь уши быстрые хитрые звуки в ушах. Должно быть, на ветвях деревьев над моей головой сидят маленькие хитренькие птички с серебряными клювиками, которые переговариваются лукавыми голосками про то, как весело будет нам всем оказаться на Луне и отведать там диковинных лунных грибов. И не только грибов. И ягод, конечно, тоже. Луна вполне пригодна для жизни. Это ведь очевидно. Так же, как пригодна для смерти Земля.
          О, эти славные птички! Они-то знали нечто, неведомое нам, незамысловатым земным насекомым. Незадачливым потребителям дымного воздуха, пропитанной хлоркой воды и неопознанной пищи. Пищи.. Пис-ч-чи.. Пищ-щи.. Пищ-щ-щ-щи-и.. Пис-с-с-ч-щ-ч-щ-ч-и-и.. Ох, как хорошо-то! Пожалуй, даже слишком. О-о-о-о-о! Я чувствовал, как вместе с щебетанием сотворённых мною птичек медленно-медленно какая-то наружная часть меня отделяется и сползает с тела, как сухая змеиная кожа. Вот, я медленно выскользну сейчас из этой оболочки, расправлю прозрачные крылья бабочки-однодневки и упорхну к сияющему среди чёрных облаков хрустальному шару Луны - неоновому фонарю, вокруг которого буду плясать вечно. Вечно. Потому что один день на Луне как раз и длится нашу вечность.
          - О-ох, хор-рошая! - сдавлённо произнёс Андрюха, выпустив изо рта дымный фонтан, - мы-то, слышь-понял, прикурились уже к ей за зиму, а тебя, Лёх, щас подопрёт конкретно. Смотри, тока много не кури. Два хапка сделай для начала. Тебе хватит. Лучше потом ещё догонишься.
Андрюха чуток  запоздал с предупреждением. Конечно, я успел сделать вместо двух четыре, и подпёрло меня уже весьма и весьма конкретно. Конкретнее не бывает. Конкретнее просто не могло быть вообще. Необходимо срочно отвлечься на что-то обыденное, переключить каким-то образом уносящееся к звёздам сознание на земную почву, чтобы не утратить окончательно контроль над телом, оцепеневшим на краю скамейки.

          - П-пац-цан-ны, р-раскаж-жите анек-х-дот. Чё вам, жалко, что ли? АН-НЕК-К-К-К-ДОД-Д! - мычал я заплетающимся языком, - ну, п-жалста..
          Из опыта мне хорошо были известны средства, которые помогали в подобных случаях. Лучше всего, конечно, выпить сейчас холодной воды. А если не выпить, то хотя бы вылить её на голову. Но воды ближе Реки взять было негде. Оставалось срочно отвлечься. Посмеяться над чем-то. Снять с чего-то прикол. Расхохотаться. Смехом привязать сознание на короткий поводок, как расшалившегося не в меру добермана. И это могло вернуть к универсальной коллективной реальности. Главное, не молчать. Не уходить в реальность собственную, которую смолистый дым вытягивал из моего сознания, как опытный стеклодув вытягивает удивительной красоты сосуды из вязкой стекольной массы. И постараться ни в коем случае не слушать пока музыку, которая мгновенно переправит со скамейки прямиком в космос. Признаюсь, если бы я лежал сейчас на диване у себя в комнате, такая перспектива показалась бы довольно привлекательной, но в мои планы не входило отключиться ночью посреди клумбы у собственного подъезда. И, хотя диван был так заманчиво близок, я понимал, что в таком состоянии скорее действительно доберусь до Луны, чем до пятого этажа.

          - Серёга, слышь-понял, расскажи Лёхе анекдот. Ну, тот, дубовый. В который я не въезжаю. С газетой.
          - Так это ж газету ж надо..
          - Ну, так а х*** ж тут газету не найти? В городе-то, слышь-понял, народ начитанный. Вон, зырь, лежит чё-то под балконом. Не газета?
          И, действительно, сходив под балкон, Андрюха вернулся с помятым номером газеты "Советский спорт". Тонкие голоса птичек на ветках черёмухи переплетались, подобно ниткам в ткацком станке, и тихонько ткали мягкий узорчатый ковёр, аккуратно выстилающий Небо и Землю. Ещё немного, и я растворюсь совсем в шёлковых серебристых узорах, потеряю связь со скамейкой, с полоской асфальта, на которую тщетно пытаюсь плюнуть уже минуты две, со стеной дома, покрашенной жёлтой известью, круглой цветочной клумбой и папиросным дымом..
          - Вот я и говорю, приходит, значит, мужик на выставку и спрашивает : "А чё это у вас все картины с подписями, а вот эти только две без подписей?"
          Отлично! Прекрасно. Никсон. Это Серёга приступил к рассказу. Я весь превратился в слух, и оцепенение сознания потихоньку начало рассеиваться.
          - А ему комиссия, значит, и отвечает : "Это сам художник так решил : пусть, мол, зрители придумывают названия. Какие будут самые смешные, те, значит, и подписывайте. Тока люди чё-та ходят мимо, да всё без толку - смешное придумать не могут. Не выходит смешное! Вот подписей, значит, пока и нет." Мужик ушёл куда-то минут на пять, возвращается, значит, назад на выставку и давай названиями сыпать. Да все смешные, какое ни возьми! Просто обоссышься! Комиссия от смеха по полу катается, а потом мужика и спрашивают : " - Да как ты их придумываешь?! Мы ажно обоссались!" А тот достаёт газету и говорит : " - Так вот они где, названия-то. Щас тока прикупил в Союзпечати." И давай читать подряд заголовки..
При этих словах Серёга развернул "Советский спорт", чтобы продолжить чтение непосредственно с листа. К этому моменту рассказа мне изрядно уже полегчало, я внимательно следил за сюжетом и поэтому вовремя вставил необходимый вопрос :
          - Погоди, погоди! А на картинах-то что было нарисовано?         
          - Тьфу ты, б****! - воскликнул Серёга, - неужто позабыл сказать? На одной, значит, гигантский х**, а на другой, прикинь, огромная куча говна, - и сам, не удержавшись уже, захохотал во весь голос :
          - Ах-ха-ха-ха-а!
          - А-а-аг-га-га-га-а-а! - заржал я в ответ, запрокинув голову, да так, что долбанулся затылком о ствол черёмухи, под которой стояла скамейка.            
          - Да ты названия-то, г-гы-г-гы-ы, названия послушай! Щас самое прикольное будет, - тряс газетой Серёга :         
          - "Пример коммунистов Сахалина"! Ха-ха-ха-ха!         
          - Ой, бляха, щас обоссусь, ах-ха-ха-ха-ха-а!!! - заколотился я в приступе хохота.          
          - "Успех молодых"!
          - Ой, сука, не могу!         
          - "Когда в ударе бомбардиры"! - нет, ты понял - это там, где говно!
          - Серый, я, в натуре, щас уссусь! И-и-и-и-и-х-ха!          
          - "Трёхминутное замыкание"! "Неожиданный поворот"! "И так бывает.."          
          - Ох, не могу! Ах-ха-ха-ха-а-а! И так, прикинь, бывает! Ой, пацаны, я щас точно упаду, держите меня! В натуре, и так бывает! Сука, падаю!

          Вот так, собственно, я и оказался под лавкой. И было мне под лавкой так хорошо, что не выразить никакими словами. Меня, что называется, отпустило. В голове была восхитительная ясность. А по телу катились сладкие волны цветочного аромата. Вот, только в одном испытывал я некоторую неловкость - Андрюха отчего-то не смеялся. По всему было видать, что Андрюха - отличный чувак, но только в анекдот он не въехал. Он вообще, похоже, туго въезжал в анекдоты. Мне стало вдруг стыдно, что пока мы с Серёгой так весело проводили время, Андрюха молча скучал, дожидаясь, пока мы войдём в разум. Необходимо было срочно сменить тему разговора, чтобы и он тоже мог поучаствовать. Выбравшись не без труда из-под скамейки, неожиданно для себя самого я заявил :
          - А я летающую тарелку видел.
          - А х*** ж? Обычное дело, - потягивая сигаретку, спокойно произнёс Андрюха и даже не переменил равнодушного выражения лица.
          - Обычное дело?! Погоди, ты сказал "Обычное дело"?
          - Ну, да. А чё такого? У нас они завсегда. Ну, это - того.. летают там, и вообще. Тарелки, шары ещё там разные. Ничего особенного. Чё тут такого?
          - Как это "чё тут такого"?! И ты сам их видел?! Своими глазами?
          - А кто их не видел? Я токо раз семь. Или восемь. Последний раз под Новый год дело было. А Серёга токо вот недавно зырил - на Паску. Серёга, слышь-понял, расскажи Лёхе, как ты последний раз тарелку видал!
          - А х*** тут рассказывать? Ну, летит и летит себе, обычное дело. Низко так шла в этот раз. Зелёная. Ну, шмальнул разок по ей с ружбайки для смеха. Да только, известно - им это пох**.

          - Кому - им? - спросил я тихим голосом, не веря до конца своим ушам. Тёмный двор медленно перемещался в пространстве по кругу, словно уложенное набок колесо обозрения.
          - Да кто ж его знает, кому? Я-то сам их живьём не видал ни разу, врать не буду. Я, Лёх, знаешь, с малых лет врать не приучен. А вот биханские рассказывают..
          - Кто такие биханские?! Что рассказывают? - я почти протрезвел от напряжения.
          - Да ладно! Может, оно всё и не так, - махнул рукой не приученный врать Серёга и замолчал, будто ушёл в себя.
          - Пацаны, ну расскажите! Ну, пацаны! Ну чё вам, жалко, что ли?! - я схватил Серёгу за рукав и тормошил, желая, во что бы то ни стало, услышать продолжение.

          - Деревня, слышь-понял, есть такая - Бихан. Считай, заброшенная, - продолжил уже Андрюха, - Леспромхоз там когда-то был, а нынче одно название. Так, домов пять жилых осталось посреди сопок. Мы туда за соломой по сезону ездим. Вот там только они свои каструли и сажают. А больше нигде.
          - Бля-я-я!
          - Вот тебе и бля.. Ну, не в самой деревне, конечно, сажают. В тайге. Сопка там такая имеется. Специальная. Людям туда дорога заказана. А как посадят, потом они, слышь-понял, втихаря в деревню-то и приходят. По одному. И всегда ночью.
          - Зачем?! Зачем в деревню?       
          - Как это зачем? Известное дело, зачем. Кому картошки надо, кому самогона. А кому и бабу вдруг залихотит потыкать. Бывает. А чё такого? В космосе, сам понимаешь, бабы не летают. И картоха не растёт. Бабы там, в Бихане, правда, страшные, как атомная война. Ну, так и они, знаешь, на этого - на Алёна Делона не больно похожи. Башка лысая, рот маленький такой, кривой, а ушей, прикинь, вообще нету. А если он этот, как его, третий глаз откроет - с непривычки, говорят, со страху обосраться можно. Ну, бабы - дуры, известное дело, чё с них взять. Слышь-понял, Лёха - их в Бихане даже дурь пыхтеть научили. И прёт, говорят, так же, как нас. Только если он, к примеру, пыхнет пятку, весь мигом красный становится, что твой пионерский галстук. Так и ходит потом красный часа три, пока не отпустит. А дальше обратно синий становится. Ну, как обычно..

          Как обычно?! Так вот, оказывается, что считается обычным у жителей глухой деревни. Вот тебе и кресты. Услышанное не помещалось в голове. Даже для самого особенного дня это было уже за гранью. В очередной раз за последние двенадцать часов все мои представления о необычном и обычном переменились. Даже неловко было теперь пересказывать собственную историю про увиденную три года назад в ночном небе розовую панаму. Да кому это интересно? Так, обычное дело..
           - Лёха, ты варежку-то прикрой. А то ненароком - хы-хы - Тарелка в рот залетит, - заметил Серёга, всё это время внимательно слушавший Андрюхин рассказ, покачивая одобрительно головой. Оказывается, моя нижняя челюсть отвисла так сильно, что едва не касалась рубашки. - А ты, Андрюх, завязывай уже, другой раз потом расскажешь. Поздно уже. Попёрли, пока при памяти.
Оборвав рассказ на самом интересном месте, Андрюха нехотя встал и сунул подмышку магнитофон. Серёга, подхватив хозяйственную сумку, переспросил напоследок :
           - Значит, как со двора выйдем, сначала чешем через поле, говнотечку обходим справа по дороге, а дальше вверх по лестнице?
Я встрепенулся, облизнул пересохшие губы и ответил :         
          - Ага, как дорогу перейдёте, по правую руку будет пивзавод, а лестница на гору прямо по курсу. Да там фонари обычно горят, издалека видать..
          - Ну, давай, Лёха. Держи краба! Ты это, приезжай к нам в Маному. Лето ещё длинное. У любого спросишь, нас там все знают. Захочешь, так и до Бихана вместе сгоняем. У бати мотоцикл есть Урал. Везде проедет. Может, и увидим чего.
          - Пацаны, так и вы, как будете в Кабановске, забегайте. Дом уже знаете. Квартира восемнадцать. Андрюха, ленту привози чистую, я тебе Deep Purple непосредственно с дисков закатаю.
Две твёрдые мозолистые лопаты по очереди осторожно тряхнули мою узкую тонкую кисть. А Серёга сунул мне в руку на прощание тускло блеснувший плотный пакетик, сложенный из серебристой фольги от сигаретной пачки. Я улыбнулся и, не вставая со скамейки, благодарно кивнул головой.




     *****




              I'M GONNA CHINA




               Well I'm gonna China to see for myself
               Well I'm gonna China to see for myself
                Gonna China gonna               
               Just got to give me some rock 'n' roll..

                John Lennon "Meat City"


           Новые друзья ушли в темноту в указанном мною направлении. Стук их шагов ещё слышен был секунд тридцать, потом постепенно затих. Хитрые птички на ветвях черёмухи умолкли, попрятались по маленьким, уютным дуплам, выложенным чистым серебром. Между открытыми форточками пятиэтажек, мягко раскачивая чёрную тишину, расхаживал проникновенный баритон знаменитого певца Юрия Гуляева :

          - Обнимая небо крепкими руками
            Лётчик набирает высоту..

          Наверное, это была хорошая песня. Я даже точно знал, что хорошая. Про лётчиков, и всё такое. Но её обычно громко пел мой папа, когда напивался пьяным, и поэтому хорошую, в общем-то, песню я ненавидел с детства. От первых же звуков смачного густого голоса меня просто тошнило. И сам певец Гуляев казался мне пьяницей и дебоширом. Сильнее я ненавидел только другую песню без названия, которую папа исполнял, нарезавшись уже, что называется, в драбадан. Она начиналась словами " - Я в крепдешины и шелка тебя одену, а ночь придёт - до ниточки раздену.." Чем песня заканчивалась, я так никогда и не узнал, потому что пропев первый куплет, папа мычал обычно что-то нечленораздельное, задумчиво наполняя наши маленькие, уставленные книгами, комнаты густым удушливым дымом и роняя папиросные окурки в масляные шпротные лужицы. А по радио песню про крепдешины и шелка никогда не передавали.
           Парням же остаток пути до Казачки предстояло проделать под музыку собственных шагов - батарейки в Андрюхином мафоне уже сели. На меня нахлынула новая волна ослепительного веселья. Перед глазами побежала, перегоняя друг друга, вереница занятных картинок. Я живо представил, как приезжаю к парням в гости, мы вместе добираемся до таинственного Бихана, маскируем в лесу мотоцикл Урал, а сами прячемся в кустах на краю деревни, поджидая, когда же появятся "они". Вот, в третьей от нашей засады кривобокой хате за повалившимся забором со скрипом открывается обитая драным войлоком дверь, и во двор выходит, пошатываясь, лысый трёхглазый пришелец, огненно-красный от выкуренной незадолго до того дури, в обнимку с местной чувихой в распахнутом цветастом халате, из-под которого забавно выглядывает густой чёрный мех. Я увидел эту картинку так ясно, что даже крикнул вслух :

         - Хватай его, пацаны, пока он, сука, третий глаз не открыл!

          Тут мне крепко стукнуло в голову, что если я и вправду соберусь к пацанам в гости, то не имею ни малейшего представления о том, как туда добираться. Действительно, откуда мне было знать, в каком направлении и как далеко находится эта самая Манома, к тому же ещё и Нижняя?! Я не был уверен даже, что смог бы правильно написать на бумаге это название. Вдруг показалось мне, что деревня на самом деле называется не Манома, а Мамана. Или Мимино? Нет, стоп, Мимино - это что-то совсем другое. Но что? Вот же скотство! Ну, почему я не уточнил название? Почему не поинтересовался, какой автобус туда ходит, и где он останавливается?! Как это ни дико, но я даже не спросил, а за каким, собственно, хером на ночь глядя им нужно было переться на Казачку. На Казачку.. На Казачку? Все на Казачку!
          Я вскочил на ноги и, раскачиваясь из стороны в сторону, со смехом выбежал со двора. Мне снова было смешно, уже без всякой газеты. Возможно, оттого, что я резко встал, дикое веселье ещё сильнее ударило в голову. Дикое веселье вмиг пронизало все мои члены. Дикое веселье скользило в моих суставах, наполняло кости упругостью, бежало бесшумно по артериям и венам, светилось радужным шаром в центре головы и высыпалось наружу искрами из глаз, освещая темноту и рисуя в ней странные и прекрасные образы. Мне хотелось сделать что-то нужное и важное, хотелось исследовать или открыть, достичь вершин и прославиться, получить учёную степень и даже медаль. Но что может быть важнее, чем поимка живого инопланетянина? Да ничего. Вот отведём его куда надо и получим там медаль. Медаль? Да за такое, думаю, ордена полагаются. Может быть, даже орден Ленина. Или Золотая звезда Героя Советского союза. Но для начала нужно догнать парней.

          - Если б ты знала, если б ты знала, Как тоскуют руки по штурвалу.. - задушевно выкрикнул вдогонку Юрий Гуляев, булькнул и захлебнулся за моей спиной своей хорошей песней.
          По диагонали я перебежал асфальтовое поле с криками "Сер-рё-ё-ёга!" и "Андр-рю-юх-ха!", не дождавшись, впрочем, никакого ответа, и с разбега влетел в колючие заросли на берегу Говнотечки. Что-то затрещало под ногами, два раза я чуть не упал, зацепившись ногами за какие-то то ли корни, то ли просто палки. Удивительное вышло дело - объяснив довольно толково новым приятелям кратчайший путь на Казачку, сам я, вопреки своим же инструкциям, отправился в противоположную сторону, повернув зачем-то не направо, а налево. Никакой дороги тут не было и быть не могло. Мне приходилось лавировать в темноте между нежными сосенками, лицо щекотали пучки мягких длинных иголок, изогнутый ствол молодой липы ударил в плечо, однако, вместо того, чтобы выбраться из кустов назад на асфальт и пойти правильным путём, я упорно продирался к неведомой цели. Веселье толкало меня вперёд, создавая подобие реактивной тяги, которой я не мог, да и не хотел противиться.
          - Шугайся, менты! - заорал я страшным голосом выпорхнувшему из кустов голубю. Тот перевернулся в воздухе со свистящим шумом и куда-то исчез, а я чуть не свалился от смеха на землю. Продолжая смеяться, я сделал ещё пару шагов и кубарем покатился под откос на дно оврага, чудом остановившись в полуметре от быстрого течения Говнотечки. Тёмная вода шумела возле самого лица, и ноздри распирал жуткий смрад, достигавший апогея своей концентрации в такой близости от моего носа, что у меня перехватило на миг дыхание, а диафрагма сжалась в рвотном спазме. Чавкнув пальцами в скользкой прибрежной грязи, где чумазые и вонючие, как свиньи, бичи в светлое время суток добывали на продажу упругих полосатых червей-морячков, я пулей выскочил из оврага, глубоко дыша и не переставая при этом смеяться.

          "Смех смехом, а п**** кверху мехом" - всплыла в голове ни к селу, ни к городу идиотская, но уж больно смешная поговорка. Действительно, шутки шутками, но как же перебраться на другой берег? Совсем рядом для неизвестной мне надобности под землёй были проложены идущие с севера на юг две толстенные параллельные трубы. Там, где овраг разрывал землю надвое, трубы соединяли его склоны своеобразным мостиком. Днём этот мостик выглядел вполне надёжно. Но переходить по нему Говнотечку в полной темноте? Я никогда не отличался особенной смелостью и даже посветлу не любил приближаться к обрывистому краю смердящего оврага. Но сейчас была ночь особенного дня. Сейчас, как в моих заветных снах, можно было всё. А что, если это и вправду сон? В облаке тёплых навозных испарений я перебежал по трубе на другой берег, смеясь и не глядя под ноги. Таинственные невидимые насекомые роились над зловонным потоком, сухо шелестели крыльями, щекотно касались лица, звенели, путаясь в моих длинных волосах и улетали неведомо куда.
          Отлично! Попс! Вышло как нельзя лучше. Как раз напротив мостика начиналась широкая, набитая не одним поколением обитателей Казачки, тропа, ведущая наискосок вверх по склону. По ней можно было подняться, не тратя время на поиски лестницы, которая осталась теперь далеко в стороне. Я никогда по тропе не ходил, даже и рядом не был - ведь склон был по ту сторону невидимой границы - но каждый день видел её издалека. С балкона нашей квартиры я давным-давно изучил и этот склон, и всю гору целиком. Да так, что смог бы нарисовать по памяти в мельчайших деталях.

          С балкона, однако, всё выглядело куда как понятнее. Словно Хома Брут, замороченный нечистой силой, напрасно искал я начало тропы у подножия. Передо мной вставали то кусты, то шершавые стволы деревьев, то почему-то торчащая прямо из земли ребристая железная палка, в которую я больно ткнулся коленом. Просто какое-то скотство! Но отчего бы не попытаться взобраться на гору без тропы? Я ведь сплю, а во сне всё дозволено. Во сне я могу быть кем угодно. Ведь в настоящем мире нет ограничений. Пусть я буду сейчас альпинистом, покоряющим горы в темноте. Вы слышали когда-нибудь о чём-то подобном? Я тоже не слышал. Может быть, я - первый в мире ночной альпинист! Идея мне так понравилась, что я снова засмеялся от радости, и смех отозвался щекоткой во всех уголках моего тела. Да это же просто Джа-а-а-а-з-з-з.. Я выкрикнул "Джаз!" в темноту под горой и полез наверх по склону, на удивление ловко хватая руками кусты, ветки и тонкие стволы вязов. Восхождение оказалось лёгким, будто в настоящем сне. Казалось, немного усилий, и я смогу летать Здорово я придумал поиграть в альпиниста. Натуральный Никсон. Ник-к-с-сон-н..
          В позапрошлом году в наш класс пришёл новенький по имени Боря. Его родителей отправили на работу в какой-то непонятный Афганистан. Где находится страна со столь экзотическим названием, и чем там занимаются родители, Боря вразумительно объяснить не мог. Известно было только, что детей с собой туда брать не разрешалось, и поэтому сына отправили на целый год аж из самой Москвы на край света - в Кабановск, к бабушке. Боря оказался прикольнейшим чуваком. Он неплохо врубался в музыку, отдавая особое предпочтение неизвестным у нас разухабистым шумным группам Cactus и The Litter, с удовольствием хлебал местную бормотуху, не зная в этом деле никакой меры, а, нахлебавшись, охотно рассказывал нам про московскую жизнь. Вот он-то и объяснил, что слово "ништяк" в Москве употребляют по большей части приезжие кресты, а чуваки из столичной хипповой системы в подходящих для этого случаях говорят Джаз, Никсон и Попс. За год Боря из примерного ученика превратился в круглого двоечника, бесстыжего хулигана и горького пьяницу с выраженными признаками клинического алкоголизма, о чём была вынуждена сигнализировать в таинственный Афганистан убитая горем бабушка. Испуганным родителям пришлось прервать заграничную командировку и забрать морально разложившегося отпрыска назад в далёкую столицу. Больше о Боре я никогда не слышал, но московские хипповые слова с тех пор не сходили у нас с языка.
          Я уже открыл было рот, чтобы в новом душевном порыве выкрикнуть хипповое слово "Попс", как левая нога скользнула по голой глине, сорвавшись в неожиданную пустоту, и в полной темноте я поехал вниз, лёжа на боку и цепляясь руками за тонкие ветки, кусты полыни и прочую не вполне надёжную в подобных случаях страховку. Ветки и кусты с удивительной лёгкостью обрывались, и я, перевернувшись на живот, попытался ухватиться уже за саму Казачку, расставив пальцы словно грабли и вмиг набрав полные кулаки земли вперемежку с травой. Внезапно в левую ладонь воткнулся покатый край большого гладкого камня, я уцепился за него что есть силы, вдавив пальцы в прохладную поверхность, и остановился. Ничего так себе приключение, в рот компот. Свободной рукой я вытянул из кармана брюк спички, стараясь не делать лишних движений. Вот только от смеха я не мог удержаться и вздрагивал всем телом. Если это сон, то очень весёлый. Просто комедия.

          Доводилось вам когда-нибудь прикуривать одной рукой? Спросите, зачем? Ну, так-то вроде и незачем. Для понта, как говорится. Без тренировки, конечно, ничего не выйдет, но на моём счету были многие часы тренировок, и этот фокус я легко мог проделать с закрытыми глазами. Зажав коробок в сложенной лодочкой ладони, указательным пальцем я надавил на донышко, выдвинув внутреннюю часть примерно на треть, и быстрым согласованным движением всех пяти пальцев развернул коробок на сто восемьдесят градусов. Придерживая коробок мизинцем и безымянным, остальными тремя пальцами я вытащил изнутри спичку и, уперев головку в коричневый бок, резко дёрнул в сторону зажатый между пальцами черенок. П-ф-ш-ш! - ярко вспыхнуло оранжевое пламя, озарив примятую моим телом траву и обломанные кусты. При свете спички потерянная тропа неожиданно нашлась справа от меня на расстоянии протянутой руки. Опустив дрожащее пламя вниз, я сразу перестал смеяться. Под самыми ногами склон обрывался отвесной скалой, основание которой терялось в темноте.
          Так. Спокойно. Я же сплю, а во сне произойти плохого не может. Во сне всегда есть выход. Если подтянуться чуть повыше, опираясь о спасительный камень, то, ухватившись за извилистый, торчащий из земли, корень, легко можно перебраться на тропу. Я поднёс догорающую спичку к левой руке, чтобы убедиться в надёжности булыжника, и с изумлением увидел, что это вовсе не булыжник. Моя рука держалась за высунувшийся из земли край округлой каменной плиты, не просто с явными следами обработки, но даже и вырезанными на ней какими-то знаками. Что это?! Спичка погасла, но я успел заметить, что знаки эти очень похожи на китайские иероглифы. Да, собственно, я и без спички нащупывал теперь кончиками пальцев характерные неровности из продольных, поперечных и косых чёрточек. Иероглифы? Что за дикость, в самом деле?! Иероглифы на Казачке! Я был бы удивлён не больше, обнаружив под слоем грунта египетскую пирамиду. Вся разница лишь в том, что иероглифы под моими пальцами, определённо, были не египетские, а именно китайские.

          Китайские? Откуда и почему? Я знал, конечно, как и все нормальные люди, что Китай - агрессивная и враждебная нам страна, где всем заправляют коварные кровожадные хунвэйбины под руководством таинственного Председателя Мао. Все китайцы, само собой, люто ненавидят Советский Союз и мечтают сбросить на нас почти не оставляющую шансов жуткую атомную бомбу. И даже не одну. А после того, как на мёртвую землю осыплется горячий радиоактивный пепел, на нашу территорию, потирая сухие жёлтые руки, двинутся миллионные армии тренированных убийц, вырезающих на своём пути всех несчастных, оставшихся в живых. Не щадя стариков и малолетних детей. И, несмотря на то, что Председатель Мао в позапрошлом году приказал долго жить, да и китайцы, вопреки ожиданиям, так и не решились развязать Большую Войну, детство, проведённое в перманентном страхе вторжения полчищ головорезов, тут же откликнулось смутной тревогой. Да что далеко ходить - только сегодня Васька снова пугал нас китайской угрозой.
          Выходит, они уже здесь?! Но откуда? Я успел перечитать тысячи книг за свою недолгую жизнь, но, как оказалось, все мои сведения о Китае, кроме уже перечисленных выше, сводились к одной известной всем фразе из сказки Андерсена "Соловей" - "В Китае все жители китайцы, и сам император китаец". И уже совершенно не к месту и не ко времени всплыла в голове детская дразнилка, которую мы частенько кричали вслед гражданам, чьи глаза нам казались более узкими, чем  наши собственные : "Мао Цзэдун - старый пердун!" Тот факт, что в Китае все жители китайцы, никогда не казался мне особо удивительным. Но Китай на Казачьей горе?! На горе, которая носила доброе русское имя и долгие годы была для меня центром моей маленькой вселенной и чуть ли не символом стабильности мироздания?! Вдруг ясно вспомнилось, как гуляя давным-давно во дворе, я услышал разговор двух седых красноносых пьяниц. Собираясь за бухлом в деревянный павильон с большой синей вывеской ВИНО, прилепившийся к забору старого пивзавода у подножия горы, они называли Казачку Китаянкой. "Китаянкой"! Совершенно точно. Я чётко слышал, как один сказал другому : "Пойдём, возьмём бормотухи на Китаянке.." На какой ещё такой Китаянке?! Ужас! И ведь второй тут же понял, о чём речь! Я не придал тогда этому эпизоду ни малейшего значения, посчитав выражения "Китаянка" и "Бормотуха" непонятными взрослыми словами. В том возрасте большинство взрослых слов были мне непонятны. Но если с Бормотухой я давно был знаком не понаслышке, то Китаянка?! Что это? В очередной раз за этот день цветные стёклышки в калейдоскопе встряхнулись, поменялись местами, улеглись друг возле друга по-новому, и я с изумлением дивился на новые узоры и оттенки в изменившейся картине мира. Мне всегда казалось, что прочитав херову кучу книжек, я знаю теперь о мире если не всё, то очень много. И столкнулся с неведомым нос к носу сразу за порогом собственного дома.

          Как бы там ни было, сейчас точно не лучшее время для разгадывания загадок. Уперевшись поудобнее в круглый камень и ухватив заветный корень, испачканный землёй, я подтянулся и действительно легко выполз на тропу, цепляя землю коленями и носками ботинок. А по тропе, для большей уверенности не вставая с колен, вскарабкался на асфальтовое шоссе, огибающее гору плавной дугой. И лишь тогда распрямил дрожащие от напряжения ноги. В этом месте у края дороги стоял отлитый из бетона грубый монумент, изображающий соединённый с молотом серп. Сооружение возвышалось на два человеческих роста и, установленное на середине горы, было видно издалека. Я прислонился спиной к шершавой серой поверхности, отдышался, отряхнулся, но, вместо того, чтобы отправиться уже по асфальту в сторону дома, перешёл зачем-то дорогу и, подталкиваемый той же реактивной тягой, полез на гору ещё выше.
          Я давно забыл, что отправился всего лишь уточнить адрес неведомой деревни. Если бы меня спросили в тот момент, что я тут делаю и зачем лезу вверх, поневоле пришлось бы самому об этом задуматься. Но спросить было некому, и я, не задумываясь, продолжал карабкаться, пока не ощутил под ногами ровную поверхность и не увидел перед собой жёлтую стену одного из тех самых домиков, что много лет будоражили мою детскую фантазию. Сердце замерло. Снова мягко накрыло уверенное чувство, что всё происходящее - приятный сон, из тех, что снятся обычно перед пробуждением. Почти весь дом уже спал. Светились лишь два окна, целиком закрытые шторами, и заурядная желтизна электричества окрашивалась в однотонные цвета штор, высвечивая на фасаде два прямоугольника - лиловый и коричневый. Единственная слабенькая лампочка на углу дома, накрытая выгнутым козырьком, освещала лишь синюю жестяную табличку с номером и стайку пляшущих мотыльков.

          Дома были построены под прямым углом и поставлены друг ко другу так, что получился квадратный двор, который огибала снаружи ровная дорожка шириною метра полтора, на которую я и выбрался. Сперва показалось, что под ногами асфальт, однако, нагнувшись, я с удивлением обнаружил аккуратно уложенную квадратную каменную плитку. Вблизи домики выглядели ещё заманчивее. Прямо на дорожку выходили двустворчатые двери с закруглёнными фрамугами, куда были вставлены стекла в виде долек апельсина, как мне показалось в темноте, цветные. Возле дверей совершенно по-домашнему стояли табуретки, разные стулья с более или менее потёртыми сиденьями и даже одно старинного вида большое кожаное кресло с высокой спинкой и круглыми валиками-подлокотниками. За перилами уютных крытых террас на втором этаже по специально натянутым ниткам тянулись растения вроде вьюнков, только с большими оранжевыми цветами.
          Ясно, как на экране кинотеатра, представилась мне идиллическая картина безмятежного вечернего покоя. В мечтательный час тёплого летнего заката седые бабушки и дедушки с румяными щеками неторопливо прихлёбывают на террасах налитый в расписные блюдца дымящийся чай. Солнце играет на ярко начищенных боках самоваров и медных чайников, на тусклом серебре украшенных вензелями и гербами подстаканников, на гранёных боках хрустальных вазочек с вареньем из абрикоса и вишни. На столах постелены васильковые скатерти, расшитые алыми розами и маками. Бублики, сдобные булки и горячие пирожки громоздятся горой на глиняном узбекском блюде с бирюзовой глазурью. Бабушки с дедушками молча провожают глазами невероятный пылающий шар, проваливающийся в сиреневые сопки. Гигантские полосатые коты с толстыми пушистыми хвостами лежат на перилах, покусывая оранжевые лепестки, довольно жмурят глаза и мурлыкают. Мур-р-р.. Мур-р-р.. МУР- Р-Р.. На стене висят часы-ходики с гирями в виде еловых шишек и спрятанной внутри кукушкой. Тик-так! Тик-так! ТИК-ТАК!
          Сладкая дрожь пробежала по телу. На миг выдуманная мною иллюзия заслонила совершенно так называемую реальность и втянула меня внутрь. Я протянул даже руку почесать мягкий живот полосатому коту, но видение задрожало и растворилось, вернув меня в темноту под жёлтой стеной. Пришлось потрясти головой, чтобы окончательно вытряхнуть из неё самовары с бубликами и румяные щёки седовласых пенсионеров. Я крался по дорожке мимо закрытых дверей и прикрытых шторами окон, стараясь ступать только на носочки, чтобы не наделать лишнего шума. Меня переполняли восторг, смущение, но, вместе с тем, и лёгкая тревога. Будто через цветную картинку в детской книжке я ухитрился провалиться прямо в сказку, только попадаться сказочным жителям на глаза не слишком торопился. Кто знает, с кем можно встретиться в сказке? Хорошо бы сначала понять, злая это сказка или добрая..





     *****





           ASTRONOMY DOMINE




            Lime and limpid green, a second scene
            A fight between the blue you once knew.
             Floating down, the sound resounds
             Around the icy waters underground.
             Jupiter and Saturn, Oberon, Miranda
             And Titania, Neptune, Titan.
              Stars can frighten...

                Syd Barrett (Pink Floyd) ''Astronomy Domine".



          Повернув за угол, скоро я оказался у подножия каменной лестницы в десять ступенек, ведущей во двор через проход между жёлтыми двухэтажными домиками. Не так странно было, что во двор вела лестница - ведь дома построены были на склоне горы. Странно и непривычно было другое. Лестница наверху проходила под круглой деревянной аркой на высоких столбах, выкрашенной в белый цвет и густо увитой лианами какого-то растения с резными листьями размером больше ладони. Сперва я принял растение за обычный хмель, который рос в нашем городе повсюду, но, подойдя поближе, по форме листьев догадался, что арку заплетает настоящая виноградная лоза, которую прежде я видел лишь на картинках. На правом столбе висел прямоугольный кусок плотной бумаги или картона с надписью крупными печатными буквами в две строки. Чтобы её прочитать, пришлось подняться по ступенькам выше.

                ДОМИК ИЗ ПРОБОЧЕК И КОРОБОЧЕК.

          Ну, вот. Похоже, я точно сплю. Именно такие слова и были написаны чем-то вроде толстого коричневого фломастера на табличке : "Домик из Пробочек и Коробочек!" Вы когда-нибудь слышали о подобном? Я даже и представить не мог, что бы это значило. Детские игры? Сколько я себя помнил, в каждом дворе все дети играли обычно в одно и то же. В прятки, войнушку, классики, вышибалы, казаки- разбойники, испорченный телефон.. И ни в одной из этих игр, я знал точно - не было никакого Домика из Пробочек и Коробочек. Но, странное дело - именно это неуклюжее, напрочь лишённое здравого смысла сочетание слов как нельзя лучше подходило к фантазийной сцене идиллического чаепития на террасе, которая привиделась мне минуту назад. Я заглянул в проход под аркой, и снова сладкая дрожь окутала тело волной мурашек.
         Конечно, во дворе было темно, но к темноте мои глаза уже привыкли, и я хорошо различал стоящие вдоль домов высокие стройные стволы неизвестных мне деревьев с перистыми листьями. Они изящно переплетали ветви на высоте крыш готическими рёбрами, накрывая двор стрельчатым сводом. Вся земля под деревьями показалась мне одной цветущей клумбой. Сколько хватало взгляда, всюду я видел только цветы, цветы, цветы.. Мелкие нежно-голубые цветы, выстилающие нетканым ковром уютный космос маленького дворика. А в самом центре голубого ковра белела изящная шестигранная беседка, накрытая круглым куполом. Ни детских песочниц под сенью чудовищных мухоморов, ни деревянных горок, ни лавок, ни скамеек, ни основательных столов из толстых некрашеных досок, о которые лысые дядьки в майках могли бы стучать костяшками домино. Только заросшая до краёв цветами поляна и тонкие белые колонны беседки, мерцающие в голубом сумраке.
          С лёгким порывом тёплого ветерка моих ноздрей достигла плотная волна душистых молекул, и я с наслаждением раз за разом втягивал в лёгкие пропитанный дивными ароматами воздух. Как же тут хорошо! Стало досадно, что я не додумался забраться сюда раньше. Но кто же обитает в этом Эдеме, спрятанном на вершине горы? Адам с Евой? Эльфы? Небесные феи? И не их ли тонкие голоса доносятся сейчас из беседки? Или мне это только чудится? На всякий случай я спрятался за столб и прислушался.

          - Чё ты возишься?! Иди быстрее, а то опять пропустишь! Я часы из дома вынес. Две минуты осталось. Всегда в это время, я ж засекал нарочно..
          - Да тихо ты! Иду, иду. Не ори, мамку разбудишь.. Чё, куда смотреть-то?
          - Куда-куда.. Видишь, прямо над лестницей три звезды? Вот они, рядом, как по линейке. Да куда ты смотришь?! Выше, ещё выше, вот, где мой палец. Ещё чутка повыше. Да. Стоп. Вот сюда. Щас..
          - А музыка будет?
          - Не знаю. Музыка не каждый раз.

          Нет, наверное, это не сон. Ясно было, что в беседке сидят не гномы, а обычные местные пацаны. Странно только, что сидят в такой поздний час. Дети давно должны быть в постели. Я бросил взгляд на часы - зелёный фосфор показывал семнадцать минут второго. И чем только заняты их родители?! Но о чём этот странный разговор, и куда нужно было смотреть?
          Не выходя из тени столба, я повернулся к лестнице спиной и обомлел. Мне так не терпелось забраться поскорее на гору, что до этой минуты даже и в голову не приходило оглядываться назад. К тому же большую часть пути я проделал среди кустов и деревьев. Но отсюда, с высоты вознесённого на гору двора, между кронами вязов раскрывался широкий прогал, словно нарочно прорубленный для лучшего обзора. Совсем небольшой высоты хватило, чтобы земля и всё, что на ней, отдалилось за грань обыденного и выглядело теперь чужим и далёким. Странно было смотреть сверху вниз на крышу нашего дома. И странно было, что сама крыша внимательно смотрит на меня глубокими чёрными глазами слуховых окон. А сразу под крышей на углу наша квартира. Такая маленькая, непостижимым образом одновременно близкая и далёкая. Отсюда хорошо было видно бледное пятно на стене в полумраке "большой" комнаты с балконом, где мама читала, лёжа в постели под ночником. Она никогда не ложилась спать, пока я не возвращался домой. Вот, рядом другие дома и другие крыши. Сотни чужих квартир, и в каждой - своя неразгаданная жизнь, своя мама, свой свет на стене и своя темнота. Слева на перекрёстке притаился старинный особняк, над которым в августе семьдесят четвёртого из ниоткуда возник Объект, исчезнувший потом в никуда. Звенящая люминисцентная белизна в ущельях пустых улиц. Длинные аллеи стадиона, нарисованные тёплыми жёлтыми бусинами круглых фонарей. Непонятного назначения синие огоньки, отражённые в чёрном зеркале Реки, а за ними - крохотные искорки света на далёком левом берегу.

          Той же небольшой высоты хватило приблизиться к небу настолько, чтобы вид его переменился совершенно. Бесчисленные созвездия, туманности и планеты чудились живыми, как на древних астрономических картах. Они шевелились, покачивались и подмигивали друг другу, перемещаясь из прошлого в будущее в недоступном пониманию круговороте Вечности. Кое-какие небесные тела были мне известны, и взгляд невольно искал знакомые ориентиры, блуждая между тревожным трепетом Полярной звезды и царственным ровным свечением холодной колючей Венеры, за которой, как на конверте известного диска "Wings", краснел воинственный Марс. Небрежно брошенная мантия Млечного пути распростёрлась по небу от края до края, и полная Луна лежала на ней то ли серебряной застёжкой, то ли античной монетой с полустёртым профилем давно забытого тирана. Казалось, стоит лишь отвернуться, как по небосводу побегут герои древности наперегонки с красавицами и чудовищами, а известный каждому перевёрнутый ковш с длинной кривой ручкой обретёт звёздную плоть и кровь, превратившись в лохматую Большую Медведицу с длинным кривым хвостом.
          Пацаны в беседке молчали. Воцарилось полное безмолвие. Ещё один тёплый порыв цветочного ветра. Тревожно зашелестели на ветру перистые листья.

          - Зырь, зырь! Летит! - раздалось за спиной.         
          - Едрёна мать! - испуганно крикнул второй пацанчик, и оба враз умолкли.

          Глаза метнулись зигзагом по сияющей миллионами миров бездне. Я сразу его увидел. К северо-востоку от левого плеча созвездия Ориона на немыслимой высоте, казалось, где-то под самыми звёздами плыл светло-зелёный предмет, похожий на гигантский кристалл. Сначала его форма показалась мне узким цилиндром, но, прищурившись, я увидел отчётливо, что предмет имеет грани и заострён с торцов. Даже приблизительно я не мог оценить его размеры, настолько далеко он проплывал от земли. Под самым ухом остервенело зазвенел зависший в пространстве комар. Я судорожно дёрнул плечом, отгоняя назойливое насекомое, и запрокинул голову ещё больше, так, что земля и всё, что на ней, исчезли совершенно из поля зрения, и мои распахнутые до предела глаза жадно глотали космос. Комар судорожно пискнул, захлебнулся и растворился во мраке, оставив после себя тишину. Но нет! Не тишину. Когда заглох комариный писк, отчётливо стало слышно что-то ещё. Прямо с небес, оттуда, где в хороводе созвездий пронизывал эфир невероятный зелёный кристалл, доносились быстрые тонкие звуки. Они, казалось, прокалывали пространство, гоняясь друг за другом, как точки и тире в азбуке Морзе. Бип! Би-бип! Бип!

          - Музыка! Слышишь, б****?! Музыка! Я же говорил! Говорил! Ур-ра! Ур-ра-а! - орали в беседке громким шёпотом, не забывая об опасности разбудить мамку и других обитателей Домика из Пробочек и Коробочек.
          Музыка? Ну, конечно, это музыка! Именно музыка! И самое дикое, эту музыку я уже слышал раньше. Как это возможно? Что это?!
          - Что это?! - брякнул я вслух, позабыв обо всём на свете, в том числе и о том, что прячусь за колонной под сенью виноградной лозы.
          - Фассер! - испуганно закричали сзади во весь голос, - Там кто-то в кустах! Батя! Батя! Вставай! Обратно бичи в сарай лезут!
          Встреча с неведомым батей меньше всего входила в мои планы. Я рванул вниз на вымощенную каменной плиткой дорожку. Какую-то секунда понадобилась сообразить, что дороги я всё равно не знаю, а потому остаётся единственно возможный план бегства - удирать наугад, куда глаза глядят. Последовав этой стратегии, сразу за углом я наткнулся на ту самую лестницу, по которой должны были подняться на гору Серёга с Лёхой. Услышав, что к детским голосам присоединился торжественный хриплый рёв "Убь-ю-ю!!!", я ломанулся с горы, прыгая через три ступеньки и судорожно хватаясь руками за перила, чтобы ненароком не кувыркнуться под откос. И когда я уже щёлкал подошвами по пыльному асфальту автодрома, явственно различил под самым ухом чьё-то сдавленное суетливое бормотание :
          - Обычное дело. Да для меня это обычное дело. А чё такого? Обычное дело. Всё это - самое, что ни на есть, обычное дело.. Тем более, во сне.. А чё такого? Сейчас проснусь - да и всё.. Обычное дело.. Вздрогнув, я втянул голову в плечи и хотел уже обернуться, но тут же сообразил, что бормотал я сам. Я даже не заметил, в какой момент умолкла музыка. Звёзды молчали. Кристалл исчез.
Осторожно повернув ключ, я протиснулся в квартиру, стараясь поменьше шуметь. Услышав щёлканье замка, мама, как обычно, сразу выключила ночник и сделала вид, что спит. Вот и хорошо. Я совсем не расположен был к разговорам. Да и что я мог ей рассказать? "Сейчас я видел ещё один марсианский звездолёт, мама. Но ты не огорчайся. Это совсем не страшно. Просто ты не знала, что это обычное дело".

          Не зажигая света, я тихо ушёл в свою комнату, плотно притворив за собой дверь. Доберман Маша завозился было во сне, но, признав меня, шумно вздохнул, с шипением выпустил из-под обрубка хвоста струю газа с ужасающим запахом жжёной резины и снова погрузился в сон. Призрачные лунные лучи текли через окно прямо на письменный стол, где лежал большой лист плекса с закруглёнными краями, вырезанный как раз по размерам крышки. Тут был мой мир. Моё окно во Вселенную. Или то было окно в мою Вселенную? Называйте это, как хотите. Под плексом были разложены все фотографии Битлз, которые мне пока удалось собрать. Здесь, под защитой прозрачного фантастического экрана, время навсегда застыло в шестидесятых. Здесь они навсегда остались вместе. Только для меня. Они никуда отсюда не сбегут и никуда не спрячутся. Под плексом никогда не наступит ни семьдесят восьмой год, ни даже двухтысячный, который так пугал меня своими тремя нулями, что я старался про него лишний раз не думать. Всё равно я буду тогда глубоким стариком. Если доживу, конечно.
          Вот они, передо мной, как на ладони : Джон, Пол, Джордж и Ринго. Вместе и по отдельности. Джон с Йоко. Пол с Линдой. Джордж с Патти. Ринго с Морин. С длинными волосами и с очень длинными. С усами. С усами и бородами. Гладко выбритые, без бород и усов. Одетые в аккуратные одинаковые костюмчики с куцыми воротниками и разряженные в невероятные наряды с кружевами и перьями. Джон в очках и Джон без очков. Джон в знаменитых круглых очках в тонкой стальной оправе, Джон в других очках, с оправой толстой и чёрной, и Джон в дымчатых очках- каплях, скрывающих выражение глаз.
          На одном особо редком фото Битлз были сняты в одних только длинных тёмных трусах посреди пустого пляжа на фоне белого песка, пальм и высоких океанских волн в гребешках пены. Впрочем, океанский пляж был для меня так же недостижим, как и сами Битлз. Как и улицы Лондона, студии звукозаписи, концертные залы, обтекаемые заграничные автомобили, умопомрачительные девушки с высокими причёсками и многое другое, что ещё попадало в кадр. Я всматривался в чёрно-белые, не всегда чёткие фото часами, до рези в глазах. Сколько ещё загадок.. Вот почему-то Пол в военной форме с фуражкой сидит под английским флагом. А вот удивительный снимок, где Джордж, совершенно как обычный человек, улыбаясь, держит на руках пушистую белую кошку. И кошка, не понимая, в чьих руках она оказалась, пытается поцарапать божество.
          На большинстве снимков Битлз улыбались. На некоторых фото смеялись во весь голос. А иногда смотрели проникновенно и загадочно, без тени улыбки, словно хотели поделиться секретом. А кое-где было совершенно очевидно, что их глаза от выкуренной марихуаны просто разъезжались в разные стороны, словно собирались выплыть наружу из орбит. Были фото, сделанные на концертах, с гитарами в руках, где Джон и Пол пели иногда вдвоём в один микрофон. И, конечно, не потому, что у них не хватало микрофонов, а нарочно. Подчеркнуть, что они вместе. Одно целое. Они - Битлз. БИТЛЗ.
          Десятки фотографий разных размеров и формы, аккуратно разложенных в виде замысловатой мозаичной головоломки таким образом, чтобы между фото не оставалось пустого места, но при этом чтобы края фотографий не залазили слишком друг на друга. Весь год моей учёбы на первом курсе я покупал эти фото у молчаливого спекулянта Лапатицера, встречаясь с ним обычно в вестибюле института возле раздевалки. Маленькие, размером от четверти до половины тетрадного листа он продавал по двадцать копеек. Те, что были побольше, стоили уже пятьдесят. За рубль, выданный мне мамой на обед, можно было приобрести две больших или пять маленьких.
          Представления не имею, откуда он их приносил, изготавливал ли сам, или же брал ещё у кого-то для продажи. Но только при каждой нашей, даже случайной, встрече маленькая пухлая ручка, поросшая сверху смешными волосиками, ныряла в дешёвый чёрный портфель из искусственной кожи с пластмассовой ручкой, самый обычный с виду, и извлекала из его глубин пачку фотографий, всякий раз новых, разворачивая их передо мной веером наподобие карточной сдачи. Дома я бережно укладывал фото под плекс, перемещая поневоле каждый раз всю картину так, чтобы между краями не оставалось зазоров.

          Я убрал со стола оставленный с вечера блокнот с металлическим глухарём и довольно погладил гладкую поверхность ладонью, словно приглаживая парням на фото растрепавшиеся причёски. Улыбки Битлз привели меня в чувство. В их мире по-прежнему ничего не менялось. Там, под плексом, на концертах всё так же звенели пронзительные аккорды "She Loves You" и "Can't Buy Me Love". Заглушая музыку, визжали изнемогающие от счастья девчонки. А Битлз примеряли яркие мундиры Оркестра Сержанта Пеппера. Просили о помощи, раскинув руки в семафорной азбуке. И вечно переходили по "зебре" пустынную улочку с таким волнующим воображение названием Abbey Road.
          А теперь спать. Спать. Глаза закрывались сами, но уже несколько лет, с тех пор, как у меня появился магнитофон, я засыпал только под музыку и не нарушил этот ритуал ни разу. Прежде чем лечь, я, как всегда, задвинул свой Маяк-202 под диван, расположив его по центру, а сам улёгся на диван ровно посередине, чтобы добиться нужного эффекта. Даже дешёвая акустическая система с колонками стоила слишком дорого для нашего скромного бюджета, и я ещё в школе изобрёл своё собственное стерео. Вытекая из-под дивана, звук разделялся таким образом, что попадал в мои уши с обеих сторон в равной степени. При хорошо развитом воображении можно было даже представить, что на голове надеты стереонаушники. В наушниках мне посчастливилось слушать музыку лишь однажды около года назад, но с тех пор об этом волшебном устройстве я мечтал каждый день. Понятно, что к настоящему стерео моё изобретение никакого отношения не имело, но на безрыбье, как говорится, и жопа - соловей. Для ночи особенного дня требовалась особенная музыка. Я хорошо знал, какая именно. Я это знал, когда ещё катился с горы по крутой лестнице, рискуя сломать себе шею. И в длинном ряду коробок с бобинами быстро отыскал нужную.

          Pink Floyd. "The Piper At The Gates Of Dawn''. Да, здесь был записан тот самый диск Pink Floyd, что лежал когда-то в стопке на краю стола в комнате дяди Алика. С летающими блюдцами на фото. Эту музыку принято было называть космической. И для этого были причины. В английском я не был особенно силён. Но слово Astronomy в названии песни было понятно без словаря. Да что такое слова?! Эта музыка и без всяких слов рисовала в голове картины чёрной ледяной бездны, полной колючих звёзд, хвостатых комет, прерывистого сияния, странных шелестящих звуков и ожидания присутствия иного. И теперь я ждал, растянувшись на спине, закрыв глаза и расслабившись. Сейчас. Сейчас.. Песня "Astronomy Domine" стояла в альбоме первой и начиналась с гитарного вступления безумного Сида Барретта. Сейчас.. Вот.. Тревожные звуки, схожие с сигналами бедствия. Свистящий шёпот. Колющие звуки гитары, быстрые, как морзянка. Что-о-о?! БИП! БИ-БИП! БИП! Я готов был поклясться, что именно это слышал летящим сегодня со звёзд. Не знаю, как это вышло. Не берусь объяснять то, что превосходит моё понимание. Только это был именно тот звук, что сопровождал полёт зелёного кристалла. Вопросы. Снова вопросы, на которые нет и не будет ответов. Почему ты сошёл с ума, Сид?! Быть может, в твоих кислотных путешествиях однажды ты улетел далеко-далеко от Земли и заглянул в запретную комнату? Не там ли ты подслушал этот звук - БИП! БИ-БИП! БИП!

          А космический голос вещал уже мне в оба уха сразу сокровенные тайны ледяной бездны :
          - Lime and limpid green, a second scene A fight between the blue you once knew..
           Стараясь ни о чём не думать, я быстро заскользил под уклон навстречу мягким чёрным объятиям и не противился этому скольжению нисколько. Спать. Спа-ать.. Но перед тем, как окончательно провалиться в забвение, совершенно явственно увидел, как на фоне мерцающих туманностей прямо передо мной проплывает и проваливается в сверкающую паутину загадочный зелёный кристалл. Его догоняет гигантский розовый диск, увенчанный светящимся куполом. Кружась под уколы гитары Барретта, я приближаюсь к диску ближе и хорошо вижу, как вспышки розового огня рисуют на выпуклой поверхности купола дивный, вызывающий ужас и тоску орнамент в виде особым образом закрученной спирали, так похожую на двойную спираль ДНК с рисунка в учебнике биологии. И, прежде, чем сознание окончательно меня покинуло, я успел сообразить, что именно этот узор вышивал сегодня на собственной ладони длинноволосый псих на ступенях магазина "Минеральные воды". Но не успел уже удивиться этому факту, потому что сознание сразу кто-то выключил. Как выключают электрический свет. Всё. Меня здесь нет. До завтра..





     *****





          JUST GIMME SOME TRUTH






          I'm sick and tired of hearing things;         
          From uptight, short-sighted,
                narrow minded hypocritics
          All I want is the truth. Just gimme some truth..

                John Lennon ''Gimme Some Truth''.



             Учёные - из говна печёные..

                Народная мудрость




         Я не видел этой ночью никаких снов. Просто утром открыл глаза и медленно выплыл в свою залитую солнцем комнату из ниоткуда. В открытую форточку было слышно, как под крышей возятся голуби, сосредоточенно чем-то постукивая и царапая. Ещё один повторяющийся звук доносился из-под дивана : - С-с-ших-х.. С-с-ших-х.. С-с-ших-х.. Звук был хорошо мне знаком. Я часто слышал его после пробуждения. Катушка на включенном магнитофоне крутилась всю ночь, задевая размотавшимся ракордом выступающие части верхней панели. На полу валялись измазанные углем и землёй полосатые брюки. Рядом выглядывала из-под стула скомканная голубая куртка. Она была ничуть не чище брюк. Выключив магнитофон, я поднял одежду с пола.
          Из бокового кармана куртки вывалилась сложенная квадратиком газета. Я развернул её. "Советский спорт"? Что ещё за херня? В моём кармане никак не могла оказаться  газета с таким идиотским названием. Спорт - это же тупое, никчёмное занятие для полных дебилов, не поддающихся обучению и не пригодных даже к самой простой работе. Откуда же газета? Я и в руках такой макулатуры никогда не держал. Машинально взгляд пробежал по заголовкам. "Пример коммунистов Сахалина".. "Успех молодых"..
          Так это же.. Ну, конечно! Как можно было забыть?! Я улыбнулся, вспомнив, наконец, своих новых друзей из деревни, название которой, впрочем, так и осталось под большим вопросом. Вот ведь прикольщик Серёга. Надо ж такое придумать - анекдот с газетой! Как там? Две картины? А ну-ка, ну-ка.. Над чем мы там вчера ещё не угорали.. Я перевернул газету последней страницей вверх и прочитал случайный заголовок, попавшийся на глаза. Но не засмеялся. И даже перестал улыбаться. Потому что теперь вспомнил весь вчерашний день. Заголовок был такой : МЯЧ НАД КОРТОМ. Хотите - верьте, хотите - нет..

            Я сел на диван, не выпуская газеты из рук. Галимая психоделия. Чистейшей воды. Как?! Как в старой газете за семьдесят второй год, выброшенной или упавшей с балкона, мог оказаться заголовок, уводящий меня в день минувший? И весь этот невыносимо длинный вчерашний день, растянувшийся по бесконечной прямой линии, вывернулся вдруг сам через себя невидимой лентой Мёбиуса и догнал меня снова, возвратившись к началу странных событий. Мяч над кортом. Мяч над кортом. Что же это получается? Значит, все события связаны в одну цепочку? И чёрная кошка тихо сидела всё это время в одном из углов тёмной комнаты?
          Точно ли я не видел этой ночью снов? Я уже не был в этом так уверен. А не приснилось ли мне вообще всё, что было после экзамена? Может быть, на самом деле вчера весь день я провёл дома в компании потрёпанной книжки из числа любимых, с трёхлитровой банкой пива и пакетом балтийской кильки? Пожалуй, сон был бы всё-таки самым удобным объяснением. Но нет же! Газета доказывала, что, по крайней мере, некоторые события точно имели место. Впрочем, пакетик, сложенный из чайной фольги, я так и не нашёл, обыскав по четыре раза все карманы. Выходит, одни события происходили на самом деле, а другие могли присниться..

           Камень! Загадочный камень с иероглифами! Происшествие с камнем я отнёс к числу самых невероятных. Не скажу даже уверенно, что потрясло меня больше - Зелёный Кристалл, исполняющий под звёздами гитарное соло Сида Барретта, или этот выпирающий из Земли валун, испещрённый таинственными древними письменами. Можно ли было полагаться на память? Полёт теннисного мяча в облаках. Забытый на скамейке журнал. Воспоминания о розовом Объекте. Музыка зелёного шестигранника. Золотой сом, наверняка съеденный ещё до заката. Сумасшедший, вышивающий узоры на собственной ладони.. Всё это навеки осталось в комнате вчерашнего дня. Но камень! Камень улететь не мог. Я должен пойти и выкопать его прямо сейчас. Если камень окажется на месте, значит, велика вероятность, что не приснилось и остальное.
Никаких лопат у нас дома, конечно, не было, и, порывшись в отцовском ящике со слесарными инструментами, я вооружился молотком, отвёрткой и большим плоским напильником. Не совсем то, что требуется для серьёзных раскопок, но пока сгодится и это. На безрыбье, как говорится, и х** - водопровод..




     *****




          Чтобы видеть содержимое почтового ящика, не отпирая замка, в его фанерной дверце были проделаны маленькие круглые дырочки. Иногда в дырочках уже издалека светилась пресса, а иногда требовалось засунуть поглубже палец, чтобы нащупать внутри приятную упругость сложенных особым образом газет и журналов. Всякий раз, проходя мимо ящиков, я непременно проверял почту через дырочки. Так и сейчас, спускаясь по лестнице и побрякивая металлом в карманах, я, как обычно, засунул палец в круглое отверстие. И сразу наткнулся на прохладную газетную бумагу. "Наука и жизнь"! Даже не отперев ещё дверцу, я знал, что журнал обязательно лежит внутри. А как же иначе? И, хотя мне удобнее было забрать почту на обратном пути, я тут же вытащил связку ключей и нервно тыкал маленький замочек, не попадая с первого раза в прорезь. Уж больно хотелось перечитать заново статью на странице шестьдесят шесть. И внимательно пересмотреть ещё раз таблицу - нет ли там объектов, похожих на кристалл. Показать, наконец, журнал маме. Щёлк - замок фанерного сейфа открылся, и я извлёк наружу увесистый номер журнала "Наука и жизнь", прикрытый сверху газетой "Комсомольская правда".

          Что? Что-о?! Нет! В левом ухе тонко зазвенело. Вместо фотографии ровно вычерченных полей в тёплых красках осени, на обложке, словно насмехаясь над моими звёздными приключениями, красовались два космонавта в громоздких скафандрах на фоне черноты безвоздушного пространства. Что это? Почему? Нет... Этого просто не может быть! Я хорошо запомнил журнал, что читал вчера. Там всё было другое. Всё! Это не тот номер! Да, сверху было большое фото каких-то полей, снятых с большой высоты. Под названием журнала цветное фото поменьше : изящная серебристая рыбка, что ли, с большим прозрачным хвостом. А, может быть, это была и не рыбка вовсе, но точно что-то живое, полупрозрачное и красивое. Рядом вроде бы зелень какая-то.. Водоросли? Может быть. Не уверен. Я ни в чём уже не был уверен. Слева от рыбки (если всё же это была именно рыбка) что-то жирным шрифтом. Ну да. И тут же большая алая шестёрка. 6. Под ней мелко красным 1978. Я даже зажмурил глаза, чтобы лучше вспомнить. Конечно, так всё и было. Или не было?!
          Из всего перечисленного присутствовали только красные цифры. Но в остальном это был совершенно другой журнал. Меня слегка потряхивало. Надо успокоиться. Всему должно быть объяснение. Обязательно. Ладно, предположим, я не особо внимательно разглядывал вчера обложку. Пусть так. Непонятно, на что понадеявшись, я пролистал журнал до шестьдесят шестой страницы и недоверчиво уставился в дурацкий заголовок :

Ю. Торчинский, доктор биологических наук. "Увидеть молекулу фермента и понять секреты её работы."

          Что за дрянь в самом деле?! Не то! Всё не то! Может быть, я просто перепутал номер страницы, и на самом деле она вовсе не шестьдесят шестая? Бросив "Комсомольскую правду" на подоконник, я методично переворачивал страницу за страницей. "Сельская школа : проблемы и перспективы." "Исполин энергетики". "Близорукость - неудобство и близорукость - болезнь." Не то. Всё не то! Гладкая бумага под моими пальцами зашелестела быстрее. Я понимал уже, что произошла какая-то дикая ошибка, но, непонятно на что надеясь, продолжал беспокойно дёргать тонкие листы. Ещё быстрее! "Как спят дельфины?" "Математика с азов." "Для тех, кто вяжет." Домашнему мастеру." "Марь белая." Ф-р-р-р! Всё. Обложка. Марь белая. И больше ничего. Никаких UFO. Никаких НЛО. Ничего даже отдалённо похожего.
          Выходит, вчера на журнале была не шестёрка, а какая-то другая цифра. Просто какой-то старый номер. Просто?! Ничего не просто! Мы выписывали этот журнал, сколько я себя помнил. Такую статью я не пропустил бы ни за что. И этот запах свежей типографской краски! Можно перепутать числа, позабыть имена и лица. Путались со временем цвета и звуки. И то, что всегда вспоминалось жёлтым, легко могло оказаться на самом деле коричневым. Или даже синим. Но я знал, что и через много лет запах возвратит тебя в ту самую минуту, когда ты вдыхал его впервые. У вчерашнего журнала был совершенно тот же запах, что у номера в моих руках. Острый, щекочущий ноздри. Старые журналы пахли совершенно иначе - вяло и затхло. И почему страницы "старого" номера были склеены по краю, словно только- только из типографии?! Не знаю. Я ничего уже не понимал.

          Сунув почту назад в синий ящик, в смутном настроении я отправился на Казачью гору. После казуса с журналом не было даже сомнений, что камня либо совсем не окажется на месте, либо его поверхность будет гладкой, без всяких иероглифов. В ярких лучах полуденного солнца сочная зелень и весёлые рыжие склоны совсем не выглядели загадочно. И ведущая на гору тропа, что ночью хитрила, ускользала и пряталась, сама теперь так и лезла на глаза. Поднявшись по ней повыше, без особого труда я обнаружил на косогоре камень. Ну, вот. Значит, и это не приснилось. Прикрытый с краю толстыми волосатыми листьями какого-то растения вроде лопуха, он, в общем-то, хорошо был заметен с тропы. Секрет в том, что исписанная иероглифами часть была обращена вниз, и сверху камень казался обычным пыльным булыжником. Спереди же гору прикрывала роща старых вязов, за кронами которых я не смог бы разглядеть камень из окон своего дома даже в телескоп. Сколько же людей ходили мимо, даже не подозревая о скрытой в земле тайне? Сколько лет вообще эта штука торчит над обрывом?
          С силой втыкая каблуки в землю, чтобы, чего доброго, не укатиться вниз, я аккуратно подобрался поближе. Разрыхлив отвёрткой и напильником землю, мне довольно легко удалось откопать тяжеленный камень цвета сигаретного пепла. Размером он был примерно с мой институтский портфель, а по форме - неровный треугольник с одной закруглённой гладкой стороной. Теперь стало очевидно, что камень был когда-то отколот от большой толстой плиты и действительно усеян вертикальными колонками аккуратно вырезанных мелких иероглифов. Над иероглифами нависал выпуклый рельеф с изрядно потёртым изображением какого-то пресмыкающегося - то ли змеи, то ли дракона. Кусок был настолько тяжёлым, что я еле выволок его на тропу, по которой дальше просто скатил к подножию своим ходом. Как ни шарил я на дне оставшейся от камня ямки, тыкая туда и сюда напильником, как ни загребал пальцами землю, словно граблями - ничего, кроме корней растений, мелких камушков, осколков бутылочного стекла и перепуганной жужелицы, мне так и не удалось обнаружить.

          Впрочем, достаточно было и уже найденного. Дураку понятно, что плита, естественно, древняя. И храниться ей следует не где-то, а в музее. Я даже знал, в каком. Подходящий музей в нашем городе имелся. Он назывался длинным словом "Краеведческий" и с детства был для меня местом поистине сакральным. Внушающем трепет. Заставляющем думать о вечности и о собственном месте в этом мире. А как же иначе? Не говорю даже о тех сокровищах, что были скрыты внутри - сотни чучел от полевой мыши до уссурийского тигра, засушенные жуки и бабочки, череп мамонта, кости динозавров, старинное оружие и утварь диких племён. Но если принято считать, что театр начинается с вешалки, музей начинался уже с улицы. У входа расположились в ряд огроменные пушки, задравшие в небо чёрные стволы. Под длинным деревянным навесом за проволочной сеткой прятался гигантский скелет настоящего кита.
          А между китом и пушками стояли с каким-то сиротливым видом, словно захваченные в плен, большая каменная черепаха размером, пожалуй, с бегемота и четыре каменные обезьянки. На спине черепахи высилась массивная каменная плита, да только написанное на ней давным-давно то ли стёрлось, то ли просто было замазано сверху цементом. Я обожал и пушки, и серый, изъеденный временем, скелет за ржавой металлической сеткой, и грустных обезьянок и, конечно, черепаху, на чей шершавый панцирь забирался при каждом удобном случае. Происхождение этих фигур было мне непонятно. Табличка гласила, что статуи тысячу лет назад сторожили могилу чжурчжэньского князя. Но кто такие чжурчжэни, что у них были за князья и почему на нашей земле остались их могилы, я никогда не задумывался. До сегодняшнего дня.

          Спрятав плиту в кустах, я сбегал домой за огромной хозяйственной сумкой с двумя ручками, пылившейся на антресолях, и, загрузив туда находку, потащил с передышками увесистый груз к остановке автобуса. С двумя пересадками я добрался наконец до обросшего мхом здания музея на сонной тупиковой улочке и гордо затащил сумку в пропахший скипидарным лаком и чучельным мехом просторный вестибюль, где царил вечный полумрак.

           - Молодой человек! Вы куда?! Билет сперва нужно приобресть. И с сумкой опять же в музей нельзя. Сдайте в гардероб, - проснулась высохшая седая старушонка, дремавшая на стуле у входа в зал со зверушками.
           - Да я не в музей. Точнее, в музей, но.. В общем, я по делу. Мне бы с учёным поговорить. У вас тут учёные есть?
Через лабиринт узких коридоров и лестниц старушка привела меня к двустворчатым белым дверям без надписей и табличек, куда сперва сама просунула седую голову.
          - Евгений Андреевич! Вот молодой человек нашёл чегой-то старое. Кажись, это к вам. - она посторонилась, пропуская меня вперёд, и я оказался в просторной светлой комнате с высоченным потолком, уставленной шкафами, стеллажами и просто полками, где вперемежку со старинными книгами в тиснёных золотом переплётах теснились коробки, ящики, бумажные пакеты и просто предметы без упаковки. Так, один стеллаж был заполнен грубо слепленными горшками и мисками, должно быть, тоже вырытыми из земли. А рядом на полках расположились чьи-то жёлтые кости, из которых выделялась длинная и кривая нижняя челюсть с крупными зубами. У окна за письменным столом сидел лысый учёный в сером халате поверх синей клетчатой рубахи и через очки с толстыми стёклами и большую лупу внимательно разглядывал неказистого вида осколки керамики.

          Я вывалил каменюку на письменный стол рядом с кучкой черепков и в мельчайших подробностях изложил все обстоятельства находки, не заостряя, впрочем, особого внимания на вопросе, что за нечистая сила понесла меня на Казачку в час ночи. Не было сомнений, что вещь я принёс необычную и ценную. Уж если какие-то корявые осколки стали предметом интереса учёного мужа, то что же говорить о целой плите с рисунком и текстом, да ещё и на чужом языке..
          - Любопытно. Любопытно.. Люб-боп-пытно.. Где вы, говорите, это нашли? На Казачьей горе? - учёный легонько колупал ногтём плиту со стороны скола и при этом смотрел на меня так недоверчиво и даже подозрительно, будто я утверждал, что нашёл этот камень при уборке собственной квартиры.
          - Ну, да. Конечно. А где же ещё?!         
          - И откуда, по-вашему, он там взялся?         
          - Простите?         
          - Камень. Откуда, говорю, ему там взяться? - научный сотрудник смотрел на меня сквозь толстые очки так выжидательно и сурово, словно изучал через перископ субмарины вражеский эсминец, выжидая удобный момент для пуска торпеды.
          - Да мне-то откуда знать? Я же для этого и пришёл в музей. Вот вы как раз раскопаете там всё и узнаете. И надпись перевести нужно. Мне самому интересно. Погодите, вы что, мне не верите?! Да эта штука там лежала давным-давно. Вы же будете раскопки проводить? Ведь так?
          - Будем, будем.. - задумчиво произнёс учёный, продолжая царапать скол каменной плиты.
         - Знаете что? Давайте лучше я пойду туда вместе с вами и всё покажу. Вы когда раскапывать начнёте? Я ведь тоже могу помочь. У меня как раз каникулы. Вам помощники нужны? Я копать могу. Да и ещё много чего. А вы, кстати, не знаете, что тут написано?

          Научный сотрудник поморщился, сделал какое-то внутреннее усилие, словно пытался проглотить целиком яйцо вместе со скорлупой, и кисло улыбнулся :
          - Да не торопитесь вы так. Некуда тут спешить. Сами же говорите - штука эта давно там лежала. Ну, так и ещё маленько полежит, не беда. Давайте-ка я запишу ваш телефончик на всякий случай. И адресок. А находку вашу, не сомневайтесь, передам специалистам. Они разберутся. А мы вам сообщим. Возможно, даже письменно. Спасибо.
          И, не убирая той же вымученной улыбки с лица, учёный привстал, давая понять, что разговор окончен.         
          - А вы разве не специалист? А то, может быть, мне не сюда? - спросил я озабоченно, заподозрив неладное.         
          - Сюда, именно сюда. Просто я специалист в другой области знаний, - сухо добавил специалист и даже вышел из-за стола, чтобы меня проводить. Точнее, как мне показалось, выпроводить.
          - Только вы уж позвоните, не забудьте. Всё-таки это же я нашёл.
          - Непременно позвоним. Не сомневайтесь. Если что-нибудь найдёте ещё - как говорится, милости просим.





     *****




          Лето.. Экзамены закончились, и дальше побежало вприпрыжку обычное волшебное лето, каким оно бывает в семнадцать лет. Наполненное потоками света, звонким женским смехом, хрустальным плеском фонтанов, горьким шелестом клейких тополиных листьев, счастливым пением птиц, встречающих по утрам ласковое солнце, и нескончаемой музыкой. Лето Битлз и Роллинг Стоунз. Пинк Флойд и Лед Зеппелин. Лето "I'm Only Sleeping" и "Paint It Black". "Have A Cigar" и "Since I've Been Loving You".
          Прохладный ветер с реки, дующий в раскрытое окно на рассвете, и горячий асфальт, отдающий жар полуденного зноя жадному ночному воздуху. Лето со вкусом войлочной вишни, ранеток и абрикосов. Источающее сладкие ароматы дешёвого вина и струящихся по ветру духов. Их догоняли ароматы горькие - вездесущего синего дыма болгарских сигарет, и другого дыма - магического, с запахом смолистой новогодней ёлки. Лето.. Ах, лето..

          Однако, ничего по-настоящему странного в это лето больше не случалось. Каждый вечер с наступлением темноты я напряжённо всматривался в нависающий над городом провал Космоса, пока звёзды не начинали троиться в глазах, и прислушивался, не раздастся ли снова соло Сида Барретта из созвездия Ориона. Но ничего, кроме мутных волн мерцающей миллиарды лет Небесной реки в окружении светил местного значения, я ни разу так и не увидел. А уши мои каждый вечер ловили только муторный писк комаров и довольное утробное уханье лягушек на заросших сочной травой берегах Говнотечки.
          Сколько раз, проходя мимо магазина Минеральные Воды, я бросал взгляд на ступени высокого крыльца - не сидит ли снова у дверей магазина длинноволосый безумец? Довольно долго я надеялся встретить его и спросить, что за узор вышивала игла на его белой ладони. И почему этот узор повторял рисунок на объекте явно внеземного происхождения. Но, как нарочно, человека этого я не встречал больше ни разу в жизни. Потом воспоминания, как это часто бывает, померкли, и я засомневался, а точно ли на узкой ладони в призрачном сиянии неона я видел именно орнамент. Ведь глаза могли подвести в полумраке. Не тыкал ли на самом деле псих иголкой в кожу как попало? А если узор всё-таки был, действительно ли он повторял те линии, что вспыхивали на выпуклой поверхности розового купола?
         Время от времени в свободном течении мыслей я возвращался к обломку каменной плиты, сданной для изучения в музей, и даже сделал постепенно для себя кое-какие выводы. Но, имея с детства скверную привычку доверять старшим, два месяца послушно ждал звонка из научного отдела. И, так уж случилось, что именно в последний день лета ноги словно сами завели меня в тупик на тихой улочке. Старинное багровое здание за чугунной решёткой, окружённое столетними деревьями, выглядело сегодня пустынно, отрешённо и даже мрачновато. Музей без посетителей казался давно заброшенным и забытым. Джапанов привозили только по особенным дням и чётко по расписанию. А горожане предпочитали поднимать культурный уровень просмотром французских комедий в кинотеатре "Совкино". Ну, что же. Пора было поинтересоваться наконец, на каком этапе находится исследование древнего артефакта. Не потревожив спящую на бархатном стуле старушку, я скользнул за её спиной в тёмный коридор и знакомым путём добрался до белых дверей без надписей и табличек.

        Первое чувство было, что я вернулся назад в тот самый день, когда заглянул сюда впервые с хозяйственной сумкой в руках. В большой комнате с высоченным потолком, уставленной шкафами, стеллажами и полками, сидел за столом в той же позе, что и два месяца назад, лысый учёный в сером халате, надетом поверх синей клетчатой рубахи, и через толстые очки и большую лупу внимательно разглядывал грязный осколок какого-то сосуда. Словно я никуда и не уходил. Неужели научный сотрудник так и просидел два месяца за столом, изучая кусочки обожжённой глины?! Он даже не поднял глаза, когда я тихо открыл дверь. Всё было в точности, как в первый раз. Те же книги, и те же коробки. И кривая жёлтая челюсть лежала на полке, показывая крупные зубы. Вот только, как ни оглядывался я по сторонам, своего камня так нигде не заметил. Ну, да. Его же исследуют. Изучают. Может быть, даже отправили в Москву. Кто знает?

         - Здравствуйте, вы меня помните? Я вам камень приносил. Ещё в июне.
         - Что-то не припомню, - только теперь учёный отложил лупу и, щурясь, бросил взгляд в мою сторону, поправляя очки. - Позвольте.. Ну-ка, ну-ка.. Нет, впервые вижу. Как-как? Камень, говорите, интересный приносили? Вы, должно быть, геолог?
         Я засмеялся во весь голос :         
         - Да нет же, ха-ха, какой с меня геолог? Вы что, забыли?! Это же я нашёл на Казачке камень с иероглифами!         
         - С чем?! С иероглифами? Ну и ну.. Откуда у нас тут иероглифы? Да вы фантазёр, как я погляжу. Мы, чай, не в Японии живём.. И, хотя очкастый краевед даже не улыбнулся, я снова засмеялся, давая понять, что принимаю своеобразную научную манеру шутить :         
         - Понятное дело, не в Японии. Так это и не японские иероглифы. Я потом сравнивал специально. С фантиками от японской жевачки. И с японскими значками. Там совсем по-другому написано. А вот марки китайские видел у пацанов - буквы.. ну, то есть, иероглифы - вот там очень похожи. Да я, собственно, узнать зашёл. Что же вы с раскопками тянете? Уже и лето прошло. А я, между прочим, думаю - серьёзное открытие может выйти. Знаете, что мне кажется? Да тут, на месте Кабановска, раньше китайцы жили! В древние времена. А может быть, и не в очень древние. Представляете?! И никто про это не знает! Разве это не открытие? Главное, копать поглубже, и много ещё чего можно найти. Кстати - надпись уже перевели? И ещё, вот что - мне кажется, в Москву сообщить нужно. Срочно.

          Учёный для чего-то аккуратно сгрёб осколки в кучку двумя руками, поправил указательным пальцем очки на переносице и, глядя прямо в эту кучку, промолвил :
          - Креститься надо, когда кажется, - и, помолчав немного, продолжил :
          - Так вот. Запомните. Никакие китайцы тут никогда не жили. Никогда. Понимаете? Город Кабановск, равно как и все прилегающие территории - это исконная русская земля. Так понятно?
          - Погодите. А раньше, до русских? До русских кто здесь жил? - спросил я удивлённо, не готовый к такому повороту беседы.
          - Никто! - вскрикнул исследователь черепков, стукнув по столу кулаком в сантиметре от объекта своего научного анализа. Но, впрочем, тут же осёкся, разжал кулак и добавил уже спокойно :
          - Молодой человек, со времён палеолита тут жили коренные народы, тысячи лет ведущие первобытный образ жизни и не имеющие своей культуры и государственности. При царском режиме их угнетали и грабили алчные купцы и нечистые на руку беспринципные чиновники. После Октябрьской революции и установления на Дальнем Востоке Советской власти освобождённые от непосильного гнёта аборигены с радостью и благодарностью вошли в состав СССР. Так понятно?
          - Да вроде понятно. А черепаха?
          - Что-о?
          - Там на улице, возле музея черепаха каменная стоит. И обезьяны ещё. Они что, тоже русские? Или первобытных народов? У которых культуры не было.. Постойте! Ловко вы мне голову заморочили! А камень-то?! Камень! Плита, которую я нашёл! Вы скажите мне уже наконец - надпись перевели?!

          После этих слов в кабинете повисла напряжённая тишина. Человек в очках некоторое время внимательно смотрел в одну точку посредине стола, куда сгрёб до этого груду черепков, словно именно на них написан был ответ на мой вопрос. Хлопнул крыльями голубь, взлетая за открытым окном с карниза. Научный сотрудник вздрогнул, снова коснулся пальцем очков и, наконец, поднял на меня глаза. Мне показалось, что он чем-то расстроен, но я, конечно, мог и ошибаться.
          - В каком, вы говорите, институте учитесь?         
          - Я ничего такого не говорил.         
          - Да это и не важно. Говорили-не говорили.. Ведь вы же, очевидно, студент?
          - Да вроде пока ещё студент. А в чём дело-то?
Человек в очках внимательно посмотрел мне прямо в глаза, отодвинул зачем-то черепки в сторону ребром ладони и, не отрывая от меня взгляда, встал и вышел из- за полированного стола.
          - Дело в том, что именно пока. Вам что, надоело, в институте учиться, студент? А? - спросил он, понизив тон, и в суровом голосе его неожиданно промелькнули нотки сочувствия.         
          - Да что случилось-то?
          - Так вот. Пока ничего не случилось, забудьте вы, ради Бога, про эту вашу находку. И особенно про надписи китайские. Не было там ничего, на этом камне. И камня самого не было. Показалось. Вам-то лично от этой надписи что за польза? Ни холодно, ни жарко. Да не смотрите вы на меня так. Не надо. Я поверьте, плохого вам не желаю. Только запомните на будущее. Если не хотите неприятностей, не болтайте вы, ради Бога, про Китай.
          - Где не болтать?
          - Да нигде и не болтайте. Забудьте. Не было ничего. Извините, я уж и без того заговорился тут с вами, а меня, знаете ли, работа ждёт. Не смею задерживать. - при этих словах он покосился на грязную кучку глиняных осколков в центре стола, словно те и вправду заждались своего исследователя. Но я не торопился уходить.
          - А про марсиан можно болтать? - спросил я, переменив голос на дерзкий.
          - Что?!
          - Ничего. Говорят, про марсиан вот тоже болтать нельзя. Камень отдайте назад. Отдайте камень! Он вам всё равно не нужен. Это я нашёл, а не вы. Не имеете права! - и с этими словами я сделал два больших шага к столу.
          - Ах, вот ты как! - хрипло вскрикнул учёный и схватил телефонную трубку с большого чёрного аппарата довоенной модели. - Алло! Милиция?! Милиция?!
И, хотя мне хорошо было видно, что в трубку он орал, не набрав даже номера, я быстро вышел, аккуратно притворив за собой дверь.





     *****




          I'VE BEEN THE MOUNTAIN





       Well I've been the mountain to see for myself
               Been the mountain been the mountain
               Got to give me some rock'n'roll..

                John Lennon ''Meat City''



          Вот они, учёные! Да просто натуральные суки. А я ещё в детстве собирался учёным стать. Потому что дурак был. Ничего. Говоришь, забыть?! Вот уж хер. Не хотите копать? Не надо! Я и сам отличным образом раскопаю. Всё, что мне нужно - это лопата. Как я не додумался до этого раньше?! Учёные, б**** - из говна печёные.. А я ещё верил в науку. Детство в жопе заиграло! Ишь ты - в музей отнёс, как честный советский человек. Да видел я на х** все эти музеи. Сколько, интересно, в таких музеях сгинуло плит с китайскими надписями и много ещё чего?!
          Быстрым шагом я пересёк стадион, двигаясь в направлении Казачьей горы. Недалеко от теннисных кортов, в укромном уголке тенистой аллеи сверкали на солнце стеклянные крыши большой оранжереи, где для неизвестной мне надобности выращивали гвоздики, пионы, гладиолусы и прочую цветочную продукцию. Ворота на территорию были широко открыты. Добыть лопату потребовалось меньше минуты. Она торчала в куче какого-то говна прямо у входа. Ничего. Сейчас я откопаю оставшуюся часть каменной плиты и уж никакой музей её точно никогда не увидит. Правда, плита могла оказаться неподъёмной. Ведь даже малую её часть я еле доволок до музея. А кроме плиты я могу наткнуться на всё, что угодно. Например, на золотые монеты. Кстати, а почему бы и нет? Золото, между прочим, тоже очень тяжёлое. Ещё в земле находят бронзовые статуи, фарфоровые вазы и древнее оружие. Найти бы настоящий меч. Или шлем. Ладно. Было бы, что нести. Как говорится, своя ноша не тянет.
          Погружённый в такие вот размышления, я достиг обрывистого берега Говнотечки. Перешёл по толстым трубам на другой берег, вдыхая приторный навозный аромат. Едва не запутавшись в разросшихся за лето кустах и травах, пробрался к роще вязов, за которой скрывался склон горы. Миновал уже и рощу, подобравшись к самому подножию. Измазал в грязи почти новые туфли. Посмотрел вверх. И остолбенел. Слева от косо уходящей вверх тропы, выше середины рыжего глинистого склона были выкопаны четыре прямоугольные ямы разного размера с ровно зачищенными краями и гладкими, словно отполированными, стенками. Понятное дело, что ямы были пустыми. Б****! Эх, голова! Голова моя была пустая в тот день, когда я старательно волок в музей тяжёлую хозяйственную сумку.. Изо рта только и вырвалось хриплое и злое : "С-суки.."

          Снова бежать в музей? Ругаться, орать, о чём-то спорить и что-то доказывать? Возобладал здравый смысл. Во-первых, сам предмет спора был безвозвратно мною утрачен по причине собственной же глупости. Во-вторых, учиться в институте мне пока не надоело. Как бы не изображал очкастый учёный недоумение и даже полную утрату памяти в отношении моего первого визита, но телефончик-то мой он, падла, записал. Как, впрочем, и адрес. Поэтому, бросив лопату в кусты, вместо музея я отправился домой, ругая себя на ходу последними словами.
Каким идиотом, каким кретином я оказался! Да просто безнадёжно тупой мудак - вот, кто я.  Своими руками отдал уникальный предмет, который мог бы украшать сейчас мою комнату. Я бы даже поставил его на свой письменный стол, где разрешено было находиться только фотографиям Битлз. Или сделал бы для него специальную подставку. Купил бы сейф. Я хранил бы камень как величайшее сокровище и показывал бы только тем, кто этого по-настоящему достоин. Со временем я бы сам выучил китайский, чтобы разгадать скрытые в камне тайны. Выучил бы.. Вот именно - бы..

          В горестных раздумьях о царящей в научном мире несправедливости добрёл я до своего двора, хлопнул дверью подъезда и, поднимаясь по лестнице, машинально сунул палец в дырочку на дверце почтового ящика. Ага. Внутри что-то есть. Щёлкнул маленький замочек, синяя дверца открылась, и в мои руки вместе с аккуратно сложенными газетами вывалился пахнущий типографской краской новый номер журнала "Наука и жизнь". Земля качнулась и медленно стала уплывать из-под ног. Мне пришлось ухватиться одной рукой за перила, чтобы устоять. Не меньше, чем на три минуты я застыл возле открытого почтового ящика совершенно неподвижно, сжимая журнал всё крепче, будто кто мог отобрать его у меня, и натурально съедая глазами обложку. Обложку с большой цветной картинкой снятых с самолёта осенних полей. Ниже, под названием журнала, размещено было фото личинки японской цикады. С прозрачным телом и странным хвостом-веером, действительно похожим на рыбий. Красная цифра 8. Номер за август. Семьдесят восьмого года. Оторвав наконец вторую руку от подоконника, я перелистал страницы. Склеенные по краю листочки разлеплялись с еле слышимым треском.

          Страница шестьдесят шесть. Чёрным по белому. Джеймс Оберг. "Неопознанные летающие объекты : попытка научного подхода." Нечёткие фото с расплывчатыми очертаниями шаров, треугольников и тарелок. Знакомая таблица со схематично нарисованными типами силуэтов летательных аппаратов. Руки бессильно опустились. Ничего не понимаю. Что всё это значит? И что мне с этим делать?! Я давно успокоил растревоженное сознание, придумав за два прошедших месяца множество простых и убедительных объяснений происшествиям, которые казались поначалу необъяснимыми. Что-то из них подходило под определение "оптические иллюзии", а другое вполне могло оказаться так называемыми ложными воспоминаниями. Вместе же они соединились благодаря чистой случайности. Почти невероятной, но всё же только случайности, балансирующей на тонкой грани возможного. Но что я должен думать теперь?
          Было чувство, что у ленты Мёбиуса, по которой слепой Случай причудливо раскидал цепочку событий, открылась вторая, невидимая сторона. Тёмная и окончательно лишённая всякого смысла. Тяжело переставляя ноги по ступенькам, я поднимался на пятый этаж, нарочно задевая журналом за крашеные синим металлические прутья, на которых держались перила, словно доказывая себе, что журнал настоящий и, цепляясь за прутья, он, как и все настоящие предметы, издаёт звук. Примерно такой : - Ск-ш, ск-ш, ск-ш..
          Как это могло случиться? Если журнал, что болтается в моей руке, реален, и сам я - тоже настоящий, и эта лестница мне сейчас не снится, а плавающий за окнами в оранжевом закатном солнце двор - не мираж, то в область миражей и сновидений следует отнести, в таком случае, всё, что произошло два месяца назад, в солнечный июньский день после экзамена по медицинской биологии - последнего экзамена летней сессии первого курса. Но как мог мне присниться или даже причудиться номер журнала, который в реальности вышел в печать через два месяца?! Не понимаю, не понимаю, не понимаю. Не понимаю. НЕ ПОНИМАЮ.
Вот и не надо ничего понимать. Напротив, нужно забыть обо всём как можно скорее. Забыть, чтобы не сойти с ума. Забыть. ЗАБЫТЬ.

          Зайдя домой, я сбросил вымазанные рыжей глиной туфли с таким отвращением, будто они были испачканы говном, запнул их в угол тесной прихожей и прошёл в комнату. Мама ещё не пришла с работы. Доберман Маша, безошибочно улавливающий настроение хозяев, молча высунул из соседней комнаты острую чёрную голову и, не двигаясь с места, провожал меня проницательным взглядом янтарных глаз. Тюль между оливковыми шторами пронизывали косые лучи заката, вычерчивая на выкрашенном ярко-жёлтой нитрокраской оргалитовом полу яркие косые трапеции. Оглядевшись по сторонам, я с размаха запустил журнал в двери стенного шкафа с такой силой, что створка двери громыхнула, а журнал, разорвавшись по корешку, шлёпнулся на пол двумя половинками.
          Маша тут же поджал уши и, от греха подальше, совсем скрылся за дверью маленькой комнаты. Не оглядываясь больше на порванный журнал, я подошёл к стоящему на подоконнике магнитофону и щёлкнул переключателем, вывернув громкость до упора. Комната вмиг наполнилась яркими, сочными, шумными звуками. Из динамиков "Маяка" вырвалась на свободу беспокойная компания спрятанных в магнитной ленте инструментов, играющих как будто слегка вразнобой - много барабанов, целая куча гитар, саксофонов, труб и клавишных, словно догоняющих друг друга. Резкий, и одновременно до боли нежный, голос Джона выгнулся вольтовой дугой, электризуя закатную атмосферу комнаты

  -  Sleepin' and a sliding', peeping' and a hidin', been told long time ago,
     Sleepin' and a sliding', peeping' and a hidin', been told long time ago,
     I been told, baby, you been bold, I won,t be your fool no more..

          Тысячи пылинок резвились в солнечных лучах под музыку, двигаясь в расхлябанном, рваном ритме рок-н-ролла. Пять элементов мироздания качнулись, вздрогнули и понеслись друг за другом, по дороге, проложенной трубами и барабанами. Мои ноги стали сами подниматься от пола всё выше и выше, а тело извивалось гимнастической лентой, выделывая невероятные фигуры. Ноги, а за ними и руки ходили ходуном быстрее и быстрее. Большой палец весело выглядывал из порванного носка. С силой я вбивал пятки в пол, всё больше заряжаясь энергией наполнившего комнату Света.
          - Маша, ко мне! - крикнул я, кружась в ускоряющемся безумном танце, и доберман, растопырив лапы, со счастливым лаем заскочил в комнату. Мы плясали теперь вместе, прыгая как можно выше, размахивая руками и лапами, завывая во весь голос, каждый на своём языке. Слов песни мы оба не понимали, да это и не имело никакого значения. Со мною музыка давно уже говорила, минуя уши. А доберман был научен понимать этот мир без слов вообще с самого рождения.

  - Oh, big conniver, nothing but a jiver, done got hip to your jive,
    Oh, big conniver, nothing but a jiver, done got hip to your jive,
     Sleepin' and a sliding', peeping' and a hidin', won,t be your fool no    
                more..

           Слова? Что с них толку? Разве я мог бы передать словами странную историю, настигшую меня этим летом?! Разве моих слов будет достаточно, чтобы мне поверили и не признали психом? Слова.. Я не понимал слов, которые пел Джон, но каждый звук его вибрирующего в моих атомах голоса обжигал внутренности и очищал огнём усталое больное сознание. Джон был единственным человеком на земле, кому я рассказал бы историю этого лета. Вот он бы всё понял. Понял бы без всяких дурацких слов.
          Комната ходила ходуном. Маша въехал чёрной задницей в хлипкий журнальный столик, тот испуганно закачался на трёх своих тонких ножках и сбросил на пол чудом не разбившийся телефон. Туда ему и дорога! Я натыкался на стены, уставленные книжными полками. Книги падали с полок, со стуком ударяясь о пол, вскидывали обложки и неловко махали страницами, пытаясь присоединиться к нашему веселью. Но груз упакованных в них знаний обречённо тянул к земле, и книги бессильно застывали на полу под нашими ногами. Стул со спинкой, обтянутой красной материей, перевернулся и валялся теперь посредине комнаты, выставив четыре ноги в потолок. Красное сиденье отскочило при этом в сторону, а довольный Маша схватил его в зубы и радостно тряс головой, пытаясь, видимо, вытрясти из сиденья всю накопившуюся там за годы дурь.

    - Oh Malinda, she's a solid sender, you know you better surrender,
      Oh Malinda, she's a solid sender, you know you better surrender,
       Sleepin' and a sliding', peeping' and a hidin',
                won,t be your fool no more..

          Я кружился теперь вокруг своей оси, выставив руки в стороны, как крылья самолёта. А сейчас на одной ноге! Вот так! Вот так! Вот так! Ба-бах! Я завалился на пол, задев при падении блестящую полированную ножку раненого стула. Та выскочила из гнезда и откатилась под книжные полки. Эти красные немецкие стулья, купленные давным-давно в Военторге по великому блату, вообще легко разлетались на составные части - только тронь.
          "По блату дала сестрёнка брату.." - всплыло невесть откуда в моей голове, стукнувшейся о жёлтый оргалит. Песня закончилась. Из динамиков доносилось лёгкое поскрипывание пластинки. Я лежал на прохладном полу, глядя в потолок. Надо мной нависла счастливая Машина морда. Пёс часто дышал, покачивая в такт дыханию длинным изогнутым языком нежно-розового цвета. Прозрачная капля сорвалась с кончика языка и потекла по моей щеке, словно слеза, оставляя горячий след. Поигрывая голосом, Джон запел наивную "Peggy Sue" - песню лучезарного Бадди Холли, в двадцать два года сорвавшегося с ночного неба, как падающая звезда. И, заглянув в Машины янтарные глаза, я прочитал в их чистой глубине такую беззаветную и ничем не заслуженную мною любовь, что ни с того ни с сего из моих глаз вдруг полились настоящие слёзы, смывая добрый собачий пот. Взволнованный пёс облизывал мои щёки, а я, с наслаждением вдыхая запах собачьей шерсти, пытался объяснить ему то, что и сам едва понимал :

          - Наверное, всё это было зачем-то нужно, Маша. Но ты не волнуйся - оно уже закончилось. Ведь сегодня последний день лета. Понимаешь? Последний день лета..



             Продолжение - Осень 1..