Все изложенное в рассказе касается исключительно недобросовестных и коррумпированных чиновников. К честным и принципиальным муниципальным служащим это не имеет никакого отношения.
Степан Жабин к своим сорока годам достиг немало. Помимо высокой должности в местной мэрии, он имел хорошую квартиру, добротный загородный дом, престижную иномарку, и еще многое чего. Его материальное благополучие, успешная карьера удачно сочеталась и с личным счастьем с красавицей — женой, свившей из имеющейся недвижимости уютное семейное гнездышко.
В городской администрации, куда Степан попал по распределению молодым специалистом, он за пятнадцать лет, из скромного работника технического отдела, дослужился до первого заместителя мэра, отвечающего за все городское хозяйство. За это время Степан усвоил особенности муниципальной службы, понял специфику взаимоотношений между чиновниками и удачно встроился в этот сложный, во многом непонятный простому обывателю, механизм местной власти.
Послушный и исполнительный, он уверенно двигался по служебной лестнице, поняв, что главное в его работе — не высовываться и не переходить дорогу влиятельным лицам, и не важно, откуда они, из власти или из бизнеса. Связанные между собой множеством невидимых нитей, и те и другие порой прямо указывали, какое следует принять решение.
Казалось странным, но такие качества, как профессионализм, принципиальность, и самое главное — умение разговаривать с людьми и понимать их, почему-то оказались второстепенными. В этом Степан не раз убеждался, видя больших чиновников, полностью лишенных этих качеств. Они годами сидели в своих кабинетах, а когда вскрывалась их полнейшая некомпетентность или обнаруживалось головотяпство, они с занимаемой должности уходили, но благодаря связям, оказывались в другом высоком кабинете. Как говорится: их за дверь, а они в окно!
В чиновничьей иерархии, Жабин, хотя и не был тяжеловесом, но и мальчиком на побегушках не считался, так как мог принимать самостоятельные решения. К нему на прием шли разные предприниматели и руководители предприятий для получения разрешений, согласований, где его подпись была последней и самой главной.
Конечно, не все было в его власти, иногда палки в колеса вставляли разные органы и общественность. Но для опытного чиновника пустить им пыль в глаза большого труда не составляло. Общественной палатой, контролирующую местную власть, руководил послушный ветеран муниципальной службы, лет семидесяти. В силу возраста, он любил тишину и спокойствие, поэтому превратил палату в тихую гавань, полностью лишив ее дееспособности. Жалобы граждан на местную власть в палате, конечно, прочитывали, но разводили руками давая понять, что ничего не решают.
В городской Думе, не смотря на сопротивление отдельных депутатов, особых проблем с принятием нужных решений тоже не возникало. Жабин уже понял, что в любом деле, главное его правильно подать: что-то приукрасить, о чем-то умолчать, а при необходимости, можно использовать и властный ресурс.
Наверное, из Жабина вышел бы неплохой артист, — настолько хорошо он владел собой в разных ситуациях. На встрече с недовольными жителями, он возмущался и обещал сделать все от него зависящее, однако, на следующий день, по-дружески общался с виновником людских бед, пил с ним коньяк и обсуждал не спорный вопрос, который уже был решен, так как надо, а совместный отдых где-нибудь за границей.
Правда, иногда настроение портил прокурор, вечно что-то выискивающий в работе администрации. Публично позиционируя себя жестким борцом с коррупцией, он категорически отказывался от застолий, прочего отдыха с власть имущими, стараясь везде и во всем держаться независимо.
Вместе с тем, прокурор надзирал только за законностью, и вмешиваться в хозяйственную и управленческую деятельность мэрии не мог. И каким бы нелепым не было решение, — если оно не противоречило закону, — прокурор был бессилен.
Например, строительство высотного дома вплотную к зданию средней школы, на небольшом участке земли, без места для двора и автостоянки.
Бестолковщина полнейшая — посчитали недовольные жители города, обжалуя такое решение мэрии; это — коррупция — вынесли свой вердикт правозащитники. Понимал это и прокурор, но подступиться к чиновникам, формально прикрывшимися всякими разрешениями, не мог. И на самом деле, земля муниципальная и за школой не зарегистрирована, поэтому мэрия вправе была ею распорядиться и передать застройщику в собственность. Это — первое, а второе — директор школы со строительством полностью согласна. А как ей возражать, если контракт с ней заключал сам Жабин. Вот такая простая, в отличие от шахмат трехходовка, где возмущенные жители играли пешками, а предприниматель, построивший высотный дом, более важными фигурами.
С таким подходом к службе, Степан за несколько лет оброс нужными связями и знакомствами. Слово «взятка» он не любил, — уж больно резало оно слух, звучало некрасиво, а главное криминально. Наиболее подходило слово — «благодарность» за оказанную услугу.
Да, порой приходилось жертвовать чем-то казенным или общественным, но таковы были негласные правила, сложившиеся в его среде уже не один десяток лет. И ломать их никто не собирается, разве что придет новый Губернатор и, содействуя жесткому общественному контролю, начнет реальную борьбу с коррупцией, выгоняя нечистоплотных чиновников, невзирая на их должности, звания и заслуги.
«Не дай бог такое будет» — подумал однажды Жабин и чуть не перекрестился. Нет, в бога он не верил и в церковь не ходил. По службе иногда встречался с руководителями религиозных конфессий, но только в силу своих должностных обязанностей.
Он с ужасом представлял тотальный контроль общественности за местной властью.
«И как тогда работать? — думал он. — Ведь придется отказывать нужным людям, отчитываться перед общественностью и объяснять мотивы принятых решений. И если сейчас, отдельных граждан можно обвести вокруг пальца, то с широкой общественностью такое не пройдет, — уж больно умный у нас народ, — все видит и понимает, хотя порой и молчит. А попробуй, допусти его до решения городских проблем, — что тогда будет? Нет, я так не смогу работать».
Степан понимал, что уже пошел по опасному и рискованному пути, но по-другому работать не хотел, — уж больно манила его красивая и обеспеченная жизнь, а власть над людьми — просто пьянила и тешила самолюбие.
И все было хорошо у Жабина до определенного дня, когда к нему в кабинет, без записи, согласования и вообще без всякой договоренности, вошли суровые люди в штатском. Зашли уверенно, бесцеремонно, как будто к себе домой.
— Вы кто такие и почему зашли? — хотел поставить их на место Жабин, привыкший видеть у себя в кабинете заискивающие взгляды. Уже по ним и содержанию просьбы, он прикидывал расклад сил и возможные подводные течения, в общем, представлял перспективу решения вопроса. Бывало, что просьба предполагала противодействие двух влиятельных сторон, и здесь надо было держать нос по ветру. Вот такая непростая аналитика, где ошибка и неправильный выбор решения, могли стоить должности.
Но в это раз, пришедшие вели себя не так, как обычные просители. Уж больно уверенными они были в своих действиях. Жабин сразу почувствовал, что что-то не так, и его опасения подтвердились. Представившись, что они из следственного комитета, эти люди повели себя, по мнению Жабина, нагло и бесцеремонно: один без приглашения сел напротив него и показал постановление о его аресте и санкцию на обыск кабинета, другой достал из кармана наручники и демонстративно вертел их в руках.
От всего этого Жабин опешил. Он не мог собраться с мыслями, не понимая, что делать в такой ситуации.
— Собирайтесь, поехали, — сказал мужчина с наручниками, и в этот момент, в кабинет вошли два человека в полицейской форме.
— Наручники не надо, обойдемся без них, — сказал мужчина, показавший документы об аресте и обыске.
Степан отстраненно смотрел на них и впервые у него появился страх за свое будущее. Он встал и, подчинившись распоряжению, направился к выходу. Ему было не по себе, ведь его с позором, в окружении конвоя, на глазах многочисленных сотрудников администрации, вывели из кабинета и провели по коридору к выходу.
«Что теперь будет?» — в голове засела единственная мысль. Он даже пытался возмущаться, но его не слушали.
«Разберемся, у нас с вами разговор будет долгий» — коротко отрезал мужчина, взглянув на Жабина суровым взглядом. Для этого полицейского, казалось, не существовало понятия субординации; он вел себя так, будто перед ним находился не второй человек во властной структуре города, а обычный уголовник. Его суровый взгляд, крепкая фигура, и уверенность давали понять, что с таким не договоришься.
«Ладно, и на него найдется управа, — думал Жабин, — у меня есть большие связи, и эти люди еще будут извиняться, и в первую очередь — этот наглый и самоуверенный тип».
В прокуратуре Степана допросили, а потом отправили в изолятор для задержанных, где он находился трое суток. В помещение размером три на три метра, содержались еще двое молодых мужчин с очевидным криминальным прошлым и настоящим. Условия содержания, по мнению Жабина, были просто отвратительными: деревянная полка, заменяющая кровать, со старым потертым, грязным матрацем, затхлый, прокуренный воздух, серые стены, покрытые колючей «шубой» из штукатурки, небольшое зарешеченное окно, сквозь которое виднелся кусочек серого неба, и ужасное питание. Степан на свободе привык кушать вкусно и спать сладко, в общем, жить комфортно, и так внезапно перейти на пшенную и гороховую кашу на воде, черный хлеб и разбавленный чай, спать на жесткой деревянной полке в окружении неприятного соседства, — все это было невыносимо. А ведь он, на следующей неделе, собирался отдохнуть в Испании по путевке, оплаченной одним предпринимателем. И вместо этого, попал в настоящий ад, по — другому, это мрачное место, с ужасными условиями содержания и плохим питанием, он назвать не мог.
Вдобавок ко всему, соседи по камере вели себя с ним по-хамски, обзывая его то «барыгой», то «чучелом», абсолютно не принимая во внимание, что он все — таки высокопоставленный чиновник, перед которым на свободе люди лебезили и заискивали.
Спать он не мог, так как постоянно включенный свет, а главное — стресс, не давали заснуть, — правда, иногда Степан забывался и ненадолго засыпал, но вскоре проснувшись, приходил в себя, ощущая всю трагичность своей участи.
А дальше Жабину повезло: три ужасных дня, хотя и тянулись медленно, но все же истекли, а попытка следователя его арестовать, не удалась. Адвокат свое дело знал неплохо. В суде он так обрисовал личность своего подзащитного, что его впору было награждать, а не под стражу брать, — еще бы, Степан оказался локомотивом всех городских реформ, невинной жертвой грязных интриг людей, пытающихся любыми способами убрать его из власти, — человека честного, принципиального, а главное — уважаемого и любимого в народе.
Услышав про себя такое, Степан даже выпрямил спину и сделал лицо несчастного мученика. Потом адвокат зачитал несколько обращений каких-то незнакомых Жабину общественных организаций в его защиту, приобщил к делу грамоты и медицинские справки о плохом состоянии здоровья своего подзащитного.
Верил во все это адвокат или нет, было непонятно. Но удачно закрасив черную страницу биографии своего клиента сочными яркими красками, он отлично выполнил свою работу.
На фоне блестящего выступления адвоката, речь прокурора выглядела скучной и косноязычной.
Не ясно, что повлияло на суд, то ли речь адвоката, то ли у следствия не было достаточно доказательств, а может, еще что-то, но судья отказалась арестовывать Жабина.
Так Степан остался на свободе, но от должности на период следствия его отстранили и запретили выезжать из города. Да, он избежал ареста, но все равно лишился многого: бывшие коллеги — высокопоставленные чиновники, чьи просьбы он услужливо выполнял, теперь старались его избегать. Конечно, они резко отношений с ним не обрывали, даже обещали содействовать. И действительно, первое время, используя свои связи в прокуратуре и полиции, они пытались давить на следователя, добиваясь прекращения уголовного дела, но ничего из этого не вышло.
Следствие продолжалось и однажды Жабин был шокирован, увидев в кабинете следователя, того наглого и самоуверенного полицейского, арестовавшего его. Он как обычно, был в своем репертуаре:
«Раньше сядешь — раньше выйдешь!» — говорил этот грубый человек, изучая медицинские справки о состоянии здоровья Жабина, приобщенные адвокатом к уголовному делу.
— Странная закономерность, — вдруг спокойно произнес он, прочитав одну из справок: почему, когда берут взятки, — ничего не болит и здоровья полный вагон, а как отвечать за это, — так сразу больные?
Ненадолго задумавшись, он вдруг мечтательно произнес:
— А вот было бы все наоборот! Только рука потянулась к взятке — так сразу заболел, а не взял ее — внезапно выздоровел. Вот представь: суют чиновнику взятку, а его — тут же понос прошибает так, что не до денег. Он бегом мчится в туалет, где сидит полчаса. Ну а когда возвращается обратно, то в кабинете уже никого нет. И здесь приходит облегчение, но самое главное — он по-прежнему здоров и полон сил для новых свершений! Или еще лучше, — дают чиновнику взятку, а у него сразу проявляется рассеянный склероз и он ничего не помнит, поэтому людям говорит: «Это что за деньги? Здесь вам не магазин и не банк, а серьезная контора, — а ну, шагом марш, со своими деньгами на выход!» — Ну а когда люди уходят, то память у чиновника мгновенно восстанавливается и он по-прежнему здоров. Как тебе такое? — с улыбкой закончил полицейский.
Степану было не до шуток, и он отвернувшись, уставился в окно.
— Дружище, я знаю какое тебе надо лекарство, — вдруг серьезно сказал полицейский, рассматривая одну из медицинских справок.
— Какое? — спросил Жабин, не чувствуя подвох.
— Лучшее лекарство от воровства — тюрьма! Вот тебе его и пропишет суд, и дозу подберет подходящую, — лет шесть или семь, — сказал мужчина, возвращая справку следователю.
Степан пожаловался на него адвокату.
— Это был оперуполномоченный службы экономической безопасности. А он тебя бил, показания вымогал, насилие применял? — поинтересовался адвокат.
— Нет не бил, — ответил Степан.
— А что конкретно было? — допытывался адвокат.
— Он уговаривал меня облегчить душу и все рассказать, дать показания на других лиц в администрации и при этом, все время шутил.
— Понятно, — задумчиво произнес адвокат.
Между тем, уголовное дело получило огласку в прессе и вызвало возмущение общественности. Жабин чувствовал, что его делают крайним, приписывая ему все недостатки в работе администрации, даже те, к которым он не имел никакого отношения.
Он вспомнил слова следователя: «Не хочешь говорить правду, пойдешь за паровоза».
«За какого еще паровоза?» — возмутился тогда Жабин. Его уже называли в суде локомотивом городских реформ, и теперь снова речь шла о паровозе, словно он какой-то железнодорожник; конечно же, Степан понял, что на него хотят повесить все что можно, изобразив его опасным коррупционером. По крайней мере, таким в последнее время он выглядел в независимых средствах массовой информации.
Высокопоставленные чиновники, поняв, что следователя не «сломать», всем своим видом показывали, что общение со Степаном их тяготит. Да и он уже осознал, что для них он теперь никто, — в этих отношениях нет, и не может быть настоящих друзей. И негласные правила здесь простые и понятные, хотя и жестокие: попался — виноват сам, поэтому должен уйти, убраться из их жизни, и неважно куда, — в тюрьму или получив условный срок, — просто на улицу. В любом случае, это конец прежней жизни.
Жабину предъявили обвинение в злоупотребление служебным положением. Следователь вменил ему не только сомнительные взятки, но и более убедительные, со слов адвоката, эпизоды: получение туристической путевки за оказанную услугу, походы в увеселительные заведения, сауны, где он бесплатно пил, ел и отдыхал за счет благодарных просителей. А еще были ценные подарки, подношения и прочие знаки внимания. Все это по закону расценивалось как злоупотребление служебными обязанностями из личной заинтересованности, и являлось опасным преступлением, предусматривающим серьезный срок наказания.
И хотя указанное в обвинении было только верхушкой коррупционного айсберга, со слов адвоката, Степан, и по имеющимся фактам, в случае доказанности, мог получить в суде лет семь колонии. Такая перспектива бросала Степана в дрожь. Он понимал, что его жизнь сломана и корил себя за то, что так легко и неосмотрительно попался в руки правосудия.
Когда Жабин слушал приговор, в нем еще теплилась надежда, что его оправдают или, в крайнем случае, дадут условный срок. Но когда судья огласил наказание — шесть лет лишения свободы с содержанием в колонии общего режима и с конфискацией имущества, ноги у Степана подкосились. Не понимая происходящее, он опустился на скамью. К нему подошел конвоир, надел наручники и приказал следовать за ним.
Уже через час Жабин оказался в камере следственного изолятора, где вдоль стен стояли двухъярусные металлические кровати, а по центру длинный стол. Сокамерники встретили его прохладно, поинтересовались, кто он по-жизни и за что осужден, а потом указали на кровать с краю на втором ярусе.
Теперь Степан был сам по себе, и необходимо было приспосабливаться к новой для него жизни, — суровой, жестокой и страшной. Среди сокамерников он уважения не вызывал, напротив, чувствовал с их стороны открытое к нему пренебрежение.
Наверное, никогда еще в жизни ему не было так тяжело, но никого это не интересовало. Нет, его не били, но делали все, чтобы его содержание в камере превратить в настоящий ад. Оскорблениями, прямыми угрозами и издевательствами, теперь была наполнена его новая жизнь, где он стал никем и ничем.
Через несколько дней он записался на прием к начальнику изолятора и попросил перевести его из общей камеры в отдельную, ссылаясь на унижения и издевательства со стороны сокамерников.
Молодой офицер — майор, ознакомившись с приговором, симпатии к осужденному не испытывал. Если бы Степан знал, что творится в душе этого человека, он вряд ли бы стал напрашивать к нему с такой просьбой.
Волей судьбы, майор сам косвенно пострадал от Жабина, так как построенная за взятку высотка на маленьком пяточке земли, заслонила свет в его квартире. Жители дома и сам майор тогда возмущались, жаловались, но все было бесполезно. А на территории гимназии, где учился его сын, поставили супермаркет. Родители учащихся писали во все инстанции, но результат был тот же.
И теперь вот он — виновник — коррупционер, подписывающий за взятки все разрешения и согласования, сидит перед ним и еще о чем-то просит. Да, оказывается, помимо правосудия и суда совести, есть еще один суд — человеческий, где тоже приходится отвечать за свои поступки и прегрешения перед разными людьми
— Значит, детей не любишь? — произнес начальник.
— В смысле, — не понимая, к чему клонит майор, произнес Жабин.
— Ну вот, в приговоре прямо написано, что за взятки отводил места предпринимателям на территориях школ, где они строили дома и магазины.
— Я не мог, — начал оправдываться Степан, предчувствуя что-то плохое.
— Ладно, я подберу тебе подходящую компанию. Пойдешь к тому, кто любит детей — к педофилу. Коррупционер и педофил — будете два друга. Свободен, — с пренебрежением сказал майор и приказал Жабина увезти.
— Подождите, не надо, — залепетал Степан, но конвоир его буквально выдернул из кабинета начальника.
Его повели по незнакомому коридору. Степана охватил страх.
— Куда меня ведут? — спросил он конвоира.
— В шестую камеру, к педофилу, будешь сидеть с ним. Он спокойный, но если что, кричи дежурному.
Жабин пытался возмущаться, но увидев в руках конвоира резиновую дубинку, понял, что придется подчиниться судьбе.
Его завели в камеру, где находился человек лет тридцати. Он был худощавого телосложения, с колючим, недобрым взглядом. Общаться с таким неприятным типом не очень — то и хотелось, к тому же Степан, уставший от хамства и наглого к нему отношения со стороны сокамерников и персонала учреждения, хотел просто побыть один, чтобы никто к нему не приставал и не лез в душу. Заняв одну из кроватей, он лежал, готовый в любое время защищать себя от возможного нападения. Но педофил вел себя спокойно, хотя однажды вечером, случайно поймав взгляд Степана, неожиданно громко закричал: «Что смотришь, ты такая же тварь, как и я». Степан вздрогнул от испуга, но педофил, как ни в чем не бывало, сел на кровать и тупо уставился в потолок. У этого человека было явно что-то с психикой.
Педофил почувствовав, что сокамерник сам по себе, в конце концов, успокоился. Так, в напряженном молчании, они и существовали несколько дней. Степан за эти дни осунулся и похудел; от грустных мыслей о будущей жизни в колонии, нервы стали сдавать. Что ожидало его на этом пути, он не знал, но предполагал, что ничего хорошего. Если бы в прежней жизни, он для профилактики провел здесь, хотя бы день, — все было бы по-другому. В этом, сейчас он был уверен точно, поэтому с тоской вспоминал прошлую жизнь, ее радости и удовольствия.
«Ты смотри, педофил и коррупционер подружились, — открыто издевались охранники, когда заходили к ним в камеру. — Для компании сюда еще надо и серийного маньяка посадить».
Все это было унизительно, но такова теперь была его жизнь.
В один из дней, в следственный изолятор пришел священнослужитель.
От него Степан услышав мысль о том, что осознание собственных ошибок обязательно посещает каждого, — только к некоторым, это приходит слишком поздно, одновременно с расплатой или наказанием, когда многое уже не вернуть.
Странно, но священник не был навязчив в вовлечении в веру, он только пытался донести до Степана мысль о том, что и неверующий должен следовать простым человеческим ценностям и жизненным правилам. И пусть, сейчас они размыты, противоречивы, но все — таки они есть, и главные из них: живи честно, поступай справедливо, уважай людей и цени жизнь. «Если бы ты их придерживался, — не сидел бы здесь!» — закончил священнослужитель.
Вспоминая этот разговор, Степан испытывал нестерпимую душевную боль и тревогу. И только сейчас, размышляя о своей жизни, он пожалел уже не о том, что так глупо и неосмотрительно попался в руки правосудия, а о содеянном.
«Если бы у меня был еще один шанс, я бы все изменил в жизни!» — думал Степан. Он вдруг вспомнил совет отца: «Живи честно, чтобы мы гордились тобой. Если пойдешь плохой дорогой, — именно так выразился тогда отец, узнав о повышении сына в должности, — мы с матерью этого не переживем».
— — — — — — — — — — — — — — — — — — —
Степан проснулся в холодном поту. Голова болела, а тело пробирала дрожь. Только через несколько секунд, он осознал, что находится у себя дома, на диване. И никакого уголовного дела против него нет, и не было. Не сидел он и в камере следственного изолятора. Это был только сон, — жуткий и страшный. Он не сразу обратил внимание на включенный телевизор. А когда хотел его выключить, услышал знакомое слово «коррупция». В студии какой-то мужчина отвечал на вопросы журналистов:
— Сейчас размах коррупции принял невиданные масштабы…
Ответив на первый вопрос, ему задали следующий:
— Может ли чиновника от коррупции удержать страх наказания?
Степан, в ожидании ответа, замер.
— В какой-то мере, да, — начал мужчина. — Страх. Может. Но самое главное, в обществе нужны ценности… — Он еще что-то говорил о государственной воле в борьбе с коррупцией, о воспитании молодежи, но Степан уже думал о себе, испытывая страх за свое будущее.
«Нет, я не хочу этого! — непроизвольно вырвалось у него из груди. Я не хочу в тюрьму, не хочу позора! Нет…»