Когда родился Витя, Виктория была уже взрослой барышней 9 лет от роду, и игрой в куклы уже давно не увлекалась, может, поэтому она не испытала ровно никаких положительных эмоций от предстоящего рождения брата, одни отрицательные. Она сердилась на маму, которая последние полгода будто навсегда сошла с ее орбиты и плыла в параллельном пространстве с этим своим взглядом, обращенным внутрь себя, не замечая Викины попытки обратить на себя внимание; злилась на отца, который кудахтал вокруг мамы и то и дело заглядывал ей в глаза, совершенно забыв их прежние забавы и совместные прогулки; обижалась на бабушку, которая только и говорила, что о маминой беременности и предстоящих родах, и вязала с утра до ночи десятками крошечные пинеточки, как будто должен был родиться детеныш осьминога. Как будто других занятий и людей в их жизни не осталось вовсе.
А как же теперь она, Вика?
Она ревновала ужасно, до слез, грызла по ночам угол подушки, отворачиваясь от полоски света под дверью и стараясь не вслушиваться в бормотание родителей на кухне, и шептала «ну пусть, пусть он сдохнет!», обращаясь неведомо к кому. Она стала грубить, хуже учиться – этого никто не замечал. Тогда она, наоборот, всю свою злость бросила на ненавистную математику, и впервые за все время учебы выбилась в отличницы – мама только рассеянно погладила ее по голове и сказала мимолетное «молодец, девочка». Отцу и бабушке было как будто и вовсе все равно, оба восприняли ее подвиг как нечто само собой разумеющееся.
Витя родился маленький, задушенный и слабый, и чуть не умер сразу, и долго потом лежал в больнице, раздумывая, умереть ему сейчас, или попозже, или все-таки не надо. Мама каждый день туда моталась, и дома по вечерам не находила себе места от беспокойства, совсем не замечая Вику с ее умоляющим взглядом: «Мамочка, а как же я? Я же тут, с тобой, ну посмотри же на меня!». Изредка, мимоходом, мама проводила рассеянной рукой по Викиным криво заплетенным косичкам – и только. Иногда девочка все-таки чувствовала мимолетный ледяной укол вины в самое сердце: может быть, Витя сейчас лежит в больнице, опутанный шлангами и капельницами, именно потому, что она изо всех сил желала ему смерти, еще пока он плавал безмятежно в мамином животе? Ей становилось его страшно жалко, и она уже шептала, засыпая в слезах – «ну пусть, пусть он поправится...»
Через два месяца Витя умирать все-таки передумал, но так и оставался жалким недокормышем все свое младенчество, а в три годика доктор ему еще и очки выписал, и Вика стеснялась признаваться подружкам, что это ее младший братик – страшный, тощий, косоглазый, с кривыми ножками. А мама говорила: «Ты наш красавчик! Ты мое солнышко!» Родители все силы и всю любовь отдавали этому недокормышу, который непрерывно переползал из одной затяжной болезни в другую, и Вика, предоставленная себе полостью и навсегда, совершенно самостоятельно выбирала себе друзей, режим, время для учебы и для прогулок, секции и кружки, и даже одежду.
Школу она закончила почти на все пятерки, а Витя все это время рос как будто в параллельной вселенной, и их жизни совершенно не пересекались. Чужие, малознакомые люди. Вика выросла красавицей, ни один человек не мог пройти мимо, не оглянувшись ей вслед: сияющие волосы до попы, походка от бедра, уверенный злой умный взгляд, минимум макияжа, максимум изящества и достоинства. Витя в это же время сначала превратился в голенастого первоклассника с оттопыренными ушами, потом – в прыщеватого подростка в дешевых пластиковых очках и с дебильной улыбкой, не сходящей с несимметричных кривоватых губ. Потом, еще позже, когда она уже была помощником бухгалтера в филиале одного частного банка – в смешного длинного тощего очкарика-интеллигента, изредка приезжающего погостить: он учился в перспективном ВУЗе в далеком городе, и она не знала, о чем с ним говорить во время таких приездов. Страшненький младенец превратился в некрасивого взрослого, из гадкого утенка не вышло прекрасного лебедя.
К тому времени бабушка умерла, мама с отцом уже развелись, и мама переехала в бабушкин дом в деревню недалеко от их города, оставив детям квартиру, на которую Витя даже и не претендовал, оставив ее в полное пользование Вике с друзьями, многочисленными поклонниками и мужьями. При редких встречах с матерью Вика видела, что та опускается, перестала за собой следить, ходит в каких-то странных несвежих тряпках и частенько распространяет вокруг себя запах свежего спиртного пополам со вчерашним перегаром. Вике было почти все равно: у каждого взрослого человека – своя жизнь, и каждый сам строит свою судьбу.
В первый же год работы в банке Вика купила себе в кредит дорогую машину и гоняла по городу (и особенно за городом) на немыслимой скорости, так, что волосы развевались флагом. Другие водители матерились ей вслед и крутили пальцами у виска, но некоторые еще и восторженно свистели. Вика была самым частым посетителем всех городских и даже областных казино, ресторанов и ночных клубов, и хотя лет ей уже было сильно за 30, выглядела она блестяще, и вечно за ней волочился искрящийся шлейф из скандалов, поклонников и сплетен. Дважды побывала замужем: первый раз это был красавец-игрок, не работавший ни единого дня в своей жизни, злоупотреблявший алкоголем и кое-чем покрепче, второй раз – серьезный богатый папик с пузом, директор много-чего-в-нашем-городе. Оба раза инициатором развода была сама, оставив о себе на память бывшим мужьям уйму фотографий и кисловатое чувство поражения. Вика ни на секунду не сомневалась, что так и будет нестись по жизни победительницей-валькирией, разбивая сердца и легко получая (завоевывая!) все, что захочет.
Все это кончилось мгновенно, в одночасье – в тот момент, когда она на запредельной скорости врубилась под большегруз на скоростной загородной трассе, не вписавшись в крутой вираж и вылетев на встречку. Только спустя почти две недели, выйдя постепенно из медикаментозной комы, она узнала, что в результате аварии осталась без обеих ног, узнала – и вновь уплыла в темноту, успев только подумать с ужасом и отчаянием: «Нет. Нет. Не может быть, только не со мной».
***
Витя смог приехать в родной город только спустя год после аварии: после диплома он был на стажировке в Штатах. Он долго готовился, прежде чем войти к себе домой, но вся эта подготовка не помогла ему, когда он все-таки наконец толкнул незапертую разбитую дверь и вошел. В квартире было темно, очень плохо пахло, везде валялся какой-то мусор, тряпки и разнокалиберные бутылки, из угла в угол сквозь сигаретную вонь проплыла тенью какая-то личность маргинального вида. На кухонном диванчике кто-то посторонний громко спал, наполовину свесившись на пол. Вика, сидевшая в комнате на диване, обложенная подушками, была пьяна вдрызг.
Увидев Витю, она сначала его не узнала, потом, узнав, почему-то расхохоталась, а позже, заметив его ошеломление и отвращение, разрыдалась пьяными слезами.
Ниже падать было уже просто некуда. С работы ее потихоньку уволили, пока она еще лежала в больнице, с материной помощью она потом оформила инвалидность и начала получать небольшую пенсию. Научилась сама переползать с низкой кровати на инвалидное кресло и нашла большую радость и забвение в спиртном. Мать не захотела переехать к ней – а может быть, сама Вика ее не пустила, так и жили раздельно, и попивали – мать в одиночестве в своей деревне, а у Вики быстро нашлась компания.
За продуктами для нее первое время ходила соседка, потом Вика с ней вдрызг разругалась из-за денег, и минимальный набор продуктов вместе с бутылкой ей теперь приносили дворовые алкаши, которых она окликала с балкона своего третьего этажа по мере необходимости. Ни один из бывших друзей и поклонников больше не отсвечивал на горизонте, хотя после аварии оба бывших мужа и отметились по разу, принеся ей в больницу цветы и апельсины. Две подруги заходили к ней домой первое время после больницы, помочь по дому, но через несколько месяцев заходить перестали – не выдержали Викиной метаморфозы. За год из цветущей молодой женщины она превратилась в черный ноздреватый весенний сугроб, оседающий под лучами солнца – с каждым днем все сильнее. Ей было всего 37 – но когда Витя приехал, то застал дома пятидесятилетнюю испитую тетку, совершенно незнакомую...
Он был в самом настоящем ужасе. По телефону друзья и знакомые ему, конечно же, давным-давно рассказали и про то, что случилось с Викой, и про то, что и она, и мать – обе сильно пьют последнее время, и про то, что с ними обеими с каждым днем все становится хуже и хуже. Но увидеть дома настолько бедственную картину абсолютной разрухи и разложения он все-таки не ожидал. С самого своего младенчества он привык к тому, что Вика – звезда и красавица, а в этой пьяной ведьме-калеке, грязной, со спутанным серым колтуном на голове, не было даже намека на прежнюю уверенную в себе старшую сестру, гонщицу и хохотушку. Растеряно потоптавшись рядом с плачущей и непрерывно матерящейся чужой страшной женщиной, отклонив предложение выпить от какого-то невнятного мужика, выползшего на голоса из кухни, он быстро выбежал из квартиры на воздух, в подъезд, с намерением как можно быстрее ехать к матери в деревню, и даже спустился на один этаж... но потом все-таки вернулся.
***
Я не знаю, что было бы, не вернись он в тот раз. Перед ним ведь тогда открывались невиданные перспективы – красный диплом престижного ВУЗа, стажировки за границей, приглашения в аспирантуру... Может, поговорив с матерью, взял бы обратный билет на самолет и приехал бы потом только на их похороны – сначала сестры, потом матери. Или наоборот, сначала матери, потом сестры, это уж как бы сложилось. Отгонял бы страшные и грустные мысли всю оставшуюся жизнь. Или, сделав усилие над собой, забыл бы о них обеих раз и навсегда. Но он все-таки вернулся тогда, медленно поднявшись обратно на два лестничных пролета, и каждый шаг давался ему с огромным трудом: он не хотел возвращаться туда, в безнадежность, вонь, грязь и отчаяние. Он не хотел видеть это обрубленное, еле барахтающееся грязное чудовище, в которое всего за год превратилась его сияющая и брызжущая жизнью старшая сестра, сильная и веселая. Он вернулся, и ему множество раз хотелось заплакать, пока он разгонял вонючих сестринских гостей, что-то недовольно бубнивших; пока выгребал и складывал в огромные пакеты тонны мусора, заплесневелых объедков и пустых бутылок; а потом еще раз – когда он пересадил ее, приподняв, как перышко, с дивана на кресло и потом сдирал и скидывал на пол ломкое от грязи, серое постельное белье.
Он приехал с небольшим запасом денег, и все они вскоре ушли на оплату уборки и ремонта в их квартире. Пришлось срочно устраиваться на работу – в отдел маркетинга единственного в городе крупного предприятия его взяли с превеликим удовольствием, ознакомившись с его дипломом, публикациями и документами о стажировке. Часть испорченной мебели ему пришлось сразу же выбросить и купить новую, себе Витя отвел проходную комнату, а в Викину в самую первую очередь купил новую высокую кровать, с которой ей удобно было перебираться на коляску. Потом с помощью рабочих он поменял входную дверь, вынес старую ванную и расколотый унитаз, установил душевую кабину, сам купил новые шторы и светильники.
Вика после того первого пьяного скандала со слезами и криками почти все время молчала, и только немигающим взглядом следила за бурной деятельностью, которую Витя развил вокруг нее, иногда не произнося не единого слова за целый день, сидя в подушках на новом диване. Спиртного она не попросила у него ни разу, и долго отказывалась от еды, а Витя и не уговаривал ее, просто уносил тарелки на кухню и молча ел сам. Потом стал возить ее на кресле на кухню – и так она постепенно оттаяла, стала говорить с ним – сначала мало, по 2 слова, односложно отвечая на его вопросы: чай? кофе? с сахаром или молоком? Первое время ему еще пришлось отгонять гостей, по привычке ближе к вечеру сползавшихся к их квартире, потом дворовые алкаши привыкли к новому установившемуся порядку и сползаться перестали, только махали ему издалека, когда он пробегал по двору, по-шутовски кланяясь и приседая в книксенах.
Только через две или три недели, заполненные под завязочку уборкой, готовкой нехитрой еды и Витиным трудоустройством, состоялся их первый разговор о жизни и о том, как они будут теперь существовать дальше вместе, под одной крышей. Вика с удивлением слушала этого некрасивого умного парня, а тот спокойно расписывал по пунктам все, что им необходимо сделать в первую очередь, что – во вторую, и так далее. Откуда в нем взялась эта спокойная уверенность и сила? Никогда раньше она этого не замечала в смешном тощем сутулом очкарике.
Вика его стеснялась. Быт калеки не особо приспособлен для существования без посторонней помощи, но она молчала, стиснув зубы, и ни разу не позвала его на помощь сама. Он раз за разом предлагал ей свою помощь – она только отрицательно мотала головой. Залезть в ванную для нее было непосильной задачей, поэтому, когда появилась душевая кабина, она чуть не расплакалась от облегчения: теперь она могла мыться сама, без посторонней помощи. Витя по всему дому прибил длинные поручни, за которые она могла хвататься, пересаживаясь со своего кресла. Потихоньку, по миллиметру, стена между ними крошилась, и вскоре по вечерам они уже иногда вместе смеялись каким-то глупым петросяновским шуткам, иногда обсуждали новости, иногда смотрели кино, сидя на разных концах дивана с семечками...
Когда они впервые вышли вечером гулять, на них сбежался посмотреть весь двор. Бабульки, мамашки с детьми и местные алкаши за прошедший год чего только не насмотрелись и не наслушались из окон ее квартиры, поэтому всех грызло любопытство. В тот вечер Витя сначала стащил по лестнице коляску, потом легкую как перышко Вику. Она была бледная и худая, совсем без косметики, строго и гладко причесанная, штанины у джинсов подогнуты и заколоты так, что получились два аккуратных кулька, Витя вежливо и с улыбкой со всеми поздоровался, а Вика так и не подняла головы. Наверное, ей в тот момент было намного труднее, чем ему.
От своей приятельницы, Витиной одноклассницы, я знаю, что Вика теперь работает бухгалтером на дому, ведет сразу несколько небольших фирмочек, и уже купила себе малюсенькую машинку с ручным управлением, только ездит на ней очень редко: без посторонней помощи ей не спуститься по лестнице без лифта. Квартиру они с братом пока решили не менять. Витя так и работает в маркетинговом, после работы бежит по магазинам за продуктами – и сразу домой. Наскоро перекусывает, потом они идут гулять.
Они гуляют почти каждый вечер по нашему единственному проспекту, если стоит хорошая погода, и я часто их встречаю, они живут через квартал от меня. Вика очень похорошела за три года, прошедшие со времен той первой прогулки, и все сильнее сквозь ее худобу и бледность просвечивает та, прежняя хулиганка и красавица, морочившая в свое время головы половине мужского населения нашего города. Она больше не прячет глаза от прохожих, а сидит в инвалидной коляске, прямо и гордо выпрямив спину, много улыбается и постоянно выворачивает шею вверх и в сторону, к брату, а он наклоняется к ней и они вместе чему-то смеются. Иногда мне кажется, что они обсуждают и даже немножко осмеивают всех встречных людей – точно так же, как все встречные сразу же за их спинами, как только коляска проедет мимо, начинают обсуждать эту заметную пару. Витя очень высокий, поэтому ему приходится сгибаться почти пополам. Он так и не превратился в красавца, но почему-то каждый раз, когда я их встречаю, я забываю дышать и все смотрю и смотрю с восторгом на них обоих до тех пор, пока они не скрываются из вида.