Светка всегда хотела замуж, сколько себя помнила. Наверное, именно поэтому, еще учась в техникуме, она выскочила за довольно неподходящего товарища, за Гошу Красавчика, Красавчик – это у него кличка такая была. Он действительно ужасно симпатичный был в те годы, потом-то эта красота поистрепалась и увяла, как это часто бывает у пьющих, а тогда на него заглядывались все девки, от 15-летних дворовых пигалиц до пожилой вахтерши под 70.
И Светка. Рыжая, веснушчатая, мелкая, похожая на воробья. Ноги коротковаты, сама какая-то немножко скособоченная, сутулая настолько, что почти горбик у нее был. Но улыбка! От улыбки у нее глаза превращаются в щелочки, и ямочки на щеках появляются, и каждая веснушка светится. Хохотушка она редкостная всегда была, в группе самая смешливая, вечно она ржала даже на лекциях по органической химии, хотя, казалось бы, что там смешного? С утра до ночи вокруг нее завихрялись такие веселые воздушные смерчики, потрескивало электричество, разлетались блики от ее рыжих волос солнечными зайчиками, и ощутимо попахивало хулиганством.
Все удивлялись дружбе Гоши и Светки, и еще больше потом удивлялись, узнав о свадьбе, настолько они были разные. Светка переехала к Гоше, оставив в полное владение младшего брата свою небольшую двушку. Конец их скорого веселого брака был вполне предсказуем: устав от бесконечных развеселых попоек, скандалов, Гошиных измен и собственного недоверия, Светка через полгода ушла от Гоши, и вскоре они развелись, оставшись, как ни странно, друзьями надолго: Гоша часто приходил к ней в гости, на чай, ну и денег стрельнуть до зарплаты. Брат переехал в общагу при заводе. Светка с Гошей тогда подолгу, бывало, сидели у нее на кухне, пили чай или что покрепче, и ржали хором надо всем подряд, даже когда Светка уже вновь вышла замуж. Муж ревновал потихоньку, сидя в комнате, но на кухню не входил.
Вышла она за своего давнего приятеля Саню, невидного скромного очкарика, который по распределению из другого города попал предприятие в одно жирное подразделение, на хорошую перспективную должность. Саня был внимательный, умный, чуткий. На внешность страшноват, правда: длинный тонкий нос, лохматые брови, высокие залысины. Ухаживал он за хохотушкой Светкой серьезно и обстоятельно – так, как будто от этого зависела вся его дальнейшая жизнь. Мало кто знал о двух Саниных недостатках – у него была идиопатическая эпилепсия, и он категорически не хотел иметь детей. И не мог: как ему объяснил врач-андролог, недостаточно хорошим он был «производителем», да это и к лучшему, учитывая его заболевание. Об этом Светка узнала уже после свадьбы, и только тогда, когда уже довольно долго не было у нее наших извечных женских дел, и не без причины, как потом оказалось. Когда она, желая обрадовать Саню, взволнованно сообщила ему за вечерним ужином о намечающемся пополнении, он сначала изменился в лице, потом аккуратно положил ложку на стол, ровным голосом сообщил о том, что бесплоден, посидел молча еще минут 10, глядя в тарелку, и только потом ушел из квартиры, тихо прикрыв входную дверь. Светка с похолодевшими руками осталась сидеть на кухне над тарелкой со стынущим борщом.
Они не помирились ни в этот день, ни на следующий. Жили месяц в одной квартире как молчаливые соседи, Светка по-прежнему готовила еду и стирала, Саня выполнял мелкий домашний ремонт и мыл после еды посуду, как и раньше. Только все это молча, молча. Снова разговаривать они начали только после того, как Светку на скорой увезли в отделение патологии беременности: она на работе грохнулась в обморок. В тот же день Саня пришел ее навестить в отделение, принес глупый набор запрещенных для беременных продуктов, на Светку не смотрел, спрашивал о ее самочувствии отрывистым чужим голосом. Пока она лежала в патологии, ушел в запой.
После выписки стали они жить почти как прежде, только исчезли вьющиеся вокруг Светки ее веселые смерчики, и смеяться она почти перестала. Решила в конце концов, несмотря на явное Санино охлаждение, что жить будет как бы по-старому, будущим ребенком. Сама собирала приданое, готовилась к заезду в роддом, Саня в этом захватывающем процессе совсем не участвовал. Кроватку ей брат помог собрать, подруга свою старую отдала. По вечерам они смотрели телевизор, сидя на разных концах дивана, молчали. Одинокой и грустной была та Светкина беременность. Иногда заходил Гоша, и они опять сидели на кухне, только разговор у них не клеился, и вскоре Гоша перестал заходить, видя явное Светкино нежелание общаться. Изредка к ней забегал брат, но ему было далеко добираться до их квартиры после работы, и приезжал он нечасто.
Саня встретил ее в роддоме с цветами, хоть Светка его и не ждала, в кружевной кулек заглянул без любопытства и как будто по обязанности, и только уже дома подробно рассмотрел со странной смесью жалости и брезгливости нового члена семьи. Новый член семьи был сморщенный, очень маленький, свекольного цвета, с ярко-рыжим реденьким хохолком на макушке. Назвали Егоркой. Потом Саня постепенно втянулся в круговорот пеленок-бутылочек-ползунков, помогать им было некому, и он оттаял потихоньку. Именно ему досталась первая беззубая улыбка, и именно за его палец держался маленький человечек, делая свои первые шаги. Первое Егоркино слово было – папа. Светка по мере Саниного оттаивания становилась все краше и краше, и Саня вновь, как еще до свадьбы, любовался ею, когда она козликом скакала, как девчонка, за сыном по горкам и песочницам, или держала его, улыбчивого, на руках – наподобие юной Мадонны Бенуа, смеющаяся рыжая красавица. И как-то незаметно друг для друга, связанные неразрывно заботами о ребенке, они окончательно помирились.
Уже в садике у Егорки случился первый приступ, похожий на эпилептический. Светка испугалась до полуобморочного состояния – несмотря на то, что все врачи в женской консультации хором заверяли ее, еще беременную, что идиопатическая эпилепсия по наследству не передается, обо всех наследственных заболеваниях врачи расспрашивали ее очень подробно. Они с Саней встретились уже в больнице, над кроватью спящего после приступа мальчика. Когда Саня примчался туда, отпросившись с работы, Светка уже сидела возле кровати сына, свесив руки между колен, смотрела в пустоту неподвижным взглядом. Саня сел с другой стороны, и так явно радовался чему-то своему тайному, и смотрел на Егорку новыми глазами, находя все больше и больше признаков сходства между ними: длинный тонкий нос, форма бровей, ямочка на подбородке, рисунок челки над высоким лбом спящего мальчика. Брал его за руку, гладил, снова осторожно клал руку обратно на одеяло, искал Светкиного взгляда и не находил. Она глубоко ушла в себя, переживала, несмотря на заверения молодого усталого доктора, что один приступ ничего не доказывает, и надо проводить всякие исследования, чтобы убедиться в наличии заболевания.
После того, самого первого, самого для Светки страшного приступа, им назначили симптоматическое противосудорожное лечение. Даже несмотря на это лечение, Егорка иногда терял дыхание во сне и страшно скрипел зубами, но припадки больше не повторялись. Светка караулила его сон, просыпалась по сто раз за ночь, бегала к нему в комнату – послушать, дышит или нет. Исследования показали очаги повышенной судорожной готовности непонятного происхождения, их наличие списали на родовую травму... или наследственность.
После больницы Егорка полюбил шахматы, и Саня купил ему огромную деревянную коробку с высокими резными изящными фигурами. По вечерам они часами молча сидели над доской чуб к чубу, а Светка, выглядывая из кухни, любовалась ими обоими.
Последствием полного примирения Сани со Светкой и ребенком непонятного происхождения стала неожиданная новая Светкина беременность, в которой Саня теперь принимал живейшее участие, все откладывая посещение своего андролога с законным вопросом по поводу бесплодия: было не до того. Он эту беременность переживал так, как молодые отцы переживают ожидание первенца: волновался по пустякам; гордо оглядываясь по сторонам, покупал детские крошечные тряпочки; аккуратно прислонялся ухом к волнующейся загадочной поверхности обширного Светкиного живота, задерживал дыхание, улыбался. Светка снова светилась, как лампочка, несмотря на то, что вторая беременность далась ей намного тяжелее первой. Егорка сиял и лучился, наслаждаясь солнечным светом, заливавшим их маленькую квартиру по самый потолок с утра до следующего утра. В положенное время родился Ванечка, такой же маленький и рыжий, как Егорка, и Саня уже совершенно безо всякого труда находил в нем свои черты.
Их общее счастье длилось целых два с половиной года, по истечении которых Саня все-таки дошел до врача и сдал повторные анализы. Не то чтобы он подозревал что-то, а просто хотел вывести врачей, чуть не погубивших его личное счастье, на чистую воду. Он готовился кинуть листок с результатами анализов в лицо своему старому знакомому, пожилому андрологу, напророчившему много лет назад бездетную одинокую старость, либо усыновленных детей, но не получилось. На спермограмме серыми крошечными буковками по белому полю он увидел подтверждение своего старого приговора: его шансы стать отцом по-прежнему составляли исчезающе малые 2%. Хорошо хоть не ноль. Но очень близко к нулю. Он стоял около лаборатории не меньше часа, снова и снова перечитывая те несколько строчек. Потом спустился к магазину и купил бутылку водки.
С того дня он не сказал Светке ни слова, она сама, сто раз попытавшись выяснить причину Саниного молчания, нашла злосчастную бумажку в кармане его куртки. Он снова ушел в запой, каждый день, приходя с работы, доставал бутылку и мерно выпивал ее за ужином, падая лицом на стол в конце трапезы, и Светка волоком оттаскивала его в зал, оставляя спать на полу возле дивана: взгромоздить его на диван не хватало сил. Утром он вставал и на автопилоте шел на работу, небритый, в мятой рубашке и грязных брюках. На работе до времени терпели, но намекали на то, что неплохо было бы образумиться поскорее. Некогда солнечный дом затянуло тучами, и среди этой серой мглы, как в тумане, плавали ошарашенные внезапными переменами дети и впавшая в отчаяние Светка. Все ее попытки начать разговор на больную тему заканчивались молчаливым Саниным уходом из дома до утра, и вскоре она прекратила все попытки хоть как-то до него достучаться. Если бы была возможность куда-то уйти вместе с детьми – она бы ушла, но идти было некуда, не к брату же в общагу идти...
Егорка, натолкнувшись на ту же самую стену, что и мама, сразу же обжегся отцовским холодом и отпрянул в сторону, и с тех пор обходил папу по широкой дуге, старался не встречаться с ним взглядом за столом, и не сказал ему с того проклятого дня и пары слов. Шахматы пылились на шкафу. Его обида росла и росла, заслонив собой очень скоро почти всю его былую сыновью любовь. Светка говорила детям сквозь комок в горле, что папа серьезно болен, и надо оставить его в покое. Егорка шептал себе под нос: мама, ты что, не видишь, он не болен, он просто опять пьяный...
Долгое время не оставлял свои попытки достучаться до Сани только маленький Ванечка, и ему, единственному из всех, это в конце концов удалось. Он раз за разом, как щенок, тыкался в папины колени, обнимал их и искательно улыбался снизу вверх, пытался влезть на руки, а папа опять и опять ссаживал его на пол или обходил, как пустое место. Светка каждый раз быстро подхватывала обескураженного, готового зареветь Ванечку за руку и уводила его в комнату, уговаривая почитать книжку или поиграть с конструктором, подальше от папы, пока тот мрачно в одиночестве выпивал свою дежурную бутылку. Однажды Ванечка все-таки выдернул свою руку из Светкиной, и, рыдая, кинулся обратно на кухню, и начал с рёвом стучать по папиным ногам, по краю стола, потом скинул на пол тарелки, нарезанный хлеб, ополовиненную бутылку, а Светка испуганно оттаскивала его прочь. Он вырывался из ее рук и снова ползком по-пластунски прямо по осколкам, извиваясь, рвался к папе и хватал его за ноги, стукаясь головой об ножку стола и воя на одной ноте. Саня сидел в ступоре с куском хлеба в руке, пока Ванечка не стал хрипеть, задыхаться и синеть, и только тогда он отшвырнул хлеб, схватил его на руки и побежал в ванную, зарычав на бегу: «Чего стоишь, дура, скорую вызывай!» В ванной он горстями стал плескать Ване в лицо холодную воду, а Ваня все выл и бился у него в руках, стараясь вздохнуть, давясь и кашляя. Там их и застала приехавшая на скорой пожилая фельдшерица: мокрый Саня сидел на краю ванной и держал на руках обмякшего, впавшего в полудрему, мокрого с ног до головы Ванечку, а Светка успокаивала в самой дальней от ванной комнате плачущего Егорку.
Они все вместе уже через неделю поехали в областную больницу на обследование, которое показало, что с Ванечкой все в порядке, зоны эпилептической активности на энцефалограмме отсутствовали. Приступ апноэ врачи списали на истерику, ну и вообще со здоровьем у него было плоховато тогда, он рос слабеньким и хилым. Во время поездки Саня вдруг как-то вынырнул из того безумия, в котором находился с момента получения результатов анализа, почти полгода. Сидя в электричке, он вдруг новыми глазами увидел себя, обрюзгшего и неухоженного, постаревшую Светку с тусклыми серыми волосами, обоих сыновей, осунувшихся и печальных, как беженцы из района боевых действий. Увидел со стороны обиду и отчуждение старшего сына. Только Ванечка по-прежнему ластился к нему и все лез и лез на руки, и бодал макушкой в подбородок, и терся щекой, а Саня почти всю дорогу прижимал его к себе, как тогда в ванной, мысленно послав к черту все на свете анализы, вместе взятые.
Они помирились, конечно. Не сразу, но солнце снова вернулось в их дом, когда мы со Светкой познакомились, оно уже сияло вовсю, и никто бы не догадался, какой мрак здесь царил еще совсем недавно, пару-тройку лет назад. Я потом спрашивала у Светки довольно бестактно, стараясь понять, как они так долго жили в том коллективном аду:
- Свет, но это же его дети? Они же оба от Сани у тебя, правда? Ведь даже 2% иногда бывает достаточно, так ведь?
Светка без улыбки отвечала:
- Юля, ну какая в конце концов разница! Хоть 2%, хоть 22. Если веришь - никакие 2, или 0,2, или даже 0,02% этому не помешают, а если не веришь – то всегда можно найти, к чему доебаться. Они же оба выросли у него на руках, понимаешь? Он их обоих вырастил. Значит они оба – его, и никто больше тут не при делах. Саня это понял, понимаешь? Ему полгода понадобилось, чтобы это понять, он молодец и справился, и пацаны на него не надышатся, в рот ему заглядывают и ходят оба хвостиками за ним. А он до сих пор им обоим по вечерам книжки вслух читает, этим лосям здоровенным, представляешь? Пришвина какого-то дурацкого, Куприна. Поэтому все, кто скажут, что Саня им не отец, пойдут сразу в жопу стройными рядами, понимаешь? Настоящий отец не тот, кто свою сперму пожертвовал для зачатия, а тот, кто по вечерам книжки вслух читает. Хорошо, когда это один и тот же человек, ну а если нет – то это детям совершенно не важно, вообще-то. И мне тоже не важно.