У переводчика «Интуриста» была непоэтичная фамилия – Пушкин. И вполне заурядная биография: родился в офицерской семье в последний год большой войны, детство провел в крошечном провинциальном городке. Вскоре после его рождения отец-фронтовик умер, мать через полковых друзей мужа устроила десятилетнего Пушкина в столичный военный интернат и сама перебралась в Москву, поближе к сыну. Тогда Суворовское училище было заведением элитарным: воспитанники щеголяли красивой черной формой, в программу обучения входила эстетика поведения, а непременный язык дворянских недорослей им преподавали так основательно, что и десятилетия спустя, ежегодно собираясь в день окончания «кадетки», однокашники в застолье шутя переходили на французский.
Пушкину легко давались языки – получив аттестат, он выбрал МГИМО, где половина мест по неписаным правилам отдавалась ребятам «от станка». Хотя относился к категории так называемых «неимущих», на сей счёт не комплексовал, был душой любой компании. Он обладал белозубой «гагаринской» улыбкой, живым умом и тем необъяснимым даром, который называется «харизма»: с его появлением все вокруг начинали улыбаться.
Вскоре Пушкин удостоился внимания самой завидной на курсе невесты, дочери министра и члена ЦК КПСС. Министра оперативно известили о романе дочери, и перспектива родства с сыном уборщицы его, уроженца вологодской деревни, не обрадовала: приватно встретившись с потенциальным женихом, он доходчиво объяснил Пушкину, что молодому человеку в комсомольском возрасте важно хорошо окончить институт, нормально трудоустроиться и постараться сделать карьеру, а всего этого может не случиться, если он не оставит девочку в покое, причём исчезнет тихо и тактично. Пушкин ошарашено пообещал и от министерской дочери отчалил. Однако она была характером в отца – привыкла получать все, что хочет, любой ценой, и показала родителям небо в алмазах: три суицидальные истерики (резаные вены, бельевая веревка и горсть люминала) вперемежку с нервными клиниками сделали папу-министра сговорчивым.
Полгода спустя Пушкин снова выслушал назидательный монолог про институт, работу и карьеру, которые могут полететь в тартарары, если он (раз уж так вышло) не сделает все интеллигентно и разумно. Пушкин снова дал честное слово и вскоре переехал в мемориальную высотку на набережной, где молодым оборудовали семейное гнездо на одной лестничной площадке с будущим тестем. Но счастливой развязки не получилось: невеста с диагнозом «прогрессирующая шизофрения» и второй группой инвалидности превратила жизнь Пушкина в кошмар.
Пушкин капитулировал: возвратился в коммуналку, в комнату матери, где и жил в отгороженном шкафом углу. Тут как раз началась преддипломная практика, сокурсники разъехались по зарубежным посольствам и консульствам, лишь на долю Пушкина иностранного государства не хватило – получил работу в бюро обслуживания гостиницы, и практика автоматически обернулась распределением с положенной двухлетней отработкой диплома.
Поскольку Пушкин был трудолюбив и безотказен, вскоре впереди замаячило прощение – ему доверили индивидуальную работу с иностранцами. Первой его гостьей оказалась Звезда.
Покорив Москву в 70-м, накануне своего стремительного взлета и всемирной славы, она стала приезжать сюда с концертами ежегодно, что для москвичей, не избалованных сиянием звезд мировой величины, было событием. Низкорослая, скуластая, с коротковатой шеей (Пушкин не мог этого не заметить, хотя мальчишеская стрижка такой недостаток зрительно скрадывала), ничем не примечательная девчонка из рабочего квартала. Невзрачный вид преображал ее необыкновенной красоты и мощи голос, которому заворожено внимали миллионы людей.
Как и у переводчика Пушкина, у неё было послевоенное полуголодное детство. Участь десятого ребенка в рабочей семье не предполагала избалованности, и цепкий продюсер с детства стал определять всю её жизнь: как одеваться, с кем общаться, что петь... Он сделал из неё Звезду-недотрогу – её фамилия не мелькала в колонках скандальных хроник, вездесущие папарацци ни разу не поймали певицу ни с одним кавалером.
Она работала как одержимая, и бурным романам в ее жизни не находилось ни времени, ни места. Про нее даже говорили, что всем мужчинам она предпочитает Бога, поскольку регулярно была замечаема в церкви. И вот, к всеобщему удивлению, в Москву Звезда прилетела с бойфрендом, знаменитым композитором, потому обычная плановая гастроль неожиданно приобрела для ищущих сенсаций западных журналистов (наши в те времена такими пустяками не интересовались) пикантный марьяжный привкус. Между тем ее бойфренд вовсе не испытывал симпатий к нашей стране, а это вызывало интерес уже у наших журналистов и перетянуло на себя львиную долю их внимания. Родная пресса настолько успела одомашнить зарубежную девушку, что даже её исчезновение не было сразу замечено.
Звезда пропала на второй день пребывания в первопрестольной: после концерта вернулась в «Националь», поднялась до начала банкета в свой номер, откуда через несколько минут выпорхнула в сопровождении русского переводчика, в банкетном зале не появилась, и больше её никто не видел.
Бойфренд Звезды, стареющий плейбой с копной седых волос, артистично дирижировал номенклатурным банкетом, непринужденно начав его без виновницы торжества, и так очаровал функционеров Минкульта, чиновников Госконцерта и нескольких представителей советской эстрады (число приглашённых было ограничено), что они до полуночи довольствовались лишь его присутствием. Когда ожидание достигло предела – где же наша ласточка? – плейбой, которому люди свиты время от времени что-то возбужденно шептали на ухо, вдруг откланялся, передав столичному бомонду привет и извинения певицы: она-де устала и не в силах почтить вниманием собравшихся.
На следующий день отвечающие за гастроль чиновники чуть свет стояли на ушах: певица не приехала ни в Третьяковскую галерею, ни на творческую встречу с тружениками часового завода. На двери её апартаментов висела табличка с просьбой не беспокоить, на телефонные звонки отвечал секретарь бойфренда, с грехом пополам говоривший по-русски, и монотонно сообщал: Звезда занедужила, но за час до начала концерта будет в театре. Напрягало, что предложение медицинской помощи было отвергнуто, а похожий случай несколько месяцев назад уже имел место – великий французский мим, прибывший в Москву для съёмок фильма с участием нашего кошачьего клоуна, тоже страдал от скверной еды, в итоге его с перитонитом едва успели увезти на родину.
Когда к назначенному часу Звезда в театр не явилась, администрация подступила к гостиничным дверям, требуя предъявить звёздную девушку живой или мёртвой. Вышел лишь раздраженный бойфренд – сделал официальное заявление об отмене концерта. По причине внезапной болезни, которая, как он надеялся, должна через день-два пройти. Сообщая об этом, он снова пользовался услугами собственного секретаря, и лишь тут все заметили отсутствие приставленного к гостье советского толмача. Впрочем, конкретные люди его уже искали.
...В первый день Пушкину пришлось изрядно поработать – он переводил двухчасовую пресс-конференцию в министерстве культуры и нудные деловые переговоры Звезды и ее импресарио с чиновниками Госконцерта за обедом, но вечер неожиданно оказался не загружен – певица заранее предупредила, что на репетиции предпочитает обходиться без переводчика, поскольку музыканты понимают друг друга без проблем (хотя попросила, чтобы он на всякий случай оставался поблизости). Простенькая, незаметная, она производила впечатление скорее деловой женщины, чем артистки. В театре певица скрылась в гримерной, Пушкин битый час слонялся по перекрытому охраной коридору. Он не понял даже, как это произошло, но когда Звезда наконец вышла – онемел. На ней было короткое, с лямками крест-накрест черное платье, целиком открывающее плечи и руки, и никакая мишура не отвлекала внимания от лица, отрешённого и прекрасного.
Она стремительно прошла по коридору, который вдруг сразу обезлюдел, поднялась на сцену и замерла в центре прожекторного круга, уронив руки и откинув голову, и стояла так – минуту? пять? десять? – божественная, неземная, под шквалом аплодисментов, которыми её стоя приветствовали оркестр и зрители в чёрной бездне зала...
Когда Пушкин рассказывал о Звезде, сидя с друзьями на кухне у пропитого барда-каэспешника, хозяин, смурной и лохматый, то и дело хлопал его по плечу и кричал в нетрезвом умилении:
– Нет, ты скажи, признайся, сучий потрах, ты влюбился? Влюбился ведь, факт!
А Пушкин и не отрицал.
Они тогда душевно залили за ворот, и потом, перетряхивая в памяти эту историю, так и не смогли вспомнить, кто именно высказал абсолютно безумную мысль: а не слабо тебе, Пушкарь, умыкнуть Звезду у её линялого лабуха? Идея показалась занятной, её, с подначками, стали развивать: скрипач Занд предложил личный королевский «Роллс-Ройс», поэт-текстовик Жмых – ключи от маршальской своей квартиры, кто-то ещё – деньги, а хозяин кухни, как обычно, всё сводил к излюбленному варианту: видала она шестидверные лимузины, а вот чтобы запросто, с водочкой под картошку и килечку, с гитарой ночку побдеть...
Посмеялись.
А на другой вечер на этой кухне, прокуренной и жаркой, на почётном месте между плитой и холодильником, в антикварном кресле, найденном на помойке, но любовно отреставрированном и заново обитом вишнёвым бархатом, сидела Звезда. На подлокотнике, пьяный от водки и любви, примостился Пушкин, уронив свободную от стакана руку на хрупкое плечико певицы, и она трогательно запрокидывала голову, когда пальцы Пушкина щекотали ей шею, и ничего не говорила, только глядела на него из-под чёлки карими покорными глазами.
Вокруг клубилась в табачном дыму и аромате шашлыка непереводимая на другие языки жизнь: некто с мрачным лицом вещал что-то страшное, а все заходились от смеха, нечёсаный человек без слуха и голоса пел, лениво перебирая гитарные струны, и застолье хором подхватывало припев, не в лад, но громко и радостно, и пили горькую водку полными стаканами, будто хотели побить рекорд в Книге Гиннеса. Все тут были свои, и певица растворилась среди друзей, по-домашнему милая, очень русская и абсолютно неузнаваемая. («Пушкин никак с новой девушкой нынче», – замечал из коридора кто-то из пришедших и гадал: на кого она отдаленно похожа?)
Шумную компанию хозяин постарался выпроводить поскорее, но раньше двух часов ночи всё равно не получилось, и когда, наконец, последние припозднившиеся звучно хлопнули дверью, гостья подняла телефонную трубку. Пока она приглушённо разбиралась со своим бойфрендом, хозяева, разгребая грязную посуду, раскладывая тахту и стеля постель, пилили протрезвевшего Пушкина: ну ты отколол!.. да тебя теперь живьём в землю зароют!.. На это ничего вразумительно сказать он не мог, лишь покаянно разводил руками.
Две ночи и полтора дня они прожили на кухне в крохотной квартирке барда. Дважды Звезда звонила бойфренду, но что ему говорила, и как он крутился, создавая иллюзию её присутствия, Пушкин даже не пытался вообразить.
Бард и его жена старались соблюсти конспирацию, но у них был не дом, а проходной двор, и то, что хозяева не подходили к телефону, мало кого останавливало – валом валили нежданные визитёры, с которыми сразу прощались, не пуская дальше порога, и внезапная таинственность слишком явно бросалась в глаза.
Около полудня во дворе появилась большая черная машина. Статный старик и пара крепких молодых людей вошли в подъезд, откуда быстро вышли уже вчетвером, сопровождая девушку в накинутом поверх черного платья рыжем манто.
Вечером Певица дала в Москве второй и последний концерт. Столичная пресса, почему-то проявив в освещении гастроли необъяснимую сдержанность, тем не менее отметила, что это было лучшее выступление Звезды, несмотря на внезапную болезнь
Утром, когда Звезда улетела на родину, сотрудник бюро обслуживания Пушкин появился на своём рабочем месте. Он обречённо ожидал неизбежного официального разговора, однако никто никаких вопросов ему не задал ни в тот день, ни через неделю, ни месяц спустя. Через некоторое время Пушкина вызвали на собеседование в высокий дом на Смоленской площади и предложили работу по специальности – в уютной зарубежной стране, куда нужно было выехать как можно скорее. При одном условии: в командировку он посылался с женой. Поскольку министерская дочь находилась на излечении, а других кандидатур у нашего героя не было, поездка грозила сорваться. Но тут приятель случайно познакомил его с милой девушкой, случайно оказавшейся дочерью начальника отдела департамента, к которому был приписан Пушкин, и всё сразу же случайно устроилось: в порядке исключения загс оформил брачующихся без испытательного срока, и соответствующая контора оперативно сделала выездные документы.
Пушкиных провожали в загранку на той же самой кухне. Он опять примостился на подлокотнике кресла, а на вишневом бархате, поджав под себя ноги, напряжённо улыбалась его молодая жена. Был Пушкин грустен, хотя много шутил, и всё порывался насвистывать популярный мотивчик того времени – песенку «Чао, бамбино, сорри!», но сбивался на припеве и сердился: он не любил, когда у него что-то не получалось. А вообще тот зимний вечер располагал к хорошему настроению – ко всему и старый Новый год отмечали.
Певица вскоре тоже вышла замуж, однако не за престарелого бойфренда – её сердце вдруг покорил быстроногий спортсмен. Как всегда, Звезда много гастролировала по миру, только в Москву долго не приезжала, собралась лишь на свой творческий юбилей. Её концерт в первопрестольной прошёл с огромным успехом – певица, несмотря на возраст, внешне мало изменилась, и голос по-прежнему был чист и звонок. На выходе из зала показалось, что в толпе мелькнул Пушкин. Хотя, конечно, обознался – много лет прошло, да и дипломаты все на одно лицо.
«Огонёк» № 22–1998 г.
ФОТО: «Пушкин и его Звезда» / «Книжка с картинками», 2008 г.
© Рисунок Вл. Буркина / Архив Georgi Yelin
https://fotki.yandex.ru/users/merihlyund-yelin/
-----