И кто меня запнул туда? Уже не вспомнить. И кем я был тогда? Кем-то крылатым, пернатым, противным. Эхом отдаётся в памяти слово на букву Г.
В некоторый знаменательный продолжительным голодом день я уже не летал, а надолго подпрыгивал, отрывался от земли, медленно взмахивал ослабшими, озябшими крыльями среди голотелой бесстыдницы осени, и скоро срывался с воздуха назад, вниз.
Хлюп — слякотно на земле. Перья вымокли. А ещё какой-то мудрый мальчишка привязал к моим лапам что-то. Клювом не дотянуться, но от удара почти разложившийся этот груз разбился, обрызгав меня содержимым. Час от часу не легче.
Сегодня снова постараюсь взлететь на то окно к сердобольной бабуле. Все наши давно отъели себе выдающиеся брюхи на её безвозмездном корму! А я вот, сижу, отдыхаю. Голубиная самоирония, но — третий этаж, всё-таки.
Солнце взошло. Скоро немного потеплеет. Крылья отойдут, и взлечу, наемся, а там — жизнь!
Всегда и у каждого, видимо, на пути встаёт самая важная ступень, — гипертрофированная ступень Церетели, которую душе без крыльев не перелететь. Вот и у меня на пути этот третий этаж. Хоть бы кто семечек бросил.
В определённый утрешний час эта седовласая женщина высовывается из окна и созывает нас на свой балкон. Почему я не перелётная птица? Не пришлось бы кормиться из рук опаснейших существ. То «гули-гули», то груз к лапам.
Скоро уже будет пора. Потихонечку я побреду — вон по тем серым камням, пешим ходом, чтобы всю накопленную крылатость не истратить. Доползу до её дома, а там взмою аки сокол!
Ещё шажок, и ещё. Чёртова шея, обязательно ей так дергаться? Эволюция придумала меня иронически плохо. Потом они спрашивают, почему голуби такие глупые? Вы, извините, пробовали при каждом шаге так головой трясти? Последние мозги вытряхиваются. Никакие мысли в такой голове не задерживаются, я вас уверяю. Вот и опять, о чём это я? Шажок, ещё один.
Ах да! И вот я уже слышу скрип престарелых ставней, или костей? Смешно. Отчего не быть сердобольным, живя в уютном заоконенном доме? Ни ветра, ни холода. Сытная еда. Чересчур уж много еды. Постоянно она всё выбрасывает... и успевает с нами делиться. Я не по наслышке знаю, как много человек выбрасывает. Переводят продукты. Вам приходилось рыться в мусорке? Сладкий аромат оттуда постоянно влечёт животных — мерзких кошек, собак, но на деле сие амбре источает какой-нибудь нелицеприятный подсгнивший фрукт, или кожа с жирами толстенных недоптиц, которых люди обожают. Благо я, видимо, не слишком вкусный. Шаг, и ещё один.
Вернуться бы в молодость, да только не знаю, была она у меня? Вы видели когда-нибудь птенца голубя или хоть просто маленького голубка? Мы вылупляемся сразу оперёнными головотрясами. Шучу, конечно. Голубиные птенцы безобразны — над нами во всём пошутили.
Стою уже у края. Где-то завелась машина. Скоро поедет разносить свои вонючие дымные клубы. А мне осталось только дождаться. Вот-вот она высунется. Даст бог, сюда ко мне упадёт что-нибудь, и так достаточно, чтобы наесться. Не хочется уж взлетать.
Да. Посыпалось. Совсем крохи. Может, эти крохи помогут мне вспархнуть? Влачить мне подобное существование ещё не долго, если не взлечу. А если взлечу, то, вполне возможно, буду уже не влачить. Найду себе голубку, вскормим с ней ещё безобразных птенцов.
Худые мои, больные крылья. Толкнусь шеей вперёд! Крыльями взмах, и я уже в воздухе. Первый этаж, второй! Ещё пара взмахов, ещё немного! Ветер осенний, холодный, ревёт на меня. Что-то требует от меня своё, злобный. Замечательно. Никак от него не спастись. Дуновение по судьбы мановению — и я, бывший уже почти, ударяюсь о стенку.
Есть такие стадии замерзания: когда боль на холоде усиливается, и когда её уже не чувствуешь, — я почувствовал. Ещё одно падение. Нет, я не пессимист — констатирую факты. Маскируюсь, будто пикирую, будто изящно сейчас приземлюсь на асфальт словно в зелёную траву, но нет. Больно до жути. Мелкие камешки впились в перья, оцарапали меня.
А сверху сыпется сейчас так много! Стоило остаться внизу, подождать. Где теперь найти силы доползти эти метры до стены дома? А ещё перелезть бы этот полезный, прелестный бордюр. А за ним ещё и канава.
Ради чего, спрашивается, мне ползти туда? Тратить последние силы? Трусливый я слишком, чтобы просто умереть, или храбрый стоик, что так долго держусь? Вечно берётся откуда-то энергия. Вот я поднялся. Шажок, ещё шажок.
Треск. Упал навзничь. Заведённая машина проехала. Проехала по моему хвосту и задела лапу. Теперь уже не так больно. Что-то сломано и я еле дышу. В зобу, как говорится, спёрло. Наверное глаза сейчас навыкат. Хорошо, что нет птенцов — Мучительно бы их отец умирал. И не мог он переехать сразу меня всего? Хоть бы голову. Быстро и безболезненно — хруст, грусть… пусть. Лежал бы себе на дороге.
А я раньше считал таких дураков. Сколько их, обычно, за лето передавливали? Как минимум двадцать семь я точно видел — все счастливчики, целиком и полностью мгновенно раздавленные удачники.
Интересно, сколько ещё я вот так пролежу? Пока не проедет очередная машина? Уже совсем скоро. Я слышу как ревёт мотор. Начинаю отсчёт: прощай мир, без сожалений ухожу. Три… два… не буду скучать. Один… ноль! Объехал. Как мне это обозвать? Милосердный, внимательный водитель. Храни тебя мироздание, благодарю! Благодарю! Сука.
Едет ещё… И ещё один. И ещё… Где тот первый ужасный? Где его безжалостные колёса? Забыл бы ты, к примеру, ключи, или кошелёк, вернулся бы, переехал меня ещё разок и дело с концом.
Судорогой свело шею. Согнувшись, вижу теперь, что перелом открытый. Лапу мне сильно… а кровь почти не течёт — так я замёрз. Уже скоро. Все чувства пропали. Вот он, вот слышу, как гонит, безумный, сильный, благодарю!!
Остановился. Хлопнула дверь. Не вижу толком, что там происходит? Как всё ужасно стало ломить! Он подошёл. Бормочет что-то невнятное, смотрит на меня свысока.
Стук. Пнул меня от дороги подальше. Сильные у него ноги. Описав дугу я метко приземлился прямо в канаву.
Он Сделал всем полезное дело, доброохот, меня теперь никто не увидит. Никому не придётся объезжать меня, никому не придётся брать на себя вину за раздавленного голубка. Милые мои люди.
Вдох, ещё один вдох. Клюв угодил в пахучую тину — пусть по крайней мере так.
Воздуха больше нет,
сердце
почти
не бьётся.