Сказанное сейчас мною будет трудно воспринять, если ты молод и горяч. Хотя детские представления о предмете разговора, может быть, и покинули уже тебя, вытесненные знанием подробностей высоких технологий этого дела, почерпнутых (или зачерпнутых?) из (не источника уже) а из моря разливанного у берегов материка желаний, словно творимого ещё раз животрепещущим вулканом средств массовой информации. Потоки этих знаний, похоже, не столько призывают начать, наконец, дело безудержной практики, сколько переполняют сомнениями в успешности тебя, самой природой понуждаемого предаться занятиям этим наидревнейшим, но всегда для каждого новым, как бы явившимся вот только что некими озарениями собственной в этом деле крутизны.
Вот так, покончив с потоком причастных и деепричастных оборотов, причастимся же самой темы, имя которой принято называть сейчас коротким словом СЕКС.
Он, - да и Она, кажется, тоже - нимало не рассуждали о самом предмете, а безрассудно отдавались собственно самому процессу, уже приучив себя к такой изощрённости, что вожделенный результат достигался ценой длительных усилий, притом едва ли не акробатических, но совершаемых без устали и с большой охотой.
В ту пору Ему ещё не открылась в подавляющей своей массе фальшивость искусства кино, и случалось даже время от времени посещать кинотеатр. И вот, однажды - дело было в выходной - посылает его подруга жизни добыть продуктишек в местных магазинах, преимущественно пустынных в те исторические времена.
Выход из наиболее в тот день удачного гастронома был как раз насупротив входа в билетную кассу кинотеатра, так прямо и названного Художественный. А так как удача на сей раз посетила добытчика, и дно его сумки оттягивало несколько баночек майонеза под названием Провансаль, то взгляд его утратил былую остроту охотника и был несколько рассеян. Тут-то и подвернулось ему ненароком видение афиши, извещавшей о том, что сегодня, именно вот через несколько минут, здесь будет демонстрироваться (разумеется, художественный!) фильм малоизвестного тогда широкой публике мастера по фамилии Сокуров. И что фильм это называется «Спаси и сохрани».
Ни спасать, ни сохранять никого наш добытчик и не собирался. Но что-то именно сейчас привлекло его внимание; а вот что? - сказать определённо нет никакой возможности: праздное ли (ввиду удачной продуктовой добычи) внимание; или же внимание не праздное к незнакомому имени автора фильма; или же это было имя Бовари, скользнувшее перед взором (а товарищ Он слыл человеком начитанным и даже знал, что был некогда такой писатель как Гюстав Флобер - ничего из его трудов Он, правда, не читывал – но Флобер этот с его Бовари , что называется, были на слуху у будущего потребителя майонеза Провансаль, производимого в раблезианских количествах местным масложиркомбинатом. Провансаль этот, - сколько бы его не продуцировали ударники труда в содружестве с тружениками среднего уровня, да и со злостными прогульщиками тоже - этот майонез исчезал в неведомое, так что купить его обычному горожанину была большая удача.
Всё ли это , теперь вместе взятое, но в некий причудливый миг совратило-таки добытчика с пути, указанного Его повелительницей, и Он потратился и (в те времена дешёвый) на билет , и, едва ли не сказочно, обратился в Зрителя. Так вот наблюдает свежеобращенный этот зритель южнофранцузскую (так предполагает он) природу; и кажется ему, что это и есть Прованс (тут, видимо, провансальские баночки с майонезом в сумке на коленях подсказали эту мысль).
Ещё он ощущает, как надоедливо кружат провансальские сельские мухи над головкой молодой Эммы, которая чем только и занята, так это сидением у окна с вязанием в руках. И вот уже входит в сознание нашего зрителя - с майонезом в сумке на коленях - образ нити в руках Эммы, как самой её жизни - бесконечной и нудной, словно жужжание мух.
Потом появляется её муж. И вот, совсем скоро, мы видим их уже в постели. А этот мускулистый мужчина, безо всяких там политесов и прелюдий с хищным остервенением д о л б и т Эмму весьма энергично и невероятно долго, с перерывами для отдыха у окна. За этим сосредоточенным занятием его застают крестьяне, беспардонно возникшие в спальне, чтобы сообщить тревожную новость: их лошадь заболела и ей нужен доктор. Не сразу, но наш герой оставляет занятия в постели и направляется оказать помощь страдающему животному.
А Эмма снова за вязаньем. Тут около неё обнаруживается некий городской хлыщ и предлагает скучающей женщине конную прогулку. Эта прогулка заканчивается в зарослях травы этаким, едва ли не целомудренным, контактом, до чрезвычайности кратковременным, но от которого Эмма млеет, видимо позабыв совершенно все былые кузнечнопрессовые манипуляции своего супруга - доктора по конским проблемам.
И наш Зритель снова обращается в состояние Он. Ему становится предельно ясной эта жизненная коллизия, и куда она уведёт своих персонажей. Исход, который Ему становится невыносим настолько, что он едва ли не бегством покидает зрительный зал.
Истинно сказал Гюстав - “Madame Bovary, c’est moi”; муа, муа – и Я, действительно, тоже!
Но и при свете дня мысли не покидают Его. Да, собственно, их и не много, а, в сущности, и ни одной. А вместо них - чувство тревоги о собственной (Его и Её ) судьбе, в которой много чего происходило, происходит, но уж чего не будет так этакой механической индустрии; а, если что и останется, так это уже выстроенная ими гармония сердечных испытаний друг друга, конечно же, и не без опытов доморощенных камасутр, совершаемых по мере возможности.
Но.
Ничто не вечно в этом мире. Мы предполагаем, а жизнь располагает. Да, собственно, вся изобретательность её, жизни, и сводится к одному атрибуту:
- ограничения,
которые можно понимать как пределы существования; из которых начало ещё нужно отыскать в череде событий, - тоже раз начавшихся и когда-то закончившихся, - то уж конец окончательный не доступен восприятию лично тебе, словно бы его и не существует. Сверхъестественная мудрость природы!
Между тем настала пора и вот тем же, например, некогда резвым, суставам заявить о себе. Да не просто досадным дискомфортом; а болезненны стали Их совокупные эволюции в пространственных измерениях. И ведь так, порой, чувствительно, что однажды Они приняли решение прекратить свои известные акробатические этюды. Ну и что за печаль? Никакой трагедии! Жизнь продолжается. Более того, может быть она для Них только и началась именно сейчас.
Ну и чё к чему?
Всё-таки причудливы, порой, бывают фантазии не сдержанного автора подобных строк!
18.09.2018 02:14:12