Фридман возвращался в кают-компанию в тяжёлом расположении духа. Шахицкий после обморока ещё в лаборатории заставил его принять лошадиную дозу успокоительного, и тот почувствовал себя физически немного лучше, но на душе его лежало бремя гнетущих раздумий. Несмотря на это, Герман не забыл попросить у микробиолога глазные капли для Кати.
Войдя в тёплое помещение, он ненадолго застыл в удивлении, граничащим с шоком, хотя в том, что он увидел не было ровным счётом ничего шокирующего. Его взору предстала милая, почти домашняя картина — за столом собрались почти все участники экспедиции и, мирно переговариваясь, уминали угощение, наскоро приготовленное девушками на кухонной плите.
— Шеф, — сказал Егор, — просим вас к столу. Макароны по-флотски просто объедение.
— Благодарю, у меня нет аппетита, — хмуро ответил Герман.
Вслед за ним вошёл Шахицкий и с таким же странным, как показалось молодым людям, взглядом уставился на обеденный стол, но ничего не сказал. Затем он подошёл к Катерине, по-прежнему сидевшей в дальнем тёмном углу, и, склонившись перед ней, спросил:
— Как себя чувствуешь?
— Очень болят глаза, — всхлипнув, ответила девушка.
— Видимо, серьёзный ожог. Знаешь, я доктор, меня зовут Аркадий. Давай перейдём в соседнюю комнату, я осмотрю тебя.
Вместе они прошли в помещение, где незадолго до этого сам Шахицкий приходил в себя после переохлаждения. Там он задёрнул на окне плотную занавеску и уложил Катю на раскладушку. Сняв с её лица повязку, он осмотрел покрасневшие от слёз глаза.
— Ничего, всё пройдёт через несколько дней, — ласково сказал он. — Потерпи немного.
— Да, конечно, — улыбаясь через силу, ответила девушка.
— Я введу анестетик, — сказал микробиолог, доставая из кармана флакон с каплями. — Будет немного неприятно, но глаза придётся ненадолго приоткрыть. Зато потом будет легче.
Через пять минут он вернулся в столовую и произнёс, обращаясь к Фридману, молчаливо потягивавшему чай:
— Пусть она поспит. Сейчас ей нужен полный покой.
Вячек, роясь в горе видеодисков на полке рядом с DVD-плеером, сонно сказал:
— Знаете, я только что сообразил, что и сам дико хочу спать. Ведь по сути ночь на дворе.
— Да, сейчас в Москве мы бы все дрыхли без задних ног, — поддержал его Павел, почёсывая бороду, а Егор громко, звучно и протяжно зевнул и подытожил:
— Да, мальцы, щас бы всем на боковую. Только хватит ли на всех мест?
— Может быть, и хватит, если устроиться валетиком, — хмыкнул Шумилов, осматривая на футляре с диском обложку эротического содержания.
— Я с тобой не лягу, даже не проси! — ответил Павел, вызвав истерический смех у трёх девиц, начинавших прибирать стол.
— Я всё-таки не понял, почему радист не вышел пожрать, — пробасил Егор, зевнув ещё раз не менее раскатисто, чем прежде.
— Он и не выйдет, — тихо произнёс Фридман.
— Так что ты решил? — спросил Шахицкий, пронзив коллегу испытующим взглядом.
— Да, профессор, — сказал Егор, пытаясь скопировать взгляд микробиолога. — Вы все тут только и делаете, что ходите туда-сюда с таинственным видом, что-то решаете, о чем-то советуетесь, а нам ничего не говорите. Мы же всё это видим!.. Так что вы там решили?
— Не язви, Егорушка, — проговорил Царицын.
Неожиданно полярник выудил из-за пазухи большой охотничий нож с зазубренным лезвием длиной около двадцати сантиметров и принялся с нарочито невозмутимым видом поигрывать с ним на столе, расчётливо и быстро втыкая острие между растопыренных пальцев своей левой пятерни.
— О! Да мы вооружены до зубов! — усмехнулся сибиряк.
— Без этого никуда, — согласился полярник. — Без ножа и надёжного «дроба» в открытые льды не идут.
— Прошу внимания, — громко сказал Фридман, уставившись на дно опустевшего стакана в металлическом подстаканнике, и нож Царицына застыл в сантиметре от его указательного пальца. — Я бы хотел объяснить ситуацию в общих чертах. Мне тоже надоело скрывать то, что скрывать дальше просто немыслимо. Во-первых...
Он обменялся взглядом со Степаном и продолжил:
— Радист находится в дальней комнате. Он убит... по всей видимости, кем-то из вас.
Одна из девушек вскрикнула и выронила из рук грязную тарелку, разлетевшуюся на несколько осколков в разные стороны. Егор выпучил свои и без того широкие голубые глаза и пробормотал:
— Профессор, ваш юмор неуместен!
— Я и не шучу. Он убит ударом молотка в голову, рация также разбита, похоже, извлечены кое-какие необходимые детали. Из этого я делаю вывод, что неизвестный не хотел, чтобы у нас была связь с внешним миром. Мне, правда, совершенно не понятны его мотивы, но это сути дела не меняет. Для меня ясно то, что это дело рук кого-то из вас. Кстати, ударить человека молотком могла и любая из девушек, кроме разве что Кати — все вы сильные спортивные молодые люди.
— Вы кого-то подозреваете, профессор? — подал голос Николай, всё это время тихо сидевший за столом у окна.
— Я пока никого конкретно не обвиняю. Тут вопрос скорее о доверии и если говорить в таком формате, то доверяю я только Шахицкому и Степану. Они всё время были у меня на виду, в то время как вы все находились здесь вне поля моего зрения именно в момент убийства.
Фридман окинул пристальным взглядом всех присутствующих, словно сканировал невидимым лучом их мысли. На Николае его взгляд задержался немного дольше.
— А что во-вторых? — спросил Егор. — По-моему, вы хотели сказать нам что-то ещё. Хотя, честно говоря, мне и первого хватило...
— Прежде, чем я скажу это, мне бы хотелось узнать имя убийцы.
— Да уж, — ухмыльнулся сибиряк. — Так он вам и сказал!
— Значит, его надо вычислить.
— Валяйте, профессор, если для вас это так просто.
— В этом заинтересованы все, и вы должны мне помочь. Мне, конечно, далеко до Шерлока Холмса, но попытаться мы можем.
— Следуя методу дедукции? — улыбнулся Вячек, по-прежнему стоя с эротическим видеодиском в руке.
— Ну что ж, я думаю, что знаком с ним не меньше, чем вы. Степан, у меня будет к тебе просьба. Держи «Сайгу» наготове, пока я не проведу один маленький тест.
Царицын взял в руки ружьё и встал рядом с профессором, не сводя с него удивлённых глаз. Он совершенно не понимал, что затеял Фридман, но и не спешил высказывать своих сомнений вслух. Герман помедлил с минуту, то ли обдумывая то, что собирался изложить присутствующим, то ли нарочно нагнетая обстановку, чтобы заставить преступника понервничать.
Затем он сказал:
— Если кому-то всё ещё не ясно, то знайте, что убийство радиста может означать только одно — мы в одной компании с маньяком. Согласитесь, лишить нас радиста и единственной радиостанции посреди полярных льдов — замысел, не имеющий ни малейшей логики. Если вы попросите меня составить некий психологический портрет убийцы, то мне представляется довольно эмоциональная экспрессивная натура. В то же время — это немного рассеянный человек, поскольку только такой субъект мог забыть об осторожности в момент совершения убийства. Я внимательно осмотрел место преступления. Радист потерял много крови, вследствие чего, собственно, и умер. Лужа крови растеклась по всей комнате, ужасное зрелище, должен сказать, но не исключено, это поможет вычислить маньяка. После убийства он занялся грубой разборкой радиостанции, стараясь делать это как можно тише, на что ушло как минимум несколько минут. У меня тоже очень мало времени, и я не буду заниматься допросом каждого из вас, тем более, что это не в моей компетенции. Но кое-что мне стало понятно и без допросов. Пока убийца разбирал рацию, он не заметил, как ступил ногой в кровь. Я обнаружил кровавые следы от ботинок, ведущие из комнаты. Есть вероятность, что он забыл стереть кровь с подошвы или просто не обратил на это внимания, и тогда мы узнаем, кто побывал в дальней комнате до нас со Степаном. В этом и состоит мой нехитрый тест — вы должны по очереди показать мне свою обувь, а следы запёкшейся крови на подошве откроют нам имя убийцы. И если в нём ещё осталось немного здравомыслия, то пусть он признается сразу.
Степан вскинул ствол ружья и угрожающе проревел:
— Тому, кто сделает хоть одно лишнее движение — снесу башку! Молот, шеф!
— Профессор, — тихо произнёс Николай, указывая на что-то за окном. — Простите, что прерываю ваш тест, но у нас гости.
Шахицкий бросился к окну и чертыхнулся.
— Это они! — крикнул он. — Очень кстати, ничего не скажешь!.. Так!.. Быстро заприте двери и закройте все окна, вашу мать!
Все присутствующие в изумлении уставились на микробиолога, как на сумасшедшего, а Лена испуганно взвизгнула, едва не сметя со стола ещё одну тарелку.
— Что тут происходит, профессор? — спросил Егор. — Так ботинки будем проверять или нет?
Фридман осторожно выглянул из окна и увидел человека на снегоходе, быстро мчавшегося по центральной площади посёлка. Он остановил свою машину напротив кают-компании, повернув к ней бледное лицо с защитными очками на глазах, и Герману показалось, что он смотрит прямо на него. Человек слез со снегохода и застыл на месте в какой-то выжидательной, напряжённой и даже хищной позе. В его руке появился большой железный крюк с заострённым наконечником.
— Киреев, начальник станции, — прокомментировал Шахицкий. — Он и теперь их предводитель.
— Профессор, — напомнил Егор, — так я не понял...
— Учтите все, — вставил вместо Германа микробиолог, — мы находимся в зоне опасной инфекции. Все полярники заражены и, кроме того, опасны не меньше вашего убийцы. Все они...
Шахицкий вопросительно взглянул на Фридмана, и тот кивнул:
— Договаривай.
— Все они будут пытаться вас убить... Как это ни забавно!
Все, кто был в комнате, разом столпились у окна, глядя на странную фигуру, недвижимо стоявшую напротив и как будто смотревшую сквозь тёмные очки прямо на них.
— Да уж, веселее не придумаешь! — проговорил Егор. — А что
это за крюк у него в руке?
— Орудие убийства, тупица, — съязвил Степан. — Чем же, по-твоему, он будет тебя мочить? Шеф, может, его… ну, типа пойти и просто отключить?
— Не дёргайся! — мрачно ответил Фридман. — Он пока не пытался напасть на тебя, так что будем соблюдать... нейтралитет. Интересно, где остальные?
— Думаю, скоро подъедут, — сказал Шахицкий. — Если ещё живы.
К удивлению Фридмана, начальник станции помахал им рукой. Герман с Аркадием в недоумении переглянулись; казалось, каждый из них был изумлён не меньше другого.
— Похоже, нас приглашают на переговоры, — произнёс Фридман.
— Чушь! — с опаской ответил Шахицкий. — Даже не думай с ними разговаривать.
— И всё же... — профессор ненадолго умолк, будто что-то обдумывая. — Я с ним переговорю.
— Не смей! — воскликнул микробиолог, но Фридман решительно направился к выходу.
Прежде чем выйти, он оглянулся и сказал:
— Степан, остаёшься за главного. На всякий случай забаррикадируйте чем-нибудь дверь.
В предбаннике, накинув куртку и шапку, вне поля зрения остальных он выудил из внутреннего кармана пиджака небольшой пистолет, проверил магазин и, сняв с предохранителя, аккуратно сунул его в боковой карман куртки. После этого он вышел на морозный воздух.
Человек с крюком по-прежнему ждал его на том же месте. Его бледное лицо абсолютно ничего не выражало, напоминая какую-то белую маску. Во всём его облике было что-то пугающее и вместе с тем совершенно заурядное. Можно сказать, перед ним стоял обычный полярник в синем пуховике, какие носили все работники этой научной дрейфующей станции, тёплой шерстяной шапке и с чёрными очками-светофильтрами на лице. Единственной деталью, которая смотрелась на этом фоне несколько неестественно — был железный самодельный крюк, который тот всё ещё крепко держал в руке, облачённой в утеплённую перчатку.
Фридман проявил меры предосторожности и не стал приближаться к начальнику станции более чем на пять метров. Его правая рука сжимала в кармане пистолет, но он не показал и виду, что вооружён.
— Герман, — произнёс человек с крюком странным осипшим голосом с каким-то утробным и устрашающим надрывом, действительно не похожим на голос здорового человека. — Это ты?
— Плохо со зрением? — спросил профессор, натянуто улыбнувшись. — Конечно, это я. Что тут случилось и где все?
— Где все... — повторил Киреев и зловеще усмехнулся. — Есть вопросы, которые буквально убивают… Ты просишь меня признаться в бесчеловечном отношении к собственным сотрудникам? Но в этом вопросе таится ещё один глубинный сокровенный смысл... Оглянись, и, возможно, ты поймёшь, что случилось и не станешь вытягивать из меня мучительное признание.
Фридман удивлённо огляделся по сторонам, но не увидел ничего, кроме уже знакомого ему пейзажа — залитой солнцем ледяной пустыни, простиравшейся во все стороны вокруг станции, и его вопросительный взгляд снова остановился на человеке с крюком:
— Шахицкий мне кое-что рассказал...
— Я просил тебя оглянуться, — прервал его Киреев, — и спросить свою душу, что случилось со всеми и что нас ждёт?
— Я тебя не понимаю, — ответил Герман, ещё крепче сжав рукоять пистолета, поскольку ему начало казаться, что его собеседник теряет связь с реальностью.
— Хорошо, пожалуй, я дам тебе подсказку. Мы находимся на льдине, Герман. Вокруг нас глубокие тёмные воды.
— И что?
— Люди на дне. Все семнадцать заражённых. В живых остались всего четверо — океанолог, один из инженеров и гидрограф, включая меня. Ведь должен же кто-то позаботиться о том, чтобы эта… нечисть не достигла берегов континента. Должен сказать, нам было тяжело. Как ты понимаешь, никто по своей воле не хотел умирать, но я взял власть в свои руки.
— Насколько я понял, инфекция воздействует на мозг, — неуверенно проговорил Фридман. — Давай не будем обострять ситуацию и обсудим всё подробно в лаборатории.
— Ты даже не приглашаешь меня войти в дом? — сказал Киреев, посмотрев в сторону кают-компании. — Ты боишься, правда? Смертельно боишься, Герман.
— Ты знаешь, что я не боюсь ничего, — отрезал Фридман, уже начиная терять терпение.
— Есть вещи, которых боятся все. Я видел, как люди сходили с ума и бросались друг на друга, как бешеные псы. Инфекция и впрямь в некоторых случаях поражает мозг. Но не всегда — были и такие, кто сохранил здравость рассудка, однако, теряя драгоценное здоровье... Где Шахицкий? — неожиданно спросил он.
— В доме. По-моему, тебе нужен врач, так что...
— В доме, — глухо повторил Киреев таким тоном, будто речь шла о склепе. — И давно он с вами?
— Несколько часов. Послушай...
Неожиданно начальник станции сделал несколько решительных шагов в сторону кают-компании.
— Остановись! — Фридман выдернул пистолет из кармана и направил его на Киреева, чувствуя, как при соприкосновении с металлом на морозе начинает жечь обнажённые пальцы.
Киреев, видимо, по тону учёного понял, что тот настроен более чем бескомпромиссно и, застыв на месте, посмотрел на Германа.
— Не надо крайностей, — сказал профессор. — До прихода помощи мы обеспечим все условия выжившим, но только в карантине. Вам срочно нужно в тепло, с криошоком не шутят...
— Опусти пистолет, Герман, — прохрипел Киреев, делая шаг в его сторону.
Прикрывая глаза левой рукой от бьющего прямо в лицо солнца, Фридман машинально попятился назад, не спуская прицела с начальника станции.
— Отдай мне ствол, — ещё более угрожающе добавил Киреев, протягивая вторую руку, в то время как правой медленно покачивал в воздухе крюком.
— Первую пулю получишь по ногам, — уверенно сказал Фридман, и Киреев остановился.
Учёный с изумлением увидел, как начальник станции растянул синие, как у мертвеца губы в уродливой улыбке.
Указав на свой рот, Киреев сказал:
— Вначале начали выпадать зубы. Это было почти безболезненно и, как выяснилось, далеко не самое худшее. Те, кто сошёл с ума, испытывали жуткий холод до тех пор, пока кто-то не попробовал на вкус человеческую кровь. Не знаю точно, с чем это связано, но свежая кровь — животных или человека, не важно, — определённо пришлась им по вкусу. Они были похожи на тех живых мертвецов, которыми пугает Голливуд, только намного страшнее и сильнее. Мы постарались дать этим «зомби» серьёзный отпор, но в итоге заразились все. Конечно, мы повязали всех буйных, но дальше встал более актуальный вопрос, когда я понял, насколько опасна эта инфекция. Я нашёл единомышленников, и мы решили, что нужно предотвратить самую главную опасность. Шахицкий знает о болезни много, но думаю, что поделится с тобой далеко не всеми имеющимися данными. Я принял необходимые меры как чиновник, отвечающий на станции за всё. Чтобы на большой земле ничего не заподозрили, мы постоянно поддерживали связь с аэродромом, делая вид, что ничего не произошло. Три часа назад, видя, что все мы обречены, я принял окончательное решение. Мы пристрелили всех «бешеных» и сбросили их в разводье между льдин. Казалось бы, всё складывалось благополучно, но теперь я вижу, что у нас ещё много работы.
— Мне кажется, что это угроза или я ошибаюсь? — хмуро спросил Фридман.
— Шахицкий инфицирован, как и все мы.
— Я не заметил ни одного признака инфекции, — возразил учёный.
— И не заметишь ещё долго. Он носитель. Уверен, эта бактерия ещё преподнесёт нам всем сюрпризы. Собственно, мы и вернулись за Шахицким. У меня не было времени выкуривать его из лаборатории, ведь бакелит не так-то просто поджечь. Но я сделал вывод, что он не рискнёт уйти со станции. В последний радио сеанс нас предупредили об урагане и возможном торошении. Так что, если станцию сметёт или затопит, это будет лучший вариант. Наша задача уничтожить законсервированную бактерию и... ликвидировать всех уцелевших.
— Да вы тут все сбрендили! — воскликнул Фридман.
— Возможно. Но если мы не остановим эту напасть, не исключено, тогда сойдёт с ума весь мир... Кстати, у меня к тебе один вопрос, Герман, пока мы наедине. Зачем тебе понадобились спортсмены? Военные темнят как всегда, не так ли? — Киреев засмеялся через силу каким-то хриплым лающим смехом.
— Обычный тест. Совершенно безвредный. Мы собирались взять анализы крови в лаборатории и продолжить путь на полюс.
— Герман, — устало произнёс начальник станции, — будь со мной. Мы должны закончить начатое быстро, не причиняя особых мучений, ведь они такие же люди, как и мы.
— Нет, — Фридман покачал головой, не сводя глаз с Киреева. — Если ты совсем потерял рассудок, лучше уходи.
Мгновение Киреев молча смотрел на учёного, затем взмахнул крюком и медленно двинулся на него. Расстояние было небольшим, и времени на раздумье не было. Фридман понял, что нужно стрелять, но не смог нажать на курок. В своей жизни ему никогда не приходилось стрелять в живого человека. Лишь один раз несколько лет назад за все время он пальнул из своего карманного пистолета в белого медведя, когда неожиданно столкнулся с голодным и агрессивным животным на станции. Тогда он сделал это, осознавая, что выхода у него не было, и зверь оказался слишком близко для предупредительного выстрела. Но сейчас ситуация была совсем иной. Он никак не мог избавиться от чувства какой-то ирреальности происходящего, словно ему снился кошмарный сон. Поверить в этот ужас мешал здравый смысл, однако события развивались настолько стремительно, что времени на сомнения просто не оставалось. Фридман привык рассуждать логично, но что-то в глубине его души помешало ему выстрелить в человека, которого можно было даже в чем-то пожалеть. Не опуская пистолет, Герман попятился скорее не от страха, а от подспудного желания как можно дольше продлить, возможно, очень короткий, но до безумия ценный отрезок времени, отделяющий его от того рокового мгновения, когда он будет вынужден выстрелить.
Неожиданно Фридман поскользнулся на льду и упал на спину, больно стукнувшись затылком и выронив пистолет. На секунду он зажмурил глаза от боли; когда же открыл их вновь, то увидел бледное лицо, склонившееся над ним, прикрыв ослепительное солнце. Вблизи учёный заметил крюк, и это заставило его действовать. Он ударил кулаком Киреева по лицу, сбив его очки. То, что он увидел, было настолько фантастично, что на секунду Фридману показалось, что он наблюдал какую-то удивительную зрительную иллюзию. Этот визуальный эффект был усилен ещё и тем, что солнце светило прямо в затылок начальника станции.
Удивительное и жуткое зрелище казалось каким-то нелепым фокусом — из головы Киреева буквально бил солнечный свет. Вернее, он бил через отверстие в голове — округлую сквозную дыру, зиявшую на месте левой глазницы, в то время как правый глаз был совершенно здоров и с ненавистью глядел на учёного, — это выглядело настолько устрашающе и парадоксально, что Фридман содрогнулся всем телом не от холода, а от леденящего ужаса.
Киреев замахнулся крюком, и Фридман понял, что уже не успеет ему помешать, когда со стороны кают-компании раздался выстрел. Начальник станции пошатнулся и, отступив на несколько шагов, рухнул на снег. Герман поднял голову и увидел Царицына, застывшего в дверях с карабином в руках.
Профессор хотел крикнуть, чтобы полярник оставался на месте, но у него вырвался только сдавленный хрип — видимо, сказались холод и нервы. Царицын быстрым шагом направился к учёному, а вслед за ним из дома высыпали изумлённые до крайности спортсмены.
Внезапно раздался рокот мотора, и между домов промелькнула тень ещё одного снегохода. Всё произошло молниеносно — никто не ждал столь быстрого нападения. Человек на снегоходе на полной скорости промчался по улице в нескольких метрах от Царицына, попутно накинув на него петлю, сделанную из тонкого металлического троса, словно лассо и, не останавливаясь, дал газ, рванув в направлении снежной пустыни. Оказавшись в столь прочном захвате, полярник выронил карабин и, потеряв равновесие, с криком распластался на снегу. Бухта троса, прикрепленная или, возможно, приваренная к корпусу машины, быстро раскрутилась на несколько метров, и снегоход увлёк Царицына за собой. Он попытался вырваться из петли, но тщетно, и быстро выбился из сил, в то время как снегоход набирал скорость, волоча его за собой по льду. Полярник быстро потерял из виду кают-компанию и горстку испуганных людей, смотревших ему вслед.
Обходя небольшие торосы и выбоины во льду, снегоход летел неизвестно куда — впрочем, человек, управлявший машиной, несомненно чувствовал себя более чем уверенно. Минут через десять, когда Царицын уже потерял чувство реальности от боли во всём теле и шока, снегоход остановился, и кто-то ослабил петлю. Полярник попытался встать, но ему удалось это только с нескольких попыток — настолько кружилась голова и потемнело в глазах от дикой боли.
Немного придя в себя, он различил перед собой три фигуры, показавшиеся ему отнюдь не знакомыми. Во всех них было что-то жуткое и даже сверхъестественное. Вначале он даже не смог уяснить для себя, что конкретно отталкивало в их облике, — Степан просто на каком-то животном уровне почувствовал отторжение и страх. В их облике было что-то настолько кошмарное, что он даже решил ничего не говорить, не задавать вопросов и не бросаться на этих людей с кулаками. Царицын повернулся к ним спиной и, пошатываясь, побрёл по льду, пока неожиданно не понял, что путь ему преградила расщелина шириной метра в полтора. Она отделяла льдины одну от другой на несколько километров в обе стороны, и перепрыгнуть её сейчас он бы не решился, да и не смог.
Оглянувшись, Степан без особого удивления обнаружил, что трое уродливых человек всё это время неторопливо и бесшумно сопровождали его к расщелине, и теперь не сводили с него глаз по-прежнему в гробовом молчании. С их стороны не было заметно грубой агрессии, но во взоре застыло поразительное бездушие и спокойствие, точно в фотоэлементах роботов. В этих глазах тускло мерцала и достаточно осознанная мысль — одна единственная, страшная, властная и неумолимая, как судьба. Наверное, снова на каком-то интуитивном уровне Царицын понял без слов, чего они от него ждут.
Он посмотрел на мерцающую поверхность холодной тёмной воды, казавшейся безжизненной субстанцией, скованной во льдах, почти абсолютно гладкой, словно отполированный мрамор. Затем снова перевёл взгляд на своих пленителей и с усмешкой покачал головой.
— Не дождётесь, — сказал он.
Ответа не последовало, однако один из мужчин медленно поднял охотничье ружьё, помедлил с минуту, словно ждал от Царицына каких-то ответных действий и выстрелил ему в живот. От сильного удара пулей, разворотившей ему все внутренности, полярника отбросило назад, и он упал прямо в воду. Степан уже не почувствовал, как кто-то из троих длинным острым багром затолкал его подальше под льдину.