НА СНИМКЕ: Группа выпускников-историков НГУ (снимок 1968 г.):
Преподаватели сидят в 1-м ряду и двое стоят во втором.
1-й ряд слева направо: преподаватель английского языка, В.А. Аврорин – декан, Горюшкин (история феодализма), преподаватель немецкого языка, Рижский (история древнего мира), жена Соскина, Лисс (история средних веков), жена Аврорина (лингвист).
2-й ряд слева направо: Ежов, Ирина Кванская, Тамара Мороз, Голодяшкина, Галина Шлыкова, шестая Лида Майнагашева, седьмая – Ревякина (история средних веков), восьмая – Людмила Матвиенко, Клара Штерн, десятая – Наташа Тимофеева, Тамара Мамсик, преподавательница.
Жорж Гейвин стоит в третьем ряду справа.
На снимке нет троих выпускников, в частности, – Эры Севастьяновой и Натальи Понырко.
Володя Штерн по моей просьбе написал о Жорже, что помнит.
А помнит он его не в студенческие годы, а значительно позже, когда Жорж, уже помыкавшись, решил покинуть страну.
"Однажды, в конце августа 1976 года, поздним вечером, в нашей квартире в Академгородке раздался звонок. Открыв дверь, мы увидели Жору Гейвина – однокурсника Клары по новосибирскому университету.
Измождённый и похудевший Жора с порога спросил:
– Можно, я у вас поживу несколько дней?
– Заходи» – ответили мы.
Жора сказал, что он через пару недель эмигрирует в Израиль, у него уже отобрали паспорт и лишили гражданства, поэтому в гостинице он остановиться не может.
Потом он признался, что был не совсем уверен, примем ли мы его.
Людей, выезжавших в Израиль, многие, даже близкие знакомые, сторонились, боясь себя скомпрометировать в глазах властей предержащих.
Но Жора помнил ещё по студенческим временам, что из нашей квартиры расходился так называемый «самиздат» – машинописные копии неопубликованной (или опубликованной на Западе) литературы, не одобрявшейся советским правительством.
Среди них были стихи Иосифа Бродского, «Крутой маршрут» Гинзбург, зарубежные тома Осипа Мандельштама, «По ком звонит колокол» Хемингуэя и много другого.
Ещё до него дошли слухи, что Клара на собрании в Институте цитологии и генетики (она работала заведующей библиотекой института) выступила в защиту младшего научного сотрудника Гольдгефтера, который тоже собирался эмигрировать в Израиль.
Короче, Жора не обманулся в своих ожиданиях, придя к нам.
Он побыл у нас, пока собирал какие-то дурацкие, но требуемые ОВИРом справки, в частности, о том, что там, где работала его мать, не осталось к ней материальных претензий.
Ещё он получил «разрешение на выезд» от своей бывшей жены Ираиды, выплатив ей полностью алименты вплоть до будущего совершеннолетия (18-летия) их сына.
Деньги для этого он заработал, сделав по заказу какого-то зарубежного православного иерарха два фотоальбома Псково-Печерской Лавры – одного из немногих мужских монастырей, существовавших тогда в Союзе – с рукописными подписями и комментариями. Он рассказывал, что это была очень трудоёмкая, но хорошо оплаченная работа.
За те несколько дней, что прожил у нас, Жора рассказал о своих злоключениях в Пскове и в Ленинграде.
На самом деле, злоключения Жоры начались ещё раньше. Он был человек «остроугольный» – со своими оригинальными взглядами и понятиями, которых он твёрдо придерживался, не идя ни на какие компромиссы.
Кем он, уж точно не был, так это конформистом.
До поры до времени – в эпоху хрущёвской «оттепели» и её последействия – ему это более-менее сходило с рук.
Но потом ...
Продолжение следует: