А ведь тогда ходили только паровозы.
Как мил был сердцу паровозный гудок: светло тревожный, задумчивый, зовущий. Как вздрогнет,колыхнётся что-то в душе и станет выше небо, и глубже дали, и светлая грусть захлестнёт, подхватит и понесёт вслед за убегающим перестуком колёс туда ,за синь горизонта, в чарующую неизвестность.
А какая ничем необъяснимая ,непобедимая радость охватит от приближения к перрону, усыпанному семечной шелухой и окурками, чёрной стальной громады на бело красных колёсах,движимыми неправдоподобно мощными штоками. Их величественное неизменное движение покоряет, вселяя уверенность в их всесилии. Как волнующе пышет жаром от раскалённого где-то внутри паровоза металла, как терпок запах горячего масла, янтарными каплями блестящего на замерших штоках, и как сладка душная горечь угольно чёрного дыма, пригибаемого ветром к земле.
Вот он уже стоит, ещё весь разгорячённый, разъярённый скоростью и неодолимой бесконечностью рельс, тяжело отдуваясь паром, позванивая возбуждённым металлом, но уже готовый вновь вскрикнуть в жадном нетерпении движения.
Совсем недавно Наргинский видел паровозное кладбище. Чёрные, с рыжей подпалиной ржавчины на тендерах и станинах паровозы напоминали табун пригнанных на убой старых, отслуживших свой рабочий срок лошадей. Они стояли скучившись, вплотную друг к другу на мёртвых рельсах, в зарослях лебеды по самые оси колёс.