Элиза. Гл. 2

Ника Любви
Вернувшись наконец в гостиную, барышня застала там нетерпеливо прохаживающегося Григория Денисовича. Вид его был не просто взволнованным, но можно сказать, вдохновенным. Глаза сверкали молодеческим задором, усы и бакенбарды, поседевшие гораздо боле, чем пшеничного цвета шевелюра, топорщились задиристо, тревожимые непрестанно подвижной левой рукой. Элиза подивилась, неужели одно лишь успешное начало, пусть и долгожданной сделки могло так подействовать на столь хладнокровного эконома, как папенька? Чудны дела Твои, Господи!..

Григорий Денисович, завидев дочь, поспешил к ней, торопясь излить переполняющие его эмоции и мысли:

— Элиза, драгоценная душа, ты проводила Марью Филипповну?.. Оригинальнейшая особа, следует признать! Скажу тебе, как на духу, mon bebe — более осведомлённой в делах коммерции дамы я ещё не встречал! Какая эрудиция, тонкое понимание рынка, взвешенность суждений! Я воистину сражён наповал, кто бы мог подумать?..

Странное неудовольствие явной горячностью похвалы отца в сторону мадам Холл возникло в душе Элизы.

— Сher papa, ну послушай, ты возносишь до небес качества человека, пообщавшись с ним всего полчаса? Разве возможно достаточно узнать его за столь короткое время? Она безусловно замечательная, даже из ряда вон выходящая личность, но...

— Вот именно, из ряда вон!.. Скажи, кто бы ещё мог в течении непродолжительного разговора высказать глубокие и остроумные замечания обо всём на свете?

— Боже, так вы обсуждали куплю-продажу Берестовки — или проводили всемирный конгресс? Я в совершенном изумлении, честное слово!

— Ma douce Elise! Я сам был изумлён, поскольку настроился на нешуточный торг, дискуссию, поэтому назначил исходными максимально выгодные для нас условия... Но Марья Филипповна с ходу, безо всякого обсуждения, согласилась на всё... И мне не оставалось ничего другого, как мило побеседовать с ней на разные посторонние темы. Но ты бы слышала, как тонко и метко она охарактеризовала всех главных действующих лиц современной политики! Смею утверждать, что в ней скрыт талант выдающейся публицистки!..

— Значит, ты умудрился задорого сбыть с рук наш абсолютный illiquides?

— Ну, Элиза! Мне самому неловко, словно я обманул несведущего новичка, хотя мадам Холл такого впечатления не производит... Полагаю при заключении окончательной сделки назначить более справедливую цену, чтобы совесть потом не замучила... Как считаешь, сие есть приемлемый вариант?

— Надеюсь, вы не вступите в спор по этому поводу? С вас станется, рыночные воротилы!

— Прошу без ёрничества, дочь моя! Яйца курицу не учат! И вообще, почему ты ополчилась на нас с Марьей Филипповной? Она достойнейшая дама, при всей необычности облика, выказывает глубокий ум, порядочность, чтит память покойного супруга... ты обратила внимания на обручальные кольца? То-то же!

— Папенька, Бога ради, я ничуть не дерзаю спорить с тобой! Скорее, наоборот, согласна совершенно. Но всему есть предел, и восхищению мадам Холл тоже! — Элизе стало ясно, что если не затворить шлюз восторженного красноречия, поток обречён изливаться вечно. Она сама была не прочь обсудить невероятную гостью, но в таких категориях, которые показались бы Григорию Денисовичу как минимум странными, а засим прения не имели благоприятной перспективы, и стороны оказались принуждены расстаться.

Поднявшись в "левое" крыло, барышня прежде всего отправилась в гардеробную. Там дёрнула за шнурок звонка, и через пару секунд в дверь закономерно постучались, а затем на пороге возникла дежурная горничная. Безо всяких вопросов или указаний она приступила к "разоблачению" хозяйки. Расстегнула сзади все крючки, застёжки, помогла избавиться от верхних и части нижних юбок, спустила кринолин, отстегнула турнюр. Затем ослабила шнуровку корсета (грудь задышала заметно свободней), но оставила его на месте, поскольку данная принадлежность femme garde-robe считалось необходимой деталью и домашней одежды. Элиза выбрала серое повседневное платье, отделанное сиреневыми фестонами. Уже практически облачившись, она заметила на одном из пальцев горничной колечко, которое раньше не видела.

— Акулина, что это за кольцо? Ну-ка покажи!

— Право, Елизавета Григорьевна, ничего особенного! Колечко обычное, не стоит вашего внимания!.. — девушка зарделась вся, норовя спрятать злополучную руку за спину, но Элиза со смехом ухватила её и вытащила на свет. На правом безымянном пальце горничной поблёскивал тоненький, но очень милый серебряный перстенёк, с голубым камушком в обрамлении двух листиков.

— Акулииииинааа! Какая красота! Это откуда у тебя? Подарок — чей? Признавайся быстро! — Элиза с радостным выражением лица теребила девушку, которая хоть и пыталась сопротивляться, но чувствовалось, сама не откажется поведать все тайны.

Дело в том, что они были погодками, и в детские годы весьма дружили, причём общались тогда, естественно, на «ты», и юная барышня именовалась по-простому Лизой, а то и Лизкой, если попадала под горячую руку. С тех пор много воды утекло, и бывших подруг разделила сословная стена, но известная фамильярность общения осталась, правда, в неписанных пределах субординации.

Барышня продолжала настаивать:

— Ну, Куленька, сладенька, я никому не выдам тайны! Хочешь, побожусь? Вот те крест, и могила! Так ты встречалась с кем-то, у вас было свидание?

Девушка уже смеялась, готовая сдаться:

— Да Бог с вами, Елизавета Григорьевна, какие тайны, грех прямо! Это у вас, благородных, свидания разные и встречи... А у нас без премудростей... Зашёл Матвей Романыч намедни, в воскресный день, к нам в гости...

— Так это Матвей, папенькин кучер, сын дяди Романа-бондаря?

— Ну да, да! Они с Григорием Денисычем тогдась из городу вернулись, вот он и пришёл с гостинцами: мне — колечко, матушке подарил платочек расписной, а батюшке палехскую табакерку...

— Так он твой жених? Свадьбу уже назначили?

— Да что вы такая скорая-то, ей Богу! Ну, погуляли возле ворот, подсолнух полузгали... Матвей Романыч всё расписывал, как в городе люди живут, говорит... слово ещё придумал непонятное — с ума забродно!

— Сумасбродно, что ли? И где от таких понятий нахватался, жених!

— Да не жених он совсем ещё, истинный крест говорю! Скажете! Я ведь на службе у вас, Елизавета Григорьевна, куда мне под венец? Как дежурить буду? Ведь дети пойдут, заботы всякие, ведь и мужа придётся почтить, и родителев его...

— Да ладно тебе, Акулина, нешто, кроме горничной, других мест в имении нет? Вон, помощницей к Авдотье Ермолаевне, расклад продуктов вести, или в бельевую... да мало ли куда?

— Правда? И папенька ваш возражать не будет? Ой, благодетельница вы! — девушка всплеснула руками и засветилась ранней зорькой ещё пуще.

— Подожди благодарить, устроим когда... И вот ещё... — Элиза быстрым острым взглядом пробежалась по многочисленным полочкам и ящичкам гардеробной в поисках чего-то необходимого ей, потом схватила скрученный рулончиком саженный кусок ярко-красной атласной ленты, играющий на свету тысячами искр, и вручила его изумлённой Акулине:

— На, вплетёшь в волосы, так Матвей сразу на колени упадёт, руки и сердца запросит!

— Елизавет Григорьевна, душечка, никак не могу принять этого, разве ж можно? За ради Христа не серчайте!..

— Акулиночка, ну, пожалуйста,!.. Помнишь, когда нам по десять лет было, и мне захотелось кувшинку из пруда, и ты полезла достать, но застряла в осоке, так, что мне пришлось за пастухами бежать, чтобы тебя вытащили?

— Да как не помнить-то? Испужалась я тогда чуть не до смерти, всё казалось, что водяной в омут утянет... Хорошо, что вы, барышня, мне тогда ивовую ветку нагнули, и я уцепилася, а то бы точно — не поминай как звали!..

— Так вот, я за ту кувшинку до сих пор должна, это просто в зачёт, понимаешь? И к тому же, видишь, сколько у меня этих лент, во век не сносить!

Акулина смотрела на подругу детских лет сквозь слёзы, губы её нешуточно дрожали, а руки сжимали алый свёрточек ткани крепко и растеряно. Вдруг она резко подалась вперёд, приблизилась вплотную, но очень деликатно к Элизе, и запечатлела у неё на щеке горячий благодарный поцелуй, после чего вынеслась из комнаты похлеще пробки от Шампанского. Девушка потрогала место, которого только что коснулись губы, и вспомнила другой эпизод, случившийся сегодня. Определённо jour de baisers [день поцелуев], с улыбкой подумала она, выходя из комнаты и направляясь в «детскую».


Войдя, первым делом Элиза бросила взгляд на угрюмый, дедовской ещё эпохи Брегет, возвышающийся в углу, словно олицетворение самого  Хроноса. До ужина ещё есть немного времени. Почему бы не занять его делом? Она берёт из секретера несколько листов бумаги большого формата, пенал с карандашами «Koh-I-Noor», затем выбирает из своего пантеона античных божеств кажущийся наиболее привлекательным типаж (пусть будет Венера), после чего находит место, откуда открывается самый удачный ракурс,  и устанавливает там стул. Можно приступать, но света явно маловато — сумерки уже ощутимо сгустились, рисовать в таких условиях — значит насиловать зрение. Можно, казалось бы, зажечь керосиновую лампу и обойтись, но проку от такого светильника мало.

Поэтому наша художница дёргает сигнальный шнурок несколько раз определённым образом, и скоро вновь появляется Акулина, на этот раз с двумя тройными подсвечниками в руках, уже пылающими. Один из них она ставит на стол, чуть поодаль от гипсовой фигуры, другой водружает на пюпитр, непосредственно возле места рисования. Судя по её блестящим глазам, оживлённому виду, а так же слегка сбившейся наколке в волосах, негодница успела-таки обсудить с товарками появившуюся перспективу по службе, и вдобавок примерить подаренную ленту. Элиза улыбнулась про себя, ничуть не осуждая служанку. У всех свои радости-заботы, пусть и маленькие. Пусть их...

Оставшись одна, барышня уселась поудобнее, чтобы ничто не мешало, не отвлекало от процесса. Набросала общий контур изображения, потом выделила главные части, стараясь соблюсти пропорции, немного погодя начала прорисовывать детали. Скоро вид древней богини приобрёл узнаваемые черты, характерные особенности. Кое-что выделить, некоторые моменты подчистить резинкой, и вот уже вполне пристойный рисунок. Но странный, как будто нервный, зуд, пробегающий по телу, и волнующий даже мысли, не давал остановиться на достигнутом. Словно обретя самостоятельность от остального тела и сознания, правая рука продолжала чертить линии, явно собираясь одеть новоявленную женскую фигуру в некие покровы. Так и есть — вот появляется контур верхнего платья, судя по всему, того самого редингота, следом прорисовываются лосины с сапогами, так же кашне, пышные кудри, на которых лихо пристроился премиленький цилиндр. "И как прикажете это понимать? — обращается сама к себе Элиза то ли с насмешкой, то ли с порицанием. — У нас и Венера Медицейская обращается неведомым образом в амазонку? Cherchez la femme... но кажется, её уже в избытке!"

Тем не менее, она вооружилась коробочкой пастели, и лёгкими штрихами превратила монохромное изображение в цветной портрет дамы, облачённой в традиционный английский костюм для верховой езды. Не нужно было объяснять, кто именно угадывался в этом облике. Элиза установила получившийся эскиз на столе, между статуэток, прислонив к стене. Отошла на несколько шагов, чтобы оценить.

Кажется вполне удовлетворительным, но некое обстоятельство всё же смущает. Под наспех набросанной одеждой мадам легко просматриваются, словно просвечивают, очертания нагого тела Киприды. В придачу память мгновенно восстанавливает последовательность "облачения", причём в обратном порядке, и та, чей образ недвусмысленно запечатлён в графите и пастели, поневоле оказывается обнажённой. Элиза озабоченно трёт висок (тот самый, отмеченный поцелуем), ещё некоторое время разглядывает-любуется своей работой, и прячет её в папку, бережно перекладывая вощёной бумагой. Интересно, решилась бы она показать рисунок самой Марье Филипповне? Вопрос открытый. Но уж точно не папеньке и никому другому на свете!

А тут и ветхозаветный Брегет гулко ахнул, отбивая час, положенный для вечерней трапезы. Элиза, весело перепрыгивая через ступеньку, спустилась по лестнице, умылась из рукомойника в туалетной комнате, вытерлась обширным"египетским" полотенцем, поднесённым всё той же Акулиной, и прошла в столовую. ПапА уже сидел на своём месте, задумчиво склонившись на тарелкой, в которой дымился паром кусок говядины с картофельным пюре, а рядом возвышался традиционный бокал «Бордо». Ни появление дочери, ни её оживлённое приветствие не вывело Григория Денисовича из меланхолического состояния. Элиза прочитала краткую молитву и уселась напротив родителя, ожидая подачи своей порции. В данный момент она была не прочь поболтать на разные темы, включая сегодняшний визит мадам Холл, тем более таковое времяпровождение было обычным у них за ужином. Но на этот раз, похоже, её уделом станет молчаливое поглощение пищи. Барышне подумалось даже, не завести ли беседу с присутствующей тут же чопорной m-m Monter, но побоялась вызвать её раздражение. Почтенных лет гувернантка, занимавшаяся воспитанием ещё юного Гришеньки, давала прекрасные уроки рисования и музыки, несравненно обучала французскому языку, даже в арифметике с геометрией знала толк, но если пытались нарушить её спокойствие за столом — становилась сущей мегерой.

Вздохнув, Элиза угостила себя парой пикулей, поддев их вилкой из сонма плавающих в обширном фарфоровом блюде. Огурец на вкус оказался кислым, фасоль — травянистой. Вот докука, ни поговорить ни с кем по-человечески, ни предаться страсти чревоугодия... Уж несли бы горячее, что ли, куда Порфирий провалился?

Словно подслушав её мятежные мысли, в дверях столовой появился лакей, очевидно, замешкавшийся на кухне, и от того преувеличенно поспешающий с подносом, на котором находилась порция de la viande avec des pommes de terre, предназначенная для барышни. Надобно отметить, что внутренний распорядок в доме Палиц не отличался чрезмерной строгостью, хотя поддерживался в известных рамках. Прислуга вела себя учтиво-приветливо, но отнюдь не трепетала "пред лице" господним. Григория Денисовича уважали, прежде всего за справедливость и невысокомерие, а его дочку и единственную наследницу попросту любили, и при этом все интуитивно ощущали границы неписанных ограничений. Поэтому "провалившийся" Порфирий только улыбнулся виновато, мол, не взыщите, сударыня, а Элиза с шутливой укоризной покачала головой.

Ну вот, наконец-то! Привычным жестом вооружившись столовыми приборами по всем правилам политеса, и всё же глянув искоса на ментора-гувернантку (всё ли в порядке?),  она с энтузиазмом принялась за еду. Наверное, в высшем свете нашу барышню посчитали бы не вполне comme il faut по причине её отменного и нескрываемого аппетита, но помилуй Бог, у кого бы он не разыгрался после длительного пребывания на свежем воздухе, в придачу с немалым нервным потрясением? Добавим, что, к счастью, выросшая, как вольный злак на доброй сельской ниве, она пребывала в неведении относительно всяческих модных устремлений, вроде раннего разочарования жизнью или выморочных фантазий. Античное искусство и отечественная литература, во всём их многообразии, вот на чём зиждился фундамент её мироощущения. Отчасти так же влияние Православной церкви, в основном через деревенское окружение, поскольку сам Григорий Денисович относился к религии весьма спокойно, верный своему франкофонскому либертианству.

На некоторое время в столовой установилась сосредоточенная тишина, прерываемая лишь негромким звуком трения серебра о фарфор, хрустом разламываемого хлеба, шорохом салфеток, в общем, типичным шумом приёма пищи в приличном кругу. Григорий Денисович так же был вовлечён в общий процесс, в добавок изредка делая добрый глоток из бокала. После одного из них, промокнув губы и усы, мсье Палица вдруг высказался вслух:

— Я тут со свежим номером «Биржевого вестника» бегло ознакомился, прелюбопытные вещи сообщают, да-c!

Элиза уставилась на папеньку с живым любопытством, ожидая развития темы, тогда как m-m Monter и бровью не повела, а лакей Порфирий за спиной барина насторожился — не последуют ли какие распоряжения?

— Представляете, пишут, что длина железнодорожных путей в России превысила двадцать тысяч вёрст против полутора тысяч в шестьдесят пятом! Какой рост всего за пятнадцать лет! Вот бы во время Крымской кампании были подобные пути сообщений, нипочём союзники нас не одолели! А то мыслимое ли дело — пехотная часть вынуждена была месяц добираться из центральных губерний до театра военных действий! Соответственно, подвоз снаряжения и боеприпасов в том же духе. С'est rеvoltant [чёрт знает что]! Выходило, что поставки за тысячи миль из Британии или Франции осуществлялись быстрее, чем наши в пределах своего отечества! Вот она, решающая роль прогресса, когда даже выдающаяся храбрость русского солдата оказалась бесполезной! Впрочем, хороший урок всегда впрок, если его усваивают. Дай-то Бог! N’ est- ce pas [не так ли], madame Monter?

На шутливо-риторический вопрос, заданный бывшим подопечным из не выветрившихся легкомысленных побуждений, пожилая гувернантка отреагировала со спокойствием сфинкса. Неспешно дожевала прежде откушенный кусок говядины, тщательно отёрла морщинистый рот салфеткой, и лишь затем ответила ровным голосом, ни на кого не глядя, словно в пустоту:

— Comme vous voulez [как Вам будет угодно], monsieur!

Отец и дочь весело переглянулись. Они оба относились к престарелой, но величественной даме со смешанным чувством уважения-иронии. Она являлась словно бы олицетворением семейной преемственности поколений Палиц, выпестованных одними и теми же руками непоколебимой, как утёс, наставницы. Полвека назад двадцатилетняя вдова капрала, погибшего при завоевании Алжира, ступила на землю холодной непонятной России, чтобы осесть в имении Соловьиное, пожалуй, уже навсегда.

Между тем Григорий Денисович осушил бокал, отрицательно покачал головой на попытку Порфирия подлить «Бордо» из тёмной, пережившей многолетнее заточение в подвале бутылки, и продолжил излагать прочитанное в газете:

— И ещё начато строительство закаспийской военной железной дороги, которая должна соединить все крупнейшие и древние центры Средней Азии с метрополией. Подумать только: там, где недавно кочевали одни дикие племена и неторопливо передвигались караваны верблюдов, лягут стальные рельсы, и помчатся, испуская облака пара, огнедышащие машины-чудовища!

— Mon papa, ты рисуешь почти апокалиптическую картину! Огнедышащие чудовища!..

— Можешь не сомневаться, Элиза, именно так воспримут железную дорогу тамошние туземцы! Впрочем, выгода нововведения от этого ничуть не уменьшится. Как говорят сухие цифры статистики, стальные магистрали начинают приносить существенный доход. Акции железнодорожных компаний дорожают, как на дрожжах. Надо бы прикупить приличный пакет, думаю, не прогадаем!..

После сырного салата и десерта гувернантка, как обычно, извинившись и пожелав спокойной ночи, удалилась. Барышня раздумывала, не последовать ли её примеру, но была остановлена (и основательно удивлена) не то вопросом, не то предложением отца:

— Как ты считаешь, Elise, не следует ли нам несколько обновить обстановку нашей столовой залы? Ну, сделать её более современной, элегантной? Ведь по-сути, здесь всё в том же виде, какой я помню с детства...

— Батюшка, но мы же делали ремонт прошлым летом, всё переставили-починили!

— Всего лишь навели лоск на древние руины! А вот совершенно по-новому устроить, чтобы не хуже столичных гостиных, или даже Парижских! Только представь, как приятно поразится Марья Филипповна, когда через неделю мы пригласим её в фешенебельные покои!

— Милостивый государь Григорий Денисович, вы рассуждаете, как enfant, ей Богу! Мадам Холл в глаза не видела нашу столовую, как она может оценить разницу?

— Зато она вхожа, без сомнения, в самые изысканные дома, поэтому может воздать должное подлинному шарму! Ну, ma fille, Элиза, давай совершим маленькое чудо, и я знаю, что твой безупречный художественный вкус должен этому поспособствовать!

— Столь беззастенчивая лесть не вскружит моей художественной головы! Хотя... идея начинает мне нравиться! Но метаморфоза подобного масштаба в столь короткий срок... должна повлечь немалые расходы... ты отдаёшь себе в этом отчёт?

Получив принципиальное согласие дочери, мсье Палица заметно повеселел и даже дал знак лакею, чтобы тот вновь наполнил бокал.

— Разумеется, но это не проблема! Я распоряжусь, чтобы Игнатий Семёнович отпустил все необходимые средства, если нужно, сопроводил тебя повсюду. Полагаю, не стоит откладывать в долгий ящик — начнём прямо с завтрашнего утра. Матвей будет в твоей полной власти, любую повозку возьмёте. А в уезде разберёшься, куда обратиться, чай, по своим живописным делам там всё изучила?

При упоминании кучера Матвея в голове Элизы родилась блестящая мысль, которую она тут же озвучила:

— Сher papa, а давай вместо скучного Игнатия Семёновича со мной поедет кто-либо из горничных посмышлёнее, ну хотя бы Акулина?

— Не знаю, право... Всё же придётся везти немалые средства, да и в городе — одной-то?

— Можно подумать, страдающий подагрой старик идеально подходит на роль garde du corps [телохранителя]! Да и Матвей будет с нами, молодец хоть куда!

—  Ну, пусть будет по-твоему! Но веди себя поосмотрительней там, впрочем, о чём я говорю моей замечательной intelligente fille [умной девочке]?

Григорий Денисович встал из-за стола — старомодно, чуть тяжеловесно галантен, подал руку Элизе, помогая подняться, затем поцеловал её в запястье и висок, почти туда, где ещё ощущались губы Марьи Филипповны. "Определённо день поцелуев!" — улыбалась про себя девушка, возвращаясь в спальню. В голове её уже кружились тысячи  идей, соперничающих между собой и требующих немедленного воплощения в жизнь. Маленькое чудо? Что ж, попробуем его сотворить... чтобы драгоценная и чудесная Марья Филипповна приятно поразилась! Вот смех с папеньки, честное слово! И всё же презанятное событие сегодня приключилось, столько необычного привнесло в их монотонную провинциальную жизнь! Скажем спасибо госпоже амазонке, и bonne nuit [спокойной ночи]!

Что касается самой барышни, спалось ей совсем не спокойно. Странные видения одолевали её во сне, не то радостные, не то тревожные, полные взволнованного сумбура. Чьи-то руки норовили схватить Элизу и затащить в седло, и умчать в даль пустынных песков, на встречу с караванами верблюдов и дикими племенами. Жаркие губы шептали непонятные признания, обещали невиданные сокровища, требовали-умоляли о невозможном!.. Она часто просыпалась, мокрая, словно в лихорадке, смотрела широко раскрытыми глазами перед собой, во власти полубреда, затем снова проваливалась на нижние этажи сознания. Под утро юной деве привиделось, как могучий, но при этом нежно-изящный, мифически прекрасный бык воздевает её на огромные, совсем не страшные, гладкие, словно шёлк рога, и сажает себе на спину, чтобы броситься в море и плыть. плыть, плыть...

Впрочем, едва рассвело, Элиза вскочила с постели, полная кипучей энергии. Времени в обрез! Всего неделя на капитальную перестройку самого презентабельного уголка их дома! Как любит говаривать папенька в случаях необходимости экстренного ускорения какого-либо процесса: “Марш-марш, канальи!”

Она самолично и довольно бесцеремонно разбудила блаженно посапывающую в девичьей Акулину, огорошила её приказом немедленно собираться для поездки в город, причём одеться в "приличное" платье, то есть на господский манер. Подобные оказии случались в жизни горничных нечасто, и бедная девушка заметалась между гардеробной и спальней почище своей хозяйки. Кончилось тем, что пришлось Элизе помогать служанке облачиться в непривычные покровы. Если корсет больших проблем не вызвал, то кринолин с турнюром показали воистину дьявольскую сущность. Столько раз обряжавшая госпожу Акулина почти рыдала из-за тщетных попыток натянуть на себя эти причудливые изобретения человеческой моды! Только неимоверная решимость младшей Палицы довести процесс до победного конца поспособствовала успешному результату, который превзошёл все ожидания. Миловидная, но простоватого облика горничная разом обратилась в элегантную особу если не дворянского, то мещанского сословия точно! Узрев себя в зеркале, Акулина преувеличенно испуганно охнула, прижав ладони к вспыхнувшему лицу, а барышня-затейница весело закружилась вокруг неё, припевая: “Что за душенька, Акулиничка, подарю тебе два полтиничка!”

Когда они вышли на крыльцо, уже деловито-серьёзные, поджидающий их кучер Матвей просто остолбенел, распахнув изумлённые серые глаза почище тех самых полтин. Затем спохватился, сорвал картуз с буйной головы, поклонился учтиво, но с лёгким намёком на иронию, которой прикрывал замешательство. Он никак не думал увидать свою избранницу в столь необычном наряде, сразу поднимающем её в неписанном табеле о рангах на голову выше самого Матвея, пусть и приближенного к барину, но всего лишь кучера в долгополом сюртуке и кумачовой косоворотке. С другой стороны, ценность предполагаемого приобретения, в качестве венчанной супруги, тоже возрастала, что не могло не радовать практичного молодца. Он распахнул дверцы ландонетки перед барышнями, подал им руку по очереди, помогая взобраться внутрь, при этом умудрился незаметно приложиться губами к запястью Акулины, словно записной жуир, а та шутливо показала ему кулак.

День выдался на загляденье погожий. Дорога, прибитая и сглаженная незатяжными дождями, ласкала рессоры экипажа и не докучала пылью. Элиза и Акулина удобно устроились на сиденье, беспечно смеялись собственным шуткам, а так же по-солдатски солоноватым, но добродушным словечкам Матвея, ежеминутно оглядывающегося с козел в разудалой весёлости. Горничная крепко ухватилась за локоть госпожи-подружки, ещё не вполне доверяя своему счастью, гордилась и конфузилась под взглядами жениха. Елизавета летела мыслями вперёд экипажа, радостно болтала, увлечённая общим оживлением и сама его вдохновляла. Путь в двадцать вёрст преодолели на одном дыхании, казалось, только выехали за ворота усадьбы, а уже городская окраина впереди, и крест золотой над Троицким собором!

Первым делом Элиза, согласно предварительно составленному плану, наведалась в художественно-оформительскую мастерскую братьев Шац. Это заведение было знакомо ей не понаслышке благодаря давнему увлечению живописью, поскольку снабжало уездный люд принадлежностями для творчества, а так же консультировало по вопросам благоустроения всего и вся. Старший из братьев, Эммануил Маркович, встретил вошедшую как добрую знакомую, любезно пригласил в святилище — рабочий кабинет, весь увешанный репродукциями и заваленный холстами вперемешку с картоном. Только Элиза обмолвилась насчёт цели посещения, как вольный художник воспылал вдохновением, с ходу предложил дюжину разных вариантов, на обширных листах ватмана начертал множество набросков, потом извлёк из ящиков и с полок целую груду альбомов и атласов, разложил их веером пред очи заказчицы.

Поначалу ошеломлённая, Элиза скоро вошла во вкус, живо и вдумчиво обсудила с маэстро общую концепцию, чтобы затем перейти к деталям. Похожий на нескладного кузнечика с длинными ногами-жердями, с кипой взлохмаченных волос, Шац метался по комнате, сверкая круглыми очками в золотой оправе, фонтанировал идеями, лишь иногда утихая, когда утыкался в очередной тематический фолиант. Воспользовавшись одной из таких заминок, юная наследница Соловьиного подошла к огромному панорамному окну во всю стену, заливающему мастерскую золотистым осенним светом, и окинула взором прилегающую улицу. Прямо напротив, умилительно-важные, прохаживались по булыжной  мостовой Акулина под ручку с Матвеем, ведя неспешную беседу о чём-то, ни дать ни взять образцовая городская парочка! Барышня улыбнулась им свыше, будто взирающий с небес ангел на играющих детей. Какое-то тихое предчувствие счастья омыло сердце, но выразить его хоть словом она не решилась бы...

Наконец-то удалось обговорить важнейшие условия, состыковать мнения, прийти к общему знаменателю. Господин оформитель исписал целый блокнот пометок, все со знаками Nota bene, заполнил предварительную смету. Элиза, пробежав глазами последнюю, мысленно ужаснулась, но виду не подала, лишь заметила, что солидная оплата подразумевает первоклассное исполнение. Эммануил Маркович взвился, задетый за живое подспудно выраженным недоверием, вдобавок ошалев от падающей в руки удачи — клиент без всяких препирательств согласился на самые баснословные расходы! Да не только в губернии, никто в России не выполнит работу более качественно в столь краткий срок! Будьте уверены, сударыня, художественное предприятие братьев Шац не подведёт!

Порешили, что буквально завтра утром со всем необходимым скарбом, имея в наличии достаточное число работников, оформители прибудут в Соловьиное и покинут его не раньше воплощения проекта в жизнь. Элиза вручила долговязому лохматому кузнечику полагающийся аванс в обмен на расписку, потом приказчики доставили в ландонет несколько отобранных картин, упакованных в дерюгу и обвязанных бечёвкой, а так же раскидистую, экзотически утончённую пальму-драцену, настолько приглянувшуюся барышне, что та не захотела уже с ней расставаться. Повозка мгновенно приобрела вид крохотного тропического островка посреди бескрайнего российского океана, а кучер Матвей представился Элизе, как потерпевший крушение капитан пиратского брига. Впрочем, она оставила это впечатление при себе, поскольку вряд ли бы его поняли и оценили по достоинству её спутники.

Затем экспедиция посетила несколько магазинов готового платья и заведений модисток, изрядно пополнив гардероб помещиков Палиц. Особенно приглянулось Элизе голубоватое, всё в сборках и воланах, весьма открытое в декольте robe, лишь намедни доставленное с берегов Сены из самого фешенебельного салона, если верить на слово продавцам. Девушка снова вздохнула украдкой (цена кусалась вполне по-французски беспардонно), но выложила испрашиваемую сумму — уж больно обновка была хороша!

Подлинный же фурор вызвал визит в ювелирную лавку. Скромное по размерам помещение было наполнено живым сиянием сотен золотых, платиновых, серебряных украшений, драгоценных камней, выложенных на чёрных бархатных подносах в стеклянных витринах. Представлял товар хозяин заведения — Евсей Германович Бегильфер собственной персоной, на вид весьма утомлённой многолетней службой под знаменем проклятого и вожделенного металла, но на деле питаемой невидимой его энергией. Элизе, явно поддавшейся чарам воплощённой роскоши, было мучительно трудно остановить на чём-то определённом свой разгоревшийся взор, и она с возрастающим смятением рассматривала выкладываемые перед ней экземпляры. Некоторые из них стоили баснословных денег, судя по порядку цифр на ценниках, которые девушка и не пыталась перевести в конкретную сумму.

Но всё же поиск не оказался бесплодным. Внимание девушки привлекла шейная брошь в виде бордовой шпинели прямоугольной огранки, окружённой по периметру россыпью мелких искристых бриллиантов. Вот оно, то, о чём подспудно мечталось Элизе, словно воплощение странного сладостного чувства, омывающего сердце, яркое и страстное, и вместе с тем строгое, как взгляд влюблённой в епископа монашки.

— О!.. — многозначительно протянул ведающий людские слабости старый еврей и поцеловал кончики своих пальцев. — Выбор юной госпожи говорит о её пылкой душе, скрывающейся под тонким снежным покровом... Не сомневайтесь, этот индийский лал, словно волшебный ключик, отопрёт ту самую дверцу, для которой предназначен. Примите мои пожелания, сударыня, а так же скидку в десять процентов, только сегодня и только для вас!

Подобная проницательность скорее позабавила, чем покоробила не признававшуюся в собственных чувствах Элизу, и не убавила её восторга от сверкающей «индианки».

Неловко топтавшийся в дверях и шумно сопящий Матвей вдруг резко махнул рукой, словно решившись на что-то отчаянное, и тоже приблизился к прилавку.

— Это... я прошу покорнейше простить, если я не ко двору, но уж шибко заманчиво тут у вас, господин хороший! Может, и нам с Акулинкой найдётся подходящая финтифлюшка, как находите, Елизавета Григорьевна?

Евсей Германович насупился, оглядывая вторгшегося в святая святых варвара, но, видимо, пришёл к выводу о потенциальном профите вторжения:

— Сударь, извольте заметить, что моё заведение финтифлюшками не торгует! Только наилучшего качества товар от поставщиков Императорского двора! Но не сомневайтесь, найдётся приемлемый вариант на любой вкус и кошелёк. Впрочем, сначала уладим вопрос с мадемуазель!

Выбранная шпинель была с поистине королевскими почестями уложена в бархатный футляр, который, в свою очередь, обвёрнут шёлковой материей и упакован в несколько слоёв хрустящей бумаги выскочившими словно ниоткуда подручными, а затем с поклоном вручён Элизе. Получив причитающуюся немалую толику и внимательно пересчитав, хозяин лавки перешёл наконец-то к терпеливо дожидающемуся Матвею. Ему тоже предъявили пару планшетов с неплохим ассортиментом серебряных украшений, в основном колец и серёжек. Кучер слегка растерялся богатству выбора, зачесал темя под буйной шевелюрой. Поспешно ткнул пальцем в первое приглянувшееся — серёжки с крохотными голубыми камешками. Продавец улыбнулся:

— Что ж, молодой человек, неплохо-неплохо, и барышне вашей понравится, и не разорит... Чудесный экземпляр! Будет смотреться, как на камер-фрейлине!

Присутствующая тут же Акулина зарделась от смущения и радости. Элиза взяла её за локоть и подтолкнула в бок, мол, хороша мадам! Матвей достал из кармана  сюртука  пачку связанных ассигнаций, отделил, сколько нужно, и припечатал к прилавку — знай наших!

Обратно мчались ещё веселее, чем в город. Правда, изрядно потяжелевшая коляска катилась не столь споро, но седоки не обращали на это внимания. Смеялись и шутили пуще прежнего, вспоминая забавные эпизоды их уездной эпопеи, изображая колоритных персонажей, повторяя характерные выражения.

Во двор усадьбы вкатились уже в сумерках, под дружный собачий лай и озорной свист мальчишек. Важный Матвей погрозил сорванцам кнутом, но добродушно кликнул:

— Эй, шпаки, кто в первой мне ковшик воды с колодца принесёт, тому гривенник дам! Ишь!..

Стайка детворы унеслась с весёлым гамом, а ландонет подъехал к самому крыльцу барского дома. На шум высыпали все его обитатели, включая Григория Денисовича, вышедшего за порог со свежей газетой в руках. Барышня отдала указания дворовым насчёт поклажи, предупредив особо, мол, поаккуратней, знаю вас! Отпустила Акулину, которой прямо не терпелось свидеться с товарками  и порассказать чудных историй. Затем поднялась к отцу, чмокнула его в щеку, при этом улыбаясь до ушей:

— Ах, папенька, как прекрасно мы съездили, ты бы знал! Я сделала заказ в оформительской мастерской, завтра уже должны приехать, там настоящие знатоки своего ремесла! С ходу набросали план всего, что мне хотелось бы поменять в нашей зале, дали кучу альбомов, набросков. Мы можем с тобой их обсудить, если хочешь, конечно...

Григорий Денисович с чуть заметной ироничной улыбкой покачал головой:

— Уволь, уволь, chere Elise, назвалась груздем, полезай в свой кузов! Я — пас! Вот, читаю сводку новостей, из Петербурга есть интересные, насчёт Особой комиссии...

Теперь настал черёд дочери ускользать от скучной темы:

— Mon cher papa, прости, так устала в дороге, что сил нет на столичные сплетни! Может быть, завтра, или ещё когда-нибудь? И ещё, если ты не против, я поужинаю у себя, пусть что-нибудь к чаю приготовят... Je t’aime [я тебя люблю]!

Не дав отцу ни слова произнести в ответ, она умчалась, прыгая через ступеньки и вздёргивая юбки, на свой этаж.

А там стоял сущий бедлам! С пылом, достойным лучшего применения, мужики и девки перетаскивали привезённые из города раритеты из комнаты в комнату, слушая указания разных самочинных начальников, отчего толку было ноль, к тому же возникла реальная опасность испортить деликатный товар. Особенно досталось пальме-драцене, которую пытались втиснуть в узкий проём кладовки, для чего пришлось бы отломать всё её остро-перистые ветви. Элиза возмутилась не на шутку:

— Что вы делаете, hommes sauvages [дикари]? Прекратите буффонаду, кто вами тут командует?

Как это обычно бывает, вожаки суматохи тут же скромно растворились в толпе, оставив на первой линии самых незадачливых. Впрочем, молодая госпожа не собиралась творить суд-расправу, а всего лишь довести дело до ума. Она потребовала явиться Акулине, тут же чётко определила, куда что необходимо разместить, лично убедилась, что слова её истолковали правильно. Оставив горничную вместо себя (чем ещё больше возвысила её статус), Элиза удалилась в спальню.

Оставшись наедине, она с замиранием сердца развернула свёрток и открыла футляр со шпинелью. При свете канделябра камень засиял какой-то особенной глубокой аурой, с оттенком граната, ещё более контрастирующей с прозрачным холодом бриллиантов. Девушка приложила брошь к груди и повернулась к зеркалу. Что-то острое, но приятное шевельнулось в сердце — без сомнений украшение выглядело не просто как аналогичное на кашне Марьи Филипповны, но словно составляло ему пару. Элиза таинственно улыбнулась своему отражению. Загадочная незнакомка с багровым кристаллом, что предстояла ей, была ещё та особа!

Скоро по соответствующему звонку явились две служанки с кувшинами тёплой воды и полотенцем. Сначала они помогли барышне освободиться от дамской упряжи, затем в большом серебряном тазу натёрли её намыленными мочалками, следом омыли. Вытерли насухо. И облачили в пару нижних юбок, рубашку, домашнюю кофту и пеньюар (наряд, максимально облегчённый для приличной барышни!).

Вместе с лакеями, принёсшими ужин, пришла Акулина. Одетая в повседневное платье горничных, но волосы уложены модным заграничным фасоном (подружки умудрились, додельницы?), открывающим уши, в которых поблёскивали свежеподаренные ей серёжки. Элиза заставила красотку повертеть головой так и сяк, чтобы полюбоваться игрой лучиков в голубых камешках, заодно ещё раз посмеяться сегодняшнему приключению.

Акулина, словно играючи, накрыла на стол, румяная от радостных переживаний. Барышня не без труда уговорила её сесть напротив и разделить трапезу. Впрочем, горничная не заставила себя долго упрашивать, потому что была нешуточно голодна, как и молодая госпожа, к тому же интуитивно чувствовала черту, до которой ей не возбранялось доходить без риска нарушить устои. Они выпили по чашке ароматного китайского чаю, уплели за милую душу с полдюжины бесподобных пирожков, начинённых лесными ягодами.

Поболтали ещё о разном, помечтали о будущей свадьбе Акулины (к великому её смущению и притворному ужасу), вспомнили и недавнюю гостью, Марью Филипповну. Элиза невольно стремилась услышать о ней стороннее мнение, а горничная, столь же стихийно угадав интерес барышни, без задней мысли выложила все сплетни и домыслы Соловьиного на сей счёт. Получалось, что простой люд считает покупательницу Берестовки изрядной барыней, но чудачкой. Особенно поразили всех белые обтягивающие лосины, по общему мнению, слишком соблазнительные на женских лядвиях. Элиза не смогла удержать улыбки. Эти лосины и её не оставили равнодушной, но отнюдь не в плане осуждения, скорее, напротив. Может быть, зависть к столь вольготной манере поведения, выраженной не только в одежде, но во многом другом? Речь, жесты, взгляды... Особенная пронзительность тёмных глаз, проникающая в душу. Или даже глубже. В такие сокровенные уголки, куда самой заглянуть невозможно...

Почти уже догорели свечи, когда они разошлись. Предварительно Акулина помогла госпоже раздеться и натянуть ночную рубашку. Руки служанки были проворны, но грубовато-бесхитростны. Элиза вспомнила утончённые пальцы мадам Холл, её тёплые и сильные ладони. Вдруг мелькнул образ: черноволосая роскошная дама на месте служанки... Сердце вновь сладко вздрогнуло, прежде чем смех прогнал наваждение. Что за бредовые идеи, мадемуазель Палица?

Она блаженно растянулась на постели, предвкушая будущий день с его волнующими хлопотами и странными надеждами. Храни нас, Господи, и не суди строго взыскующую счастья душу!..


Иллюстрация:Albert Lynch