Се-ля-ви

 
                (повесть-миниатюра)   
         Доктор Ада Власьевна отзимовала на даче в страхе и одиночестве.   
 « Слава Богу, лето. Может быть, бандиты забыли про меня. Я тут, в своём вишнёвом саду… Годы мои – что вольные птицы, вспорхнули – и нет их. Лишь прощальный шелест крыльев доселе в ушах. Были они, годы-птицы, мелькнули. Возможно, вьют где-то новое гнездо…
А что? Всё имеет начало, и всему обязателен конец – печально, но неоспоримо. Се – ля – ви…» – проснувшись на зорьке, размышляла Ада Власьевна, с юности обожавшая наблюдать, как занимается июльская утренняя заря, раскрашивая пурпуром горизонт ещё сероватого неба. 
        И за окном зачинается трудовой день. Стремительные ласточки-труженицы вовсю хлопочут о завтраке своим птенцам. Сизокрылые голуби попарно появляются на траве, клюют вызревший подорожник. Где-то среди лип ещё руладит соловей: видно, ночь ему коротка…      
        «Счастлив, кто умеет наблюдать земные картины! Но пора и тебе начинать новый день, Фелисада», – сказала Ада Власьевна, назвав себя именем, что записано в метрике (в переводе с латинского – счастье).
        Первым делом обошла дачные грядки с клубникой, глянула под огуречные листья в надежде увидеть зелёного первенца, да, видать, не пора ещё. Ласково погладила гордый помидорный куст, и он тут же отблагодарил её, обдав невидимым духмяным облаком. Улыбнулась поспевающим вишням. Приостановилась в поклоне любимым белоснежным ромашкам – красота, глаз не отвести. «Вот оно, счастье, вернее, остаток моего большого земного счастья», – подумала Ада Власьевна.
         Присела в гамак и, чуть прикрыв глаза, под лёгкое  покачивание начала «смотреть» своё счастье – увиделось огромное панно-калейдоскоп  из множества сверкающих разноцветьем алмазов. Только последние ряды их осыпались, смешались, порвав связующие нити и явно предав свои  родные места…          
               
                ***               
          Конец июня 1945 года. Далёкая от города-райцентра деревня в двадцать домишек, кажется, начала свыкаться со своей долей – жить без мужского плеча: похоронка не обошла ни один дом. «Все достойно защищали свою землю», – так сказал военком на колхозном собрании в честь победы в Великой войне. 

 – Знаем: бились с треклятым немцем, как и положено с ворогом. Только осиротела
   деревня. Безмужняя деревня – так мы её называем теперь, – в полной тишине,
   всхлипывая, промолвила Дарья, мать семерых ребятишек мал мала меньше.         

 – И в безмужней деревне ровно сто человечков ребятни, от трёх до шестнадцати
   годков. Выжили возле матерей, выстояли в голод и холод. Подростки вон уж в
   колхозе с лошадьми управляются. На них вся надежда: мы-то уж выкачаны войной,–
   вытирая глаза, продолжила Настя Яшина, у которой детворы всего-то пятеро.         

 – Ладно, бабоньки, поплакали и – будет. Поверьте, мне слёзы не помогают, а
   только пугают мою детвору, их восемь… Давайте по домам, завтра рано на покос,–
   пряча влажные глаза, сказала бригадир Анна  Васина.   

           Горечь слёзная клокотала в горле Татьяны, проводившей на войну мужа на второй день их свадьбы. Нет у неё детей. И ни письма от Власия, ни похоронки на него… вот уж полгода.
           Время –  далеко за полночь, но тревожные мысли не давали ей заснуть.
И вдруг Татьяна услышала за окошком лёгкий стук колёс и поскрипывание тарантаса, а затем тихое  «тпру – у – у – у…». Вскочила – к окну. В темноте еле разглядела: мужчина на костылях, другой его бережно поддерживает, направляются к её крыльцу.
          То ли от страха, то ли от радости Татьяна вскрикнула на всю избу и, на ходу одеваясь, распахнула навстречу им дверь… Бедняга, с трудом переставив костыли через порог, осторожно поднял глаза и как-то  виновато произнёс:  «Я это, Власий. Примешь безногого – буду век благодарен, откажешь инвалиду – не обижусь…»  Сопровождавший добавил: « Молодка, грех не принять героя, своим  танком давившего врага уже под Варшавой. Врачи с того света вернули его, косточки сложив … Был изранен до безнадёжья»   
           Татьяна, всхлипывая, обнимая мужа, словно утратившая рассудок, только и твердила: «Жив мой Власий, жив! Дождалась, дождалась…» И кинулась собирать на стол нехитрый ужин.
           За столом Власий по-военному кратко объяснил своё положение:
«17 января этого года всё и случилось со мной, в день освобождения Варшавы, стало быть. Танк мой под снаряд врага угодил, загорелся… Пока из пламени выбирался, ноги обгорели, глаз правый, да и левый… Зато в последнем своём бою «поговорил»
хорошо с неприятелем – шесть его танков расплавил…      
В госпитале «оставил» обе ступни, а глаза оставили как есть – непоправимо… Теперь ты знаешь всё. Поступай со мной, Татьяна, как можешь…»
             Только тут она заметила, что правый глаз мужа был напрочь закрыт, а левое веко еле поднималось.
             Татьяна мгновенно поняла, что теперь она должна помочь ему жить, стать его стеной. И, взяв себя в руки, прекратив всхлипывания, твёрдо сказала:
« Влася, ты – дома. А вдвоём мы одолеем все беды-горюшки…» 
              Пошла в их доме жизнь, тихая да ладная. Но вскоре жена заметила, как тяжело дышит муж и сердце всё ладонью прикрывает. Видимо, чтобы хоть как-то отвлечь себя от болей, заводил патефон (единственный в деревне). Из открытого окна лились любимые солдатами песни Лидии Руслановой, Клавдии Шульженко.
              Под окнами собиралась деревенская детвора и молила: «Ещё «Синий платочек», ещё, дядя Влас…» Он смотрел на детишек, как на родных, и выполнял просьбу… 
              Но однажды дети собрались у «патефонного» окна, а оно закрыто. Заглянули внутрь: дядя Влас –  на полу, костыли в разные стороны… Испуганно побежали в поле к Татьяне.   
              Хоронили героя всей деревней. Наград возле гроба – не счесть. Они так сверкали под яркими лучами солнца, что, казалось, небо радовалось, принимая последнего достойного воина этой деревни, ставшей окончательно безмужней.         
              Безмерное горе Татьяны стало как-то потихоньку отступать, как только она поняла, что весной у неё будет дитя. Так и случилось: в конце марта на свет появилась дочка, Фелисада. 
Татьяна с трудом сдерживала слёзы горьковатой радости: поднимать-то одной…         

                ***               
              Несладкое послевоенное детство, как у всех в безмужней деревне, было и у Фелисады. Но мама любила её безмерно, ласково называя Адой и приучая к сельскому труду, молвила: «Дочка, мыть, стирать, копать, жать – всё надо уметь, чтобы достойно жить, не хлюпать носом, ни на кого не рассчитывая, твёрдо стоять на ногах, мало ли что может быть в жизни…  А ты готова всё выдержать».
              Так и стало. Скромница Ада – во всём помощница матери, отличница в школе, получила аттестат, поступила в медицинский институт. Мечта стать врачом стала близкой целью. Училась легко, основательно постигая хирургию. И – диплом, тоже с отличием.
              По распределению попала во флотскую поликлинику. Год спустя, оперировала уже в госпитале. Ещё через три –  кандидат медицинских наук. Чувствовала себя счастливой, Только начало угнетать домашнее одиночество, как потеряла безмерно любимую маму: она ушла ночью, во сне, без стенаний и последних слов-просьб, как женщина сильная, ни от кого и ничего не ожидающая, не просящая.

                *** 
              Утренний обход в больничной палате. «Здравствуйте, Ада Власьевна. Мне, холостяку, предстоит операция. Хочется, чтоб скальпель, предназначенный для меня, был в ваших умных руках. Не откажите»,- то ли шутя, то ли всерьёз негромко произнёс капитан второго ранга, зная, что именно она и будет заниматься его сломанной и неудачно сложенной рукой. Она заглянула в свои записи и произнесла:
« Так и есть. Через два дня увижу вас на операционном столе». 
             Приходя в себя после наркоза, капитан увидел над собой обеспокоенное лицо доктора (прооперированный долго не просыпался). Как ни в чём не бывало, шутливо проговорил: «Жив-здоров, готов вязать морские узлы, в шторм вёслами управлять шлюпкой… Матвеем меня звать, Матюшей…» Искренняя благодарность доктору читалась в его улыбке и явное ожидание её дальнейшего внимания.
             «Поправляйтесь. Потом уж – узлы, вёсла, моря-океаны», –  ответила Ада и тоже чему-то улыбнулась.   
             До выписки капитану оставалась неделя. Не спалось. Вот уже два года он один. Пока бороздил моря, жена ушла к молодому. «Бог ей судья. Сын скоро заканчивает мореходку. Я ещё не старик, всего-то сорок пять. Лучшей жены, чем докторица, я уже не встречу. Ну и что, что не из красавиц, зато душа золотая, руки тоже. Моя душа к ней тянется… И как я без неё?» – ночами размышлял Матвей.    
             В день выписки капитан волновался, будто один на шлюпке в бушующем океане. И не ведал, как и что сказать доктору… А получилось просто. Ада Власьевна, вручая ему больничную бумагу, сказала: «Вы здоровы. Будет нужна помощь – обращайтесь. До свидания». 
             Матвей заметил грустинку в её голосе и как-то странновато произнёс: «Помощь… предвидится, доктор, чувствую, доктор…»         
             Ровно через три дня капитан второго ранга в белоснежном парадном мундире, накинув на плечи медицинский халат, постучал в дверь кабинета Ады Власьевны и зашёл, проронив с порога: «Здравствуйте. Я за срочной помощью. Вот». И поставил на стол низенькую расписную корзинку, в ней два миниатюрных горшочка с цветами. В одном – белоснежная «невеста», в другом – васильковый «жених».
             «Представьте себе, корзинка – добрая сваха, устроившая нам встречу. Неужели будем против? Я – нет. А Вы? Ответ нужен сейчас, поскольку мне скоро – в море… Так как?» – волнуясь, произнёс Матвей, в упор следя за её большими серыми глазами, твёрдо веря, что именно в них он увидит искренность её ответа.    

 – Так сразу… Вы же меня не знаете, – смущаясь, начала доктор, глядя на корзинку-
   сваху.   

 – Знаю, достаточно узнал…  Плохой человек не может стать хорошим доктором. А вы…
   Впрочем, вы и так это знаете. Вас пациенты встречают открытой детской улыбкой.
   Не замечали? А я всякий раз этой картиной любуюсь, как в палату заходите…    

              Две недели спустя Фелисада Власьевна и Матвей Ильич благодарили корзинку-сваху, отправляясь в семейное «плавание». Шикарной их шлюпка не была, но в ней жили честность, доброта и взаимопонимание, отчего оба были счастливы. С появлением сыновей-двойняшек дом наполнился тихим семейным уютом. Хотя море для неё – это муж, грустные расставания и не менее тяжёлые ожидания, служение медицине Ада не оставляла. Она – успешный хирург.
              Да видно, счастье не бывает бесконечным. Вот уж дети-студенты, будут на выходе бухгалтерами-плановиками… Горечь родителей от выбора детьми вуза не проходила долго. Мать надеялась видеть их авторитетными врачами. Отец ворчал: «Мужчина – это покоритель океанов, космических высот, или полярник, или доктор, учитель.., А учителя я всегда ставлю в начало всех начал. Стыдно сказать: мои сыновья с косточками на счётах справляются…»   
               
                ***
              В начале бандитских воровских 90-х годов сынки подоспели служить…жуликам разных видов и рангов. Как-то случайно в столе сыновей отец обнаружил несколько пачек долларов(век такого не видал!). Понял: эти бумажки до добра не доведут, только если уже…
             Встретив поздним вечером своих двадцатилетних отпрысков и, предъявив им пачки, Матвей Ильич строго спросил: «Откуда в моём доме эта пакость?!» Ещё строже добавил: «Отвечайте не как отцу. Я, капитан второго ранга, требую ответа как перед государством…»

 – Тебе шестьдесят, отец. Ты давно – никто. Нам решать, как жить, –  нервничая,
   сказал один.         

 – Нет твоего государства – нет, выходит, и ответа тоже, – нагловато проговорил
   второй.   
            
             Утром в доме стояла мёртвая тишина. После ночного дежурства Аду обычно в дверях встречал  муж. На звонок не отозвался. Своим ключом она открыла дверь. Прошла в кабинет мужа, где он работал над своей новой книгой. На полу валялись рваные чужие купюры…
             Матвей буквально корчился от болей и не мог сказать слова. Ада как врач делала мужу всё необходимое, пока не прибыла скорая реанимации. И Ада, и коллеги-доктора уже были бессильны…               
             Проводили капитана в последний путь со всеми воинскими почестями благодаря военкому и его друзьям-ветеранам Советского флота.
             Ада, обливаясь слезами, просила сыновей сказать, чем они занимаются, откуда вражьи деньги и что произошло между ними и отцом. 

 – Не мешай нам жить. Мы не станем жить по-вашему. Мы будем богатыми: и дом, и
   валюта для будущих детей, а вы только и смогли нам дать жизнь нищенскую, –
   выпалил один. 

 – Лечи бесплатно любимых больных, авось, прокормишься, –  добавил второй, как
   посолил открытую рану…   
            
              Ада не могла постичь услышанное от сыновей. Бездонная пропасть легла между матерью и детьми. Ей вдруг стало некуда спешить. Кажется, ещё вчера их уютная четырёхкомнатная квартира  была наполнена любовью и светом, куда она, как на крыльях, летела после трудового дня. Теперь там мрачно, пусто, что рождало какое-то недоброе предчувствие…
              И правда, сердце матери предупреждало. Не прошло и месяца после похорон, как в дверь требовательно позвонили. Ада Власьевна как доверчивый советский человек, не спросив, кто за дверью, открыла. Оттолкнув её в сторону, вошедшие в чёрных масках спросили, где её «сучата» и, обежав  квартиру, удалились.
               До смерти перепуганная, она дожидалась детей. Поздно вечером вернулся один, Илья. На вопрос матери, где Павел, как ни в чём не бывало, сказал: «Спроси у папашки, зачем он рвал деньги, три миллиона долларов. Нет Ильи, сожгли кредиторы – ищи ветра в поле, мать…»   
               На следующий вечер Ада не дождалась и Павла. А через три дня явились те же «маски». Она открыла дверь, чтобы узнать, что с Павлом, хотя предполагала и свой конец… 
               
 – Скажите, где мои сыновья… –  дрожа от страха, еле вымолвила Ада.

 – Тю-тю … твои «сучата». Расплачивайся за них, лекарша голодраная, – гаркнула
   одна «маска».   

  – Вот! Читай грамоту! – рявкнула другая.               

          На столике лежал договор купли-продажи её квартиры, подписанный ею(!) … и заверенный печатью нотариуса. Всё поплыло в глазах Ады Власьевны… 

 – Три дня на вылет из этих стен. Пойдёшь искать правду – получишь конец! –
   гавкнул один.   

 – Помни, теперь мы правим бал, власть под нашим сапогом. Теперь верх – чубейсят,
   гайдурят, – уточнил басом второй.   

             Ушли. Ада Власьевна, еле придя в чувство, окончательно поняла: это конец. Она далеко не бойцовского характера, да и возраст… Остаётся – спасаться, только и всего. Где? Ведь у неё теперь – ни кровинки родной, ни даже дальних родственников. Куда деться?   
            «Только дачный домик, хотя он, конечно, не крепость. Недалеко от города. Туда – и будь что будет», – решила Ада и начала собирать вещи, хотя бы необходимые. Руки и ноги плохо слушались, но она спешила…
            В старые чемоданы бережно уложила архив мужа, документы, фотоальбомы, книги, им написанные. Сняла со стен его картины: благоговела перед его морскими пейзажами (он был настоящим художником-маринистом). Писал картины в основном для друзей. Лишь несколько оставил себе. Бережно упаковала его мундир со всеми флотскими наградами. Взяла для себя необходимую одежду, обувь. Присела на стул, обвела прощальным взглядом ещё недавно такой уютный родной угол, враз
осиротевший, загрустивший от неминуемой разлуки…
Вызвала такси.   

                ***      
            Поздним вечером подъехали к дому, с которым в сентябре прощались до весны. Таксист занёс в дом вещи и, не взяв плату, уехал. «Наверно, он увидел моё состояние… Не хорошо-то как получилось…» – сокрушалась Ада, оглядывая холодный дом. Декабрь начинался с крепких морозов. Она принесла охапку дров и затопила печь. Пламя весело играло на поленьях, будто соскучилось по привычной работе и теперь в радость трудилось, согревая остывший дом.
              Три года назад Матвей Ильич осуществил давнюю мечту: на своих шести сотках в память деревенского родительского дома построил свой, простой, крестьянский бревенчатый с русской печкой. В нём красный угол с божницей, под ней стол с лавками. Меж окон небольшой шкаф для книг. Около двери раскладной диван и шкаф для одежды. Всё, как было в старом  родительском, когда уезжал после школы поступать в военно-морское училище.
              В этом новом уютном доме ему необыкновенно легко писалось. Она с удовольствием слушала его новые главы, то критикуя, то хваля (в литературе Ада знала толк). Ещё она любила наблюдать за мужем, когда был на природе за мольбертом или с удочкой в руках на июльской зорьке… воплощение мужества и природной красоты.
             «Теперь одна в нашем скромном вишнёвом саду. Что дальше?» – со страхом спрашивала себя доктор, вновь и вновь воспроизводя в памяти вечер бегства из города. С тех пор там она ни разу не была. Продукты покупала в сельском магазинчике, что в километре от дач.
              Соседями её оказалась пара старичков, здесь же зимовавших. Как-то поздним вечером в окно Ады постучали – она вздрогнула. Выключила свет и выглянула из-за шторы. То была соседка: «Мужу плохо – сердечные кончились. Не поможете?» Не раздумывая, Ада, подхватив стетоскоп и лекарства, пошла к соседям. Прослушала больного, дала таблетку и посоветовала лечь в больницу. Так он и поступил. Сосед, Ефим Лукич, оказался судьёй в отставке. 
              Видя к себе доброе расположение соседей, доктор решила довериться соседу, поведала о своём горе, не прося ни о какой помощи.
              Однажды, вернувшись из города, Ефим Лукич зашёл к Аде Власьевне и рассказал, что квартира её трижды продана, а неделю назад выгорела полностью – последние новосёлы на улице, как и предыдущие. Добавил, что и он, и его старые друзья-коллеги бессильны перед махровым беспределом.               

                ***               
               С течением времени Ада Власьевна начала привыкать к своему положению. Всё реже являлся ночами страх, днём стала чаще бывать на воздухе. Теперь она философски оценивала свою жизнь, своё счастье. Её Матвей в одной из книг написал о счастье как о вишнёвом саде:

«Видно, каждому при рождении даётся возможность иметь свой «вишнёвый сад».         
 
Одному – цветущий, плодоносящий: вкушай, гуляй – не хочу.
Это ль не жизнь …насекомого?!   

Другому – сад запущенный, с вопросным будущим. Окультурь –  и пользуйся плодами его.    
Жизнь –  без претензий к судьбе. 

Третьему – сад, которого нет. Сади, изобретай – перекапывай до слёз от мозолей на руках. Вновь сажай. Возделывай до тех  пор, пока мудрец не скажет: «Твой "вишнёвый сад" цветёт и плодоносит. Ты достойно жил. Вышел из самых нижних низов своего народа и достиг высот во благо  человека –  вырастил свой сад и великодушно раздаёшь плоды его людям».
Такая жизнь – награда»    
            
             «Сад Матвея –  «сад», чья жизнь – награда. Сад воина, художника, писателя-мудреца и моей к нему не угасающей любви, хотя и рассыпалось панно-калейдоскоп моего счастья…» – размышляла Ада, встречая новый день.
               
                28.09.2018 г.