(Фото автора)
Звон колоколов величавого храма созывал прихожан к вечерней молитве…
Бревенчатая крепенькая избушка Серафима – вдовца стояла на краю села. И её хозяин, едва заслышав первый удар колокола, боясь опоздать, спешил переодеться в заранее приготовленную праздничную справу, от которой исходил лёгкий табачный запах.
Серафим не курил, но табачок в малом количестве выращивал для отпугивания моли, пересыпая самосадом кладь в старинном бабкином сундуке. Там хранился его нехитрый выходной убор: овчинный, слегка потёртый полушубок, того же качества кубанка из чёрного барашка, валенки, пара полотняных штанов, три расшитые «крестом» самотканые рубахи. И две багряного цвета понёвы, оставшиеся от жены. Серафим сам не знал, для чего он берёг вещи покойницы, всякий раз вертел их в руках, проверяя, нет ли порчи. Похоже, дорога ему была эта единственная память о супруге.
Жениться во второй раз Серафим не собирался. Когда с третьих родов умерла его Варвара, он дал себе зарок – буду один.
Народившуюся дочку без материнского молока и женских рук Серафим выходить не сумел. В отчаянии бегал он с малюткой из двора во двор к тем, у кого качались люльки, прося кормящих матерей хоть разок приложить к груди его малютку. Зима стояла морозная, явно, застудил отец свою крошку. С вечера поднявшийся у девочки жар в полночь усилился, а на заре её ангельская душа уже пребывала в раю.
Долго горевал Серафим, утешая себя мыслью, может так оно и лучше. Уж больно ждала Варюша после двух сыновей рождения помощницы, вот к себе и забрала свою дочурку, что тут ей одной с мужиками мучиться…
Матвею шёл шестой год, Антошке четвёртый, а их батьке Серафиму не исполнилось ещё и тридцати.
Покладистым, степенным, хозяйственным мужиком считали односельчане Серафима. И на погляд был хорош: высокого роста, крепок в теле, красив лицом, чуб чёрный вился… С таким не только все одинокие бабы и вдовы, многие девки втайне мечтали пойти под венец. Но не спешил Серафим в выборе мачехи для своих мальчишек.
А между тем, едва тело усопшей Варвары было предано земле, как соседка, засидевшаяся в невестах рыжеволосая, веснушчатая, но не дурнушка – сирота Дарья то и дело стала забегать помочь по хозяйству.
Очень скоро Матвей с Антоном не прочь были признать в ней мамку. В их возрасте потребность в материнской ласке велика. Даша впрямь слыла девушкой доброй, умной, привязавшихся к ней малышей полюбила всей душой. А уж по их отцу давно страдало её сердечко, ещё при живой Варваре, но чувства свои она ото всех скрывала, боясь внести разлад в чужую семью.
Но теперь, когда Серафим стал свободен, готова была ради него на всё. Но не обращал он на Дарью внимание. И не только на неё. Вскоре многие поумерили свой пыл к «окаменевшему» красавцу-вдовцу, лишь Даша скромно ждала своего часа…
… Минуло два года. Однажды, вернувшись с покоса, Серафим застал в избе хлопотавшую над приготовлением обеда соседку и весело резвящихся около неё сынов. Яркий румянец так и играл на её пухленьких щёчках. Из-под небесной косынки, необыкновенно шедшей к лицу, кое-где выглядывали «пшеничные» завитушки волос, лёгкое платьице соблазнительно облегало стройный стан. Меж дел Дарья тихонько перешёптывалась с Матвейкой и Антошей, - так нежно она называла ребят.
… В памяти живо представился образ умирающей жены, и еле слышный тогда её предсмертный голосок теперь так звонко зазвучал в голове Серафима, что он невольно сделал шаг в сторону девушки. Её любящий взгляд голубых глаз завораживал Серафима, жаром обжигал всё тело, сердце зрелого мужчины. А в мозгу настойчиво стучало последнее напутствие жены: «Серафимушка, голубь мой, покидаю тебя, родненький, но ты не спеши за мной вослед, живи долго, а деткам нашим постарайся сыскать мамку поласковей, да не ходи далеко, коль согласна будет растить их Дашенька, на ней и останови свой выбор».
…Запрыгали, закружились по хате Матвейка с Антошей, видя, как бережно отец кладёт руку на плечо Даши. Но едва прикоснувшись, словно от огня, отшатнулся Серафим от девушки. Та, не ведая причин, в слезах метнулась за дверь. Недоумевали хлопчики – это что ж такое происходит?
Серафим, присев на краешек лавки, крепко стиснул голову руками и громко застонал. В этот миг он в полной мере прочувствовал тяжкую вину перед своим отцом.
…Большой и дружной знали их семью до той поры, пока в мир иной не ушла хозяйка. Двенадцатилетний Серафим из пятерых детей был старшим. И он на сырой могиле матери заявил отцу: «Коли приведёшь в дом мачеху, меня в живых больше не увидишь».
Не упрекал отец Серафима, видя, как подросток следит за каждым отцовским шагом, не ругал, никогда не заводил разговор на эту тему и не делал ни малейшей попытки обзавестись вторично женой. Но что в душе таил при этом – никто не знал.
Десять лет промаялся отец бобылём и лишь на предсмертном одре с укором сказал Серафиму: «Не дай Бог тебе, сын, познать моей участи». Эти слова, как проклятье, легли на судьбу Серафима. Не представлял, что ему теперь делать. Умом осознавая, что не имеет права дальше лишать детей радости жить в полной семье, Серафима терзали сомнения: а вдруг и Дарью рядом с ним постигнет страшная участь.
…Что песнь красивую и мелодичную, плавно завершал звонарь колокольный перезвон. Встрепенувшись, Серафим заторопился в святую обитель, где священник уже вёл богослужение. Опоздавший Серафим тихо встал в уголок под иконой Спасителя мира сего и приступил к молитве.
Всякий раз, поднося ко лбу персты, он тихо шептал: «Прости меня, батька, прости, родной, прости мой тогда ещё несмышлёный умишко и в час прощения подай мне знак во сне, иль наяву, до скончания дней моих я ждать буду».
Серафим так усердно молился, что на лице выступили крупные капли пота, а по щекам катились жгучие слёзы.
Исповедовавшись, Серафим направился к выходу. И как только он ступил за церковные врата, в лазурном безоблачном предзакатном небе, прямо над куполами неожиданно сверкнула серебристая молния.
И это явление природы Серафим рассудил, как святое знамение. Стало легко на душе, во всей походке чувствовалась необыкновенная воздушность. Словно на крыльях летел он домой, полагая, что отец благословил его на дальнейшую жизнь с Дарьей…