Без родины 2 - Глава 30 (Виталий Поршнев) / Проза.ру

            ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ.

         Оказывается, я уже обошел в Настино всех, кто бы мог помочь, и кого я знаю лично. Моего визита не удостоились только те дома, что слишком хорошо отгорожены от внешнего мира, и чьи обитатели не поддерживают контактов с местным населением. Сейчас недалеко один из таких домов, я на него смотрю. У него затейливая крыша, напоминающая крышу буддийской пагоды. В селе поговаривают, что владеет им женщина, которая ведет на центральном телевидении передачи о гламурной жизни. О ней известно, что она ни в чем не может отказать симпатичным мужчинам. Я решаю проверить, так ли это, тем более, по слухам, она богата, а идти к ней ничуть не лучше и не хуже, чем к кому-нибудь другому.
         Я думаю, что мне повезло, когда, поискав в высоченном заборе, нахожу и открываю глухую калитку простым поворотом ручки. Будто специально устроено так, чтобы все желающие могли зайти в гости. Довольный собой, я бодро ступаю по узенькой дорожке, между деревьями редкой породы.
         Внезапно появляются две собаки, которые становятся в угрожающую позу и тихо рычат. Я пытаюсь отступить обратно к калитке, но от этого их рычание только усиливается. Постояв с минуту неподвижно, и убедившись, что собаки не особенно злы, я делаю маленький шажок вперед, чтобы показать, что я их не боюсь. Собаки смущаются, отступают, садятся под деревья и напряженно смотрят в мою сторону.
         Я медленно прохожу мимо них и выхожу к большому бассейну в тот момент, когда к его краю подплывает женщина. Она издает неопределенное восклицание и изумленно смотрит на меня. А я, растерявшись, опускаю взгляд вниз.
Как только женщина приходит в себя, она спрашивает возмущенным голосом:
– Вы кто?
– Да я тут… при местном храме состою… старостой… – мямлю я, переминаясь с ноги на ногу.
– А как вы зашли? – раздраженно спрашивает она.
– Калитка была открыта, вот и зашел. – Отвечаю я, продолжая глядеть в землю.
– И зачем? – недовольно спрашивает женщина.
– Представится и попросить денег на храм. – Не считаю нужным скрывать я.
– Маша, это верно я забыл калитку запереть, когда выходил Рекса ловить. Он опять забор с крыши вольера перепрыгнул, надо что-то делать, а то в следующий раз убежит!– С веранды дома неподалеку слышится громкий мужской голос, – а этот, пока цел, пусть идет туда, откуда пришел! Мы его не звали, кто он, не знаем, и знать не хотим!
– Петр Иванович! Таким нахальством, как у него, в России обладают только жулики и церковники. В отличие от тебя, он, похоже, принадлежит к последним. А в такой день, как сегодня, я не могу его прогнать! – говорит женщина после некоторого раздумья.
         Она выходит из бассейна по ступенькам, берет с лежака полотенце, заворачивается в него, подходит ко мне и произносит, натянуто улыбаясь:
– Проводите меня до дома?
         С тех пор, как я поступил в семинарию и расстался с Тамарой, у меня не было отношений с противоположным полом. Наверное, поэтому женщина, на голых плечах которой капельки воды сверкают, как бриллианты, кажется мне прекрасной нимфой. Глянув на нее украдкой, я краснею, и с сожалением смотрю на свой рабочий комбинезон, который вдруг кажется мне очень плохой одеждой.
– А ты ничего! – говорит женщина, и, засмеявшись от того, что поняла мои мысли, берет меня под руку. С веранды доносится громкий кашель, сообщающий о том, что мужчина поперхнулся. Женщина улыбается шире, и пока мы идем до ее дома, кокетничает глазами.
На веранде я вижу обеденный стол и сидящего за ним крупного мужчину с грубым лицом, одетого в черный костюм. Чтобы в такую жару не потеть, он охлаждает себя при помощи напольного кондиционера, придвинув его вплотную к себе.
– Налей ему, пусть помянет Пелагею Васильевну, будет ей земля пухом! – говорит женщина, берет от стены раскладную табуретку, ставит мне, и уходит в боковую дверь.
– Садись, раз хозяйка велела! – неохотно говорит мужчина, приглашая за стол жестом.
Я сажусь на табуретку и терпеливо жду, пока он изучит меня колючим взглядом. Придя к мнению, что я не представляю опасность, мужчина, хотя перед ним стоят красивые рюмки, ищет взглядом, во что налить мне водки. Недовольно поведя кустистой бровью в сторону моих мозолистых рук с въевшейся грязью, мужчина берет с подоконника граненый стакан с завядшей розочкой, и, отправив цветок широким движением руки за окно, наливает в опустевшую емкость.
– Вот, пей! – говорит он, с брезгливой миной ставя стакан на стол так, чтобы до него я мог дотянуться, а вот до тарелки с закуской – уже нет.
– Спасибо, но один не пью! – я отказываюсь по первой причине, что пришла в голову, глубоко в душе чувствуя желание плеснуть водку мужику в лицо.
– Да, я тоже не могу! – соглашается мужик, наполняет свою рюмку, пьет залпом, и, закусывая тарталетками с черной икрой, говорит. – Люблю икру, так бы и ел каждый день. Но аллергия, приходится себя ограничивать…
Он определенно издевается надо мной, и получает удовольствие от своего поведения. Я начинаю думать, что мне следует уйти, но тут дверь на веранду распахивается и появляется женщина в ярко – красном, полупрозрачном платье.
– Как вы думаете, молодой человек, – обращаясь ко мне, говорит она, – в таком виде можно явиться на похороны?
– Да… как-то…, – мямлю я, не решаясь сказать, что выглядит она вызывающе.
– А что не так? Подол до колена, – она выставляет ногу вперед таким образом, чтобы мы обратили внимание, и, убедившись, что мы это сделали, говорит, – и на груди вырез в меру!
Смотреть, что у нее с декольте, нет сил, и я отворачиваюсь. Мужчина укоризненно качает женщине головой, показывая на меня глазами. Она произносит:
– Можно подумать! – затем говорит, – ну, хорошо! – и уходит, хлопнув дверью.
После неловкой паузы Петр Иванович спрашивает у меня:
– А чего ты пришел? Мы же о. Лаврентию сполна заплатили за отпевание, или у вас «на дурачка» принято двойную плату просить, авось дадут?
– Так вы не на гражданскую церемонию собираетесь? – удивляюсь я, и, не отвечая на его вопрос, говорю, – учтите, в церкви женщина должна быть с покрытой головой.
– Ты слышала, Маша? – громко спрашивает мужчина через стену.
– Слышала! – доносится в ответ недовольный голос женщины.
Мужчина прочищает горло легким покашливанием, и возвращается к волнующей его теме:
– Я с вашим митрополитом хорошо знаком. Он любит так говорить: ты деньги мне давай, а кто будет молиться, я тебе найду. Вот я и хочу спросить, митрополит знает, как вы тут промышляете?
– Не знаю, я с митрополитом не имел чести общаться лично. Однако русская церковь устроена таким образом, что каждый приход сам по себе. Вы о. Лаврентию заплатили за требу, а я собираю пожертвования на местный храм. Не думаю, что мне для этого нужно отдельное разрешение от митрополита… впрочем, пустой разговор. Я сейчас уйду, но напоследок хочу сказать: вы заблуждаетесь, утверждая, что заплатили за молитву. При всем желании, ее нельзя купить. Молитва – это общение с Богом. И хотя мы являемся инициаторами, только Бог это общение начинает и прекращает. А разве что-нибудь можно купить у Бога за деньги?
– Молитву, наверное, нельзя, а вот человека, который будет молиться вместо меня, можно. – Цинично хохотнув и довольно покачав головой, говорит мужчина.
      Мне становится обидно за всех молитвенников. Несмотря на то, что с мужчиной говорить тяжело, я считаю необходимым сказать:
– Вы не понимаете. Находясь в молитве, перестаешь ощущать собственное тело, чувствуешь только счастье от созерцания Христа. В молитве душа возносится в горний Иерусалим, где восторгается от того, что наследует жизнь вечную. Другими словами, молитва – это высшее вдохновение, доступное мыслящей твари. Поэтому вы должны понять, что можно и нужно молиться за человека, но молится вместо него … это абсурд, ерунда какая–то!
– Ерунда – это ваши проповеди, обычные сказки. – Произносит Петр Иванович, широко зевая, – сами ничего вы не знаете, только людям мозги пудрите…
Я собираюсь возразить ему цитатой из св. отцов, уместной для такого случая, но тут дверь распахивается, и к нам вновь выходит женщина. Я вижу, что одежда на ней не изменилась, лишь на голове появилась небольшая черная шляпка с сеткой–вуалью.
– И почему вы до сих пор не помянули Пелагию Васильевну? – строго спрашивает она, глядя на мой стакан.
– А кем вам приходится усопшая? – интересуюсь я, трогая стакан пальцами, но, не беря его в руки. Обычай пить за усопшего человека меня всегда коробил, в нем нет никакого смысла.
– Родительницей, – отвечает женщина, едва заметно вздрогнув по неизвестной мне причине.
– Вы собираетесь просить Бога об упокоении души собственной матери, придя на службу в таком виде? – не сдержавшись, удивленно спрашиваю я.
– А что не так? – нервно говорит хозяйка, – я женщина, и должна привлекать внимание.
– Женщина живет, чтобы дарить жизнь от биения своего сердца, быть пламенем любви в семейном очаге, прощать тогда, когда, кажется, никто уже не простит. Что же касается женской красоты, то она у нее не сама по себе. Ее дает Бог, и только от Него зависит, будет ли женщина приятна мужскому взгляду. И никакие косметические ухищрения ей в этом не помогут!
Хозяйка сильно обижается: мои последние слова она понимает, как намек на ее попытку скрыть возраст. Я сразу жалею, что у меня сорвалось с языка, но теперь ничего не поделаешь. Я встаю с мыслью о том, что меня сейчас погонят, и погонят сильно. Однако я ошибаюсь. Женщина сдерживает свои эмоции и сухо говорит:
– Петр Иванович, дай денег этому юродивому. Он хоть и дурак, но человек искренний. Пусть поминает нас в своем храме и молится об упокоении души Пелагеи Васильевны. Если уж знает, как это делать!
Мужчина достает из кармана приличную пачку денег и вопросительно смотрит на хозяйку. Она утвердительно кивает, и, сказав, чтобы Петр Иванович поспешил за ней в гараж, уходит, громко стуча высокими каблуками.
      Петр Иванович, дождавшись, когда ее шаги затихнут в глубине дома, отделяет от пачки две купюры и протягивает мне. Я с изумлением смотрю на то, как он кладет остальные деньги обратно в карман.
– Ступай, ступай, нечего здесь! – пряча взгляд, произносит он, поднимаясь из-за стола, – не хочешь денег, так не бери, но от своего присутствия нас освободи, и как можно быстрее!
Я спускаюсь с крыльца веранды, чтобы уйти тем же путем, что и пришел, но дорогу мне опять преграждают собаки. Теперь они во главе с Рексом, матерым самцом с жутко агрессивными глазами. Я слышу, как за моей спиной мужчина запирает веранду, чтобы уйти вслед за женщиной. Я поворачиваюсь и тихонько, боясь раздразнить животных, стучу по стеклу двери:
– Петр Иванович, подождите закрывать, проводите меня, пожалуйста, я опасаюсь ваших собак!
– Ты же почти святой! – отвечает мужчина, – Вот и обратись к Богу, пусть Он тебя проведет! Попрактикуйся в молитве, когда еще, если не сейчас? Только к нашему возвращению исчезни, а то я полицию вызову! – он намеренно громче, чем нужно, щёлкает замком в последнем обороте, и в доме все стихает.
         Я медленно сажусь на приступок и смотрю, как собаки бегают у бассейна. Видимо, хозяйка запрещает им подходить к дому, и поэтому они не решаются пойти в атаку. Лишь угрожающе рычат и щелкают пастью. Я осторожно достаю телефон, чтобы позвонить в деревенское МЧС – домой к Пряникову. Как только дядя Саша с Игорьком подъедут, собаки сразу станут ласковыми. Нет такой живности, к которой эти потомственные крестьяне подхода не знают!
Внезапно я замечаю, что из моего кармана торчат купюры, те, что Петр Иванович отделил от пачки. Он всунул их мне, когда подталкивал к выходу. Но зачем? Я все равно не сказал бы хозяйке о его манипуляциях, даже если и встретил случайно. Однако это похоже на некую попытку успокоить совесть. А интересный он человек, этот Петр Иванович!
Я собираюсь оставить деньги под дверью, но неожиданно думаю, что тогда Бог не сможет засчитать хозяйке и ее сожителю благое дело. Не поставит ли Он мне в укор, что я самовольничаю, и лишаю их возможности иметь оправдание на страшном суде?
После мучительных колебаний я кладу купюры обратно в карман. Сумма небольшая, но ее хватит, чтобы выкупить у самогонщиков обстановку комнаты. Рабочие скоро закончат копать яму, и мне нужно определяться, как я буду размещать их на ночь..