Безликий
Городок Тэфтон был небольшим поселением на юге страны, потомственные фермеры и их семьи составляли основу горожан. Это было одно из тех мест, где трудно утаить что-либо от соседа. Но при этом уютный Тэфтон всегда был рад приезжим туристам и славился самыми вкусными тыквами в округе. И у каждого семейства был свой секрет, как вырастить хороший урожай.
– Какая добротная тыква! – заметил Том, похлопав по шершавому боку спелого овоща. – Чудно, право! Земля та же! Семена из одной жмени. А урожай – разный! – рассуждал Томас, любуясь чужим добром.
– Так я с ними как с детьми, – положив последнюю тыкву на соломенный настил, поделился своим секретом Рон Тулк.
Томас Рольф был чуть постарше своего соседа. Он был жилистый малый, худой высокий черноволосый мужчина. А Рональд Тулк, напротив, – сбитый коренастый мужичок с крупными чертами лица. Этакий добрячок с небольшим животиком, почти не сходящей с лица улыбкой и добрыми глазами. У господина Рольфа было два сына, а вот семейство Тулк было бездетным, впрочем, его жена была в положении и ко Дню всех святых собиралась обрадовать любящего мужа известием о наследнике. И если Рон и Мария вступили в брак по любви, то Томас взял в жёны Эмилию Рольф по расчёту. Младшая дочь одного из зажиточных горожан. Горожане шептались по этому поводу, но это, как говорится, было личным делом Томаса Рольфа.
В целом, Томас и Рон были работящими малыми, неплохими хозяйственниками, и многие в городке Тэфтон принимали их в свои ряды, не гнушаясь лишний раз угостить Сурового Тома и Добряка Рона пинтой пива.
– Я улыбаюсь им! Нежно глажу, говорю с ними, – будто оправдываясь, говорил Добряк Рон. – Так что особого секрета нет.
– Улыбаешься, говоришь? – удивлённо переспросил Том. – Это же тыквы! – усмехнулся он, надменно посмотрев на ярко-оранжевый овощ.
Сказать, что Томас Рольф был завистливым человеком, в полной мере нельзя. Может быть, в глубине его души жил другой, тщеславный Томас Рольф – жаждущий удовлетворения своих амбиций, но для большинства горожан Томас был простым малым, который редко проявлял свои эмоции на людях, за что и получил своё прозвище – Суровый Том. И, возможно, поэтому слова Рона об улыбке показались ему неким укором в несостоятельности.
– Мне пора, удачной торговли! – обиженно буркнул худощавый мужчина и поспешил удалиться.
– Обиделся, – подойдя к мужу с большой тыквой в руках, прошептала Мария. – Зря ты про улыбки и доброту к тыквам заговорил при Суровом Томе.
– Тебе нельзя таскать тяжёлое, Мария, – тут же перехватив у неё тыкву, сказал Рон. – Хочешь опять мёртвого родить? – укрыв мешковиной тыкву, укорил он жену.
– Она лёгкая, – взявшись за подол, оправдывалась супруга. – Смотри, как сжал кулаки Суровый Том, и вправду обиделся, – провожая соседа взглядом, добавила беременная женщина.
– На что обижаться? Я же сказал как оно есть. Я правда с ними разговариваю словно со своими детьми, – понимая, что в словах жены есть доля истины, пытался окрикнуть уходящего соседа Рональд. – Надо извиниться перед Томом.
– Куда ты собрался? – остановила его Мария. – Пусть идёт. Велика беда – обидеть Сурового Тома! Пережуёт!
– Не называй его так, – сердито оборвал её Рон.
– Так все его Суровым называют, – разведя руками, сказала Мария.
– Я не все! У человека есть имя, а не прозвище, словно он животное, – привязав покрепче тыквы, рассуждал Рон. – Что за дурацкое прозвище – Суровый?
– Какое заслужил.
– Неправильно это, не по-людски, – сбив пыль с одежды, сказал Рон и залез на бричку. – Но, пошла! – натянув поводья, приказал он. – Пожелай удачи в торговле!
– Удачи, – подметила Мария, держась за низ живота.
Основной доход семье Тулк давала продажа тыкв, зерна и кукурузы. Тулки были потомственными фермерами и секреты плодородия трепетно хранили и передавали из поколения в поколение.
В тот осенний день Рон на местном рынке продал почти весь урожай ещё до обеда и, по праву довольный таким обстоятельством, зашёл в таверну, решив пропустить пинту холодного пива.
– Добряк Рон! – расплывшись в улыбке, воскликнул кто-то из захмелевших гостей. – Давай к нам, угощаем в честь грядущего Дня всех святых.
– Благодарствую, достопочтенный Самуил, – сев за стол, сказал Рон. – Я на минутку. Одну пинту – и надо ехать. Праздник на носу.
Рону тут же принесли его пинту свежего светлого пива, и он почти залпом осушил глиняную кружку.
– Весь день хотел холодненького, – стерев с губ пенку, произнёс он.
– Слушай, Рон, открой секрет своих тыкв, – неожиданно полюбопытствовал Самуил. – Я много где бывал, но твои тыквы самые сладкие и сочные, их хоть сырыми ешь.
– Нет особого секрета, – как-то засмущался Рон.
– Если б его не было, ты бы за полдня не распродал весь товар, – завистливо буркнул Фрэд.
– Улыбка и доброе слово, я с ними разговариваю, словно это мои дети, – серьёзно начал говорить Добряк Рон. – Вот и весь секрет.
Хмельная компания разразилась громким смехом. Рон сначала не понял, что смешного было в его словах, и, наверное, из уважения к почтенным гражданам Тэфтона тоже улыбнулся и сделал вид, что смеётся.
– А ты хитёр, – прищурившись, заметил Фрэд. – Давай начистоту, я уже второй раз видел, как твоя супруга в ночь на День всех святых окропляет землю какой-то мутно-бордовой жидкостью, – решил прямо в лоб спросить его Фрэд. – Что на это скажешь?
Рональду Тулку по прозвищу Добряк нечего было возразить на эти слова, ибо он действительно не знал и не замечал за женой такого поведения. А начни он сейчас оправдываться, по городу тут же поползли бы слухи о таинственном зелье, которым Мария Тулк поливает землю. Так что Рон мило пробубнил что-то невнятное, мол, пустое всё это, обычные помои после мытья посуды, и, допив своё пиво, поторопился поскорее покинуть не очень приятную для него компанию.
Вернувшись домой с рынка, Рон с порога понял, что произошло что-то нехорошее. Прямо в дверях ему встретилась местная повитуха, она, опустив глаза, старалась быстрее уйти из дома. В спальне на втором этаже была пугающая тишина, и Рон догадался, что случилось большое горе.
Жена, измождённая, лежала в кровати, рядом лежал завёрнутый в мешковину недвижимый ребенок. Тёща что-то бубнила над мёртвым дитя, то и дело обтирая его какой-то липкой жидкостью.
– Всё в порядке? – первым делом поинтересовался Добряк Рон, открыв дверь.
– Сынок, ты не переживай только, – тут же накрыв серой тканью стол, улыбаясь, подошла к нему мать Марии. – Ты, главное, не переживай! Вы ещё сможете ребёночка родить. Мария не смогла доносить до срока, чуть не хватило, дитё вновь родилось мёртвым. Прямо злой рок на ваши головы.
– Это уже пятый мертворождённый ребёнок, – очень грустно заметил Рон и тут же, подойдя к жене, добавил: – Ты как себя чувствуешь?
– Бывало и лучше, – тяжело дыша, ответила Мария. – Принеси воды.
– Да, конечно, – ответил Добряк Рон и поспешил спуститься в холл.
Оставшись наедине с матерью, Мария очень грубо на неё выругалась, что, мол, та торопится с обрядом и не может подождать, пока всё успокоится.
– Чего ждать? Тело ещё надо высушить, – огрызаясь, ответила недовольная мать. – А потом истолочь в пыль. Главное, чтобы тело гнить не начало, поэтому я натираю его раствором. Раствор будет сушить, выгоняя воду. Ведь всё, что забрала гниль, непригодно для обряда, – добавила она, продолжая натирать чем-то липким мёртвое дитя.
Нехотя согласившись с доводами матери, Мария, корчась от боли, встала с кровати и пошла в зал к мужу.
– Зачем ты встала? – увидев жену, спросил Добряк Рон.
– Мне плохо там, – плача говорила Мария. – Я смотрю на малыша и не могу успокоиться.
– Давай я попрошу твою маму забрать ребёнка, – решительно сказал Рон.
– Пусть обмоет дитя, – прошептала Мария, остановив мужа, – а потом я сама её попрошу, а завтра похороним.
– Как скажешь, милая, – обняв её, прошептал Добряк Рон и, пока никто не видит, заплакал.
В голове Рона не укладывалось, почему Бог не даёт им детей. У них было всё: деньги, признание горожан, любовь и дружба в семье, но радости отцовства и материнства были чем-то запретным и недостижимым для их семьи. Мария очень долго отходила от первого мертворождённого ребенка, но помощь мамы, неожиданный успех в делах мужа – все эти сторонние события помогли ей побороть страхи перед родами. По второму, третьему и последующим мертворождённым детям она уже не грустила, словно это было обыденным делом. И вот горе снова постучалось в их дом.
Вечером того же дня
В городке Тэфтон подшучивали над жилистым Томасом, мол, а какое у него выражение лица в постели с женой. И когда кто-то из приезжих, не понимая здешнего юмора, имел честь увидеть жену господина Рольфа, тут же понимал подтекст данного тому прозвища – Суровый. Грубые мужские черты лица Эммы Рольф в сочетании с крупным торсом и массивными плечами лишали её всякой женственности. При этом она не обладала столь гибким умом, чтобы хоть как-то компенсировать внешние недостатки. Тут, как говорится, хочешь не хочешь, станешь суровым и обиженным на жизнь.
Тот урожайный год для Тома был очень важным, он тайком через знакомых с большой переплатой купил семена тыквы у соседа и целое лето не покладая рук трудился на поле, лелея надежду превзойти урожай Добряка Рона. Однако Рон распродал все свои тыквы до обеда, а Томас в тот день так ничего и не продал. Его товар был не настолько плох, просто так совпало, в тот год был переизбыток спелых и сладких тыкв. Везти груз в ближайший городок на юге сулило риск привезти порченый товар. Поэтому злой и раздосадованный всем этим Томас просто поехал домой.
– Да уйди ты! – замахнувшись на жену, что пыталась его утешить, с ненавистью процедил Томас.
– Не переживай, милый, отец поможет нам продать урожай, – говорила Эмма, сев за ужином напротив мужа. – А если не продадим – не велика беда, – ещё раз попыталась обнять его Эмма, на что получила пренебрежительный взмах руки, мол, не прикасайся.
– Поставь выпить, – сурово буркнул Томас. – И иди с глаз долой спать! Я буду пить всю ночь.
Эмма, повинуясь, достала из чулана алкоголь и, не проронив больше ни слова, ушла в спальню. Уткнувшись в подушку, она так и прорыдала до глубокой ночи, причитая о своей несчастливой замужней жизни, надеясь, что Господь сжалится над ней и подарит ей счастье. А Томас, допив весь самогон, решил всё-таки поехать в соседний городок с явным намерением распродать все до одной эти чёртовы тыквы.
– Да чтоб тебя! – подбивая подкову кобыле, ругался Томас. – Второй гвоздь гну, не дёргай ногой, – ругался он то на животное, то на самого себя.
Будучи сильно захмелевшим, он сам не понял, как это случилось. Вероятнее всего, он промахнулся молоточком и рассёк лошади ногу при очередном ударе. Животное что было сил лягнуло задними ногами обидчика, и удивлённый уже призрак Томаса вмиг отрезвел, смотря то на кобылу, то на самого себя, валяющегося с размозжённой головой в углу загона для скотины.
Он не сразу понял, что это и была его смерть. В ту ночь луна была полной, поэтому его призрачное тело было хорошо видно. Он немного отсвечивал холодным серебристым блеском. Потрогав свою изуродованную голову, Том поймал себя на мысли, что его новое тело как воздух, не имеет плотной формы. Сначала это немного удивляло и вызывало недоумение, но, когда, с лёгкостью проходя сквозь стены, его дух всё отчётливее стал осознавать неизбежность произошедшего, он попытался вернуться домой к Эмме. Его жена спала, и, как бы ни пытался разбудить её Суровый Том, в ту ночь у него ничего не вышло.
Утром в углу амбара нашли изуродованное тело Томаса Рольфа.
Пять лет спустя…
Городок Тэфтон на юге страны стал славиться своим призраком буквально недавно – год-два назад, не больше. Местные острословы прозвали призрачное существо Безликим, потому что его лицо в лунном свете выглядело как страшное месиво из ошмётков кожи, сломанного носа и громадных вмятин в виде подков на месте глазниц. Незваный гость появлялся только в ночь перед Днём всех святых в октябре. И он стал настоящим бедствием городка Тэфтон. Безликий пугал горожан, разбивал тыквы, портил урожай. Пришлось организовать караульные шествия по городу с факелами, вооружившись вилами и топорами, с твёрдым намерением спугнуть столь незваного гостя. Но к утру, несмотря на все меры предосторожности, тыквы были поколоты. И никто не мог с этим ничего поделать. А когда шумная толпа караульных натыкалась на призрака, честно сказать, люди впадали в дикий страх, а он становился невидимым, при этом он с ещё большей яростью разбивал тыквы. Со временем горожане приноровились накануне Дня всех святых быстро распродавать весь выращенный ими урожай. В противном случае на следующее утро он в разбитом виде шёл на корм скотине. Овцы, свиньи и коровы, хоть и не понимали всей сути происходящего, всегда радовались неожиданному пиршеству, что устраивали им хозяева после Дня всех святых.
И так было, пока одному из старожилов города не приснился сон. В нём умерший родственник велел расставить вокруг амбара лампады с церковными свечами. И по какой-то неведомой причине Безликий призрак не смог причинить вреда урожаю старожила. Эта спасительная придумка уже на следующий праздник прижилась в каждом дворе городка Тэфтон. А потом даже появилась традиция зажигать накануне Дня всех святых на всю ночь фонари. Никто не хотел лишаться урожая.
– Ты проверил лампады? – подойдя к мужу, спросила Мария Тулк.
– Проверил, но там такой ветер, как бы не пришлось всю ночь караулить огонь, – безрадостно заметил добряк Рон и, надев куртку, направился к выходу.
– Жалко будет урожай, – говорила ему вслед жена, – он хоть и хуже прошлогоднего, а всё равно жалко.
– Чёртов Безликий! – выругался Рон, выйдя во двор. – Столько хлопот из-за него.
Ночка предстояла беспокойная. То и дело поддувал холодный северный ветер, опутав всё небо грозовыми тучами. В ту ночь почти весь городок не спал, люди то и дело проверяли – не потухли ли их церковные свечи в амбарах. А ветер и непогода словно нарочно становились всё страшней и страшней. Как только стало понятным, что муж Марии останется караулить собранный урожай до рассвета, она, накинув шерстяную шаль, спустилась в погреб. Там было сыро и неуютно в полночь, повсюду слышалось шорканье недовольных присутствием человека крыс. Мария поставила масляную лампу на стол и, отодвинув одну из бочек с соленьями, приоткрыла тайник. Слегка дрожавшими руками она достала завёрнутую в бязь высушенную мумию младенца и отломила часть плеча.
– Апчхи! – неожиданным чихом она затушила лампу. – Чёртов холодный ветер, не хватало мне только захворать, – в кромешной темноте выругалась Мария, пытаясь на ощупь найти лампу.
Стало непроглядно темно, Мария закрыла и открыла глаза, но ничего не изменилось: абсолютно чёрный мрак подвала, усилившийся шорох крысиных лапок и жуткие завывания ночного ветра где-то там, наверху. С каждой секундой это место становилось неумолимо жутким. При очередном взмахе руки она дотронулась до ещё горячего основания масляной лампы и, мысленно обрадовавшись находке, попыталась по памяти подняться обратно в дом. В комнате умиротворённо потрескивал камин, и, подпалив фитиль свечи, Мария снова спустилась в подвал с твёрдым намерением завершить своё тёмное дело.
Часть высушенной мумии была истолчена в пыль. Придерживаясь старинного рецепта на глиняной дощечке, женщина добавила полбутылки вина в миску с прахом мумии. И, размешивая в кашицу загадочное зелье, шептала над ним непонятные слова, иногда поглядывая на старинный рецепт. Когда тёмно-бордовое месиво было готово, Мария Тулк, взяв в руку нож, с силой сжала его лезвие, и в миску покапала кровь. Все части ритуала были выполнены.
Перевязав руку и перелив жидкость в сосуд, она поспешила покинуть погреб.
– Так вот в чём был твой секрет, Мария Тулк, – прошептал Безликий в темноте, когда женщина закрыла лаз в погреб. – Теперь ты никого не сможешь обмануть! – решительно произнёс призрак и с силой наступил на спрятанную мумию и глиняную дощечку в тайнике. Высушенное детское тело затрещало, а дощечка лопнула под ногой призрака, но Безликому было мало поломать содержимое тайника. Он успокоился, когда всё превратил в пыль. И, довольный своим поступком, растворился в темноте погреба.
С первыми лучами солнца холодный северный ветер очистил небо, принеся багряное утро в Тэфтон. Мария вышла во двор. В её перевязанной руке была глиняная чашка с тёмно-бордовой жидкостью, она то и дело окунала руку в таинственное зелье и каждый раз одним сильным движением окропляла вспаханную под зиму землю. Вычерпав всё содержимое чашки, Мария, озираясь по сторонам, поспешила в амбар к мужу. Добряк Рон в аккурат убирал свечи, радуясь сохранённому урожаю.
– Ты поранила руку?
– Хотела завтрак приготовить. Ничего страшного, к новому Дню всех святых заживёт.
– Эх, Мария, Мария, ты такая невезучая, – обняв жену, подметил Добряк Рон.
– Неправда, – улыбнулась она, дотронувшись до живота.
– Правда получилось?
– В этот раз тяжелее ложки ничего не буду подымать.
– Я сам не позволю тебе работать! – уверенно заявил Добряк Рон. – Пошли в дом. Надо себя беречь, моя родная. Надо себя беречь.