Ах, эти синие глаза...

Владимир Калуцкий
Встретились лицом к лицу.
Оторопели.
После школы вообще ни разу не виделись.
А тут сразу: она! Хоть совсем не та, что в десятком классе.
Глаза те. Морщинки вокруг только подчеркивают : она!
Пять минут глядим друг на друга, разговариваем молча.
"Ты как здесь?"
"Да я здесь живу. А ты как?"
"Случайно. Ехали с мужем мимо, выскочила на рынок. Судьба?"
"Судьба. Но я тебя помнил всегда".
"Я тебя тоже. Помнишь, ты мне стихи писал? "
"Помню. Плохие были стихи"
И тут нас прорвало. Заговорили о семьях, о жизни, о детях, о внуках. О погоде и лекарствах. Я слушал её и понимал, что она не помнит главного!
Она не помнит, а меня это питает , как мобильник  заряженной батареей.
Когда это это случилось?
В девятом классе. Зимой в школу проехали районные врачи, и мы проходили диспансеризацию. И меня, в трусищах ниже колен, случайно фельдшер втолкнул в  в дамскую  комнату. И там я первый раз увидел  женскую  грудь.Раздетой по пояс, там стояла она.  Я был начитанный дурак, и , в ответ на это включилось у меня  не тело, а голова. Как четыре стрелы Амура, меня пронзили четыре строки Бёрнса :

"А грудь её была кругла,
Казалось ранняя зима,
Своим дыханием намела,
Два этих маленьким холма"

И ещё я увидел её глаза со зрачками расширенными от ужаса.
Но тут же из-за ширмы чьи-то сильные руки развернули меня и вытолкали за порог. И до самого окончания школы я избегал её глаз. Мне всё казалось, что она расхохочется и всем расскажет про мой нелепый парус на бёдрах.
Я и сейчас этого боялся.
А она не помнит!
- Прощай. И спасибо - сказала она.
-За что?- переспросил я.
-За Бёрнса.
И она уехала. А мне оставила еще одну загадку. Неужели тогда, в санитарном закоулке, у меня хватило наглости прочесть ей стихотворение вслух?