Глава 34. Тёмное время.
……………. Анна ………………..
Мама вернулась первого апреля утром, когда Аня была на занятиях.
Время – пятый час дня. В животе урчит от голода. Но уже на лестничной площадке девушка почувствовала запах валокордина и потому притормозила перед дверью. Она не ошиблась: на кухне, за столом, напротив мамы сидела Алла Эдуардовна.
– Добрый вечер, с приездом, мама.
– Добрый вечер, Аня, – на приветствие ответила только мама. Гостья демонстративно смотрела в окно. – Я возмущена. Твоё поведение ни в какие рамки не лезет. Алла Эдуардовна…
– Мать и всё такое? Это я понимаю. Её дочь изнасиловали, а меня – нет.
– Что? – мама в шоке и хлопает глазами. Ане её безумно жаль, но …вся беда в том, что мама сейчас не на той стороне, поэтому девушка невозмутимо продолжает:
– Ты тоже мать. Ты сочувствуешь Алле Эдуардовне, но ничем, кроме сочувствия ей помочь не можешь. Ты ведь не желаешь, чтобы изнасиловали меня? Я в чём-то не права?
– Аня, что ты говоришь? – мама уже шепчет от растерянности. – Алевтина сейчас в частной клинике …
– Вероятно, так для неё лучше.
– Но ты написала заявление на Аллу Эдуардовну …
– А зачем она дралась? Со мной, с полицейским? Мама, спроси у соседей. Они всё видели. Я не знала куда деваться от стыда.
– Ах, ты, наглая паршивка! Ты пыталась посадить меня в тюрьму…
– Мама, она опять хамит. Хотя … Алла Эдуардовна достаточно богата, чтобы откупиться. И не один раз.
– Ноги моей больше в этом доме не будет!
Аня проводила гостью ленивым взглядом, подошла к холодильнику, достала и поставила на плиту кастрюльку с супом. Прежде пришелица подпирала холодильник спиной.
– Аня, ты так изменилась! Даже не себя не похожа.
– Знаю, мама.
– Алевтина действительно в частной клинике. То, что случилось с девочкой – просто уму не постижимо. И ты даже ни разу не навестила её…
– Не хотела встречаться с Аллой Эдуардовной.
– Аня! Она намного старше тебя!
– Так пусть покажет пример молодёжи. Мам, она набросилась на меня в кулаками. Нас следователь растаскивал. Он, кстати, тоже в шоке был, хотя вроде бы мужик привычный, по работе даже с бандитами общается. И соседи…
– Да, да, они мне рассказывали … Но Аня, пойми, мы с ней столько лет дружим и …
– Мам, не волнуйся, всё будет нормально. Как дружили, так и будете дружить.
– После такого скандала?
– Ерунда. Куда она без тебя? Кто ей массаж сделает, укол поставит? Посочувствует?
– Она может к кому-нибудь другому обратиться?
– За деньги? Мам, ты что? От таких привычек не отказываются…
– Ань, ты совсем её не уважаешь, а она …
– Старше меня и твоя подруга с института? Мам, не беспокойся. Ты нужна ей куда больше, чем она тебе. Так что скоро Алла Эдуардовна позвонит и, может быть, даже извиниться перед тобой. Не переживай.
– Алевтину жаль. За что такое девочке?
«За что?» – Аня знала прекрасно. За всё хорошее. Если ей кого-то жаль сейчас, так это маму. Как Эдуардовна может выматывать душу – она в курсе. А вот как успокоить…
– Мам, я посоветоваться хотела: работа есть. Нянечкой в стационар на пол ставки. Как ты думаешь?..
Работа. Нет лучше средства от сердечной тоски. Зачем она сделала тот, первый шаг? Сделала и потеряла… Если бы знать заранее! Впрочем, какой смысл стенать вдогонку? Ириша, Гастас, где вы, друзья? Только амулет, ожерелье да память остались.
Учёба-работа-дом. Учёба, работа, дом. И опять всё по кругу. Но … на переменах теперь можно поболтать с соседкой по парте. Раньше Аня почему-то стеснялась этого. А теперь – пожалуйста. Хотя бы с тихоней – Вероникой.
Полная, стеснительная девочка с каштановыми волосами, собранными в короткий хвостик и в очках с ужасающими диоптриями оказалась не только зубрилкой вроде Ани, но и редкой умницей. Третьей в компании стала Александра: рослая, костлявая девица с очень светлой кожей, зеленовато-серыми глазами, обожавшая регулярно перекрашивать волосы в разные оттенки рыжего цвета. Именно она окрестила их троицу «Союзом светлых голов». Вопреки страсти к острословию, Александра так же серьёзно относилась к учёбе, как Аня или Вероника. Не зря древние утверждали, что подобное тянется к подобному.
В первое время Ане казалось очень странным общаться с тем, с кем общаться приятно и кому интересно общаться с тобой. Но… к хорошему быстро привыкаешь.
Летняя практика, каникулы, работа. Первый предупреждающий звонок прозвенел в начале сентября.
– Аня, – пряча глаза сказала тогда мама, – Алевтина вернулась домой.
– Рада за неё.
– Может быть ты навестишь её? У девочки посттравматический синдром. А вы были так дружны …
– Когда?
– Завтра, с утра …
– Мам, с утра – занятия.
– Конечно, но, … один раз …– мама смотрит умоляюще и не напрасно. Аня не видит причин для уступки:
– Послезавтра – суббота и у меня свободный день. Пару часов я могу выделить.
– В выходные у них все дома, – возражает мама смущённо, – а в рабочие дни Тина совсем одна…
– Ей нужна сиделка? Мам, я тебя не понимаю. Во-первых, я учусь …
– Ты могла бы взять академический отпуск …
– В смысле? Если Тине действительно нужна сиделка – пусть её наймут. Семья не из бедных.
– Аня, помочь, по-человечески …
– С какой стати? По твоим словам они вон, ещё один магазин купили.
– Причём здесь это!
– При том, что на бизнес у них деньги и время есть, а на родную дочь – нет. Так что извини, мама, но мне некогда.
– Аня, не всё измеряется в деньгах!
И всё-таки настаивает мама как-то неуверенно. Аня чувствует это и намеренно смягчает тон:
– Мам, пойми меня правильно, навестить человека – это одно, а стать при нём бесплатной сиделкой – другое. Ты лучше меня понимаешь, что мне надо учиться, осваивать специальность и уже сейчас искать для себя подходящую работу, а это требует времени. Такова жизнь.
– Но Алевтина – твоя подруга! Долг дружбы …
– Именно из долга дружбы я и не могу туда пойти, – Аня пытается улыбнуться. – Если Алевтину выписали даже из платной клиники – значит она абсолютно здорова.
– Она страдает …
– Пусть прекращает страдать и займётся делом. Учёбой, например.
– Аня, ты не врач, чтобы назначать лечение …
– Именно: я не врач и помочь ей не смогу. Тиной должен заниматься специалист. Я могу прийти один раз, как посетитель … по дружбе.
– Аня, но что скажу я? Алла Эдуардовна лично просила меня …
– Мам, – Аня кладёт руку на руку матери, – не переживай. Ты сделала всё, что обещала. Но ведь ты тоже медик и тоже понимаешь, что если с Алевтиной могу оставаться даже я – она здорова и для неё полезнее не сидеть дома, сутками, в одиночестве, а возобновить учёбу. Если же она действительно больна, то с ней должен работать специалист. Пусть даже сиделка, но со специальным образованием, которого у меня нет. – Аня пристально смотрит матери в глаза, повторяет с сочувствием, но твёрдо. – Я не отказываюсь. Я просто не хочу Алевтине навредить. Она ведь и так пострадала, бедняжка.
Слабые возражения матери и Аня ещё раз повторяет то, как она сочувствует Тине, как беспокоиться за неё, как опасается причинить ей вред, а перед глазами девушки – рыжие, хитро прищуренные глаза Тадарика, в ушах – его сочувствующий голос и немного растерянное, без нажима: «А я-то что?». Заставил же тогда этот кабатчик первого в городе купца извиниться перед Аней. Как уж там ни упирался самоуверенный и гордый богач. Мягко, ни на чём не настаивая, никого и ни в чём не упрекая.
К Алевтине ей тогда идти всё-таки пришлось. В субботу. В удобное для себя время.
Алла Эдуардовна открыла девушке дверь и наткнувшись на её прямой взгляд, тут же юркнула за спину мужа – светловолосого мужчины с глубокими залысинами, в спортивном костюме. Муж и жена, как знала Аня, были однолетками, но помятое, небритое лицо, сутулая фигура и пивной животик визуально делали мужчину гораздо старше супруги.
– Ты, сопля зелёная, чего пальцы гнёшь? – обрушился на гостью хозяин квартиры тоном мелкого гопника из подворотни.
– Я ведь и уйти могу, – жёстко оборвала собеседника Аня, без сострадания «давя» его ледяным взглядом, отработанным на Айрисфеде.
– Сопли подбери, пацанка! – заблажил мужик. Аня развернулась на месте, бросив на ходу:
– Извините, Алла Эдуардовна, вижу к вам в квартиру и зайти опасно.
– Эй! Нюрка! – возмутился Сергеич и добавил уже растерянно. – Вот я твоей матери всё расскажу …
Но Аня ему и этого счастья не дала, нажаловалась маме первая: о том, как она даже в квартиру войти не успела, а уже попала под град оскорблений: И «сопля зелёная» и «сопли подбери» и «пацанка».
– Ну, может ты сама … – мама растеряна. Она органически не переносит хамства и сталкиваясь с ним – цепенеет, как лягушка от мороза. Бедная Царевна-лягушка. – Может ты сама не так повела себя?
– Да я даже «здравствуйте» сказать не успела, не то, что порог переступить, – вздыхает Аня и добавляет уже целенаправленно. – Мам, можно я туда вообще ходить не буду? Ты же сама меня учила, что со слишком агрессивными лучше не общаться? Не хочу я к ним, раз они на меня бросаются. У них это семейное. Алевтина тоже раньше меня строила, как хотела…
Она отбилась. На полтора месяца её оставили в покое. «Союз светлых голов» за это время увеличился на два человека: Зинаиду – сероглазую куколку с фасонной стрижкой на искусственно отбеленных волосах и жгучую брюнетку Алию.
– Какие вы «Светлые головы» – подкалывали их девчонки из других компаний. – У вас одна приличная блондинка, да и та – крашенная!
– «Блондинка» — это не цвет волос, а образ мысли, – парирует за всех Александра. Её волосы, после свежей краски сияют, как золотая корона.
– У нас – равновесие, – подаёт реплику Аня. – Две светлые, две тёмные и я – посередине.
Звонок телефона застал её во время этой приятной пикировки. Не глянув на номер, Аня нажала «зелёную»:
– Алло?
– Аня, ты почему не заходишь? Забыла? Да?
Рада бы забыть, да вот напомнили. Аня прикрыла трубку рукой:
– Извини, я на занятиях. Здесь нельзя болтать, – она нажала на «красную», надеясь, что взрыв девичьего смеха не донёсся до «подруги». Александра опять выдала какую-то занозистую реплику.
Напрасно понадеялась. Вечером мама попыталась жёстко поговорить с ней:
– Аня, ты очень изменилась.
Что-то подобное Аня подспудно ждала и потому тут же развернулась к матери на табурете, выпрямилась, замерла, положив руки на колени.
– Ты стала жестокой.
Пауза затянулась. Не дождавшись отклика, женщин продолжила:
– Сегодня ты веселилась с подружками, а Алевтине сказала, что не можешь говорить с ней. Это жестоко. Отвечай же или…
– Мам, я действительно не могла с ней говорить.
– Не могла или не хотела? Отвечай правду!
– Хорошо. Правду так правду. Я не хотела разговаривать с Алевтиной. Я вообще не хочу с ней общаться.
– Ты не хочешь? Сейчас? Когда девочка так нуждается в твоей поддержке? Ты очень изменилась. Так изменилась, что я начинаю думать …
– Я слушаю, мама, – подбодрила её дочь.
– А что если Алевтина …
– Говорит правду? Ты это хочешь сказать?
– Нет, но… путешествие во времени это …
– Хорошо, – Аня пытается положить свою ладонь на мамину, но та отдёргивает руку. – давай без путешествий, а просто, по сути. Скажи, если бы кто-то сделал тебе пакость – хотела бы ты общаться с таким человеком?
– Я? С таким? Что ты хочешь сказать?
– Если бы я была такая плохая, как рассказывает Тина, она не искала бы общения со мной. Да ещё так настойчиво.
– А ты? Ты общаться с ней не хочешь? То есть …
– Мам, – Ане наконец-то удалось завладеть рукой матери. – Она увела моего парня, крутила с ним любовь у меня на глазах и не позволяла мне никуда сбежать.
– Алевтина говорила, что всё было не так и … это же не преступление!
– Разве я говорила о преступлении? Только о пакости.
– И ты до сих пор ревнуешь? Не можешь простить? Мишаня пропал, а ты… Ты должна быть выше…
– Мам, мне тупо некогда. Через час мне надо на работу бежать. С девчонками можно на перемене потрепаться, а на визит нужно время, и его у меня просто нет.
– Даже в выходной? У тебя же ближайшее воскресенье свободно!
……………….
Аня раздражённо разглядывает ни в чём не повинную дверь в Алевтинину квартиру, подсознательно оттягивая момент прикосновения к кнопке звонка. Звонить придётся всё равно, но уж очень не хочется. Так же как не хотелось тратить деньги на метро (двадцать восемь рублей в одну сторону между прочим), как терять выходной день на абсолютно ненужное ей противостояние с «друзьями семьи» (Господи, избавь меня от друзей! С врагами я как-нибудь и сам справлюсь.). Девчонки её, между прочим, приглашали в кино сходить. И всё-таки звонить придётся.
Звонок – ожидание, ещё звонок – опять ожидание и, наконец-то, шаги за дверью. Алла Эдуардовна приоткрывает дверь и с минуту недоумённо разглядывает гостью.
– Здравствуйте, – первой, как положено, приветствует хозяйку квартиры Аня. Губы женщины растягиваются, изображая радость:
– Ой! Анечка. Ты? Заходи, заходи …
Придётся зайти.
Сразу за дверью – прихожая-холл: обширная комната. Тут и шкафы для одежды, и диван с креслами и телевизор. Перед телевизором – папа с дочкой. Владимир Сергеевич – в кресле, Алевтина с ногами и ноутом на диване.
Ждать, когда мужчина встанет или хотя бы от экрана (не то, что от кресла) оторвётся было бы очень наивно, но … Опять картинка перед глазами: отставной наёмник, выпивоха, грубиян и блудня – Тадарик в первый раз встретил её и Гастаса пусть и не слишком радушно, но ведь стоя. Даже вопреки кружке с пивом на столе. Спрашивается: кто после этого дикарь и какой мир считать диким?
– Привет болящим, – Аня сама снимает пальто, вешает на крючок «прихожки», косится на старшую хозяйку. Намёк не понят. Не разуваясь, девушка идёт к «мягкому уголку».
– Аня, да это же …
– Извините, Алла Эдуардовна, – она всем корпусом разворачивается к хозяйке. – Тапочки я с собой не взяла.
– Что? – на лице женщины раздражение мешается с растерянность. Вполне искренней, кстати. Гостей в этом доме похоже не бывает и запасная, сменная обувь здесь отсутствует. Ане же – лишь бы повод:
– Хорошо, – она тянется к своему «пуховику» на синтепоне.
– Аня, погоди, я даже слова не сказала… Завтра я куплю тапочки …
– Завтра? – Аня дёргается против воли. – Извините, Алла Эдуардовна, завтра я работаю. Кстати, а где наша больная?
– Так вот она … Тина, к тебе пришли …
Только голос матери способен оторвать Алевтину от компа. Неохотно отодвинув игрушку, девушка опускает ноги с дивана:
– Привет. Что не заходишь?
– И тебе не хворать. А заходить мне некогда: учёба, работа, дела домашние…
– Ты работаешь? – пытается поддержать разговор хозяин.
– Да. Нянечкой на пол ставки в городском стационаре.
– Сколько платят? – интересуется мужчина.
– Три с половиной чистыми выходит.
– Сколько-сколько?
– Три с половиной…
Цифра произвела впечатление. Мужчина изрекает с глубокомысленной миной:
– Да я бы за такие деньги … – он глотает слово, заменяя его на более корректное, – с кресла не встал бы.
– Не сомневаюсь.
– А ты всё в своём репертуаре, – хмыкает Алевтина. – Только здесь тебе не дикий мир и гонор твой здесь неуместен.
– Ты звала меня, чтобы сообщить об этом? – У Ани нет даже желания злиться. На кого? На себя, за то, что пришла в эту квартиру? Алевтина осекается:
– Нет. Просто всё не правильно. Почему ты не хочешь признать, что тоже была со мной? Из-за тебя получилось, что во всём виновата я!
– В чём: «Во всём»?
– Ну, – Тина споткнулась. – В том, что произошло с Мишаней.
– Да, да, – поддержала дочку мама. – Эта психопатка ворвалась к нам, в квартиру, кричала, угрожала, оскорбляла Тину. Обвиняла её бог знает в чём. Моя дочь, видите ли, соблазнила и погубила её мальчика!
– Представляешь! Эта долбанутая мамаша возмущалась тем, что я осталась жива! Слышать не хотела, что Мишаня сам и во всём виноват, что он подбил нас на то идиотское приключение …
– Понятно.
– Что понятно?
– Понятно, что она – мать и считает свои права священными.
– Она истеричка и идиотка!
– Алла Эдуардовна, а разве вы вели себя иначе?
– Она – мать и будь добра …
– Это не важно, – перебила мужчину Аня. – Уже не важно. Важно: что хотите от меня вы? Тина, что ты от меня хочешь?
– Я хочу, чтобы ты сказала правду!
– Какую?
– Что я не сумасшедшая!!!
– Ты не сумасшедшая.
– Мне никто не верит!
– И что? Пусть не верят. Ты-то знаешь, что ты – нормальная. Только ведёшь себя ненормально: сидишь дома, не учишься …
– Аня, девочка получила такую травму, а ты!
Аня вскидывает руки:
– Тогда молчу.
– Ты живёшь, ходишь по лицам, хохочешь с подружками, – не унимается хозяйка квартиры, – в то время, как Алевтина…
– Упивается своими страданиями и тихо сходит с ума от этого? А кто её заставляет упиваться?
– Аня, ты … – всё-таки Алла Эдуардовна гостью побаивается, – … тебе нравится нас дразнить? Ты просто чудовище…
– Правда? – переспрашивает Аня не скрывая издёвки, а её прямой взгляд усаживает зашевелившегося было мужчину обратно в кресло с надёжностью прямого же удара. – Тогда что вы от меня хотите?
– Анька! – в голос вопит хозяин дома. – Что твоя мать скажет?!
– Что скажет, то и скажет, – подобные угрозы Аню не пугают давно. Другое дело, что ей тоже хочется кой в чём разобраться, – а вот зачем вы раз за разом зовёте меня? Чтобы я подтвердила рассказ Тины? Вы ЭТОГО хотите? Этого?
На лицах «взрослых» растерянность. Они тоже не верят дочери. Не могут поверить. Первой сдаётся Алла Эдуардовна:
– Нет, конечно…
– Тогда в каком упрямстве вы меня упрекаете?
Пауза. Прерывает её хозяин:
– Ну, Нюрка, ты даёшь! – бурчит он примирительно, но Аня на половину результата не согласна:
– Я в чём-то не права?
– Анька! Прекрати! – визжит Алевтина. – Прекрати!!! Ты – никто здесь! Никто!! Никто!!!
– Отлично, – Аня поднимается с кресла. Визга она не переносит органически, но сейчас истерика хозяйской дочки необыкновенно кстати. – Теперь ещё и сцена. Я всегда знала, что с Тиной мне встречаться не стоит. Зря вы мне не поверили.
Она уходит, всё ещё будучи не в силах подавить недовольство собой: не надо сюда ходить. Не надо! И время потеряла и за метро платить приходится. Жалко. Радует только хорошая погода. Залитый солнцем осенний Питер улыбается прохожим, хотя резкие порывы ветра с Невы и напоминают о скорых холодах. Эх, сейчас бы по «Летнему саду» пройтись! Воображаемая картинка перед глазами так ярка, что реальность смазывается на миг. Покалывание кожи на ключицах, шаг и всё вокруг меняется. Аня в «саду», идёт по выметенной аллее, одинокие листья похрустывают под ногами. Вокруг – чёрные деревья в дырявом золоте последней листвы и зябко жмущиеся, белые, нагие статуи на пьедесталах. Холодный пот прошибает тело. Амулет? Заработал? Такого быть не должно!
Не должно, но есть. И Сад, и аллея, и деревья и статуи, и скамейка с золотыми заплатами листвы абсолютно знакомы, зримы и ощутимо-реальны. А если…
От волнения, воображаемая картинка перед глазами сбивается, по ушам ударяет шум несущейся на всей скорости машины. Ещё ничего не видя, девушка инстинктивно шарахается в сторону с размаху врезаясь…
Машины несутся по шоссе. Аня отклеивается от гладкого и липкого елового ствола, почти с ужасом оглядываясь по сторонам. Она в лесополосе рядом с шоссе. Возможно даже с загородным. Вот тебе и прыжок в пространстве. Прямо как в анекдоте с блондинкой на машине, когда после нескольких часов езды, навигатор спрашивает у хозяйки: «Ну, и где мы?»
День всё-таки пропал. Два часа Аня потратила, чтобы дойти по шоссе до автобусной остановки, пол часа (и это ей ещё невероятно повезло) – дождаться «рейсового» и потом полтора часа трястись в его нутре до ближайшей станции метро.
Во двор она входила уже в полной темноте, а дома опять попала в переделку: её ждали и ждали давно.
– Нюрка! Совесть у тебя есть? Где ты шляешься? Что с матерью делаешь? Почему телефон дома оставляешь? – Владимир Сергеевич вольготно расположился на диване перед телевизором. Аня отпрянула, понимая, что неприятного разговора всё равно не избежать. Брезгливое выражение лица гостя с выверенным оттенком вселенской скорби по поводу всемирного же несовешенства, не оставляло ей даже намёка на надежду.
– Чего прячешься?
Прятаться действительно нет смысла. Аня заходит в комнату, встречает растерянный, мамин взгляд.
– Добрый вечер.
– Так где ты шлялась? – перебивает её гость, как всегда не отрывая седалища от дивана. – Ночь на дворе.
– Ань, – мама пытается смягчить напор. – Мы тебе звонили, а телефон…
– Ты почему телефон дома оставила?
– Зачем он мне в воскресенье?
– Нюрка! – взрывается мужчина. – Не смей огрызаться матери! Шляешься допозна…
– Ещё восьми нет, – начинает «заводиться» Аня, но тут же, привычно одёргивает себя. А вот гость сдерживаться не намерен:
– Не смей орать на мать! Бродишь до ночи неизвестно где, телефон дома бросила, да ещё и огрызаешься. До чего ты мать довела?
Аня стискивает зубы, смотрит собеседнику в самые зрачки, прищуренными от ярости глазами.
– Чего щуришься?
Тяжёлое молчание в ответ.
– Ты будешь отвечать?!
Аня выдерживает паузу, роняет тяжело и тихо:
– Зачем? Вас мне не переорать.
– Аня! – растерянный возглас матери.
Девушка сокрушённо разводит руками: мол что я могу сделать? Спрашивает, словно винится в слабости:
– Можно я на кухню? Есть хочется.
– Нюрка! – растерянный возглас в след. Понятно, что на этом разговор не закончится. Сергеевич не просто так приплёлся к ним на квартиру и, бог знает сколько времени, ждал. Последняя мысль вызывает невольную улыбку. Аня ставит чайник и начинает кардинальное исследование запасов: сыра нет, яиц нет, молока нет, хлеба – две корочки. Ну да! Гость же в доме. Зато есть суп. На плиту его. А пол пачки макарон можно сварить утром. Печенья, кстати, тоже нет.
– Нюрка! Может хватит пальцы гнуть?
– Строить меня хватит, – устало бросает Аня, даже не оборачиваясь. – Дочку свою школьте. Или боитесь?
– Аня, – мамино восклицание, как укоризненный вздох. – Владимир Сергеевич всё-таки гость…
– Ну, да, – так же вздыхает Аня. – Только ведёт себя, как хозяин.
Опять пауза. Она тянется минуту, вторую, пока мама не выдерживает:
– Аня, у Владимира Сергеевича к тебе просьба.
– Да?
– Тина стала просто невыносимой.
Настроение опять летит вниз, хотя казалось бы: куда уже ниже, но гость воспринимает её молчание, как согласие. Хотя бы выслушать:
– Анют, она тебя требует. Я подумал… Ты говорила, что в месяц три тысячи получаешь?
Аня непределённо жмёт плечами. Дальнейший ход разговора ей уже ясен. Вопрос лишь в том: на какую сумму готов раскошелиться Сергеевич ради родной и законной доченьки.
– Да, да. Всего три тысячи, – поддерживает гостя мама.
– Если ты, два раза в неделю…
– Не пойдёт…
– Аня, – спешно перебивает её мама. – Всего лишь два дня в неделю…
– Не-пой-дёт. – Аня вскидывает руку, пресекая возражения, поясняет. – Сейчас за три тысячи я фактически работаю сутки в неделю, то есть пропускаю один учебный день. А вы предлагаете мне терять два дня за те же деньги. Не-пой-дёт!
– Нюр, послушай: мыть пол, выносить вонючие горшки…
– Легче, чем общаться с Алевтиной. Будь иначе, вы бы, Владимир Сергеевич, сюда не пришли. Десять тысяч.
– Сколько!?
Чайник на плите начинает шуметь. Аня выключает газ и под ним, и под кастрюлей с супом. Подогрелись немного и будя.
– Десять тысяч?! – гость готов опять взорваться. – Да я столько продавщице за месяц плачу!
– Нет так нет. Я не навязываюсь. Хотя… Есть вариант: я прихожу три раза в неделю, но на пол дня: с двух и до семи, а вы мне платите шесть тысяч. – Она переливает суп в тарелку, ставит на стол.
– Аня…
Резкий взгляд, сухой ответ:
– Мама, учёбой я не пожертвую. Даже по твоей просьбе. Это не обсуждается.
Краем глаза она видит обмен растерянными взглядами.
– Но что Тина будет делать до двух часов дня?
– До двух часов она будет учиться.
Опять растерянные взгляды.
– Но Тина не может…
– Мало ли что она вам говорит? – Аня опять давит собеседника взглядом, но уже без агрессии. – Владимир Сергеевич, вы же знаете, что я – права. Вот и валите всё на меня: мол я согласна приходить только во вторую половину дня и только если Тина вернётся в институт. Достаточно она вас тиранила.
– Тиранила? – гость разбит и деморализован. Словно сонамбул он одевается, уходит, переспросив на прощание:
– На тебя?
– На меня, на меня… Валите. – Последнее слово произносится перед захлопнувшейся дверью и очень двусмысленно, с расчётом, что мужчина его не услышит. В движении, девушка ловит взгляд матери, ёжится, уточняет, пряча виноватые глаза:
– Мам, ты ведь хотела, чтобы я им помогла? Правда? – Частит, пугаясь затягивающейся паузы. – Вот. Я старалась. И… Ты же врачь, знеашь, что иногда без жестокости – нельзя… Можно я поужинаю? – По стеночке она пробирается из прихожей на кухню.
– Ань.
– Да, мама.
– Ты действительно стала другая. Владимир говорит, что уже боиться тебя…
– Да ладно. Так себе боиться. Мам… А вот Алевтина… – на этот раз «перевод стрелок» прошёл, как по маслу.
– Алевтина невменяема, – соглашается мама, – хотя врач утверждает, что она абсолютно здорова.
С последним Аня согласна. Алевтина абсолютно здорова. Только если раньше дурной характер дочери был направлен на других и потому любящих родителей не беспокоил, то сейчас мама с папой сами наслаждаются плодами своего воспитания.
– Володя жаловался, что ему с Аллой впору антидепресанты пить. И за что людям такое наказание? Верно говорят: богатые тоже плачут…
Суп почти остыл. Аня хлебает его, не чувствуя вкуса. Тина забыта. Все мысли девушки заняты дневным происшествием: амулет заработал. Здорово конечно одним усилием мысли перенестись от дома, например, к училищу, а от училища – на работу, только у любого явления есть и оборотная сторона. С магическими вещами тоже надо уметь обращаться. Не уследишь за этой, самой мыслью и окажешься невесть где. Выбирайся как умеешь.
В комнате Аня снимает амулет, разглядывает, колеблясь: три камешка на двухцветном шнурке. Ни за что не подумаешь, что в нём скрыта такая сила. Эта вещь не для простого человека. Аня решительно прячет безделушку в самый дальний угол своего ящика, трогает перломутровую пластинку ожерелья. В памяти всплывают Гастас, Ириша. Где вы? Друзья? Как трудно без вас, даже в родном мире.
В чём-чём, а в упорстве Алевтины Аня не сомневалась ни на секунду. Недели «подруге» хватило, чтобы восстановится в институте. Хотя… чему тут удивляться: институт-то платный. Владимир Сергеевич, сообщая эту новость просто светился от счастья. Ещё бы! Теперь капризная дочь пол дня гарантированно проводит вне дома. Вот если бы ещё и Аня…
Спорили, торговались. Анина мама наблюдала за происходящим открыв рот. И не столько за дочерью. К ней-то она уже начала привыкать. А вот однокашника в таком ракурсе ей явно пришлось узреть впервые.
Общаться с Алевтиной по пол дня во вторник, субботу и воскресенье Аня согласилась за пять тысяч в месяц. Она же подняла тему занятости, потому как прогулки и домашние посиделки – это хорошо, а если Алевтине захочется, например, сходить в кино? Как быть с билетом?
– Я что? – Сразу возмутился заботливый отец. – Должен оплачивать твои развлечения?
– Можете не оплачивать, – «соглашается» Аня. – Но сразу предупреждаю: за пять тысяч сидеть под дверьми кинотеатра я не буду.
– Почему под дверьми?
– А где? На кафе у меня денег тем более нет.
– Ты обещала!
От такого пафоса Ане даже не смешно.Надоело.
– Давайте сделаем так, – предлагает она примирительно, – вы даёте деньги Алевтине, а уж она – решает: одной ей сидеть в зале и потом возвращаться домой или вместе со мной. Надеюсь, Тина выберет деньги.
– Что ты себе позволяешь!
– Говорю правду: общение с Алевтиной – дело тяжёлое. Вы и сами это знаете. – Прямой взгляд глаза в глаза. Пауза затягивается и Аня делает вывод. – Значит, не договорились. Всего доброго.
– Погоди, – на щеках у мужчины «гуляют» желваки, но гнев его для соплячки ничего не значит. Сергеевич это прекрасно осознаёт и потому лезет в карман за портмоне, отсчитывает из него три бумажки, кладёт на стол. – Вот оплата за месяц вперёд.
– Три тысячи?
– Пол месяца уже прошло.
– Логично, – Аня накрывает купюры ладонью. – Завтра буду.
Владимир Сергеевич уходит не прощаясь. Аня провожает его до дверей, возвращается на кухню.
– Аня, ты сказала: «под дверью»? – и взгляд и голос у мамы растерянные. – Неужели Тина может так поступить?
– Тина – дочь своих родителей.
– Но… – Мама всё ещё под впечатлением торга. Кстати, торг как торг. В Древнем мире и покруче бывало. – Всё-таки Володя сильно изменился. Я даже не ожидала от него…
Слова матери – как мёдом по сердцу. Аня вдруг расплывается в счастливой улыбке. Свершилось, казалось бы невозможное: мама на её стороне. Так ли уж важно теперь всё остальное.
…………………………………………..
Алевтина торжествует: Аня пришла. Чтобы гостья не ускользнула, она ведёт её в свою комнату, плотно закрывает дверь, спрашивает чуть не шёпотом:
– А как ты выбралась? – И тут же спешит уточнить с агрессивной обидой. – Только не надо мне «ля-ля»: будто ничего не было!
– Было, – легко соглашается Аня, не видя смысла сходу раздражать собеседницу. – Я камень разбила.
– Какой камень?
– Кристалл души. Сириус за ним нас посылал. Я разбил камень и колдовство закончилось. Помнишь? Вещунья из Белого Клина говорила…
– Так просто? – Тина морщится, как от зубной боли. – Ну да! Ты же избранная. У тебя всё было просто! А вот у меня…
«Всё просто». Челюсти сводит от неожиданной обиды: паскудно-тупая измена Алевтины, череда смертей перед глазами, тяготы пути, обречённость, мерзкая харя Сивого, рядом с которым даже Щуп кажется вполне приемлемым спутником, некромант – оборотень – рептилоид. (Не потому ли, что у рептилий обмен идёт медленнее и жизнь соответственно длиннее?)
Это была дорога в один конец. И если бы она, Аня, не сопротивлялась до последнего мига, вопреки всему, без намёка на надежду, то где бы сейчас была Алевтина?
Той, конечно, пришлось очень и очень несладко. Она чудом избежала смерти на поляне у озера, долго плутала по лесу, не смея даже помыслить о возвращен и в город, пока не наткнулась на какое-то поселение и не попросила приюта у одного из зажиточных обитателей. За деньги, разумеется. Сперва всё шло нормально или почти нормально. Потому что приближалась зима и Тине катострофически не хватало комфорта: ни помыться, ни постираться, удобства на дворе, пища самая простая и абсолютное, изнуряющее безделье.
Алевтина явно что-то недоговаривает, но Ане всё понятно: «подруга» опять начала «крутить хвостом». Логика в таком поведении была: время идёт, деньги уходят, заработка никакого, перспектив – тоже. Только чтобы обходить законы, их надо знать, чтобы играть на чужих чувствах, не лишним будет понимать их. Тина же ни чужими законами, ни чужими чувствами никогда не интересовалась. На все случаи жизни у неё был один приём: психологический террор.
Из-за чего произошёл роковой конфликт – Алевтина естественно не расскажет. Но в том, что он был – Аня не сомневается. Наверняка «подруга» попробовала надавить на хозяина дома, а тот… Сила-то была на его стороне.
– Этот козёл хотел работать меня заставить. Чтобы я навоз из-под сконины убирала! – Алевтина захлёбывается от обиды: ОНА и грязная работа! Это же несовместимо. И Аня вспоминает Блонди, вспоминает, как заставила ту мыть полы в повозке, чем всё закончилось. Право, слабый характер иногда можно считать достоинством. Алевтина же, с её упёртостью, этого достоинства напрочь лишена. Коса нашла на камень. Хозяин отнял у постоялицы деньги, одежду и запер в свинном хлеву, а чтобы не тратиться зря еду для пленницы – стал, за мерку размола, пускать к Тине соплеменников, а сам со своими сыновьями «пользовал» рабыню бесплатно. Кормили её из рук вон плохо: миска каши из отрубей на день. Если же «клиентов» не было – еды девушке не давали вовсе.
– Хуже, чем свиней кормил, – жаловалась Тина. – А сам – белые лепёшки жрал! Когда я домой вернулась – во мне и сорока килограмм не было!
Взамен отнятой одежды, селянин выдал рабыне две вонючие овчины и верёвку вместо пояса. Обувь Тине не полагалась.
– Я бы сбежала, – жаловалась она, – но снег всё завалил. А куда я зимой, без обуви, без денег, без одежды? В лес? К волкам?
– Как ты вернулась?
– Вернулась? – У Алевтины слёзы ручьями текут по щекам. – Это был ужас! Я ночью в солому закапывалась, чтобы не замёрзнуть, а тут чувствую: холод по телу и ледяные камни под боком. Открыла глаза – а я, в своих лохмотьях, под открытым небом лежу, на мостовой, посреди Питера. Чуть не замёрзла: босиком, по камням, через весь город! Хорошо – глухая ночь.
– Не весело, – с сочувствием соглашается Аня, вспоминая свой зимний марафон по невскому льду. Ну, так её амулет нёс и на ногах хоть босоножки, а были.
– Да, да, – в голос рыдает Алевтина, – Ночь, холод! Пока до дому добежала – ног не чувствовала. А дверь-то на домофоне! Звоню, колочусь – никто не слышит. Еле-еле дождалась, пока мама отозвалась. Она мне не поверила, еле-еле согласилась дверь открыть, зато потом, когда увидела, ей аж плохо стало. Представляешь?
Аня представляет: прихожая, едва живая Алевтина босиком, на каменном полу, Алла Эдуардовна только что с тёплой постели, в шёлковом халате закатывает глаза, умоляя томным голосом: «Володенька! Скорую. Мне плохо». Хотя… Если Сергеевича от лежанки только угрозой скандала отдерёшь…
Короче: «Скорая» приехала, фельдшер накормила Эдуардовну валидолом, а Тину увезла в больницу. Сразу в реанимацию. Бедняга уже без памяти была. Только под капельницей очнулась. Там же ей волосы остригли, под машинку.
– Иначе нельзя было, – неожиданно оправдывает врачей Алевтина. – Вши в колтуне кишмя кишели. Видишь? Не отросли ещё. – Она касается короткой пряди, пытливо смотрит Ане в глаза, спрашивает неожиданно. – А ты как там была?
Непроизвольная, кривая ухмылка, краткий ответ:
– Ценный груз.
– Что?
– Я была ценным грузом.
– То есть у тебя всё было в порядке?
И опять ответ предваряет кривая усмешка:
– Кто же в здравом уме портит ценный груз? Был один – так Щуп быстро ему мозги вправил…
– Видишь! – Забавно наблюдать, как торжествующее выражение сменяется вселенской скорбью. Ну, да, Тине «досталось» и теперь все, кому было легче, должны ей, как земля – колхозу. – Даже Щуп тебя защищал. А меня… Меня он бил, унижал. Даже зарезать хотел!
Бил, унижал, обманул Алевтину не Щуп, а Глузд, но это мелочи. Что тот, что другой – два сапога – пара.
– Что молчишь, – продолжает напирать Алевтина. – Я в реанимации между жизнью и смертью была, а ты даже не зашла ко мне!
– Я тоже болела.
– Ты? Болела? Ты сама в больницу ходила. А я тогда на ногах не стояла. Всего сорок килограмм весила. Если ко мне никто из мужиков не приходил – тот козёл мне сутки жрать не давал! Вообще! А тебя – кормили!
– Меня чуть не зарезали…
– Меня тоже! И ведь не зарезали же.
– Верно. Не зарезали. Поэтому ты здесь, а не там.
– Где там?
– В свином хлеву. У того «козла». Благодарностей не жду.
– Да ты…
Пауза. Вид у Алевтины: будто она с разбегу в стену влетела. По мере осмысления услышанного, агрессию сменяет традиционная «мировая скорбь»:
– Знала бы ты: как мне было плохо.
Бесполезно. В глазах собеседницы: равнодушие и скука:
– И кто в этом виноват? – Аня не ждёт ответа, встаёт с дивана, идёт к окну, начинающемуся чуть не от самого пола. Двенадцатый этаж. Город лежит у ног. – Отличный вид. И день неплохой. Прогуляться бы. Или у тебя тёплой куртки нет?
– Ну, знаешь…
– А я что? Я – ничего.
Лицо Алевтины наливается краснотой:
– Гулять? Давай!
Процесс одевания – настоящий спектакль для одного зрителя. Алевтина увлечённо демонстрирует фирменный лейб на джинсах, облачную нежность кашемирового свитера. Аня игру принимает, кивает одобрительно:
– Классные вещи.
От похвалы Алевтина расцветает:
– А куртка, смотри, двойная: пуховик, а вместо подкладки – кролик! Лёгкая, тёплая. А у тебя?
– Обычный синтепон. Кролик только на опушке капюшона.
– А у меня – песец!
– Круто.
Взгляд Алевтины вдруг впивается Ане в лицо, губы сводит судорога. Шикарная куртка на кролике с песцом летит на пол:
– Никуда я не пойду! Буду фильм смотреть.
– Фильм так фильм, – Аня снимает свою дешёвую «шкурку», аккуратно вешает на крючок.
– Ах ты так? Хочешь послушать? – Тина выхватывает из кармана мобильный телефон. – Я всё записала. Не отопрёшься!
– Даже не собираюсь, – Аня с трудом удерживается от брезгливой гримасы. – Вчера мы с Аллой Эдуардовной были у…
– У моего «психа»?
– Можно сказать и так. Он посоветовал…
– Не спорить …
– Подыгрывать тебе.
– Как подыгрывать?
– Тина, давай без обид? Он сказал, что фантазиями ты вытесняешь негативную память. Такая защитная реакция. Короче: о чём бы мы с тобой ни говорили – доказательством это не станет. Нам никто не поверит. Прими это как данность.
– А ты…
– Я приняла. Так что, если хочешь поболтать – завсегда пожалуйста. Кстати, какой фильм мы смотрим?
– Никакой! – Алевтина сопит. Того и гляди пар из ноздрей повалит. – Подними мою куртку!
– Тебе надо, ты и поднимай. Нет, ну надо же: такую хорошую вещь – и под ноги.
– Умоляю! – От возмущения Алевтина даже ногой топнула. – Хватит притворяться. Ты так уверенна в своей исключительности, что тебе всё пофигу. И моя куртка, и я. Тебя интересуют только деньги.
– Да, деньги — это серьёзно и про куртку свою ты зря. Куртка действительно хорошая, только…
– Что только?
– Только мне с тобой тягаться, всё равно, что Элочке людоедке с Вандербильершей воевать. Глупость невероятная.
– Элочка – дура, – буркнула Алевтина, наклоняясь за курткой.
– А я – нет.
……………………………………..
Прогулки не получилось. Небо и так хмурилось, а тут – дождь закапал.
– Ну, вот, – привычно заныла Алевтина. – Вытащила меня…
Аня отмалчивалась, тайком косилась на часы: без пятнадцати восемь! Ура! Как раз дойти до Алевтининой квартиры. Но Тина, словно чувствуя её нетерпение, не спешит: встала перед лифтом и бубнит обиженно:
– Скукотища, холодрыга, так и простыть недолго…
– Адьё.
– Что?
– Ровно восемь. Мой рабочий день закончен.
– Аня, ты…
– Иду домой. Слушать твоё нытьё – и так сомнительное удовольствие, а делать это бесплатно... До субботы. Да! – она замирает на половине движения. – Если твои родители опять начнут «доставать» маму, ты меня больше не увидишь. Так-то, подруга.
Вечерняя тьма жмётся в переулки и подворотни. Улицы залиты светом окон, витрин и фонарей. Туманная морось студит разгорячённое возбуждением лицо. Хорошо!
* * * * *
Как на крыльях, Аня летит домой. Сегодня она свободна. Завтра – тоже.
Владимир Сергеевич волновался зря. Ни о каких культурных походах, ни в кино, ни в музей, ни, тем более, в театр, Алевтина не хотела даже думать. Домашние посиделки, максимум – прогулка по магазинам и жалобы, жалобы, жалобы: не так посмотрела соседка по парте, не так спросил преподаватель, толкнули (наступили на ногу) в метро…
– Быдло. Сплошное быдло. Никто и никогда место никому не уступит…
«Никому» – надо переводить как: «ей, Алевтине». Кстати, сама-то она вряд ли кому-то и что-то способна добровольно уступить, но «быдло» в её интерпритации это всегда другие. Ещё хуже, если на Тину накатывают воспоминания. Это если дневные обиды слишком быстро закончились. Тут всплывает всё: и то, как Тадарик её обидел: соблазнил и не женился. У Ани на языке вертится сентенция о сексе, который не повод для брака. Кстати древние, похоже тоже так считали. Лагаст её побил, Гастас – морально терроризировал, Айрисфед – вообще обнаглевший козёл. И все они игнорировали Алевтину, как личность, потому, что она – женщина…
– Тебя все уважали. Почему-то. А меня…
Аня отмалчивается. Сейчас это можно. В жалобах собеседник Алевтине не нужен. Обиды она предпочитает смаковать без помех, гоняя их по кругу, как гоняет одну и ту же воду декоративный фонтанчик. Вот где истинное искусство ради искусства.
Но вот нытьё надоедает самой исполнительнице, и она переходит к обличениям. Здесь без доброй ссоры не отмажешься. Почему? Да потому-что «гладиолус». Если Алевтина возжаждала крови, остановить её может только разбитая сопатка. Боли, путь даже моральной она боиться. Вот и сегодня.
О прогулке речи нет. Питер накрыло глухим дождём пополам со снегом. Телевизор – единственное развлечение. Точнее, телефильм. Он, кстати удивительно соответствует погоде: мрачный, мутный и муторный. И начинается традиционно: американские подростки находят «чёрную» книгу и тут же приступают к практическому колдовству. Не иначе возжаждав абсолютной власти над миром. Естественно техника безопасности не соблюдена, вызванный из ада демон вырывается на свободу и в благодарность начинает крошить своих вызволителей, причём делает это обстоятельно неспеша, наслаждаясь каждым эпизодом, наравне со зрителами и создателями фильма.
Тина нервно жуёт чипсы, вздрагивает и ёжится, а вот Ане скучно. Трудно принимать всерьёз натяжки постановки если сам поучавствовал в настоящем кошмаре. Ведь если бы не Гастас с Иришей… Кстати, как они вообще прошли? Через лабиринт тоннелей, без света, зато с воинами-мертвецами Сааху? Магические приёмчики в Горе не возможны в принципе. Некромант, как знает Аня, закрыл свою обитель от чужого колдовства. Многоликая смогла прийти к Ане только во сне. Даже для неё магия Отступника оказалась неодолима. Сон же он сон и есть. Только «поговорить» и можно. Кстати (или не кстати), а ведь защитный знак в фильме – знак Многоликой: двойная пентаграмма, заключенная в круг горизонта, как в границы видимого мира. Интересно.
Демон на телеэкране гоняет визжащих подростков, а тем временем главный герой возвращается к пентаграмме и укрывшись внутри неё, начинает лихорадочно пролистывать фолиант, в поисках изгоняющего заклинания.
Демон наконец-то почувствовал настоящую опасность и отложил забавы на потом. В этот момент он как раз настиг подружку главного героя: девочку-тростинку с оленьими глазами. Настиг, но не прихлопнул, хотя дела-то на один миг, но некогда, некогда, некогда.
Следующий кадр: монстр бьётся о защитный барьер, а главный герой, собрав волю в кулак, дочитывает заклинание.
Гром, молния, барабанная дробь и фанфары. Демон с воем отправляется в преисподнюю, а, в залитом солнечным светом кадре, победитель заключает в объятия спасённую подругу. Хэппи Энд! Как и полагается в каждом, уважающем себя американском кошмаре. Субтитры…
– Всё-таки красная звезда – это от дьявола!
От неожиданности Аня подскакивает.
– Точно-точно, сатанинский знак! – продолжает рассуждать вслух, довольная её реакцией Алевтина. – Не зря…
– Зря.
– Что зря? В фильме пентаграмма – знак дьявола!
– Пентаграмма связывала демона. В отличие от креста. Видела, как он церквушку разнёс? И крестом от него не отмахались.
– Так это в фильме! Разве по фильму судить можно?
– Ты-то судишь. О красной звезде.
– Ань, – в глазах Алевтины лютая злоба, – я конечно понимаю, ты за красных…
– Фильм американский и американцы считают звезду знаком, способным остановить даже дьявола. Не потому ли на их флаге – звёзды? Кстати, если помнишь, двойная пентограмма – знак Многоликой.
– Двойна звезда – знак смерти?
– Многоликая – это всё, а двойная звезда – символ целостности бытия, в котором жизнь и смерть неразделимы.
– Ага! – Алевтина сдаваться не намерена. – Двойная звезда – символ бытия, а серп и молот – свастика! Будешь возражать?
– Буду. Ты мягкое с длинным сравнивать не пробовала?
– И что же здесь мягкое?
– Свастика.
– Свастика – древний солярный символ! Древний, наш, в отличие от чужой звезды.
– Точно наш?
– Конечно наш. Это история!
– И что? Я его своим не считаю. Свастика — это колесо, знак кочевников, со всеми их набегами, поджогами и грабежами. Солярный символ приплели позднее. Кстати, у Некроманта на воротах «Чёрной горы» были выбиты эти самый, «Солярные символы». Не зря говорят: подобное тянется к подобному.
– Ага! А серп и молот…
– Молоток с колесом путаешь? Или к «подобному» тянешься? Не зря с «чёрными» связалась.
– Анька! – Взвивается Алевтина. – Я тебя…
– Ударишь? Ударь. Я тебе тогда так врежу…
– Мой папа…
– Выгонит меня нафиг?
Глаза в глаза, пока ярость на лице Тины не перетекает в страдальческую гримасу:
– Я так страдала, а ты… Тебе меня совсем не жалко!
– А тебе – меня, – Аня тайком косится на часы, но Алевтина начеку:
– Что? Ждёшь не дождёшься, когда сможешь сбежать? Признайся, ты меня ненавидищь! Или презираешь? Конечно и ненавидишь, и презираешь. Ты же сильная, ты – избранная, с тебя всё – как с гуся вода! Да ты всегда...
Аня терпеливо слушает. До срока целых пол часа. Как раз на один обличительный монолог.
– … задолбали вы, русские, все со своей избранностью! – Ещё чуть-чуть и от Алевтины слюна брызгами полетит. – Постоянно мир спасаете. Будто просит вас кто…
– Ты просишь.
– Я? Скажите на милость, о чём это я тебя просила?
– Сидеть с тобой, поддакивать, нытьё твоё слушать. – Аня всё-таки не выдержала. На часах – без десяти, на лице Тины и в голосе – «гнев праведный»:
– Тебе за это деньги платят!
– Уже нет. Ноябрь закончился.
– И что?
– То, что за него, из обещанных пяти тысяч я ещё ни копейки не видела.
– Это не ко мне.
– И что? Если эти деньги ты отдашь – мир рухнет?
Алевтина безмолвно открывает и закрывает рот, гневно таращится, а время-то идёт.
– Анька, ты…
– Не переживай, землячка. Не ненавижу я тебя и не презираю. Ничего личного. Только бизнес. Или тебя и это не устраивает? Хочешь бесплатно, всё и сразу? Или даже с доплатой?
– Аня!
– Ну, если я не права, то послезавтра, будь добра, пять тысяч, как договоренно. А сегодня: пока, пока. Время.
Время. Вопреки показной спешке сегодня Аня почему-то домой не торопится. Хотя, она прекрасно знает причину: воспоминания. Пытаясь ужалить за живое, Алевтина целенаправленно вскрывает прошлое целыми пластами, не задумываясь даже о том, что прошлое и не прошло вовсе, став, как всё пережитое, частью натуры. Аниной, в том числе. Например, перевод разговора на «деньги» – любимый Лагастов приём, когда ему приходилось отбиваться от претензий купеческого старшины. К каждой такой атаке на интересы отряда, «зашибись командир» находил хотя бы одну встречную претензию: то ли купец недодал овса, то ли забыл про лошадей, или с авансом какая-то неувязка всплыла. И каждый раз оказывалось, что не наёмники должны, а им, хоть пустяк, а недоплатили. В конце пути, Айрисфед, на трезвую голову, Лагаста по кругу обходил.
Как живой, командир наёмников стоит у неё перед глазами: невысокий, крепкий, подвижный, узкое лицо, глаза небесной сини, припылённые сединой, короткие, чёрные волосы «безродного». Вот ведь судьба человеку выпала. И за что? Ладно, Гастаса старый отец к молодой жене приревновал. Да и мачеха постаралась от пасынка избавиться. Это хоть как-то понять можно. Или Тадарик. Имя его, кстати, переводится как «Подарок Бога», хоть бывший наёмник «подарком» себя не считал. Он, как разобидевшийся подцан на войну, сбежал из дому в «вольные бродяги». Или бедняга – Ярик. Не повезло хорошему мальцу с роднёй. Но Лагаст-то, Лагаст! Не авантюрист, не злыдня, не бродяга, про родню – ни слова плохого, одна незадача: средний сын в семье. За то и получил в удел «меч и дорогу». И ведь не струсил человек, не сломался, принял нелёгкую судьбу и нёс её честь по чести. И даже то, что Аню он недолюбливал – не в укор мужчине, а в похвалу.
……………………………
– Ты только о деньгах и думаешь! – Алевтина с удовольствием прибавила это обвинение к длинному списку Аниных прегрешений. О своих недостатках она предпочитает не вспоминать.
Каждую из обещанный ей тысяч Ане пришлось буквально выдирать зубами. С Владимиром Сергеевичем она почему-то не пересекалась. Тот как раз ушёл в процесс очередного расширения бизнеса. Алла Эдуардовна на упоминание о деньгах искренне удивлялась: «Как? Не может быть! Владимир тебе заплатил. Совсем недавно. Он говорил…». Оставалась Алевтина. Она действительно не хотела терять Аню, как слушательницу и компаньонку. Именно с неё удалось стрясти четыре из пяти обещанных за ноябрь тысяч. По тысяче и под угрозой: «Больше здесь не появляться». И это в придачу к остальным прелестям процесса. Та же канитель продолжилась и в декабре:
– Ты только о деньгах и думаешь!
– Потому, что у меня их нет. Были бы, как у тебя, не думала бы.
– Сколько можно! Опять мои деньги считаешь. И клянчишь, клянчишь. В конце концов – это твоя проблема!
– Точно. Это проблема. Доехать до тебя, хотя бы на метро. Бесплатно метро не возит. Или забыла?
– Ну, займи у кого-нибудь. Потом отдашь…
– У мамы? Обойдёшься. Лучше ты займи у своей. Неужели единственной дочери откажет?
– Зачем?
– Со мной расплатишься. А потом твой папа твоей маме всё вернёт.
Минутная пауза. Тина подбирает аргументы:
– Так мамы тоже дома нет. Слушай, давай завтра? А? Нельзя же так. Как с ножом к горлу. Ты так переменилась, что на себя не похожа, хотя… с кем поведёшься. Наёмники хорошему не научат…
Аня молчит, давая собеседнице развивить мысль-монолог дальше. Хотя, что тут развивать? Наёмники – плохие, Аня – плохая, её подруги по техникуму тоже плохие и сокурсники Алевтины… В общем, весь мир плохой. Одна Алевтина хорошая от чего и страдает.
– …Тадарик всё-таки козлина желтоглазая…
«Желтоглазой козлиной» владельца постоялого двора, за глаза и не раз при Ане называли сами постояльцы, а как они называли Алевтину Аня даже в мыслях повторить постесняется.
– … воспользовался моей беззащитностью…
Не беззащитностью, а глупой наглостью. Вопреки пресловутой «женской солидарности», в этом случае Аня полность на стороне отставного наёмника.
– … даже ты…
– Тина, ты бы его всё равно бросила.
– Что?
– Ты бы всё равно бросила Тадарика.
– Я? Я любила этого козла! И сейчас люблю, а он…
– Тоесть ты хотела осталась бы с ним в его мире?
– Почему остаться? Я…
Кажется, у «подруги» полный разрыв шаблона. Классно получилось. Интересно, как теперь она натянет на себя личину «жертвы»? Тина выбирает привычный путь: агрессию.
– Почему я должна была там оставаться?
–Ты любила его и любишь, по твоим словам. А с милым – и в шалаше рай. У Тадарика, правда далеко не шалаш, но ни центрального отопления, ни водопровода, ни горячей воды, ни ванной нет. И туалет на улице.
– А ты? Ты осталась бы в том убожище? – Взрывается Алевтина.
– Так я и не ною. И виноватых не ищу.
Алевтина замолкает, переваривая неожиданную интерпритацию. Нового-то Аня ей ничего не сказала.
– Если бы Тадарик не прогнал меня, я бы не попала к тому козлу! – наконец нащупала путеводную нить Тина.
– Если бы ты не попыталась продать меня Айрисфеду, ты к тому «козлу» тоже не попала бы, – ломает её попытку Аня. На часах: без пяти. Она встаёт с дивана. – Ладно, на сегодня хватит. Время. Пока, пока. Не забудь завтра деньги приготовить.
– Ты даже на минуту задержаться боишься…
– Я есть хочу, – огрызается Аня. – Как утром дома позавтракала, так больше во рту маковой росинки не было.
– У вас в хобзайке что? Буфета нет?
– Денег у меня нет. Если ты до сих пор не поняла. «Подруга». И если их и завтра у меня не будет… Заметь, я всегда прихожу точно.
Хочешь рассмешить Бога – расскажи ему о своих планах. На следующий день Аня опоздала. Впервые, не на много: минут на двадцать, не больше. Так получилось, но преподаватель задержал её после пары. Всего-то на пол часа, только наверстать упущенное время девушке не удалось. И вот что интересно: к её приходу Тина дома всегда была одна, а сегодня Аню встретили все: и Алла Эдуардовна, и Владимир Сергевич. Оба раздражённые донельзя. Словно Алевтина нарочно родителей вызвонила, и «накрутила».
– Как это понимать?
– Что ты себе позволяешь?
– Ты опаздываешь…
Под градом обвинений и от неожиданности Аня застыла в дверях, не зная, как вклинииться в этот дружно-семейный, обвинительный хор, что сказать в оправдание. Её молчанием тут же воспользовались:
– Твоё хамство перешло все границы!
– Это постоянное вымогательство…
Одно слово и всё ясно: денег нет и не будет. Да сколько можно терпеть? Развернувшись на месте Аня пулей вылетела из квартиры, в которую не успела даже толком зайти, давя слёзы, сбежала вниз по лестнице. На ожидание лифта сил не было. Платить за отработанные часы ей никто не собирался, а значит… «Всё! Баста! Больше не подаю. Не нищие».
Чудо, не иначе, но солнце до того плотно кутавшееся в снеговые тучи, вдруг раздвинуло их, как занавески, осветив заснеженный Питер. От такого зрелища у Ани даже злость прошла. До чего же красив её город в переливающейся алмазными искрами снежной обнове
!
И чего она так долго тянула? Чего дожидалась? Дождалась? То-то. «Домой, поесть и за уроки» – правильный план. Сессия на носу, а она хвостами обросла, как дикобраз – иглами. И всё из-за своей нерешительности. Мама тоже оказалась дома. Право, не только солнце и город – сама судьба сегодня улыбается ей.
– Почему так рано сегодня? – Логичный вопрос. На лице и в голосе вопрошающей – лёгкое удивление: случилось то, что давным-давно ждали.
– Больше я туда не пойду.
– Так всё плохо?
– Ещё хуже. Платить они мне не хотят: за работу это у них не считается, и моё время их не заботит. Я на кухню. Есть охота.
– Конечно… Ань? Ты так похудела, извелась за этот месяц. Неужели Тина совсем плоха?
Аня гремит кастрюлями: есть суп, макароны. Даже не знаешь, что выбрать. Но мама-то спрашивает. Кстати, макароны с сосиской – самое то.
– Да ну их всех. Тина-то здорова, но приятней от этого не становится. Понимаешь, ей не выгодно выздоравливать. Совсем. Иначе придётся жить, учиться, работать, налаживать отношения с окружающими. В общем, стать как все, а она хочет быть избранной. Понимаешь? Как Горьковский Лара: иметь всё и ничего не давать взамен. Только мне это надоело. У меня тоже есть дела, проблемы. Хвосты вот появились. Надо ликвидировать. И деньги нужны. Я после сесии опять в госпиталь работать пойду. Тогда я всё успевала.
– Ань?
– Да, мам?
– У тебя совсем денег нет?
– Ну, в общем… – Оправдываться всегда неуютно. И не сбежишь никуда: макароны на сковороде не бросишь, пригорят.
– Значит, нет.
– Мам, понимаешь, не то, чтобы совсем, но метро туда-обратно: семьдесят два рубля, в столовой даже чай – двадцатка. Я ботинки зимние купила и копить пыталась. В заначке у меня где-то восемьсот. На работу еду с собой можно было брать.
– Я могу дать тебе тысячу.
– Правда? Спасибо! У Виктории день рожденья на днях. Девчонки решили по пятьсот скинуться. Спасибо, мам. Теперь мне до зарплаты точно хватит.
Ничего ей не хватит. Аня это понимает и мама понимает тоже, а посему… со всей накопившейся злостью Аня накинулась на «хвосты». Метод старый и проверенный: расправляешься с парочкой задолженностей и на душе сразу становится легче.
Телефонный звонок застал её на перемене. Номер незнакомый. Кто бы это мог быть?
– Анька, почему Ольга трубку не берёт?
Да уж. При таких манерах представляться действительно не надо, тем более, что голос – мужской.
– Владимир Сергеевич, вас мама с папой здороваться не учили?
– Чего?
– «Здравствуйте» вас никто говорить не учил?
– Хватит придуриваться! Я серьёзно! Почему она «сбрасывает»?
– Кто это? – толкает её Вероника. Аня косится на часы: до конца перемены пять минут, отвечает шёпотом:
– Папашка.
– Папашка? А ты говорила…
– Тс-с-с! Говорила. Не от Святого же Духа я родилась.
– А-а-а. И что?
– Воспитывает.
– Не позновато ли?
– И я о том же.
– Анька! С кем ты там болтаешь? – Сергеевич что-то расслышал и сам оборвал свой обличительный монолог.
– С подругой. Перемена заканчивается.
– Какая перемена! Я стобой разговариваю!
– А я отвечаю: мама жива и здорова, я – жива и здорова. К вам больше не приду: нет денег – нет работы. Это если кратко.
– Хватит хамить, я, в конце концов…
– И не собираюсь. Прощайте, – последнее слово перекрывает звонок на пару. Аня сбрасывает вызов и выключает телефон: так надёжней. Кивает подруге:
– Пошли?
– Пошли, – Вероника косится на неё то ли задумчиво, то ли подозрительно и уже у парты спрашивает. – Ань, ты точно к Вике пойдёшь? Она же столик в кафе хочет заказывать.
– О-бя-за-тель-но.
– А на дискотеку сегодня?
Маленькая заминка.
– Все наши будут. Только ты…
– Иду.
Учёба, это конечно серьёзно, только и отдыхать тоже надо. Сколько можно делами заниматься! Контингент в медтехникуме главным образом девчачий, парни все давно расхватаны, но разве это повод отказываться от танцев? Пусть в группе, но чтобы весело, шумно, до упаду. Тем более, что завтра – выходной, целый свободный день: и выспаться можно, и порядок в квартире навести, и к «расправе» над очередным «хвостом» подготовиться. Всем известно: «От сессии до сессии живут студенты весело», а она, родимая, как раз на носу.
Перебирая во время приборки вещей в ящике, Аня тронула амулет: три камешка на двухцветном шнурке и тут же отдёрнула руку. Даже при лёгком касании вещица обжигала. Нехорошо это. Неправильно. Вещица из «Мира между» не должна находиться в «Мире науки». Чует сердце: что-то случится, но что? Когда? Как?