Так кто же такой Кощей?
Чем славится шаманская культура? Вот Шива многорук, клыкаст , артиста знаем Радж Капура и касту йогов, странную из каст... Вообще то у шаманской культуры выявили весьма странное для мифологии, то есть основанной на фантазиях и галлюцинациях абстрактных построений, свойство: в самых отдалённых друг от друга уголках Земли она весьма СХОЖА. Реальных объяснений этому феномену не видно, но факт, как говорится, на лицо. Единственное, хоть как то объясняющее это мнение. что шаманизм отражает реалии ВНУТРЕННЕЙ структуры человеческой психики. Ну, может быть. Я не готов искать объяснение этому факту, а просто хочу использовать его для понимания сути одного очень странного героя нашей мыфолгии — Царя Кощея.
Кощей Бессмертный – сказочный персонаж с неясной этимологией имени, смутным внешним обликом, противоречивыми вариантами толкования образа . Вот очень древний персонаж, причём настолько древний, что его особенности стали забываться, так что повествователи уже не могли вносить вариации в его сценарии поведения: забыли. И только советские сказочники оживили этот образ. Но и выбросить его из повествования не могли — очень уж притягательный образ этакий Дважды умерший. Сцена повторной гибели Кощея заслуживает внимания: собственно это именно весь смысл его образа в сюжете. И хоть как то позволит понять его происхождение и функции героя. В сказках принято выделять три сюжета смерти Кощея – от яйца, от коня ( да-да, Вещий Олег нам машет ручкой со своего кургана) и в былине об Иване Годиновиче он гибнет от собственной выпущенной стрелы.
1. Сюжет первый можно назвать самым распространённым. В нём Кощея обычно называют «злым чародеем, смерть которого спрятана в нескольких вложенных друг в друга волшебных животных или предметах. Вот типичный пример описания смерти Кощея в сказке: «Моя смерть далече: на море на океане есть остров, на том острове дуб стоит, под дубом сундук зарыт, в сундуке – заяц, в зайце – утка, в утке – яйцо, а в яйце – смерть моя» . Следует отметить, что в некоторых вариантах сказок упоминается ещё и игла, а в других сохраняется только яйцо. По мнению А.К. Байбурина, такой принцип «матрёшки» характерен для изображения смерти, а его наглядной иллюстрацией является гроб в доме (дом в доме) . То есть в подобной структуре явно присутствует символика смерти (ср. древнеегипетский погребальный обряд, для которого характерно помещение мумии в несколько вложенных друг в друга саркофагов). Правда это мнение немного не согласуется с реалями похоронного обряда языческой поры, но всё же можно предположить, что Кощей действительно был похоронен по ОСОБОМУ, не применимому для простых смертных вариантов погребального обряда, где его тело и сосредоточие духа защищено каким то особым образом.
Б.А. Рыбаков считал, что местонахождение смерти Кощея соотнесено с моделью вселенной – яйцом – и подчёркивал, что охранителями его являются представители всех разделов мира: вода (море-океан), земля (остров), растения (дуб), животные (заяц), птицы (утка) . Тогда в дубе при желании можно увидеть и неизбежное «мировое древо». Сложно поверить, что сей персонаж является сосредоточием мира. Но вот вариант, когда для него был построен особый мир выглядит куда более вероятным: вспоминается могила Хуан Ди, для которого в кургане был создан его ЛИЧНЫЙ Китай. Да и гробницы тех же египтян строятся по той же схеме. То есть насколько я понимаю, все исследователи сходятся в том, что это персонаж — мёртв. Причём его похоронный обряд связан с трупоположением, да ещё и весьма и весьма изысканным способом: это не скифского вождя: взяли, положили в сруб, положили дары, закидали землёй и навалили курган. Тут что то очень необычное. А значит наши поиски должны опираться на какие то очень значимые похоронные обряды.
Есть очень забавная версия Л.М. Алексеевой, увидевшей в сюжете смерти Кощея от яйца «следы одновременного бытования двух образов носителей вечной жизни – позвоночной кости и глаза». По её мнению, глаза похожи на эмбрион, что позволяет выстроить линию душа-глаз-зародыш-яйцо. А поскольку раньше шили костяными иглами, то упоминающаяся в сказках игла символизирует крестец, кость . Варианты этимологии слова Кощей (от «кость» и «касть» – «мерзость», «поганое», «сор», «дрянь» ) Алексеева соотносит с останками умершего: кость – это «сравнительно крепкая часть останков», касть – всё остальное, гниющее . Трудно согласиться с подобной версией, так как это не единственные предположения о происхождении имени персонажа.
Игла, булавка в народной культуре является предметом-оберегом и одновременно орудием порчи. По восточнославянским представлениям, ведьма, змора или огненный змей («дублёром» которого в сказках выступает иногда Кощей) могут оборачиваться иголкой. Следовало ломать и выбрасывать иглу, которой пользовались в ритуальных действиях . В связи с этим нельзя не вспомнить, что сказки иногда говорят о колдовских способностях Кощея. А заодно не вспомнить такой же древний предмет связанный с нитью, как веретено, которым укололась Спящая Красавица. Кроме того, в карельских, в коми и др. сказках упоминаются «сонные иголки», которые нетрудно соотнести со сказкой о спящей красавице, которая уснула, уколовшись веретеном (как и игла, это тоже орудие женского рукоделия). Представления о близости сна и смерти сходны у многих народов. Собственно я не совсем согласен. что веретено или игла — обереги. Скорее это оружие битвы в мире духов: ведь они оберег для тех, кто их держит, а для их противников — очень даже сильная порча их бренных и нетленных сущностей. Собственно гибель Кощея от подобного предмета как раз говорит о том, что он именно из мира духов и подчиняется их законам. Но для него нужна особая игла. Его личная. И тут вспоминается очень похожая по сюжету легнда о Големе, когда поднявшееся создание гибло, после того, как вынули свиток с заклинанием. Вполне возможно игла играла примерно ту же роль, что и свиток у голема.
По мнению отдельных исследователей, прослеживается «некоторая инверсия» в использовании колющих предметов в ритуальной практике – от «стрельбы в честь родовых покровителей» до борьбы с нечистой силой. Связь их с культом огня видят в том, что народной традиции кремневые наконечники называли громовыми или перуновыми стрелами. Считается, что многочисленные загадки про иголку и нитку выявляют связь иглы с идеей движения, контакта с «иным миром». А иголка, которая обеспечивает движение «путеводной нити», «выступает инверсией» всё того же «мирового древа» .
Идеи не бесспорные, но я могу считать их так же подтверждением своей шаманской версии Кощея: для шаманов предшественником бубна был лук и стрела. И если игла -замена стрелы, то к похоронным обрядам надо добавить смерть от стрелы. Или что то подобное.
Итак, атрибуты смерти Кощея – это не просто случайный набор, «несколько вложенных друг в друга волшебных животных или предметов». Все они имеют важное культурно-мифологическое значение, связаны с символикой смерти, одним из образов которой называют иногда Кощея.
У второго сюжета – «смерть Кощея от коня», то существует несколько вариантов его объяснения.
Так, Б.А. Рыбаков обращает внимание на следующий момент сказки «Марья Моревна» (Аф. № 159). Ивану царевичу удаётся дважды увезти с собой похищенную Кощеем возлюбленную. Время, допустимого отсутствия пленницы вещий конь Кощея определяет так: «…Можно пшеницы насеять… сжать её, смолотить… в муку обратить…». То есть время пребывания женщины вне «кощьного» царства зависит от длительности сезона полевых работ. Это позволило исследователю прийти к спорному выводу о близости Кощея Бессмертного греческому Аиду, царю подземного мира мёртвых. Главную идею Рыбаков видел в кратковременности торжества «кощьного» начала и предопределённости победы над ним сил жизни, роста, цветения . Трудно согласиться, что эта версия, основанная на анализе одного из вариантов сказок о Кощее, в полной мере объясняет данный фольклорный образ. Более того, там нет образа старшей женщины, что теряет дочь, да и не видно ни кого, кто бы властвовал над Кощеем, ограничивая его действия.
На сомнительной этимологии (Кощей – от kostь-s.jь – «костосей») строит свои заключения Ю.С. Степанов. Он считает, что «тот, кто сеет кости», связан с обрядом посева костей, основанным на древнейших представлениях о единстве человека и животных: «Посеянные кости дадут всход, животные возродятся к жизни, род их не исчезнет – в мире сохранится гармония, а у человека снова будет пища». Кощей, по мнению Степанова, и был «тем лицом племени, которое ведало посевом костей, а следовательно, и посредником между миром людей и миром мертвых». Приняв гипотезу о «Кащее-костосее», Ю.С. Степанов видит в сюжете «Смерть Кощея от коня» «зеркальное» отражение первоначального хода действия: «животное, которое никогда не убивалось нарочно, выступает прямой причиной гибели Кощея (…), а сам он – нареченный Бессмертным – как раз и является объектом преследования со стороны героя, причем заранее ясна цель преследования – смерть» . Версия, опирающаяся на более чем спорный вариант этимологии имени персонажа, не кажется убедительной. Да и не понятно, как это может вот так катастрофично погибнуть персонаж жизненного цикла? Участие Кощея в перерождении должно отражаться в аграрном и даже в охотничьем цикле, но практически везде Кощей живёт в горах и связан со льдом, но ни как не с лесом или полем. То есть если у Кощея и был цикл перерождения, то он настолько стр, что о нём уже практически забыли. То есть если он и есть, то очень древен. Настолько, что ему ещё неведомы поля. А что мы можем найти в горах связанное со смертью? Читаем и удивляемся:
Медвежьи пещеры, наиболее представительная группа памятников натурального творчества мустье. Объектом многовекового «коллекционирования» в таких комплексах были характерные части туши большого пещерного хищника (головы и конечностей). Медведь как основной соперник человека в межвидовом противостоянии занял исключительное место во всем мировосприятии палеоантропа. В тяжелых условиях холодного и сырого климата начавшегося вюрма выживание каждого вида в карстовой зоне обеспечивалось природной экологической микронишей — пещерой (относительная сухость, ориентировка и др.). Источниковедческая выразительность этой группы памятников обусловлена высокой сохранностью тематических «коллекций», размещавшихся неандертальцами в пещерах (в отличие от собраний символов других зверей, располагавшихся под открытым небом). «Медвежьи пещеры» распространены от Испании до черноморского и каспийского побережий Кавказа. При изучении этих памятников особое значение имела пещера Драхенлох (Швейцарские Альпы, высота 2 445 м), где были открыты особые конструкции (каменные ящики с черепами и др.), в которых неандертальцы сохраняли свои символические реликвии. В противовес атрибуции «Медвежьи пещеры» как свидетельств духовно-материальной деятельности палеоантропа выдвигалось предложение считать подобные «оссуарии» остатками гигантских хозяйственных запасов. Раскопки в Регурду (Франция) полностью подтвердили символическую природу всех «Медвежьих пещер». Продолжение такой практики видится в этнографическом «медвежьем празднике» (глобальное явление первобытной культуры глубиной не менее 40 000–50 000 лет). «Медвежьи» комплексы мустье объясняют не только сохранение этой темы в каноническом анимализме неоантропа, но и противопоказанное искусству размещение «картинных галерей» в непроглядном мраке пещерной глубины. Объяснение — в исключительной, свойственной только палеолиту стереотипной устойчивости традиций, преодолевающей тысячелетия, антропологические и исторические рубежи.
В 1917-1923 годах палеонтологи Эмиль Бахлер и Нигг занимались обследованием высокогорной пещеры в восточной части Швейцарских Альп, которую местные жители, обитатели кантона Сент Галлен, называли Драконовой (Drachenloch). Расположенная на высоте 2500 метров над уровнем моря и на 1400 метров над ложем долины речки Тамина, впадающей в Верхний Рейн, пещера эта почти никогда не посещалась и потому в ней сохранились неповрежденными интереснейшие следы неандертальской культуры.
Около ста тысяч лет назад, в сырую и холодную ледниковую эпоху люди посещали Драхенлох значительно чаще, чем теперь. Первому залу, доступному восточным ветрам, они предпочитали второй, куда почти не проникали лучи солнца и пронизывающие ветры с горных вершин. В самом месте перехода из первого зала во второй археологи наткнулись на следы древнего кострища. Второй костер неандертальцы жгли уже в глубине пещеры в специально оборудованном очаге. В культурном слое были найдены каменные орудия мустьерского времени. Но самые интересные открытия ждали ученых в той отдаленной и совершенно темной части пещеры, где без искусственного света нельзя было сделать и двух шагов.
При свете ламп Бахлер и Нигг увидели стенку, сложенную на высоту 80 сантиметров из необработанных известняковых плит, тянущуюся вдоль южной стены пещеры, отстоя от нее сантиметров на сорок. Культурный слой и найденные орудия оставляли мало сомнений в том, что стенка была сделана неандертальцами. Если так, то это — древнейшая постройка из камня, возведенная человеческими руками. Но для чего трудились древние посетители Драхенлоха?
Заглянув за стенку ученые остолбенели от удивления. Все пространство было заполнено аккуратно уложенными костями громадного пещерного медведя (Uisus spelaeus). Здесь были длинные кости конечностей и черепа десятков особей. Но мелких костей — ребер, позвонков, стопы обнаружить не удалось. Утилитарно мыслящие современные европейцы сразу же предположили, что они нашли неандертальский склад медвежьего мяса. Постоянный климат пещеры давал эффект холодильника и позволял сохранять добычу достаточно долго.
Однако, рассмотрев находку еще раз, ученые поняли, что о складе мяса речи быть не может. Кости медвежьих конечностей лежали так тесно, что совершенно очевидно — мясо снято было с них заранее. Бахлер и Нигг обнаружили не склад мяса, но хранилище костей пещерного медведя. Черепа были большей частью ориентированы в одном направлении — мордами к выходу — и у них имелись верхние позвонки, указывая на то, что головы отсекли от тел недавно убитых животных.
В пещере были обнаружены в результате последовавших раскопок несколько шкафов из известняковых плит, в которых также хранились черепа пещерных медведей. В одном случае через глазницу и скулу черепа трехлетнего медведя были для чего-то продеты бедренные кости другого медведя. Характерно, что кости иных животных — оленей, горных козлов, серн, зайцев ученые обнаружили в существенно меньших количествах, и, в отличие от медвежьих костей, они были беспорядочно разбросаны по полу пещеры — это, безусловно, были просто остатки трапезы неандертальцев.
Вскоре аналогичные находки были сделаны и в иных альпийских пещерах — Петершёле (Германия), Вальдпирхель (Швейцария), Драхенхёхль и Зальцзофен (Австрия), Регорду (Франция). Кроме типологически близких швейцарскому Драхенлоху находок имелись случаи воздвижения медвежьих голов на отдельно стоящие высокие камни — Марингер назвал эти памятники «древнейшими из ныне известных алтарей», и закапывания-погребения частей жертвенных животных у входа в пещеру под специально положенной плитой.
В Зальцзофене, обследованном Куртом Ехренбергом в 1950 году, кроме многочисленных кострищ и трех четко ориентированных по оси восток-запад медвежьих черепов была найдена кость, обработанная в форме мужского полового органа (фаллоса). Это первый пример широко распространившейся в религиях мира фаллической символики. Скорее всего древнейшие люди, подобно современным индусам-шиваитам, древним египтянам или участникам дионисийских мистерий не имели в отношении этого символа никаких скабрезных или эротических ассоциаций.
Фаллос был органом, дающим семя жизни и потому он становится образом животворения, жизнедательной силы. Смерть с неизбежностью побеждает индивидуальную жизнь, но в детях жизнь отцов продолжается. Потому фаллос становится во многих религиозных культурах символом преодоления смерти, триумфа над ней жизни. То, что первый случай фаллического культа оказывается связанным с неандертальцем и его странным поклонением медведю — особенно знаменательно.
В настоящее время памятники неандертальского поклонения медведю обнаружены на пространствах от испанских Пиренеев до нашего Кавказа.
Чаще всего культ этот именуют охотничьим и приводят распространенные среди современных дикарей обычаи захоранивать отдельные части убитых ими животных, чтобы те вновь возродились и леса продолжали изобиловать дичью. Но случай с неандертальским культом пещерного медведя мало подходит под такое объяснение. Дело в том, что громадный медведь (до трех метров длиной и более двух метров высотой в холке), вооруженный страшными зубами и когтями, являлся слишком опасным объектом охоты для человека плейстоцена.
И действительно, неандерталец, судя по его кухонным отбросам, в повседневной жизни предпочитал питаться безобидными копытными или грызунами. С помощью ловчих ям он довольно безопасно мог ловить шерстистых носорогов и даже мамонтов. Отправиться же в глубину пещер на медвежью охоту его могли заставить либо отчаянные обстоятельства, либо иные, не связанные с пропитанием, но жизненно важные цели.
Судя по тому, как обращались с останками убитых медведей, эти хозяева пещер потребны были неандертальцу для каких-то религиозных целей. То есть, не культ медведя был следствием охоты, но охота на медведя была следствием культа.
Примечательно, что к черепу медведя относились неандертальцы столь же почтительно, как синантропы и иные Homo erectus к черепам своих собственных сородичей. Не указывает ли это, что пещерный медведь как-то ассоциировался с предком? По времени культ медведя совпадает с изменением похоронного обряда — поклонение черепу предка замещается захоронением мустьерского типа. Видимо, в это время умерший из связующего звена между божественным и земным мирами превращается в объект заботы своих живых сородичей.
Умершему надо помочь преодолеть смерть и тление — отсюда похоронный обряд неандертальца. Для достижения же Неба начинают использоваться иные приемы и, в первую очередь, соединение с существом, символизирующим всемощного и вечного Бога. Соединение наиболее естественно происходит при вкушении пищи, а символом Творца всего естественней могло выступить особенно сильное и внушающее страх животное или человек.
По непонятным для нас причинам культ посредника человека-предка замещается в эпоху среднего палеолита культом пещерного медведя. Именно это мощное и наводящее ужас животное превращается в символ божественного.
Медведей ловят, видимо с риском для жизни, и после обрядов, неизвестных нам, убивают. Их мясо вкушают с благоговейным трепетом, полагая его субстанцией самого Творца, и потому к костным останкам проявляют особо почтительное отношение. Их не разбрасывают где попало, но собирают, аккуратно складывают, ориентируют по частям света, защищают от разрушения специально возведенными стенками и «шкафчиками», возносят на каменное основание, как объект поклонения.
В большинстве пещер, где поклонялись медведю, совершали медвежий культ, видимо не жили. Швейцарский Драхенлох расположен слишком высоко и неудобно, Петершёль далеко отстоит от водных источников. Скорее всего эти пещеры избирали специально для выполнения религиозных обрядов.
Особое отношение к медведю до самого недавнего времени сохранялось в Европе. Наше слово «медведь» — поедатель, знаток (ведающий) меда, возникло в результате табуирования, запрета на произнесение подлинного имени зверя. Таким именем могло быть или общеиндоевропейское рикптос (отсюда санкритское рикшас, греческое — арктос), или иное древнее индоевропейское слово для обозначения этого животного, сохраненное в немецком языке bar (древнеиндийское — бхаллас) и отразившееся в нашем слове берлога — медвежья нора, логово.
Народные предания называют медведя человеком в шкуре, рассказывают о похищении медведями женщин. Гербы и названия многих европейских городов — швейцарского Берна, Берлина, Ярославля, Перми напоминают о медвежьем культе. И то, что все мы в детстве не обходимся без плюшевого мишки — тоже туманное воспоминание древнего и страшного обряда, творившегося в пещерах Европы неандертальскими охотниками.
Почему именно медведь привлек внимание неандертальца и стал для него символом Высшего Бога трудно сказать. Скорее всего имела значение сила зверя, его вызывающая ужас мощь. Может быть, как предполагают авторы «Археологического словаря» Уорвик Брей и Дэвид Трамп, медведь стал основным соперником человека в борьбе за редкие сухие пещеры с южной диспозицией, в которых можно было пережить долгие суровые зимы плейстоцена. Но, как бы там ни было «медведь... занял исключительное место во всем восприятии палеоантропа».
Фаллический культ, связанный с медвежьим и зафиксированный для Зальцзофена, еще более убеждает в том, что медведю поклонялись не как охотничьему трофею и не с магическими целями привлечения новых животных в охотничьи сети, но ради самой жизни, ради соединения с Богом, символом которого стал для неандертальца его могучий сосед по альпийским пещерам.
В 1939 году в Италии на горе Чирчео, высящейся над Тирренским морем на полпути от Неаполя к Риму в пещере Гуаттари (Guattari) палеоантрополог А. Л. Бланк нашел человеческий череп мустъерского времени, являвшийся объектом культа, типологически близкого медвежьему. В пещере, также недоступной из-за завалов и потому сохранившей в непотревоженном виде следы древней культуры, ученый обнаружил залу, по углам которой были сложены кости зубров и оленей — остатки ритуальных трапез, а в центре, в круге из камней, на боку лежал череп неандертальца с искусственно расширенным затылочным отверстием.
Итальянский антрополог Серджио Серджи исследовал череп и, обнаружив на нем следы ударов, предположил, что его обладатель, мужчина 40-50 лет был убит людоедами. Но другие исследователи, в частности отечественный археолог А. Окладников, сочли более правдоподобным религиозный характер находки. Круг камней мог символизировать солнце. Солярная символика в верованиях неандертальца не должна удивлять, если мы вспомним об ориентированных по оси восток-запад захоронениях. Солнце — символ победы над ночью и смертью. Череп первоначально был вознесен на шест, который, понятно, не сохранился за десятки тысяч лет.
Почему неандертальцы не похоронили своего сородича, но, отделив его голову и изъяв мозг, на протяжении долгого времени поклонялись черепу, останется для нас навсегда неясным. Но то, что эта находка Бланка во многих деталях совпадает с памятниками медвежьего культа — очевидно. Медведь мог стать заменой человеку в обряде, требующем вкушения плоти уподобленной Богу жертвы. Однако у некоторых племен или в некоторых обстоятельствах такой замены почему-то не происходило и обряд сохранился в своей древней, раннепалеолитической форме поклонения человеческой голове.
То есть по сути своего способа действия Кощей повторяе поведение медведя. Или это медведь повторяет деяния Кощея? То есть это культ медведя заменил культ Кощея или Кощей является отражением культа медведя? В первом случае — Кощей отражение такой древности, что аж заглядывать туда страшно, но и во втором случае лет ему столько, что говорить о том. что это персонаж славянской мифологии — смешно и нелепо.
Сюжет «Смерть Кощея от коня» включает элемент сожжения и последующего развеивания по ветру его праха. В этом можно найти отголоски языческих по происхождению обрядов сожжения чучела. Например, сжигание в купальских кострах веток, деревца, а также куклы или чучела, вокруг которых перед этим совершались ритуальные действа, или бросание в костер масленичного соломенного чучела и т.п. Как считает Н.Н. Велецкая, эти обряды имеют отношение к культу предков, который связан, в свою очередь, с аграрными культами .
Вышеприведённые данные о культовой практике мезолита, позволяют говорить, что все эти деревца, сожжение чучел и прочие этонаграфические чудеса — только слабые отблески тех ритуалов, что творились у костров неандертальцев в глубокой тьме пещерных святилищ.
В оба сюжета смерти Кощея входит эпизод разрушения-разрубания на части (нужно либо сломать яйцо, иглу , либо разрубить тело поверженного конём Кощея).
Е.С. Новик отмечает, что расчленение тела в сказках идентично убийству, а собранное из кусков тело вновь становится живым после окропления его целящей и живой водой. Окончательная, а не временная смерть наступает, лишь когда персонаж «размётан по маковому зёрнышку» или сожжён. До тех пор каждая из сохранившихся частей может через цепь трансформаций вновь превратиться в целое и живое тело либо передать своё основное свойство новому владельцу .
То есть подобное расчленение — это не полное прекращение существования, а скажем так, умаление силы: как Кощей без воды слабеет, но не теряет жизнеспособности, а напившись воды — становится могучим. Как то не очень вяжется с образом злокозненного врага всего живого. Так что скорее всего неандертальцы так же считали, что они не совсем убили медведя, а только скажем так, взяли его под контроль. О он, как и Кощей может возрадиться вновь, напейся он воды. Видимо по этому его останки хранили в сухих местах.
Существует мнение, что «ритуальная порча» (разбивание, размельчение, разрубание) вещей, задействованных в похоронном обряде, маркировала вторжение «иного мира» в упорядоченное пространство живых. Сюда относится битьё горшков после обмывания покойника или порча посуды, оставленной на кладбище. Возможно, в древности этот обычай относился к самому телу усопшего, которое преднамеренно калечили (разнимали на части) перед погребением .
Интересно (но, вероятно, случайно) и то, что ни один из вариантов сказок не говорит о погребении тела Кощея в земле. Невольно возникают ассоциации с заложными покойниками, которых чистая земля не принимает.
Я же думаю, что Кощей погребён особым образом не потому что он — заложный покойник: ни какие способы разборки с этими вредоносными сущностями на него не действуют, а потому, что он покойник особый.
Таким образом, во всех сюжетах смерти Кощея нет случайных элементов. Здесь чётко прослеживаются символика смерти, характерная для народной традиции, космологическое описание мира. Заметны и отголоски древних погребальных ритуалов.
Так, редактор начинает тормозить, так что третий сюжет — в другой части.