Пароход, которому суждено было доставить меня вдоль побережья по возможности ближе к месту проведения карнавала в честь фильма «Чёрная пантера» пришвартовался у Мкоани. Назывался он «Буяка». Это было старое корыто времен Первой Мировой, с виду напоминающее бот и рассчитанное на плаванье в каналах и устьях рек. Передвигался «Буяка» на дровах. Мне, как единственному носителю белой кожи на борту, выделили каюту прямо напротив троса, свернутого не кругом, а как попало, от которого во все стороны вились нити, и пахло плесенью. Мы двигались по реке так медленно, что я подумал, будто это диктуется безопасностью при выходе из гавани. Но мы и после не поплыли быстрее. «Буяка» был невероятно истощённым. Так и шли мы вдоль берега, нескончаемой жёлтой полосы, которая местами густо поросла низкими деревьями и была застлана играющей пеленой зноя.
Вот уж прогулка… «Буяка» разрезал воду так, будто сам, всю её из себя вымучил и выпотел. Он преодолевал одну «барашку» за другой с осторожностью мастера, вытачивающего скульптуру Девы Марии. Лоцман судна казался мне метисом, но я всё никак не мог проверить это, потому что мне банально не хватало сил подняться к нему на мостик. Я оставался среди африканцев, чилящих с бутылкой светлого в тени узкого прохода до шести часов по полудню, пока на палубе царило испепеляющее солнце. Чтобы солнце не выжгло мне мозг через макушку, приходилось носить смешную шляпу, как у Индианы Джонс, а чтобы глаза не превратились в обугленные точки, нужно было щуриться, словно канализационная крыса перед открытым люком. После шести, если отважиться, можно позволить себе рассмотреть горизонт, снова почувствовать себя живым. Серый веер растительной суши над самой водой, похожий на сплющенный подбородок, кажется, забирал последние силы. Дышать этим воздухом было невыносимо даже ночью – настолько он был влажный и вонял прокислым маринадом. От всей этой сырости выворачивало кишки, а тут ещё запах редких машин да охры, которая словно слоновий помёт покачивалась то по одну сторону берега, то по другую… На «Буяке» было ещё хуже, чем на «Маршале Внукове», когда я с семьей в целях просвещения и оздоровления плавал на остров Валаам, если, разумеется, сбросить со счетов перебравших военных и Петербургских архаичных бабулечек, с ними сравнение станет совсем абсурдным, гребаный Валаам.
Наконец мы прибыли в место назначения. Я повторил название – Вете. «Буяка» столько мучился, кряхтел, трясся на жирной, как растительное масло, воде, что после трех дней пути стал похож на большой брусок, обработанный криворуким великаном и выброшенный на гниение в сточную канаву – коей собой представляла наша переправа к карнавалу. На плешивом спуске виднелись несколько огромных хижин с бамбуковой крышей. В целом ландшафт казался довольно привлекательным. В нескольких километрах от хижин, едва заметна в бинокль, оседала пристань с забавной историей, прочтенной мною в путеводителе; там было сказано, что пристань каждый месяц отстраивали заново, так как её обгладывали десятки тысяч расторопных моллюсков. Это бесконечное занятие было одним из самых приводящих в отчаяние во всей Африке (для чинов), от которого больше всех страдал комендант порта Габби.
Поскольку в этой глуши ничего не случалось, а любое событие воспринималось как Второе пришествие, местные жители, как мне показалось ,были не слишком-то озадачены подготовкой к карнавалу в честь «Чёрной пантеры». Между окрестными водоемами и чащей джунглей прозябали оседлые племена, доведенные до полного отупения лихорадками и вечной нищетой. Охота вокруг деревень почти ничего не давала, и за отсутствием дичи, там съедали в среднем по бабушке в неделю. Окружная полиция взымала с простых граждан бешенный налог , если говорить без официоза – дань. Эти первобытные люди тратили бесконечно много усилий, чтобы примыслить себе обувь, одежду, даже штыки, главное делать вид, что они этим пользуются и в случае чего погасить налог. Подчиняясь властной команде капитана Аскера, отряд из двенадцати «стражей порядка» избивал до полусмерти неплатежеспособных сограждан, от одной мысли происходящего я впадал в доходящую до маразма панику.
Я вправе писать об этом – я видел это собственными глазами. Меня поселили в единственно свободное место; комнату погибшего от сонной болезни сержанта, около боевых учений полиции, по счастливой случайности находившуюся возле «самого недисциплинированного племени «хаки»». Отец семейства каждодневно после утренней разминки отряда получал по физиономии на глазах у тощей жены и троих неотличимых между собой детей. А я молча смотрел и ничего не делал уже пятый день пребывания в Вете. Про карнавал ни слуху, ни духу.