***
«Саавик родилась во вторник поздно вечером в моей голове за многие тысячелетия до этого у отца Юдафа, царя Астцидии и девушки, в последствии ставшей его царицей Эметии. Мне было тоскливо, и горячие водные пары нарисовали в голове эту историю, не показывая дальше собственного носа ответ на «зачем?». Я долго думала, очень. У царя всегда был хмурый взгляд, больше я не знаю о нём ничего, кроме того, что он не прощал обмана близких людей: первая супруга Кретия имела строгий запрет по многовековым традициям, на купание с ребенком под сердцем в ваннах на крыше дворца без служанок, розмаринового масла и веточки лаванды в глубокую полночь и кровава-красный закат. Игривый, не ведающий своих деяний ветер Ки- Тайь с оскалистой усмешкой похищал девушек в небытие. Кретия носила сына, и Юдаф не успел взобраться на крушу вовремя, царицы не было в пространственной площади этого мира. Многими годами позже он в саду увидел дочь чиновника, которая беззастенчиво гуляла, вдыхая армат цветов. «Эметия – это моё имя». Царь счёл необходимостью наличие при царской особе такого красивого дарования этой Земли: высокая, пепельные волосы, медовый взгляд карих, как палочки корицы глаз. В её семье был амулет, отгоняющий Ки- Тайя: розмарин в цинковом амулете всегда висел на её шее, какие бы жемчужины царь не клал к её ногам. Не желающий повторить ошибку, Юдаф до самого последнего месяца, не отходил от кустов густого самшита поодаль от царской купели. В одну ночь, он услышал диалог:
«Ки- Тайь поспешит похитить тебя сегодня». И по мере отелеснивания ветра, Эметия приходила в ужас: она не надела медальон. Шрамированная сущность подошла и даже коснулась царицы, и последовал вопль из самых недр земли: «У тебя нет медальона, но ты сожгла мне руку!» Метнув взгляд к самшиту, он крикнул: «Твой муж!» Так Юдаф узнал о сокрытом свойстве медальона. Он выслал Эметию прочь, сохранив её титул. Она родила девочку в деревне у горного хребта Тибакрей: имя её Саавик».
***
У неё не было ничего, кроме имени, задорного характера и черной копны волос в моём воображении. Плотью и кровью её стала ты, и по сути – ты основатель её жизни. Увидев тогда тебя, и поговорив с тобой, поняла, что я знаю идею из вечного пула идей. Что-то есть у нас в руках (образно) до того, как мы дружим непосредственно это. ТЫ мне очень понравилась больше, чем каноничность взаимоотношений.
PART I:
Если замедлить сьемку, изменить современные декорации на что-то более древнее, она была бы похожа на божество, спешащее укрыться от злых людей во власти седобородого Зевса. Не того, который похитил Европу, а того, кто удовлетворил требованиям Амура о бессмертии Психеи. Того, кто вопреки осознанной воле, желал увековечивать женскую красоту человека в полу бессмертном, полу уязвимом подобии. Такой я помню её впервые: полунадменной в своей отстраненности. Не та надменность, которая глядит свысока с пренебрежением, а которая не смотрит из незнания вовсе.
Канонично высокие колонны, прочно стоящие основанием в скалистой почве, сверху прикрытой плющом, который прорастает из тонкого слоя податливой глины. Виноградные листья тёмно-зелёного цвета, на которых прочно нежатся янтарные крапинки запекшихся от солнца ворсистых соринок, хаотично обвивают своим хрупким, теплым тельцем неприкаянную, чужую холодность мраморных колон. Они столь стары, сколь и прекрасны: их выдаёт мох, который паразитирует на всё новые и новые участки расколотого местами мрамора. В несовершенном величии таиться прекрасное. Виноград немощен, он плодоносил всё это длинное, непрекращающееся лето: он устал от человеческих рук и касаний. Он почти поверил, что это станет обыденной данностью. Вдруг участились дожди, да и ветер не щекотал прядки волос дружелюбием. Саранча покинула как поля, так и не тронутые участки амфитеатров, пылающих первобытной древностью. Разбитый храм Эметии знали, как царство дикого винограда: столь сладкого, сколь и шершаво-колючего в бархатных листьях (сначала зеленого, после бордового оттенков).
Полынь и листья виноградного бархата, у которого отобрали его мириады новорожденных гроздей стояли в скорби. Не о ком заботиться, некого укрывать по ночам от Борея, не с чьими ступнями вести одним им известную войну... Покой от тоски объял храм Эметии… Желая отдавать, но не принимать заботу, виноградные плети решили согревать давно отживший своё мрамор. Ветви с годами поднимались всё выше, питая силу земли и вот однажды, они уже лежали на вершине, ласкаясь в лучах Солнца. Виноградная лоза покорила своими сетями все девятнадцать колонн этой лужайки у подножия гор. Была легенда, что именно здесь Зевс приказал Венере перестать терзать Психею. Но этот рассказ не об этом.
В этом месте по приданию прожила всё детство со своей матерью Саавик, кровная дочь Юдафа Полиоссийского. Она ступала здесь, когда гулял одна, убегая вглубь от своих провожатых. В этом месте она резвилась девчонкой, в этом месте Саавик репетировала замедленный, царский бег поступью, приказывая Борею не слишком распушивать собранные ракушечной брошью волосы. Незнающая своего неподражаемого великолепия грация процветала в Саавик каждый раз, когда виноград откликался на её прикосновения. Она была единственной, кого это природа принимала из знания.
Безупречно белая, внизу растрепанная от колючих растений менора (одеяние из белого тканного льна, начинающаяся хитроумным плетением с линии груди к лопаткам: на плечах обрамлялась плотными узелками- мешочками плюмерии; талия увенчивалась кожаным ремешком жертвенного быка; подол платья был искусно вышит травяными нитками, собранными у подножья скалистых гор- в процессе носки он естественно растрепывался: поэтому менора считалась царским одеянием) была излюбленным одеянием Саавик: она носила каждую из них, пока та не приходила в негодность.
Грациозный бег лишенных обуви ступней, брал своё начало в импульсе тазобедренных мышц: после энергия переходила в плавное покачивание бедер и размашистое движение рук, рассекающих ветер из принципа казаться всевластной. Она бежала со всей спокойно, тормозящей время прытью всё выше и выше мраморными ступенями, возвещая каждую из девятнадцати бледных красавиц о своём присутствии.
Её бег был похож на крадущихся под покровом ночи бурю, гром и молнии в спальню царицы Олимпиады. Всесильный, но не знающий о своём величии среди других таких же божеств.
PART II:
При жизни Саавик всегда надевала ранним утром менору, расставаясь с ней лишь при первом всплеске горячей воды источника под её босыми ступнями. Не знала девушка более приятного ощущения, чем быть обласканной сухим, знойным ветром с середины Эгейского моря. Как он пробирался в глубинку, никому было неведомо. Но слуги шептались углами: "Рамин проделывает еженощно опасный путь, ради самой Саавик. Рамин волен лишь ночью выбирать местность для своего дуновения. Лишь ночью он нарушает божественный императив Борея».
Легкие, струящиеся от плеча, не встречающих сопротивления густой копны черных (в меру длинных) волос. Порой они были единственной вещью, которая оттеняла эфемерную бесцветность вертящихся вокруг неё пейзажей. Смех, улыбка, зарождающаяся в самых уголках сухих зеленых, как листья с коричневато-горчичной сеточкой глаз, летящая походка- все они заставляли биться сердце чаще, а рассудок- не думать о том, что он мыслящий, до того, как Саавик начинала щебетать голосом, полным не осознающей себя власти. Ты обезоруживала, ты заставляла влюбиться, как уже совершенное действие.
ПОЯСНЕНИЯ:
Менора – это первое, что я припоминаю, видя мысленно твой образ. Точнее сказать, тот бег по университетскому дряхлому полу, который прогибался уже под тяжестью своего собственного тела. Ворсистые ковры покрывают его распадающуюся от многовекового стояния плешь. Менора изысканна, её не носят ежедневно, а надевают в особый день, и посторонний имеет мало шансов увидеть одну и ту же менору на человеке вновь.
Кинара- это что-то струящееся, что закрывает от ветра и постороннего взгляда, но в достаточной мере дает возможность познакомиться с человеком. Кинара развеивалась по ветру, обнимая всей своей белесой апространной протяжностью-сущностью. Кинара укрывала тебя с твоим телом, кинара укрывала местность где сидели мы. Кинара заботилась, чтоб ты ни не упали, ни не простудилась, когда сидела на перилах, которые в маленьком углу у самой земли начинала точить ржавчина.
Кинара звук от вида, когда падают на колени и плачут от счастья, от восторга. От невозможности описать испытанный опыт. Кинара прямая наследница Меноры. Менора горда, не ведающая о своём исключительном превосходстве.