Фридман и Царицын застали доктора Шахицкого в обществе Светы и Лены. Можно было подумать, что прийти в себя ему помогла больше компания молодых женщин, нежели первые необходимые меры по спасению от переохлаждения. Стараясь не подать и виду, что он чем-то серьёзно обеспокоен, Герман спокойно попросил девиц на время оставить их одних, после чего плотно прикрыл за ними дверь и пристально посмотрел на своего коллегу. Царицын встал у противоположной двери, ведущей в столовую, скрестив руки на груди и воззрившись на полярного медика с не меньшим любопытством.
— Я им ничего не сказал, — хмуро произнёс Шахицкий, не дожидаясь вопроса профессора. — Решать тебе, посвящать их или нет. Но ситуация более чем опасна.
— Рассказывай, что тут случилось?
— Во-первых, надо принять меры безопасности. Закрыть все двери и заколотить окна изнутри.
— Это ещё зачем?
На минуту Шахицкий умолк, закрыв лицо руками. В тишине комнаты было отчётливо слышно лишь его учащённое хриплое дыхание. Затем он сказал:
— На данный момент все участники экспедиции Н-5 представляют опасность для здорового населения планеты. Каждый из них, попади он на большую землю, может спровоцировать ужасную пандемию, возможно, самую опасную и смертоносную из всех. Наверное, это благо для всех нас, что мы оказались на ледяном островке посреди Ледовитого океана и под нами несколько километров воды. В этом спасение человечества.
— Что ещё за чертовщина, доктор! — воскликнул Царицын. — У вас часом крыша не поехала от переохлаждения?
Шахицкий криво улыбнулся ему в ответ.
— Теперь меня интересуют подробности, Аркадий, — сказал Фридман. — Что ты знаешь о болезни... возможной болезни?
— Она вполне реальна. Вызвана на редкость опасным патогенным агентом. Но это нечто совершенно новое из числа инфекций.
— Вирус?
— Нет, бактерия. Новая разновидность очень живучих и холодостойких одноклеточных. Я бы отнёс её к первой группе патогенности. Ты, наверно, знаешь, что в состоянии криптобиоза и анабиоза некоторые формы жизни способны выжить при температуре, близкой к абсолютному нулю. Здесь, в Арктике даже намного теплее, так что мне кажется, мы уже давно должны были столкнуться с чем-то подобным. Скажу больше, мы это искали и нашли.
— Только не говори мне, что это — единственная причина для полярных исследований.
— Нет, конечно, но поиск новых форм жизни никто не отменял.
Фридман скептически покачал головой; казалось, он хотел бросить медику в ответ что-то не совсем поощрительное, но передумал, вспомнив о присутствии Царицына, человека не то чтобы совсем постороннего, но далёкого от науки.
Вместо этого он коротко сказал:
— Продолжай.
— Несколько дней назад кто-то из наших подобрал на льду больного тюленя. Его принесли ко мне в лабораторию, зная о том, что мне всегда интересно исследовать болезни северных животных. Я поместил его в бокс, сделал вскрытие и обнаружил эту бактерию. Разумеется, я не стал делать безумных опытов на месте и сразу законсервировал её в жидком азоте, чтобы затем передать на большую землю.
— Тогда непонятно... — начал было Фридман, но Шахицкий быстро его прервал:
— Всё намного проще. Люди всегда совершали и будут совершать ошибки. Человек, который принёс мне тюленя, первым подхватил инфекцию из-за собственной безалаберности. Незадолго до этого он повредил руку, рана была ещё свежей, и бактерия без труда попала в организм через кровь.
— Отлично! — произнёс Герман, хотя оптимизма в этом слове явно было мало.
— Прошло всего несколько часов, когда с людьми начало происходить что-то необъяснимое и жуткое. Нас на станции было всего десять. Первый заражённый неожиданно скончался в ужасной горячке. Однако он успел заразить кого-то ещё и, должен сказать, после этого смертей больше не было.
Глаза Фридмана удивлённо округлились:
— То есть?
— Ну, я, конечно, не уверен, но может статься, все инфицированные живы. Точно не знаю, с чем это связано, но все они сейчас вроде носителей. Знаю, что ты скажешь — летальности нет как таковой, но болезнь опасна не этим.
— И где же они все?
— Они просто ушли.
— В одном из домов была кровь, — напомнил Герману Царицын.
— Да, кровопролития хватило, — ответил Шахицкий. — Инфекция влияет на мозговую деятельность, и практически все заражённые вели себя крайне агрессивно. Вообще по некоторым симптомам, болезнь смахивает на бешенство, если не брать во внимание, что мы имеем дело с бактерией, а не с вирусом. На некоторое время больные и здоровые разделились на два враждующих отряда. Всё это происходило у меня на глазах, я закрылся в лаборатории и наблюдал за этим безумством оттуда, изнутри. Разумеется, я не видел всего, но команда из трёх человек под руководством начальника станции Киреева попыталась обезоружить больных. Возможно, кого-то серьёзно ранили. Я слышал несколько выстрелов, после этого ненадолго наступило затишье. Ещё через пару часов кто-то попытался ворваться ко мне в лабораторию. К счастью, они быстро отказались от этой попытки, но зато отключили генератор, оставив меня без света и тепла. Они поджидали меня снаружи, я это прекрасно понимал. Мне повезло, что в лаборатории есть обычная печка, и я сжёг всё, что мог, чтобы не замёрзнуть. Потом они ушли в неизвестном направлении, заколотив мою дверь и окно, а ещё через несколько часов пришли вы. Это всё, что я знаю.
Фридман помолчал с минуту, обдумывая вышеизложенное, затем сказал:
— Их поведение говорит о том, что поступают они хоть и агрессивно, но довольно логично. Так что это явно не бешенство.
— Зомби, — серьёзным тоном вставил Царицын, но оба ученых даже не посмотрели в его сторону, будто не расслышав это псевдонаучное предположение полярника.
— Куда же они могли уйти? — спросил Фридман.
Шахицкий пожал плечами:
— Идти им некуда, на сотни километров вокруг — сплошные льды. Так что я думаю, они ещё вернутся. Поэтому, Герман, в первую очередь позаботься о своих людях.
— Я-то позабочусь... А что вы сделали с телом первого заражённого?
— Он в лаборатории, — ответил доктор. — Я потребовал сразу же перенести его в карантин, как только он умер.
— То есть всё это время вы находились с ним в одном помещении? — с удивлением спросил Фридман.
— Не совсем. В лаборатории есть герметичный бокс. Там он и лежит. У меня была возможность наблюдать развитие инфекции уже после смерти её жертвы. Для тебя, Герман, это тоже будет интересно. А вас, молодой человек, — он посмотрел на Царицына, — буду вынужден разочаровать, зомби тут и не пахнет.
— Тогда одевайся, — сказал Фридман. — Я осмотрю тело и решу окончательно, что делать. А ты останешься за главного, Степан, и проследишь, чтоб никто ненароком не сунулся к радисту. А заодно понаблюдаешь за людьми.
В этот момент раскрылась дверь, и в комнату вошли трое девушек под предводительством Светы. Царицын даже вздрогнул от столь неожиданного натиска лучшей половины экспедиции.
— А вы куда? — раздражённо спросил Герман.
Света с невинной улыбкой указала в сторону столовой:
— На камбуз. Приготовим что-нибудь перекусить на плите, мужчины голодны.
На глазах у несколько опешивших учёных и Царицына девушки, посмеиваясь, проскользнули мимо них.
— Интересно, как бы их потянуло к плите, если бы они узнали... — начал было Степан.
— Проследи! — строго оборвал его Фридман.
Полярник, почёсывая затылок, двинулся следом за спортсменками.
Шахицкий торопливо оделся, и они направились к выходу. В тесном предбаннике, заваленном одеждой и стопками лыж и лыжных палок, Фридман украдкой оглянулся на мужчин в кают-компании. Павел, Дмитрий и Егор сидели перед экраном телевизора, увлечённые просмотром какого-то фильма на DVD. За столом у окна задумчиво потягивал чай Николай. В стороне о чём-то весело переговаривались Вячек и Катя. Фридман с одобрением отметил про себя, что девушка держится молодцом и подумал, что надо бы не забыть спросить у доктора какие-нибудь глазные капли.
Герман прихватил с собой «Сайгу», и учёные вышли из дома. Небо уже было наполовину застлано сплошной свинцовой пеленой, хотя ещё и не успевшей подобраться к слепящему солнцу, и ветер постепенно усиливался, взметая вверх искрящиеся снежинки с крыш домов и машин. Фридман понял, что не пройдёт и часа, как погода испортится настолько, что, возможно, никто не сможет выйти наружу из укрытия. Вероятно, они добрались до станции вовремя, и буйство стихии не застигнет их врасплох, но если всё, что сказал микробиолог — правда, не может ли случиться так, что самая жестокая вьюга и метель покажется им всем райским даром по сравнению с другой неведомой опасностью, незримо затаившейся где-то здесь, в этих холодных стенах из бакелитовой фанеры?
Они поднялись на веранду местной обители науки и вошли в тёмный проём двери, любезно раскрытой, будто пасть какого-то сонного зверя. Холодный ветер свободно разгуливал по комнатам и коридорам здания, погружённого в полумрак. Из-за того, что все окна были заколочены, внутрь почти не пробивался свет, и глаза Фридмана долго привыкали к темноте. Шахицкий, ориентировавшийся здесь намного лучше, вскоре подобрал с какой-то полки большой электро-фонарь, и широкий луч света пронзил пугающую безмолвную пустоту дома. Они прошли по длинному коридору через всё здание, остановившись перед дверью, на которой висела табличка, изображавшая «биохазард».
Дверь поддалась со скрипом, и учёные вошли в узкое помещение, где едва смогли бы поместиться трое человек. Видимо, это было нечто вроде шлюзовой камеры, тамбура, отделяющего бокс от остальных помещений. Микробиолог открыл несгораемый шкаф, достав из него два тёмно-синих противочумных костюма с респираторами.
— Один был запасной, — сказал Шахицкий. — Вот он и пригодился.
— Должно быть четыре, — заметил Фридман, но микробиолог только с улыбкой махнул рукой.
— Я всегда работал в одиночку. Мне действует на нервы присутствие любого помощника — вот тут-то и можно ошибиться, если кто-то отвлечёт.
Надев герметичные костюмы и респираторы, Шахицкий повернул ручку следующей двери с проделанным в ней смотровым окном, единственным в боксе. Шарообразный сноп света метнулся по стенам погружённого в кромешную тьму помещения и остановился в центре, осветив стол из нержавеющей стали, на котором лежало тело человека.
Фридман взял у микробиолога фонарь, приблизился к телу и застыл, чувствуя, как по его коже пробежала холодная дрожь, что было вызвано скорее не понижением температуры тела, а жутью, которую наводил вид изуродованного трупа. Он так и не смог узнать этого человека, хотя был знаком со всеми десятью сотрудниками полярной станции. Половина головы была проедена насквозь, будто кислотой, вторая потемнела, приобретя оттенок сливовой кожуры. В груди зияло неровное отверстие размером с небольшой арбуз. Кисть правой руки отсутствовала, на левой не хватало трех пальцев. Вдобавок ещё несколько зияющих дыр и язв меньшего размера виднелись на ногах.
Фридман вопросительно взглянул на Шахицкого.
— Это началось сразу после смерти. Ты слышал о бактериях, живущих в морозильниках при температуре –10 и питающихся мясом? Тут почти как в морозильнике, а бактерии живут, питаясь и размножаясь с невероятной скоростью. Такого даже я не видел за всю свою практику, смею тебя заверить!
— Пошли отсюда, — бросил Фридман.
— Я не сказал тебе всего, — произнёс микробиолог. — Это ещё не самое страшное. Ты видишь очаги поражения мёртвых тканей, не более того. А те, кто заразились после, всё еще живы. И мне довелось наблюдать развитие болезни, пока не был затронут мозг инфицированных. Уверяю тебя, это впечатлит любого. В первую очередь бактерия поражает наиболее подверженные инфекции участки кожи. Например, места ссадин или порезов. В этих областях образуются некрозы и начинается неестественно быстрое омертвение ткани. Представь себе живого человека, который постепенно будет разваливаться на части, будто ржавая машина.
Неожиданно у Фридмана потемнело в глазах, он пошатнулся и едва не упал, выронив фонарь. Шахицкий успел подхватить его и вывел из бокса. В тамбуре он помог ему снять защитный костюм и не слишком сильно пошлёпал его по щекам, приводя в чувство.
— Вроде сердце шалит, — попытался улыбнуться Фридман. — Ведь уже далеко не мальчик, а всё ещё испытываю судьбу. Играю с криошоком... Ты не знаешь, это не все наши проблемы. Есть ещё одна. Среди нас убийца.