23
За спасение награда полагается. Женщина – она всегда, как трофей. Каждый мужчина хочет только одного, хочет покорить женщину. Хотеть не вредно, вредно не хотеть. Вредно остаться как бы подстрочным примечанием, как бы тенью женщины.
Я могу ко всему привыкнуть. Могу пережить боль, могу начать любовную историю. Могу её закончить. Но иногда хватает пустяка, чтобы понять, от меня ничего не зависит.
Меня мгновение загипнотизировало. То ли назад возвращаюсь, то ли застыл на месте, то ли пытаюсь продвинуться вперёд. День уплотняется в минуту, год – в день. Длинная-длинная вереница костяшек домино, выставленных в замысловатый узор, уходит далеко за горизонт. Где-то там переход, спусковой механизм – последняя доминина ударит по нему.
Награда тому, кто первым ткнёт пальцем в первую. Мне жаль, сразу не рассмотрел, не костяшки домино расставлены, множество людей стоят в очереди за счастьем. Палец вечности в мой лоб ткнул. Мне не надо награды. И шантажировать я не буду.
Ясное дело, не центр вселенной я, чтобы всё крутилось вокруг. Отвлечься не получается. В некоторых ситуациях легче молчать. Всё когда-то заканчивается. И хорошее, и плохое. Никак не могу собрать себя в целое.
Собрать – это значит, что отдал, что получил, попытаться из того слепить себя. Всякий раз оказываюсь перед неведомым и неизведанным. Что-то возносит к небесам, что-то низвергает в преисподнюю, никак не получается остаться прежним. Что отдал, оно больше того, что получу взамен?
На это должен ответить тот, кто ведёт подсчёт. А кто он? Господь бог? Не верю, что у него закреплены посланцы за каждым человеком. Не верю. За избранными, может быть, и закреплены. Мне самому надо выбирать, куда себя отнести. По этому поводу никаких мыслей. Совсем никаких.
Даже если начать перескакивать через отрезки времени сразу, вряд ли зацеплюсь за что-то, удостаивающее внимания. Своей маетой похожу на маятник, раскачивающийся между реальными событиями и вопросами.
Вопрос,- за ним последует «отказался отвечать». Хотел сказать, что не отказываюсь отвечать, а просто не знаю, не знаю, на что отвечать. Была бы у меня куча денег, я бы потратил их, чтобы остаться неподвластным времени. Хотя, на кой чёрт это нужно, когда вокруг всё станет другим, чужим. А перед чужими чего корчить из себя уверенного типа?
Не умер Данила, а болячка его задавила. Кого я хочу провести? Смотрю как бы мимо всего, как бы за пределы настоящего. Когда это настоящее призрачным сделалось? В пятницу? Сегодня воскресенье. Три дня, которые перевернули судьбу. Десяти дней хватило, по утверждению Дина Рида, чтобы перевернуть мир. Моя судьба и мир России - они равнозначны? Не переживай. Думай над тем, как прожить несколько минут, стать весёлым, счастливым. Сполна использовать каждое мгновение. Верить и обрести способность бороться за женщину.
Солнце ведь встаёт не из-за того, что петух прокукарекает.
Порой приход мысли застаёт врасплох. Навязчивая картина, настойчиво маячит перед глазами образ Елизаветы Михайловны. Она обещающе улыбается, она дразнит.
Краем глаза слежу за ней. Она слаба, но тщится казаться сильной. Она всего боится, но это не страх.
Дыхание сбилось, в горле саднило. Ощущение, будто набух в глазах мешок со слезами. Ощущение похожее на то, с каким заходишь в пустой дом после похорон. Спутанные обрывки представлений, не создавая полной картины, тем не менее, будили всё новые и новые образы. Какая-то мысль, которую требовалось высказать, но высказывать которую не хочется, наполняла досадой.
Хочу что-то сказать, даже прижал обе руки к сердцу, но в голове было до странности пусто. Только что казалось, голова набита под завязку, а тут не найти ни одного слова.
Чувствую, что нахожусь в преддверии чего-то значительного. Это «что-то» я должен использовать с толком.
Закрыл глаза, почувствовал опустошение. После наплыва страсти, необычайная слабость, от которой тело как бы делается невесомым, переходит в тоску. Перед глазами то пролетали яркие искры, то колыхались чёрные пятна.
Сетка паутины, попавшая в эту сетку муха, я - паук. Никто не имеет права быть против того, на кого навалилась сила страсти. Эта сила объединяет и чистых и грязных, и праведников и преступников. Мой мир не столь пустынен и безумен, каким может показаться с первого взгляда.
- Что-то стало холодать, не пора ли нам поддать? – сказала, подходя, Елизавета Михайловна.- Неба много, воды много, простору – объешься, а не мило. Что-то замёрзла в последнюю минуту.
- Сейчас согреем,- Максим услужливо наполнил рюмки. Улыбнулся, облизнулся, как сытая довольная кошка, налакавшаяся молока.
Взгляд Елизаветы Михайловны при этих словах не затуманился. Не загорелся, а остался спокойно равнодушным. Как бы ни ходил винтом Максим, не зажигал он.
- Дебет-кредит, приход-расход. У меня всё точно, как в банке. Если в долг кому даю, записываю сюда,- Максим похлопал себя по лбу. У него внутри всё клокотало, словно в котле.- У меня всё по алфавиту.
Проходя на своё место, Елизавета Михайловна опёрлась на моё плечо. Максим оборвал себя на полуслове. Успокоился, притих, боясь шевельнуться. Улыбка услужливости втянулась вглубь его лица: сошла с губ, утекла совсем. Были морщинки, и пропали. Глаза словно остекленели.
Я же, наоборот, почти ощутил прилив сил. Каким бы ни было прикосновение, слабым или мимолётным, но оно было. Это ведь настоящее искусство умения касанием вызывать отклик. Это дар.
Наверное, если бы стояла ночь, ни Луны, ни звёзд на небе, в темноте взметнулся бы сноп искр, взметнулся и пропал бы. С тривиальной точки зрения сужу. С той точки, которая подходит обычным людям.
Такие женщины, как Елизавета Михайловна, они переносят житейские тяготы тихо, разве что вздохнут и покорятся обстоятельствам, однако потом долго страдают. Они не вспыхивают и не загораются от малейшей искры.
Я, скорее всего, ошибался.
Мне хочется быть другим. Чтобы стать другим, нужно пройти обряд посвящения. За посвящение заплатить надо будет. Может, я уже плачу?
Рассчитывать на чью-то помощь не приходится. Но когда рядом человек, с которым можно разделить ожидание, это хорошо. В минуту откровения всегда говорится про последнюю минуту. Только никто, ни один, переступивший порог последней минуты, переживший это щемящее состояние, «до» и «после», о своих изменениях не рассказал. Не так-то всё просто.
В этом мире всё не просто. Чувство неловкости и смущения мешает. Что остаётся за последней минутой,- тайна. И человек, взваливший на себя непосильную ношу последней минуты, должен выглядеть измождённым. Но ни я, ни Елизавета Михайловна не казались таковыми. То есть…
Мне показались преувеличенными мои переживания, однако растерянность присутствовала.
На языке вертится множество вопросов, но задавать их нужно не сейчас. Боюсь я задавать. Если Максим поймёт, если, не дай бог, Елизавета Михайловна чуточку моих мыслей из головы вытащит, то не избежать выяснений. Послышались какие-то звуки, я продолжал сидеть неподвижно. Не нужно напрягаться.
- Будем,- сказал Максим и залпом выпил содержимое рюмки.
Я сделал глоток, подсчитывая про себя вероятность, точнее, невероятность отпущенных минут. В голове скребли и шебаршились мысли. В душе что-то створаживалось, густело, твердело, в камень там всё превращалось. Вот-вот готово всё было придавить. Вероятно, я раздумывал долго, долго держал пустую рюмку на весу, поскольку Елизавета Михайловна с любопытством уставилась на меня.
- Ну, чего, Максимушка, я пришёл. Протопил немного нашим гостям жилище, и пришёл. Не с пустыми руками,- говоря это, Демидыч выставил на стол бутылку с коньячного цвета содержимым.- Для сугреву, для знакомства.
- Вовремя. Молодец, старик.
- Молодец был лет двадцать назад, а теперь, чего уж там…
- Не прибедняйся.
- Налей-ка мне ушицы, да плесни чуток. Устал я. Нервы расшатались. Будь оно неладно это ЧП...
-Чего в конторе говорили по поводу утонувшего?
- Так, ну выпал с лодки, пьяный был. Резко разворот сделал. Опять говорили, что ограничить продажу спиртного надо.
- А что, делегаты ни при чём? Он ведь их сопровождал, двое суток пьянствовали. Они с ним в лодке были. Кто рулил? У тебя курево есть? Я свои все спалил.
- Жопа ты жадная, Максимушка.
После сокрушительно ласковых слов Демидыча я сильнее почувствовал, как устал, как обременительна поездка. Никакой пользы она мне не принесёт. Всё бесполезно. И тут же начал себе перечить: «Не ной. А то будет ещё хуже. Живи и радуйся».
И тут же камень отвалился от души. Блаженство пополам с печалью. Чистой радости на свете не бывает.
- С чего это я — жопа? - Максим осёкся, озлившись, покосился на Елизавету Михайловну.
- Ну, выпьем за дружбу,- поднял свою рюмку Демидыч.- Всё остальное выеденного яйца не стоит, погань одна.
- За дружбу выпить не грех, и чокнуться не грех,- это я сказал, чтобы как-то увести разговор в сторону от здешних разборок.- Дай бог не последний раз сидим.
Вернее будет сказать, последнюю фразу я пролепетал, перебирая в голове собственные проблемы. Ведь если чего-то захотелось особенного, дорогостоящего, можно и потерпеть до лучших времён. Не в этом счастье.
- Оно так, оно так,- высказался Демидыч,- только, как понимаю, строить не будут.
- Много ты понимаешь,- сказал Максим.- И никогда не поймёшь. Как это не строить?
- Максимушка, утри сопли. Сам слышал, что проект сворачивается. Это без мелких частностей. Не с того конца дело началось.
Меня тепло объяло, я лицом почувствовал его ток, тепло нажимало на кожу. Ушла досада с души. Ушло что-то постыдное и нехорошее. Не имею права я думать о пустяках.
Как бы ни выставлял я себя сейчас правильным и хорошим, без обиды мои суждения никто не примет. И я споткнусь, и сидение за столом закончится ничем.
- А я…
Максим растревожился, услыхав про сворачивание проекта.
- А ты… Все мы горим вполсилы, а сгораем дотла. Если не пристрелят, то умрёшь в зените славы. Как говорится: не протянешь руку – протянешь ноги.
- Ну и комплименты у тебя, Демидыч. После них ни есть, ни пить не захочешь.
- Комплименты не мастак говорить, Максимушка. Комплименты барышням на уши вешают, чтобы побыстрее уложить в кровать.
- Охальник ты, дед. При женщине и такое…
- Мы же свои люди. Чего там прикидываться овечкой. Как это говорится: жизнь – игра. Не живём. А играем. У вас троих глаза игроков, а кое у кого и соответствующая репутация. Я-то мелкая сошка, подай – принеси. У меня после первой ноги начинают заплетаться. Когда похмелюсь, легче становится.
- Ты словоблуд дед. Нахватался, между прочим, слов. К тебе присмотреться надо. Ты не из тех, кто каждую страницу начинает со слова «Доношу»?..
- Между прочим, Максимушка, в этом ты мне сто очков форы дашь. Прочего как раз и нет. Мне твои хитрости по фигу.
- Так говоришь, не приняли решения? А что не понравилось?
- Пользы не увидели. Кроме дружеской посиделки, ничего акромя… Леса нет, посёлок на семи ветрах. Опять же, место мистическое. А тут ещё это..
Долгую минуту молчим. Молчим по-настоящему. Такое молчание красноречивей всяких слов. Нет надобности объяснять что-то. А между тем, мои мысли витают где-то.
- Ну почему же? - враждебность Максима бросалась в глаза, потому нам нетрудно было уклониться от неё.
Я откровенно рассматривал Демидыча, и он не испытывал никакой неловкости в этом. Характер полон некруглости. Мне думалось, что Демидыч во лжи несильный. Он из тех, кто может вогнать в зависимость и в никчемность, потому что это, можно сказать, единственное, что он хорошо умеет делать.
Из коротких реплик понял, что дело, ради которого нас сюда послали, не выгорело. Мне-то всё равно. И Елизавете Михайловне тоже: баба с возу – кобыле легче, в смысле, летать сюда строить, приятного мало. Нас никто не встретил не из-за того, что все уехали на рыбалку, а просто мы не нужными оказались.
Я ведь ухватился за эту поездку обеими руками потому, что возможность проветрить голову появилась. Это же хорошо, побыть там, где никогда не был. Помню, у меня коленки затряслись, нутро ходуном заходило, от возможности сменить обстановку.
И теперь, не пойми что, мерещится и мнится. В игру, точно, не играю. Как говорится, порхать между огнями, не подпалив крылья, мало у кого получится. Завтра я уеду отсюда, постигну, увяжу что-то с чем-то,- это не важно. Скорее всего, всё так и останется, ничто из теперешних впечатлений не осядет, не отстоится, надолго не удержится в памяти.
А как же с Елизаветой Михайловной? Мои метания не убавляют любопытства к ней. Здесь не просто чувственность, а пробудившееся стремление к наслаждению. Разум предупреждает, а вот сердце не хочет внять его совету.
Кого-то, может быть, такие поездки и очищают, как же, глаза по-новому открываются, суетливость проходит, что-то немилое становится симпатичным, а только стоит сомкнуться жизненному кругу, и всё снова бессмысленным становится. Почему так, в ответ, что и остаётся, так пожать плечами.
А Максим тот ещё жук, не друга встречал, а нас конкретно, водилой прикинулся, почву зондировал.
Жук не жук, но делиться задаром он ни с кем не будет. Хозяйчик,- он своего рода – оборотень. Он думает, что мы заплатим ему по счёту. Цену, что ли, вот-вот предложит? Отыграться на нас хочет? Думать за себя и за противника, хотя бы на несколько ходов вперёд, он не научился, а мне не хочется. С равными, куда ни шло, Максим разбирается, а проигрывать не любит.
Жизнь полна несправедливости, нечего у неё просить совета, помощи и заступничества.
Таращиться мне на Максима небезопасно, ответный взгляд холодный и грозный. Нет, но ведь за любезность платить не надо или надо? Я — пристяжной, платить будет Елизавета Михайловна.
Поймал себя на мысли, что размышляю о ситуации как о свершившемся факте. На протяжении двух дней решали что-то типа головоломки, состоявшей из нескольких фрагментов. В головоломку входили и наши отношения с Елизаветой Михайловной, и рыбалка, и ожидание.
Я видел каждую деталь в отдельности, а как всё это сочетается и взаимодействует с другими деталями, меня не напрягало. Пускай, кто-то другой разглядывает полную картину. Я знал, что буду делать, а главное – как именно делать, чтобы, собирая вещи, ничего не забыть, и не опоздать на посадку.
Так или иначе, завтра можно будет улететь. И это хорошо. В смысле, что ничего хорошего, миссию не выполнили, бумаги не подписали. На душе должно быть муторно, но почему-то захотелось выпить.
Демидыч раскупорил свою бутылку.
- По пять граммов. Целебная, на травах. Настроение и всё остальное поднимет.
- Не, дед, после того, что сказал, у меня не поднимется.
- Оно так, телега не самолёт, сама не взлетит.
- Значит, решали где-то вверху… Делегация не могла разыграть что-то подобное… На ходу копыта подрезали…
- Я стар для тихих игр, понеси тя леший. Спросил – я ответил. Моё дело натопить, холодильник заполнить. Встретить и проводить.
- Проводы долгими были? Что ещё хорошего скажешь?
- Не целовались.
Во время этого диалога Елизавета Михайловна задумчиво постукивала пальцами правой руки по столешнице.
Одинокий комар, первый слабенький, неизвестно зачем в такую рань вывелся. Я радуюсь наступившей тишине. Сердце сжимается, не пойми отчего. День клонится к вечеру, а это всегда невесело.
Вроде, как и похолодало.
- Давно дождя не было,- проговорил Демидыч.- Дождь на овсы хорош. Только здесь не сеют, не пашут.
- Деньги лопатой гребут,- зло ответил Максим.