С Вием Розен вырос в одном дворе. Так что объединяла их не только принадлежность к высокому братству – у них было множество общих воспоминаний. Остро ощущаемая обоими собственная внутренняя странность, инаковость, изначально отделявшая их от других, заставляла держаться вместе, несмотря на то, что по человеческим своим параметрам они были слишком разными для обычной дружбы. Вий всегда играл грязно, подло, нечестно – Розена это возмущало до искр перед глазами. Они спорили, дрались, гордо расходились в разные стороны, но потом снова молча подсаживались друг к другу на бортик песочницы, потому что родство душ существенней всякой обывательской шелухи.
Да, они были, скорее, братьями, чем друзьями – родственников приходится терпеть, даже если они тебе противны. Розен умел восхищаться и умел доверять, с Вием же оба этих сценария не работали – виевы цинизм и коварство не оставляли шанса розеновскому идеализму. Зато розеновская наивность периодически давала Вию повод товарища опекать. На протяжении их совместного отрочества и юности он предпринял несколько успешных попыток приобщить Германа к таинствам «взрослой» жизни, и это не то, о чём Розену хотелось бы вспоминать.
Однако детство прошло и в розеновском словаре появилось циничное слово «эффективность». Тогда-то он и оценил по достоинству виеву небрезгливость и умение с медицинским бесстрастием погрузиться в любую человеческую грязь. Вий будто вырастал из хтонических глубин, чьё фундаментальное значение нельзя оспорить и которые невозможно постичь рассудком – в них можно только раствориться и так, став их частью, почуять их суть.
Счастье, на самом деле, что Вий работает на Контору. Розен думал теперь, что сегодняшняя их встреча оказалась на редкость удачной – кажется, писателя можно сбрасывать со счетов. А это приближает нас к победе. Не так ли?
***
Дождь за окном не прекращал своего жестяного капельного звона: то ровного, монотонного, то виртуозного – синкопами. Куда ушла вся красота сентябрьская? На неё словно сизое покрывало набросили – чтоб не промокла. И всё этим голубиным цветом окрасилось, и воркованием струйным убаюкалось.
Гранин давно задремал бы – дождевая сонная инъекция, как нефтяное пятно по воде, расползалась в мозгу, и было так хорошо, спокойно. Если бы не Розен. Тот трещал постоянно, смеялся взахлёб, как ненормальный, шелестел страницами, блестел лихорадочно глазами. Лихорадочным же румянцем горели его скулы, безумные жесты рвали в клочья воздух, который – вот ей же ей! – потрескивал вокруг Розена опасным электричеством. Гранину даже показалось пару раз, что пахнет палёным, но он себе не поверил и принюхиваться не стал.
Розен сходил с ума над текстом «Трансёрфинга», которым маякнули ему подследственные виртуальные друзья, намереваясь научить его управлять своей жизнью.
– Послушай, нет, ты только послушай! – безудержно смеялся Розен, склоняя голову к гранинскому плечу, чтобы повсхлипывать в мягкую ткань его выношенного до домашней уютности пиджака. – Человек нисколько не стесняется приписать себе изобретение велосипеда! А заодно огня и колеса! «Вы не могли нигде слышать или читать о том, что я собираюсь вам рассказать. Поэтому готовьтесь к неожиданностям…», – нараспев читал Розен и снова заходился припадочным мелким смехом, глуша истерику в гранинский воротник.
Гранин никак не протестовал против розеновской непосредственности, но принимал её с любовным смирением. Он просто сидел рядом и позволял впавшему в истерию Розену, слюнявить свой любимый пиджак и вытирать слёзы восторга о своё плечо.
– Ну, как так можно? А? Нет, ну скажи мне! – трепал его за лацканы Розен. И бессильно падал лицом в плотную костюмную ткань, которая поглощала его стон. – Это ж он теперь может на Контору в суд подать? – в шутовской панике ахал он. – За то, что столько тысяч лет пользовались пиратским контентом, автору ничего не платили…
Впадал в прострацию Розен также внезапно, как и взрывался восторгом. Поэтому когда он затих, умостившись по-девичьи головой на гранинском плече, тот нисколько не удивился – только глаза скосил, чтобы проверить, не мусолит ли Розен его воротник, потому что привычка тянуть в рот в минуты задумчивости всё, что ни попадя, у того определённо была.
Розен отреагировал на его взгляд, встрепенувшись.
– Он и с евангелистов при желании может материальную компенсацию стрясти, – вдохновенно продолжил он, обжигая экстатическим шёпотом гранинскую щёку. – Представляешь? Спаситель-то на авторство, по счастью, не претендовал… «Где богатство ваше, там будет и сердце ваше»; «Царство Небесное внутри вас есть»… Это только навскидку. А если с карандашом в руках Евангелие прошерстить… Как ловко они замаскировали зеландовскую мысль! Ну, вот эту, что принц и нищий по одной улице могут идти, но живут при этом в разных реальностях. А буддисты и китайцы сколько у него натырили! Про то, например, что борьба создаёт дополнительную вибрацию. Кастанеда вообще всё сплагиатил! И про Намерение, и про энергетическую основу реальности, и про точку сборки, которая разные миры собирает, в зависимости от того, где фиксируется. . А суфии? А Шри Ауробиндо? Все Зеланда обобрали! А Даниил Андреев с эгрегорами? Которые, оказывается, маятники и все со знаком «минус». А Конторе вообще кирдык – столько времени карты клепала, настройками баловалась...
Розен вдруг сорвался с места, оставив Гранина сидеть одного на диване, обогнул гранинский стол, плюхнулся в его имперского стиля кресло и принялся рыться в выдвижных ящиках.
– Что ты ищешь? – благодушно поинтересовался Гранин, понаблюдав пару минут за этой бурундучей вознёй.
Розен собрался было ответить, но вдруг застыл.
– Что это? – с беспредельным изумление на нежном своём лице он предъявил Гранину собственную фотографию, которую откопал в верхнем ящике стола.
– Это… ориентировка, – честно ответил Гранин, напряжённо выпрямляя спину – розеновская реакция на находку ему не нравилась.
– Ты меня в розыск, что ли, объявлять собирался?!
Розен стремительным шагом вернулся к дивану и присел перед Граниным на корточки, потрясая зажатой в руке фотографией. Он требовательно смотрел на Гранина снизу вверх и глаза его сверкали нешуточным гневом.
– Да нет же, – наморщил лоб Гранин, цепляясь беспомощным взглядом за пуговицы на розеновской рубашке и, покрасневшие от холода, остро выпирающие костяшки пальцев на розеновских руках. – Это Служба Безопасности. Они о тебе информацию собирали.
– Но ты же у нас и есть глава Службы Безопасности! – возмутился Розен. И нахмурился сурово. – Значит, так: чтобы это, – он повернул фотографию изображением к себе и потыкал в него для наглядности пальцем, – под стекло, в рамочку и на стол. Не желаю быть твоим маленьким грязным секретом. Ясно?
– Гера, ты чего? Каким секретом? – силился поспеть за вывертами розеновской мысли Гранин.Сердце его при этом заколотилось, набирая самолётные обороты – Розен же шутит? Или… не шутит?
Розен в ответ засмеялся колокольчато и ткнулся лбом в гранинскую коленку. Потом задумался ненадолго, сопя в колючую брючную ткань.
– Таким, что придётся-таки тебе на мне жениться, – ехидно сообщил он, садясь на пятки. – Один фигурант мною сегодня уже обезврежен. Я его карту соседям отнёс. Надо думать, они с ним миндальничать не станут.
– Не станут, – сдержанно согласился Гранин, следя за Розеном сочувственным внимательным взглядом. – Так ты за этим туда ходил?
Розен молча кивнул – получается, что за этим.
К дождю за окном добавился ветер. Он швырнул дробно горсть бисерных капель в стекло.
– Не переживай, Гер. – Гранин дотянулся до розеновского плеча и потрепал его ободряюще. – В писателе этом столько насилия, что остального не видно. Это, знаешь, как капля чернил в чернильницу упала – никто ничего не заметил.
Розен покивал, избегая встречаться с Граниным глазами.Он всё ещё не был уверен, что писатель заслуживает уготованной ему участи. Может, всё-таки удастся Вия обыграть и обезвредить фигуранта иным способом?
– Так что там с трансёрфингом?
– Тебе для отчёта? – хмыкнул Розен, поднимаясь с пола и небрежно отряхивая брюки.
– И для отчёта тоже, – вынужден был признать Гранин.
Розен плюхнулся рядом с ним на диван, вдохнул поглубже, как перед декламацией… и засмеялся.
– Пиши, что он типичный китаец.
– В каком смысле?
– Даос.
– И всё?
– Ну, настройку свою транслирует – всё, как всегда. Громко пропевает свою карту – на весь свет. Настройка красивая, но… куцая. – Розен пощёлкал пальцами, подбирая слова. – Он как щенок в корзинке: хочет выбраться, корзинку переворачивает, она его сверху накрывает – и снова он в корзинке. Понимаешь?
– И что – ни слова об опасности очередного вольнодумства для мирового порядка? – с нежностью оглядел его Гранин.
Розен сухо закашлялся смехом, сотрясаясь плечами. Сунул кисти рук под мышки, нахохлился, низко опустив голову, будто пытался спрятать нос себе за пазуху.
– Холодно здесь, – пожаловался он.
– Может, чаю? – забеспокоился Гранин. – Или… виски ещё есть.
– Какой к чёрту виски? Я похож на алкоголика? Может, у тебя одеяло или плед есть?
– Обогреватель могу взять внизу, в хозблоке.
Гранин с готовностью приподнялся, но Розен удержал его за рукав и усадил обратно.
– Ладно тебе. Завтра возьмёшь. Всё равно скоро домой. А насчёт опасности… Ну, какая, скажи, Конторе опасность от его открытия? Клиенты не переведутся – уверяю тебя. А порядок он и не нарушает – просто пытается его использовать. Только он смысла системы не понимает, потому что сух внутри, как старая дева – воображения ему не хватает, и размочить своё схематическое видение ему нечем. Вот и выходит у него какой-то детский конструктор, который и так, и этак сляпать можно. Без Любви-то оно всё едино.
– Герман, я не могу видеть, как ты мёрзнешь, – не выдержал Гранин. – Или давай домой, или, не знаю… давай, что ли, я тебя погрею!
– До свадьбы – ни-ни! – взвился Розен, отбиваясь от робких гранинских объятий. – Хочу домой, где горячая ванна, ужин и шерстяные носки с оленями.
– Тогда одевайся, – покладисто согласился тот.
– В мокрый плащ? Бр-р-р…
– Ну, давай я такси вызову, – растерялся Гранин.
Розен расхохотался, спрятав лицо в ладони.
– Господи! Я же пошутил, – умильно взглянул он на напарника. – Ты такая душка, Гранин. И кому ты только достанешься?
Гранин хотел было что-то ответить, но передумал и молча отправился собираться.