День выдался теплый, ясный, безоблачный. Отец поехал в лес за дровами, мама возилась на огороде, а мы, сёстры, играли в саду, в тени развесистой яблони, которая была нам и домом, и постелью. Мы кувыркались по траве, прятались одна от другой, пищали, когда старшая сестра Вера обливала нас водой. К нам прибегали соседские дети. Мы все вместе устраивали такой тарарам, что потом долго не могли успокоиться. С нами была и наша самая младшая сестричка Люба, которой ещё и года не было. Она ползала среди нас, ловко цеплялась за наши ноги и тоже смеялась. Набегавшись вволю, устало падали на траву и смотрели в небо…
- Ой, какие большие птицы летят,- заметила я, – рядком летят.
-Смотрите - они цацки бросают!- завопила от радостной неожиданности Саша.
Мы рванулись в сторону летящих этих цацок, чтобы успеть первыми их поднять.
И вдруг всё загремело, небо потемнело,- это было вовсе не то, о чём мы подумали.
Мы услышали надрывный голос мамы:- Детки, хавайтесь!
Птицы превратились в страшные самолеты, которые летели со стороны Киева. Они бросали бомбы. Дома, окна,- всё превратилось в пыль, стекла разлетались и больно впивались в тело - кровь, страх, ужас! Мы попрятались в погреб, прижались к маме, у которой на руках была маленькая Люба. От страха мы и не заметили, когда мама успела её схватить на руки.
В Терюхе появились каратели. Мы убежали в лес. Мать оставила нашу маленькую сестричку Любочку в яме, чтобы она своим плачем не выдала всех нас. Казалось, что от страха зубы стучали так громко, что немцы могли нас услышать. Мокрые, голодные, холодные мы плакали тихо, беззвучно, слезы катились сами по себе. Мне казалось, что эти слёзы родились вместе со мной и никогда не закончатся - мы так и будем с ними всё время жить - и даже тогда, когда вырастем. Через некоторое время мама отправила меня посмотреть, где Люба и можно ли ее забрать. Страшно было, но преодолевая страх, пошла - там моя сестричка… Она была живая - я её забрала и принесла туда, где были все мои.
Потом, когда вернулись в деревню, узнали, что каратели сожгли в одном из домов тех людей, которые не спрятались. Страху не было конца. И лишь спустя некоторое время по частям тела и кускам одежды определяли тех, кто был сожжён. С горечью узнали, что и наша бабушка Аксинья тоже была сожжена.
Во дворе нашего дома стояла немецкая кухня. Повар, немец, давал порой нам еду, сахар. У меня были светлые волосы, и немец меня жалел и говорил, что у него там, в Германии, есть семья и «киндер» - дочка, такая, как я. Немца звали Гансом. При очередной бомбежке этот Ганс прикрыл нас собой, а потом каждый раз предупреждал, чтобы мы прятались от карателей в лесу. Саша, моя старшая сестра, имела большие рыжие вьющиеся волосы, а маленькая Люба была с такими же вьющимися, но черными волосами. Немцы принимали девочек за евреек,- били их по головам палками, пинали ногами, а маленькую Любу ещё и подбрасывали, как мячик… Могли убить. После этого малышка уже и голоса не подавала. Мама на коленях ползала перед ними, рыдала, обливаясь слезами, пыталась доказать, что девочки не еврейки, что они наши «…русь»… Могло помочь только чудо… Невыносимо было это видеть - невозможно пережить! Саше и Любе потом остригли волосы очень коротко, почти на лысо, чтобы немцы больше над ними не издевались
- А в соседнем доме каратели расстреляли всю семью - не пожалели никого, даже маленьких деток. Я до сих пор не могу забыть звериный хохот этих ублюдков, когда
они пускали автоматную очередь по плачущим маленьким детям
Был у нас дед Клим. До войны мы часто играли на его дворе. Чего там только не было - и старый велосипед, и всякие колеса без резины, которые мы крутили палочками впереди себя. Мы любили пасти его гусей - они пощипают травку возле небольшого озерка, больше похожего на широкую лужу, а потом с гоготом бегут в воду - и мы за ними! Одни глаза у нас блестели, а мы по шею в грязи. Дед нас за это ругал, а мы его не боялись! Мы любили нашего деда Клима.
Всё! Хватит,- с болью в сердце сказал он теперь. Никуда не пойду – хиба только на смерть, каб спасти деток!
Собрал всех нас и вывез далеко в лес - в Качье. И никуда больше не пошёл - был с нами, не оставлял нас ни на минуту. А в деревне люди жили как могли - молотили просо, жито, чтобы хоть как-то детей кормить. А немцы ходили по деревне и хозяйничали - заставляли мыть полы, убирать в тех домах, где они поселились. Тех, кто не выполнял их требования или плохо работал, привязывали к скамейкам и безжалостно били палками, шомполами. Если кто не приносил яйца, молоко и другие продукты, - вешали! По несколько дней висели трупы, немцы не давали их снимать.
А когда уже начиналось разложение повешенных, шёл смрад, тогда заставляли жителей снимать эти трупы и закапывать!
… В доме наступила тишина. Это была тишина какой-то тревоги - тревоги боли, мучений от вновь пережитого в воспоминаниях сурового детства. Да было ли оно, то детство?..
Эта тишина дала возможность еще раз осознать и пропустить через своё сердце то , без чего не могло быть сегодняшнего дня - без силы воли, неимоверного желания выжить и выстоять, не потерять веру в человека и научиться беречь жизнь.
- Сколько времени мы пробыли в лесу - не знаю, - продолжала тётя Галя. - А когда немцев прогнали, вернулись мы в деревню. Голод, холод, разруха. Мама раздала нас по людям, у которых мы работали, чтобы прокормиться. В Гомеле нас приняла одна еврейская семья. Муж и жена были врачами – стоматолог. Мы ухаживали за их детьми - Ритой и Артуром. Эти люди нас кормили, дали ботинки и платья.
- Да,- со слезами на глазах проговорила тётя Галя,- рано закончилось наше детство.- Это и не детство было, а тяжёлая жизнь. Я и не знаю, какое оно, это детство, бывает. А потом нам эти врачи сделали паспорта, – и я рано пошла работать. Сестры мои завербовались кто куда, а я осталась в Терюхе, и вот так и живу тут, на моей родине, где и прошла моя жизнь…
Тётя Галя вздохнула, замолчала, и скупая слеза блеснула на бледном лице. Снова возник перед глазами этот ужас войны, который так и остался застывшей кровавой и уже никогда не заживающей раной на сердце. Сколько их – детей войны? Кто когда считал? Живут они с израненными сердцами, но не со сломленными душами.
…Живет тётя Галя Собко в Терюхе и радуется каждому новому дню, радуется встрече с людьми, радуется тому, что ее сестры вернулись обратно сюда, на свою малую родину, что вырастили детей и дождались внуков, что жизнь продолжается,- хорошая жизнь, мирная…