Род Скворцовых вёл свою летопись с прадеда - атамана, возглавлявшего Астраханское казачье войско, отец служил в Харбине прокурором города, а его сын Александр руководил отделом в институте погоды. С детства он пристрастился к охоте, знал повадки зверей, метко стрелял и был удачлив. Навряд ли он планировал свою жизнь так, как она сложилась. Едва Сашке исполнилось восемнадцать лет его арестовали, толком не объяснив за что, и отправили из Харбина в Хабаровск, где он почти год провёл в одиночной камере, думал расстреляют. Повезло, обошлось дали всего три года лагерей, которые он провёл за колючей проволокой под городом Свободный на вырубке леса. После отбытия срока, его загребли в армию, и как меткого стрелка, зачислили в разведроту. Три года службы не прошли даром он освоил радиодело, что потом пригодилось при поступлении на работу в институт погоды в Хабаровске. Свою суженную Оленьку он встретил случайно она, как и он раньше жила в Харбине.
Скворцов страстно любил свою жену, баловал ее, всю работу по дому делал сам. Ольга дочь дворянина сохранила в себе потребность в мужском поклонении, и воспринимала это как должное. В их семье, как в осколке разбитого зеркала, сохранились устои царских времен. Не имея возможности они, тем не менее, пытались в этих нищих условиях хоть как-то приблизиться к тому, что раньше до революции было обыденностью в дворянских семьях. Обеденный стол всегда должен быть накрыт крахмальной, белоснежной скатертью. Столовые приборы из серебра были куплены на рынке в Хабаровске, они включали в себя; несколько ножей, вилки, для каждого блюда отдельные разной формы ложки, и ложечки для десертов. Особой гордостью Ольги служили остатки китайского чайного сервиза из тончайшего фарфора наследство от матери.
В квартире на стенах висели картины подлинных художников, они были случайно приобретены у одной знакомой, она просто их подарила, потому что знала, отдает в хорошие руки. Кружевные салфетки украшали скудную мебель, но создавали уют и покой. Чучела птиц и мелких зверей придавали особый стиль дому. На них косо посматривали соседи, но уважали его, как надежного и умелого мужика ее, как самую лучшую учительницу иностранных языков. Она учила эвенов и якутов французскому языку, это было почти не возможно, артикуляция двух языков не имела ничего общего.
После нескольких лет прожитых в Аяне, заскучав по театрам и, главное - музыке, она настояла на переезде в Хабаровск. В краевом центре пусть не очень талантливо, но умели исполнять классическую музыку. Она не могла долго существовать без этих волшебных звуков, которые уносили ее в другой мир, мир ее детства, гармонии и красоты. Она любила находиться среди этой публики, где чинно и по-прежнему галантно и благородно вели себя господа и были по-прежнему элегантны дамы. Про себя она всегда называла мужчин господами, а женщин дамами. Ее коробило от слов "женщина и мужчина", эти слова для нее имели тот же смысл, что "кабель и сука" по отношению к собакам.
Были среди публики и мужланы, которых затащили силой на концерт их жены, они в антракте рвались в буфет к пиву, водочке, и за пятнадцать минут успевали смести в буфете все - не жуя, проглатывая кусками, что попадало в их рот.
«Коммуняки» - презрительно называла она их про себя, эти доведут страну до погибели, почему-то была уверена она уже тогда. Увидеть в те годы проблески кончины эры социализма, когда больше, чем полмира жило по заветам Ленина и законам Сталина, можно было только женским умом без логических построений. Все противоестественное и лживое не может существовать долго, это все временное, вот основной постулат всех ее рассуждений. Такими мыслями она могла поделиться только с мужем, он единственный кто ее мог понять, и кому она без опаски могла довериться.
Они с мужем часто ходили в театр и филармонию. Ей нравилось готовиться к выходу в театр. Для начала она принимала ванну с лечебными травами, которые в тайге для нее собирал муж. Затем Ольга садилась в китайском шелковом халате за туалетный столик. Здесь начинала колдовать над руками, тщательный маникюр и идеально ухоженные руки - первый признак благородной дамы, вспоминала она уроки мамы. Далее она укладывала волосы, волосок к волоску, и немного локонов. Настоящее кружевное белье, с каким трудом она его отыскала и сколько переплатила, но это того стоило. Платье - она сама выбирала фасон, учитывая все; фигуру, годы про которые думала меньше всего, моду Парижа она умудрялась следить и за этим, сезон года, и свои капризы. С виду скромные, но настоящие пусть и маленькие бриллианты в ушах и чуть-чуть с крошечного флакона французских духов, делало ее счастливой и неотразимой в глазах мужа.
Они, как пара, выделялись на общем фоне расфуфыренных, наряженных в тяжелые изделия из золота и пахнущих духами Красная Москва все, как одна женщин, нанесенных к тому же на не очень свежее вымотанное тело, что делало этот запах особо мерзким. Она была среди «Товарищей женщин» королевой, многие мужики откровенно пялились на нее, но после укорота собственной половины, только косыми взглядами любовались ее ухоженностью. Бабы не понимали, что это их мужики нашли в этой худой с какими-то стекляшками в ушах женщине? - "Ни груди, ни попы смотреть не на что" – « Кобели» - был их суровый приговор, для своих мужей.
Но рядом с этой дамой был кавалер, на которого тоже хотелось им смотреть; серебристая шевелюра, тонкие и благородные черты лица, ухоженная аккуратно подстриженная бородка, глубоко сидящие умные, проницательные глаза. И как он за ней ухаживает? Смотрит только на нее, рука в изгибе поддерживает ее руку, он что-то ей постоянно говорит, и она счастливо улыбается и, главное его туфли блестят как зеркало, а на улице грязь. И увидев его блестящие туфли, они вспоминали, что сами, перепрыгивая через канавы и топая по лужам, пришли на концерт пусть в богатых, но грязноватых туфлях это бесило их еще больше: «Барчуки не всех еще перебили» - злобно шипели они своим партийным бонзам на ухо, указывая чуть ли не пальцем на эту красивую пару.
Среди этой разношерстной публики редко попадались скромные бабушки ухоженные и чинные, они тихо занимали самые дешевые места, но часто на них блестели подлинные украшения, сохранившиеся бог весть каким образом, это был, как пароль, по которому они узнавали своих из той, из прежней благородной жизни. Рядом с ними никогда не встречались кавалеры, видать они все полегли в бойне или сгинули в бесчисленных гулаговских лагерях.
Радовало то, что в среде молодежи угадывалось стремление к прекрасному, лица многих отражали и ум, и высокую нравственность. Это чудо, когда из дешевой ткани многие модницы шили наряды, следуя парижской моде, «Железный занавес» которым накрыли страну не смог справиться с женскими уловками. И только топорно сделанная обувь портила хорошенькие ножки этих прелестниц. Весь советский «Обувьпром» гнал план, вал, но только не ту обувь, которую хотелось носить.
Медленно гас свет, раздвигалась, из тяжелого бархата с кистями по краям занавес, и чарующий мир звуков уносил в бесконечность. Пол, стены исчезали, Ольга становилась свободной и почти счастливой, если рядом никто не храпел.
После концерта с трудом забившись в автобус, переполненный разной не очень трезвой публикой, они ехали домой, ужас безнадеги - грязь, вонь опять окружали их. Больше всего ее раздражали запахи. Она готова была терпеть тесноту, но противный козлиный запах еще долго преследовал ее и портил настроение. Муж любил после концерта выпить немного хорошего коньяка. Он по-блату доставал «Арарат» только пятизвездочный и лимоны, налив в широкие бокалы янтарной жидкости, согревал ее руками и, затем маленькими глоточками смакуя и наслаждаясь выпивал. Они делились приятными впечатлениями и смешными лицами, что непременно присутствовали в театре или в филармонии. Укрывшись одним пледом, она читала ему вслух роман. Ее мелодичный голос убаюкивал его, но она не обижалась, если он засыпал под ее чтение.
Ей нравились эти редкие, чинные, тихие вечера, но страх перед неожиданным звонком в квартиру таился в седеющей голове Ольги со времён НКВД.