16. ВСТРЕЧА
А ещё Кельга встретила перед занятиями Аурелия. Вид у него был усталый, словно те два летних месяца, что они не виделись, он провёл невольником в древних Лаврионских рудниках, снабжавших Афины драгоценным серебром… Возможно, так оно и было, откуда-то из тех краёв он и слал ей в последние несколько недель письма. Кельгу эта нечаянная встреча обрадовала, Аурелия же, как ей показалось, несколько смутила, во всяком случае, он начал сбивчиво объяснять ей, почему у него нет времени отвечать на её письма, и удивлённо спросил, откуда она берёт время писать. Кельга не знала, что на это ответить, да и вопрос казался ей риторическим… А сейчас, сидя на пороге книги, Кельга вдруг вспомнила старую даосскую притчу о мудром поваре.
«Повар на кухне разделывал бычьи туши для царя Вэнь-хоя. Взмахнет рукой, навалится плечом, подопрет коленом, притопнет ногой, и вот: вжик! бах! Блестящий нож словно пляшет в воздухе – то в такт мелодии «Тутовая роща», то в ритме песнопений Цзиншоу.
«Прекрасно! – воскликнул царь Вэнь-хой. – Сколь высоко твое искусство, повар!»
Отложив нож, повар сказал в ответ:
«Ваш слуга любит Путь, а он выше обыкновенного мастерства. Поначалу, когда я занялся разделкой туш, я видел перед собой только туши быков, но минуло три года – и я уже не видел их перед собою! Теперь я не смотрю глазами, а полагаюсь на осязание духа, я перестал воспринимать органами чувств и даю претвориться во мне духовному желанию. Вверяясь порядку, устроенному Небом, я веду нож через главные сочленения, непроизвольно проникаю во внутренние пустоты, следуя лишь непреложному, и потому никогда не наталкиваюсь на мышцы или сухожилия, не говоря уже о костях.
Хороший повар меняет свой нож каждый год – потому что он режет. Обыкновенный повар меняет свой нож каждый месяц – потому что он рубит. А я пользуюсь своим ножом уже девятнадцать лет, разделал им несколько тысяч туш, а нож все еще выглядит таким, словно только что сошел с точильного камня. Ведь в сочленениях туши всегда есть зазор, а лезвие моего ножа не имеет толщины. Когда же то, что не имеет толщины, вводишь в такое вот полое место, ножу всегда найдется, где погулять. Вот почему даже спустя девятнадцать лет мой нож выглядит так, словно только что сошел с точильного камня.
Однако же всякий раз, когда я подхожу к трудному месту, я вижу, где мне придется нелегко, и собираю воедино мое внимание. Пристально вглядываясь в это место, я не делаю быстрых и резких движений, веду нож старательно, и вдруг туша распадается, словно ком земли рушится на землю. Тогда я поднимаю вверх руку, с довольным видом оглядываюсь по сторонам, а потом вытираю нож и кладу его на место».
«Превосходно! – воскликнул царь Вэнь-хой. – Послушав своего повара, я понял, как нужно вскармливать жизнь!»» (Перевод В.В.Малявина)
Вот и время, думала Кельга, содержит немало пустот, и когда, делая повседневные дела, ты перестаёшь тратить на них внимание, времени для жизни становится больше. И когда ты ведёшь нож своего действия, не наталкиваясь на сопротивление жизни, а непроизвольно проникая в её внутренние пустоты, ты сохраняешь свои силы. Этому искусству она начала учиться давно, она уж и не помнила когда, но именно благодаря общению с Аурелием этим летом она довела его до нынешнего, довольно-таки приличного, уровня. И потому услышать этот вопрос.как раз от него ей было удивительно.
На пороге книги было тепло и уютно. Дни стояли такие, словно природа, прежде чем обрушить на людей сырость и холода, решила порадовать их этим маленьким осенним летом, тёплым, сухим и нежарким. Кельга смотрела на нежно-розовое закатное облако и вспоминала три летние встречи с Аурелием.
После первой из них возникли два стиха. Первым был ночной:
ЧИСТОЕ СЧАСТЬЕ
Чистое счастье с тобой бродить
по пространствам Миро
радость линий и цвета
случайных соприкосновений
неспешного разговора
стеклянного лифта
летнее солнце нам светит в лицо
чистое счастье быть рядом с тобой
чистое счастье встать на рассвете
и рисовать наш путь
в этих синих и красных и жёлтых
и белых зелёных и чёрных
пространствах
чистая радость жить
2 июня, после полуночи
Ей пришло в голову, что тогда она так и не нарисовала их путь в этом многоцветном пространстве, и этот рисунок терпеливо ждал, пока она о нём вспомнит и выведет его из небытия. «Скоро, - пообещала Кельга рисунку, - подожди ещё немножко, осталось совсем недолго...». Второй стих родился в лучах восходящего солнца:
РЯДОМ С ТОБОЙ
Впадая в рай
счёт времени теряешь
ты просто есть
ты счастлив
ты в раю
ты неба твердь
стопою ощущаешь
и любишь землю
неба на краю
бытийствуя средь
солнечного света
в себя вбираешь свет
ты счастлив
тебя нет
ты растворён в раю
и счастлив
и есть всегда
во всём
и ты есть то
как говорят индусы
2 июня, на рассвете
Перечитав стих, Кельга снова прикоснулась к этому невероятному ощущению рая и на какое-то время отдалась ему, закрыв глаза и перенесясь в тот самый первый день этого лета. Перед тем, как оказаться в разноцветных пространствах Миро, она помогала Аурелию принимать экзамен (свой экзамен она приняла в тот день быстро, поставив большинству группы «автоматы» и обсудив со своими слушателями вопросы, которые у них остались после её курса) и с радостным восхищением наблюдала, как он общался со студентами. Общение это не имело прямого отношения к курсу, оно было человеческим, душевным и приоткрывающим его собеседникам дверцу в очень неожиданные пространства их жизни. И ещё ей очень нравилось, как он двигался — мягко и точно, неторопливо и при этом достаточно быстро. Пожалуй, самым радостным событием этого дня была даже не чудесная встреча с Миро, а прогулка и неспешный разговор обо всём, что приходило в голову (Кельга писала и думала, что Аурелий с ней ни за что не согласится, но для неё это было так) — от факультета к кафешке, где они перекусывали и продолжали свою свободнотекущую беседу, от кафешки к выставке, от выставки к метро. И когда она, почти через два месяца, снова оказалась в тех местах и том самом здании, где была выставка, само пространство источало радость и дарило её Кельге…
После второй встречи возникло три стиха, вечерний и два утренних. Вечерний был таким:
В ПУТИ
Подлинен только путь.
Фернандо Пессоа
Два-три шага рядом и вот кусочек пути
будет отмечен тёмными розами
Пушкинского, стаканчиками пломбира
и — Рембрандтом ван Рейном
безжалостно-подлинным, не желающим
льстить никому… Солнце,
отзвуки чемпионата, две драгоценные
книжки, неловкости капля,
чуть-чуть разговора… Ещё что?
Усталости фон… у обоих…
Лёгкое перебирание тем, как бы
в поиске языка иль, скорее,
как узнаванье примет жизни,
что в том же пространстве росла...
Пропущенный поезд в метро
при расставаньи… Радость
неяркая, чуть смущённая...
И вот интересно —
каким будет следующий шаг?
15 июня, вечером
Кельга вспомнила этот день и эту встречу. Неловкость была в самом начале, когда они шли и молчали, словно ещё не настроившись друг на друга. И да, усталость давала себя знать, многодневный недосып напоминал ей о себе дрожанием в коленках, когда она стояла, ожидая его, у колонны метро и читала старый бордовый томик Фернандо Пессоа, а Аурелий пожаловался на головокружение... Выйдя из метро, они разговорились, потом была выставка, на которой её спутник уже успел побывать раньше, и которую он показывал ей как радушный хозяин. После выставки они ели мороженое и гуляли по бульвару, и тут Аурелий превратился в озорного мальчишку, то что-то весело кричавшего проходящим мексиканцам (которые оказались не мексиканцами, а венесуэльцами, но это было неважно), то шутливо оспаривавшего, вместе с продавщицей, выбор мороженого Кельгой, то рассказывавшего ей о своём категорическом отказе ехать в пионерлагерь второй раз. А ещё у них обнаружился общий изъян — их обоих укачивало в транспорте…
Первый из двух утренних стихов тоже напоминал о Фернандо Пессоа:
НА ЛЕСТНИЦЕ
Вчера, ожидая тебя на платформе,
я стих читала Пессоа о небрежной служанке
богов, уронившей душу его на ступеньки
лестницы, устланной звёздами...
И разбилась душа на осколки…
Кто несёт мою душу по лестнице,
устланной звёздами? Маленький мальчик,
лет шести, он осторожен,
не то, что служанка, хоть в крови
его озорство, мальчик-бог
с серебристою гривкой волос —
куда же он душу несёт и зачем?
Я не ведаю… А душа ощущает тепло
его рук и тихонько поёт древний гимн,
только что сочинённый,
и купается в свете, на лестнице,
устланной звёздами…
16 июня, на восходе солнца
И этот образ мальчика-бога с серебряной гривкой встречался в её стихах ещё не раз на протяжении двух следующих месяцев. Второй её утренний стих возник как ответ на стих Аурелия, присланный им ночью. Кельга не знала, вправе ли она привести здесь его стих, и потому решила ограничиться одним его названием, воспроизводившим древнюю, кажется, древнеегипетскую, мудрость: «Что вверху, то и внизу». Ей же захотелось эту мудрость обернуть:
ЧТО ВНИЗУ, ТО И ВВЕРХУ
Сегодня природа в согласьи
с собой и, пожалуй, со мной
и утра жемчужного счастье,
и солнечный диск золотой,
и чайка, летящая в выси,
и стих твой, и неба простор,
и ласточек пируэты, и птичий,
невнятный мне разговор -
всё радует! Да, стоит навстречу
друг другу единый нам сделать шаг —
и мир озаряется светом,
и зреет его душа.
16 июня, ранним утром
В целом, от второй встречи у неё осталось впечатление незаконченности, было хорошо, но мало… Собственно, Аурелий сразу предупредил её, что времени у него полтора часа (по факту его оказалось минут на пятнадцать больше, и это было приятно), потом он должен был встречаться с кем-то ещё… Да, незаконченность, пожалуй, это точное слово, думала сейчас Кельга. За окном давно стемнело, но из соседней школы всё ещё доносилось навязчивое эстрадное пение — шли очередные выборы, совмещённые с Днём Города, и пока срок голосования не кончится, пение, перемежаемое громкими назидательно-завлекающими призывами придти на день города и сделать свой выбор, увы, так и не смолкнет. Кельга в очередной раз поморщилась, но окно решила не закрывать, лучше попробовать снова отстроиться. И она стала вспоминать свою третью летнюю встречу с Аурелием. Но сначала ей почему-то вспомнилась прочитанная сегодня днём запоздавшая курсовая работа, автор которой, первокурсник, размышляющий о страхе смерти, а потому решивший рассмотреть и представления о смерти у древних народов, писал о том, что «рай» есть слово общеславянское и дохристианское, обозначавшее нечто вроде прекрасного сада, а мёртвых древние славяне разделяли на «чистых» покойников, умерших «пристойной» смертью (их почитали и называли «родителями» безотносительно к полу и возрасту), и «мертвяков», к которым относили самоубийц, утопленников, опойц и прочих людей, переместившихся в мир иной «нечистой» смертью (их боялись, ибо они могли вставать из могилы и вредить живым). С мертвяками у Кельги временами ассоциировались некоторые важные персоны...Вероятно, ей уже хотелось спать, и если не раздавалось бы сейчас из окна навязчивое «выборное» эстрадное пение, она бы уже легла, но до конца голосования (длящегося сегодня на два часа дольше обычного) оставалось ещё полчаса.
После третьей встречи стихи были такими:
ВЕЧЕР С ВОЛШЕБНИКОМ
С одним волшебником бродили по местам,
где я жила когда-то в детстве. Как стёклышки
цветные перебирали кусочки жизни,
и узор слагался новый. Забытые картины
созерцали и он мне открывал их тайны…
Чудесная была погода — нежарко, ветерок
и временами дождик чуть покапал,
чтоб пыль прибить к земле.
Мороженое ели мы, совсем как в детстве,
вдруг захотев, какао пили, и забредали
на улицы души… Потом он попрощался
и помогать пошёл тому, кому поддержка
в этот вечер была необходима…
А я домой отправилась и волшебство
прекрасной этой встречи сияло в сердце,
переливаясь разными цветами…
6 июля, на восходе солнца
Да, волшебство сияло в сердце — сияло оно и сейчас, когда Кельга перечитывала эти строки. Она помнила, как потом волшебство исчезло, и его место заняли боль, обида, отчаяние — и потом волшебство стало рождаться снова, и это новое волшебство казалось ей более сильным, подобным окрепшему дубу. Хотя самого Аурелия это новое волшебство низвело из ранга мальчика-бога в ранг человека. Низвело или возвело? Этого она не могла сказать с определённостью.
ПЕРЕБИРАЯ ВПЕЧАТЛЕНИЯ
Твои мысли движутся легче, глаза глядят вольнее, руки
Ещё стремительней разгоняют мрак.
Ив Бонфуа
Временами она и впрямь
ощущала себя рядом с ним маленькой девочкой,
которой ещё столь многое предстоит узнать.
Её потрясали его любовь к миру,
нередко скрываемая полумаской иронии,
и удивительно бережное отношение к людям,
не только к тем, кого он знал,
но и к тем, кого видел в первый
и, очень может быть, в последний раз —
к бармену в кафешке у метро,
куда они зашли выпить какао и съесть мороженое,
или к смотрительнице зала в музее.
Он открывал ей маленькие чудеса
доброжелательности и внимания,
она тихо радовалась
и на следующее утро после проведённого вместе вечера
начинала ждать новой встречи.
И ещё она полюбила читать и перечитывать
нежно любимого им Ива Бонфуа,
которого он-то и открыл ей несколько лет назад,
полюбила вживаться в его образы
и откликаться им,
растворяя своё «я» в чистых водах поэзии
и с удивлением наблюдая,
как оно обретает новую глубину
и иногда даже начинает потихоньку светиться,
переливаясь удивительными красками…
6 июля, днём
Кельга вспомнила вчерашнее усталое лицо Аурелия. Любовь к миру спряталась в самую глубину его глаз…
Третий стих возник через день, но отсвет их встречи лежал и на нём:
В ХРОНОТОПЕ ЛЮБВИ
Слово — это драма, в которой участвуют
три персонажа (это не дуэт, а трио).
М.М. Бахтин
В хронотопе любви время течёт с переменной
скоростью и направленье его может быть разным,
давнопрошедшее рядом бывает с ещё предстоящим.
В хронотопе любви пространство пульсирует
и кривизна его непостоянна, и ангелы пролетают
в колодцах времён то взад, то вперёд, вправляя
суставы эонов былых… Новый день занимается
в хронотопе любви, он неведом пока и задумчив,
соком будущих вин наливается зеленеющий плод,
герои драмы слова рождаются заново,
и рождается заново с ними и сам хронотоп.
7 июля, утром
Да, много дней прошло после этого стиха, и дни эти были разными, очень разными. Однако в описании хронотопа любви она тогда оказалась права. И тут — о, радость! - смолкла навязанная ей в этот день нелепая музыка. И Кельга ощутила, как сильно ей хочется спать…