Апрельским вечером в арт-галерее с видом на реку смеялись и пили вино. Друзья и поклонники пришли поздравить любимого художника с открытием новой выставки. Полотна на стенах завораживали фантастическими сюжетами, и люди застывали перед ними, не желая возвращаться в свой привычный мир.
Маэстро в белом фраке держался немного в стороне, стараясь не отвлекать гостей от того, ради чего они здесь собрались. Но отсидеться в тени ему, конечно, не давали. И, теребя нервной рукой черную бабочку на шее, он принимал поздравления и давал интервью.
- Здорово! – протрубил толстый добряк с огненно-рыжей шевелюрой. - И как только ты все это придумываешь?
При виде него Эд поднялся на носки и весь подался вперед. Пришел один из тех немногих друзей детства, которые остались рядом и, главное, остались теми же, когда просто Эдик превратился в маэстро Эда. И хотя их дружбе было больше сорока лет, никто не мог и представить, что оба они вышли из одной песочницы.
Рыжий был грузным мужчиной, с отдышкой и одутловатыми мешками на красном лице. Даже говоря шепотом, он кричал, распугивая людей своим граммофонным басом. Для Эда пятидесятилетие прошло незамеченным - такой же стройный, подтянутый, с аристократически бледными скулами и глубоким взглядом. Он никогда не повышал голос и умел гасить конфликты одной улыбкой. Возраст в нем выдавала лишь седина, которая, были уверены многие дамы, ему чертовски шла.
- А я тебе новую обожательницу привел, - подмигнул рыжий. - Вон стоит, у трехголового дракона.
- Это не дракон, - медленно проговаривая слова, поправил Эд.
Он ненавидел, когда ему пытались навязать для знакомства какую-нибудь девицу. Уход жены не повод кидаться на первую встречную, считал он, и уже два года жил холостяком, не особо надеясь на большие перемены.
Рыжий не отставал, и Эд, чтобы не привлекать лишнего внимания, заставил себя посмотреть в тот угол, куда бестактно тыкал пальцем друг.
Она, будто сотканная из воздуха, парила над полом рядом с его картиной. У нее было фарфоровое безмятежное лицо, сияющие синие глаза и детская улыбка, как у старинных антикварных кукол, которыми играла его бабушка. Эд, не помня себя, схватил друга за руку и перестал дышать. Юная особа, почувствовав взгляд, чуть склонила голову и улыбнулась.
- Она минут двадцать стояла на улице перед твоей афишей, как парализованная, - уточнил рыжий. - Я заприметил ее, пока искал место для машины. На стоянке у вас не протолкнуться.
Эд не мог оторвать от нее глаз и раздумывал, как же быть…
- Простите! - сотрудница галереи что-то шепнула ему на ухо, и маэстро был вынужден извиниться перед собеседником.
У входа его ожидали двое мужчин. Первый был одет с иголочки, в дорогой синий костюм и мягкие кожаные туфли. Напряженность в его лице говорила о том, что он либо адвокат, либо иностранец, не знающий языка. Растянутый свитер второго вылезал из-под потертой замшевой куртки от Армани. По развязным движениям было заметно, что он слегка навеселе. Это был старинный товарищ и компаньон Эда.
- Браво! Браво! - воскликнул он и раскрыл объятья навстречу художнику. - Шикарный прием! Как сам? Как бизнес?
Маэстро поздоровался, поблагодарил гостей с присущей ему скромностью и предложил присоединиться к остальным.
- Обещают даже шампанским угостить, - пошутил он.
- Да мы по другому делу… - отвел глаза компаньон и обернулся за поддержкой к своему спутнику. Тот мигом вытащил из портфеля бумагу и, сопроводив учтивым кивком, вручил художнику. Все-таки адвокат.
Пробежав глазами текст, Эд переменился в лице. Он молча вернул документы адвокату и вопросительно посмотрел на своего компаньона.
- Ну, Эд, тебе не понять, - сказал тот, отбросив уже ненужную учтивость. - Ты процветаешь, а у меня долгов по горло. И потом я ведь тоже вкладывался в эту галерею. Так что все честно.
- Я вернул тебе твою долю год назад, - тихо сказал художник.
- Эд, давай, чтобы все официально. Продадим галерею, а деньги пополам, - блуждая взглядом по стенам, компаньон панибратски похлопал маэстро по плечу и не спеша направился к выходу.
- Помещение следует освободить в течение трех дней, - подчеркнул адвокат.
Эд не слушал. Ноги стали ватными. Он прислонился к стене и смотрел перед собой пустыми глазами. Не зная, куда деть бумаги, адвокат не придумал ничего лучшего и оставил их на подоконнике.
Праздник, комплименты, камеры — все для маэстро стало совершенно неважно и не нужно. Нестерпимо хотелось лишь одного - поскорее выбраться на воздух. И тут перед ним снова возникла ее парящая фигура.
- С вами все в порядке? - спросила Она, наклонившись к его бескровному отрешенному лицу.
- Нет, - ответил он.
Не попрощавшись с гостями, Эд сдернул с вешалки куртку и ушел. Через несколько секунд неприметный черный автомобиль выехал с парковки.
На часы он не смотрел. Время после той бумаги пошло в обратном направлении, в те годы, когда у молодого талантливого художника появилась мечта открыть галерею и деньги на нее откладывались по крохам.
Разбавляя воспоминания коньяком, Эд сидел за стойкой бара, название которого ему было безразлично. Свет мигал, кто-то отчаянно надсаживал голосовые связки на сцене, люди за столиками лениво потягивали свои напитки. Войдя в прокуренный, гомонящий зал, Она сразу заметила его белый фрак и темный с проседью затылок.
- Найти вас было непросто, - сказала Она.
Эд обернулся через плечо. В его мутных серо-зеленых глазах отражался холодный тусклый свет. В бокале оставалось еще немного. И уходить он не собирался.
Рядом с ним освободилось место, кудрявый парень бросил деньги на стойку и ушел. Она присела на краешек стула. Эд снова посмотрел на нее, но уже осмысленно, и вдруг сказал совершенно трезвым голосом:
- Я должен вас написать.
Тогда Она взяла его за руку, словно это был не сам Маэстро, а потерявшийся маленький мальчик.
- Поедем!
И Эд послушно пошел за ней, шатаясь из стороны в сторону между лоснящимися от жары, глянцевыми лицами чужаков. Мимо проплывали проспекты, мосты, неоновые вывески, устремленные к небу купола и танцующие в воде каменные истуканы. Это был его любимый город, но сегодня Эд его ненавидел.
Такси притормозило у знакомой парадной.
- Мы домой приехали? - удивился он.
- Все бары в городе уже закончились, - ответила Она.
Расплатившись, Она попросила таксиста подождать ее.
- Надо было там все поджечь, - сокрушался он, пока Она помогала ему подниматься по лестнице. - Я пять лет жил впроголодь, чтобы собрать деньги, три месяца спал на раскладушке, пока делал ремонт.
- Не надо думать о мести. Вы — добрый человек. Вам нельзя, - Она сказала это так просто, без тени нравоучительности, что ему даже стало стыдно.
Приглашения войти Она не приняла, мягко, с улыбкой, отстранившись от его руки. Эд видел ее красивое лицо сквозь желтую пелену — он не знал, существует ли она на самом деле, но ему не хотелось, чтобы она исчезла.
- Ну и какого дьявола тогда мы здесь? - зло сказал он и стал натягивать только что снятую куртку. Но не сумел удержать равновесие. Она забрала у него куртку и, перегнувшись через порог, бросила на полку в прихожей.
- Возьмите себя в руки. Если вы снова напьетесь, в следующий раз я оставлю вас в какой-нибудь канаве.
Эд озадаченно посмотрел на нее, губы сложились в ехидной улыбке - он уже приготовился эффектно пошутить в ответ. Но она неожиданно приложила пальцы к его губам:
- Я приду завтра, когда вы будете трезвым.
Утром он с трудом оторвал от подушки тяжелую и гудящую, как церковный колокол, голову. С краю на постели лежал вывернутый наизнанку фрак, бабочка валялась на полу. Расстегнутая до середины рубашка все еще была на нем. Эд не мог припомнить всех лиц и напитков, но два события в памяти восстановить удалось. Во-первых, у него больше не было галереи. Думать об этом, правда, не хотелось вовсе. Во-вторых, - и это его занимало гораздо больше, - вчера он встретил прелестную барышню. Она каким-то образом доставила его домой и пригрозила в следующий раз бросить в канаве. Мысли о ней приятно будоражили душу.
- Следующий раз, - произнес Эд вслух, чтобы легче было осязать это обещание, и снова повторил: - Следующий... Она же сказала, что придет сегодня!
Критическим взглядом обведя царящий в комнате хаос, он упал обратно на подушку. Голова раскалывалась. Но встать все же пришлось — электрик, вызванный проверять закоротившую у соседей проводку, перепутал звонки.
Живое черное небо над городом раздувалось огромным воздушным шаром, словно кто-то невидимый наверху надувал его сильными щеками. Работа не давалась. Линии выходили неуклюжие, вчерашние идеи казались выхолощенными, и скомканная бумага с неудачными набросками летела в корзину для мусора. От нечего делать Эд побрился и заварил чай с чабрецом. Она не приходила.
Около пяти часов за окном грянул гром, и тонкая блестящая игла молнии пробила небо навылет - оно разорвалось ливнем. Вода шла стеной, смывая оставленные следы, подаренные поцелуи и данные обещания. Еще один весенний день заканчивался бездарно.
Часы пробили восемь. Эд достал из шкафчика коньяк и плеснул в бокал. Гладкое прохладное горлышко уже коснулось пересохших губ, но выпить он не успел.
В прихожей глухо затрещал дверной звонок. Эд недовольно поставил коньяк и пошел открывать. Окруженная облаком невероятных духов, Она стояла на площадке под мигающей лампочкой. С ее прозрачного зонта на коврик стекали быстрые струйки воды. Он посмотрел на нее, на образовавшуюся лужицу, потом перевел взгляд на свои часы.
- Я, кажется, немного задержалась, - Она кокетливо приподняла плечико и улыбнулась. Нет, ей было совершенно не совестно перед ним.
Он посторонился и пропустил ее внутрь. В квартире из четырех комнат обжитой была только одна. Туда Эд ее и привел. Еще из коридора Она почувствовала сильный, дурманящий запах краски. В его комнате у распахнутого настежь окна стоял накрытый тряпкой мольберт, рядом на круглом столике лежала палитра, а весь подоконник был завален разноцветными тюбиками и какими-то банками. Возле шкафа - отвернутые от чужих глаз полотна. Стены, увешенные рисунками, картинами и просто местами разрисованные мелками, привели ее в восторг.
На столе поверх стопки больших плотных листов Она заметила наполненный бокал. Эд перехватил ее взгляд.
- Опять? - спросила Она глазами, будто ее вовсе не трогало его пьянство.
Рука Эда дернулась, чтобы поскорее убрать бокал с глаз, но мужская гордость и внутренний протест пересилили, и он демонстративно опрокинул коньяк в рот.
- Что будем делать?
- А что вы делали, пока меня не было? - спросила Она.
- Работал, - мрачно буркнул Эд.
Он подошел к столу и смял лежащий сверху лист. Бумажный шарик, как все предыдущие, отправился в корзину, но немного не долетел и упал под окном.
- Все вернется, - сказала она. - Я не стану мешать.
В глубине комнаты стояло широкое плетеное кресло с наброшенным сверху клетчатым шотландским пледом - никому прежде не было позволено даже облокачиваться на него. Под недоуменным взглядом Эда Она забралась в кресло с ногами и устремила мечтательный взгляд в окно, где расцветал волнующими вечерними огнями город. Больше Она не произнесла ни слова.
Белый нетронутый лист манил всевозможными чудесами — Эд зажег настольную лампу и взялся за карандаш. Ощущение реальности пришло лишь через полтора часа — из чрева карандашного наброска выглянул расколотый надвое человек, не сумевший выбрать между темным и светлым мирами. За спиной возникло движение. Эд вспомнил про нее — как он вообще мог о ней забыть? Исподволь повернув голову, он обнаружил ее в своем кресле ровно в той же позе. Только теперь Она поглощено наблюдала за его рукой.
Через три часа, едва первый удар обрушился на их головы, она неслышно подошла сзади и тронула его за плечо.
- До завтра!
И Она растворилась прежде, чем он успел сообразить, что происходит. Лишь оставленный в воздухе изумительный аромат духов был доказательством того, что она не привиделась ему.
Опозданий больше не было. Каждый вечер, едва тень от старой липы касалась окна, Она входила в комнату и занимала привычное место. Вопросов друг другу они не задавали. Он не знал, чем молчаливые вечера с ним лучше пылких свиданий с молодыми мужчинами, а ей не приходило в голову допрашивать его насчет жены, о наличии которой ей, конечно, было известно. Он настоял, чтобы она обращалась к нему на «ты» и называла сокращенным именем. Когда он уставал от работы, они разговаривали. Любая тема вызывала ее неподдельный интерес, будто она была познающим мир ребенком. Стареющего художника умиляла эта непосредственность. Уголки его губ трогала тонкая улыбка, стоило ей заговорить с ним. И в эти моменты он мог любоваться ее магической непостижимой для него красотой. Написать ее портрет — с первого дня от этого желания сладко замирала кровь, но он боялся признаваться себе в растущей перед ней слабости.
- Однажды она очнется, посмотрит на тебя, и тридцать лет лягут непреодолимой пропастью, - говорил он себе. - Тогда хоть головой об стену, хоть волосы рви — не удержишь.
Но пролетали недели, а она по-прежнему смотрела на него зачарованным взглядом. Ради него она научилась готовить и часто проводила у плиты по два-три часа, чтобы потом любоваться тем, как степенно и красиво он ест. За это время Эд написал четыре ее портрета, но ни один его категорически не устраивал. Она же находила все работы восхитительными.
Как-то вечером она сидела на кровати и рассматривала альбом со старыми фотографиями. Его голова лежала у нее на коленях. Разговор, как это бывает, шел о пустяках.
- Ты помнишь тот день, когда в первый раз пришла ко мне, а я еще собирался напиться? - спросил Эд невзначай.
- Конечно.
- Почему ты тогда опоздала? Раздумывала, стою я того или нет?
Она рассмеялась и захлопнула альбом.
- Что ты?! Это получилось случайно. Я шла к тебе по набережной и засмотрелась на залив. Вода рвалась из каменных тисков наружу. И я подумала, что у каждого есть такие свои тиски. И у меня, и у тебя, - она нежно провела тыльной стороной ладони по его открытому упрямому лбу. - И даже у того человека, который забрал твою галерею. Особенно у него.
Тронутый ее неожиданным откровением, Эд выпрямился. Откуда эта маленькая хрупкая девочка столько знала о жизни? Как сумела разглядеть невидимые оковы на руках? Он посмотрел на нее долгим взглядом, словно набрасывал в памяти черты взволнованного лица, и впервые поцеловал дрожащими губами в полураскрытый рот. Сдерживать себя он уже не мог. В ту ночь по стенам плясали зыбкие тени, а утро, слыша в комнате голоса двоих, из чувства деликатности долго не решалось заглянуть за занавеску.
Эд обставил для нее одну из комнат и уже не отпускал от себя. Ему нравилось работать, когда она задумчиво сидит в его кресле, нравилось гулять с ней по мостам и вдоль потемневших от времени и воды набережных, нравилось петь для нее песни из любимых фильмов. В пасмурные зимние дни он рисовал ей пирамиды и танцующих людей. Она стала его прихотью, рядом с ней он впервые понял, что такое по-настоящему жить и дышать. Лишь по ночам он оставался один, не позволяя ей ложиться с ним в комнате.
- Тогда счастья будет слишком много, и мы привыкнем к нему, - считал Эд.
Спустя несколько лет у Эда диагностировали серьезную болезнь сердца. Врачи не обещали чудес, но разрешили танцы и мечтать под звездами.
- Я болен, - признался Эд, когда Она заметила, что он забросил кисть. - Ты очень молода, а для меня рано или еще раньше найдется какая-нибудь напасть. Понимаешь, о чем я?
Она понимала — он говорил о смерти. Но стоит ли грустить о том, что не случилось? В ее сердце не было места для печалей и разочарований.
- Тебе надо беречь себя, - сказала Она своим беззаботным голоском и погладила его по голове. - Будешь меньше работать и чаще гулять.
Внутри у него от ее слов все содрогнулось – неужели огонь иссяк? Эд больно сжал ее запястье и притянул к себе. Его едва уловимое дыхание коснулось ее лица. Время было над ней не властно — все тот же трепетный взгляд, те же красиво очерченные губы, которые хотелось накрыть поцелуем, та же юная матовая кожа, по которой ему так нравилось рисовать пальцами.
- Ты еще любишь меня? - спросил он.
- Я буду любить тебя, пока бьется мое сердце, - сказала Она.
Не верить ей он не мог и не хотел...
- Бом-динь! Бом-динь! – из темноты загудели часы и хрипло закашлялись.
Эд открыл глаза. Сердце тугой пружиной сжимала сильная боль. Казалось, что за ночь кто-то откачал из комнаты весь воздух, и глубокий вдох сделать было невозможно. Он приподнялся на локтях - легкий ветер шевелил несдвинутые занавески. По бледному небу ползли уродливые кровавые тени.
На тумбочке рядом с очками с вечера стоял стакан воды. Ночные приступы участились, и Она, не имея возможности быть с ним рядом, на всякий случай приносила воду заранее. Два маленьких глотка и один большой — Она вычитала в каком-то журнале, что важна именно такая очередность, и ему было приятно следовать ее заботливым советам.
Эд встал и подошел к притихшим в углу старым часам – стрелки кое-как дотянули до 4.05 и замерли.
- Вот и для меня остановилось время. Жаль, что слишком поздно, - усмехнулся он.
Взгляд скользнул по черным чулкам, небрежно брошенным на спинку кресла. Она постоянно оставляла свои вещи на его столе, забывала в кресле и постели. И ему приходилось сосуществовать с этими предметами, пока Она не вернется за ними.
Боль в груди не унималась. Эд, поморщившись, медленно опустился в кресло. Собственная немощь его всегда жутко раздражала.
- Неужели пора? – спросил он кого-то невидимого.
Ночной мрак отступал из комнаты, обнажая силуэты погруженных в сон предметов. Но свое кресло Эд уже давно расположил таким образом, чтобы мягкие тени укрывали его от солнца как можно дольше. Вот и теперь сквозь сомкнутые веки не лучился свет – их все еще оберегала бархатная темнота.
Почему-то ему вспомнилось детство, те времена, когда эта комната была местом обитания всего их семейства. Здесь спали, проводили вечера и принимали гостей за круглым столом. В остальных жили другие люди. Выходя из комнаты, маленький Эд попадал в чужеродную среду, в которой ему было очень неуютно. И он торопился поскорее вернуться к себе. Несмотря на тесноту, в комнате у него был свой угол — между стеной и напольными часами родители приткнули письменный стол, а над ним повесили несколько полочек. И хоть часы, сотрясая все вокруг, гремели каждый час, ему казалось, что лучшего места и не может быть. На столе под рукой всегда лежал альбом и коробка карандашей. Когда не пускали гулять, надоедало учить уроки или просто становилось грустно, Эд брался за карандаш и начинал водить им по бумаге. Рисунки ему нравились. Но у взрослых они вызывали одинаковую реакцию — взяв в руки лист, взрослый ожидал увидеть там собачек-бабочек, но умилительная улыбка на лице тут же сменялась недоумением. Многоликие химеры, дырявые люди, открывающиеся в никуда двери, диковинные птицы — таким был его мир. Сопровождаемый скомканной похвалой, рисунок спешно возвращался автору, а взрослые, неловко переглядываясь, отходили в сторону и говорили друг с другом вполголоса.
Но постепенно рисунки и картины стали перемещаться из ящика стола на стены, тесня календари, портреты знаменитых актеров и ковры...
Когда много лет спустя случилось так, что вся квартира стала принадлежать ему одному, Эд так и остался жить в этой комнате, где со стен смотрели его давние знакомцы...
Иногда он думал, что Она была частью придуманного им лучшего мира и что ангелы оживили ее для него как последнее утешение. «Почему ты со мной?» - спрашивал он, глядя на их отражение в зеркалах и витринах. В ответ Она прижималась губами к его изрезанной морщинками теплой щеке. И жизнь шла дальше.
В дверь тихо постучали. Эд нехотя разжал веки и по привычке обратился к часам — безжизненный циферблат не желал больше отсчитывать его грешные минуты на этой земле.
- Может, будет лучше, если она уйдет прямо сейчас, - спросил он себя. - Зачем ей видеть то, что должно случиться?
Изнуряющая боль не давала сосредоточиться — он снова откинулся на спинку. Не дождавшись разрешения, Она вошла быстрым шагом и остановилась за креслом. Через мгновение ее длинные пальцы опустились на его ледяной лоб.
- Часы пробили только дважды... Я подумала, что это странно.
- Они отжили свое, - сказал он и с горечью добавил. - Как и я.
Эд снял ее руки с головы и прижал ладонями к своим губам.
- Что с тобой? Почему ты так странно говоришь?
Она отняла у него руки и, обойдя кресло, опустилась напротив на колени. Без очков он выглядел незащищенным и беспомощным и все время прикрывал веки, словно спасался от яркого света.
- Ты очень бледный. Надо позвать врача, - Она морщила фарфоровый лоб, силясь вспомнить какие-нибудь журнальные статьи, где описывались такие случаи.
Поднявшееся солнце разогнало из комнаты последних ночных химер, и лучи его уже подбирались по полу к ногам художника.
- Помоги мне лечь, - попросил Эд ломающимся голосом. Силы его покидали.
Когда Она присела на кровать, чтобы немного приподнять подушку под его головой, он ласково провел рукой по ее лицу. Как и в первый день, Она была безумно хороша.
- Ты была самым лучшим в моей жизни, - улыбнулся он.
Справа от окна на мольберте остался холст. Только сейчас, прощаясь с глядящими со стен героями своего мира, Эд вспомнил о том, не закончил картину. Он наконец решился нарисовать себя вместе с ней, но закончил лишь ее портрет, и был вынужден отложить работу, чтобы выполнить срочный заказ. Незавершенность — отныне она будет спутницей его осиротевшего имени. Незавершенные дела, незавершенные картины, незавершенная сказка Эд...
- Ты умрешь? - вдруг спросила Она, дав звонкую оболочку данности, витающей в тяжелом воздухе комнаты. - Если ты умрешь, что тогда делать мне?
В ее голосе не было ни страха, ни сожалений. Механическое сердце не может страдать или разорваться от горя.
- Поцелуй меня и ни о чем не печалься, - сказал Эд.
Она склонилась над ним. Ему нравилось целовать ее с открытыми глазами. Неожиданно тугая пружина разжалась, отдавшись в груди коротким резким ударом. И стало легко и свободно. Сухие розовые губы коснулись безжизненного рта.
Она стояла у окна, вглядываясь в новое утро и думая о том, какими яркими красками оно раскрашено. В ее безоблачных далях не бывало плохих дней.