Из старого, не опубликованного...
В 2010 году я была там в гостях, по общественным делам. И – написала текст, который сейчас стал воспоминанием о том страшном для Южной Осетии времени. Война оставляет после себя много шрамов – и в душе человека, и в душах целых народов, но еще – война оставляет после себя Память.
Даже сейчас, спустя несколько лет после войны, возникает диссонанс, когда идешь по Цхинвалу – новые, отстроенные здания, новые улицы, выстроенные полностью, практически с нуля. И буквально через два шага – разрушенные, испещренные осколками дома и сгоревшие островки стен.
Современный Цхинвал – это дети, играющие с боевыми гранатами прямо на улице, это бородатые мужики, которые все еще ходят обвешанные «лентами» патронов и оружием. Это женщины, которые говорят о своих бытовых делах и развешивают белье на улице.
Но стоит всмотреться в глаза детей, в глаза взрослых…
Чу! Кто-то из молодняка, приехавшего после войны, взорвал петарду. И сразу же улица ощерилась стволами автоматов, дети, как призраки, буквально растворились за ближайшими укрытиями, женщины – бросились к детям или подвалам. И – гнетущая тишина. Только песок шелестит и, запоздало, раздается звук передергиваемого затвора. А молодняк – только ошалело крутит головами, непонимающе оглядываясь по сторонам, мол, мы же только пошутили.
Взрыв петарды переносит воспоминания в тот август 2008 года.
Улица. Танки. Выстрелы. Прилет снарядов. Кровь. Завалы. Трупы.
Все началось ночью, когда мирные жители спали в своих постелях. Артобстрелы. Паника. Непонимание – что происходит.
Разбирая завалы, из-под которых еще раздаются стоны людей (их еле получается разобрать из-за обстрелов), понимаешь, что жизнь людей целой республики уже никогда не будет прежней. Видишь руку. Осторожно пытаешься разобрать кирпичи, бетон, какие-то доски тем, что попалось под руку. И – вытаскиваешь одну руку, оторванную, будто прижженную.
Чуть в стороне рушится дом. При этом те, кто пытались помочь – сами гибнут под обвалом.
Уже потом, когда все подутихло, разбирая завалы без надежды найти живых, просто, чтобы родственники могли хоть похоронить – многих выворачивало от запаха, которым, казалось, было пропитано все. Воздух подслащен запахом крови под соусом горелого мяса. Вид раздробленных, размозженных костей – с чем это можно сравнить, как можно описать? Приходя с разбора завалов, до крови оттираешься губкой в воде, пытаясь смыть этот запах.
Потом – просто пили. До «отключки», чтобы не чувствовать запах, не вспоминать размозженные тела женщин, детей, стариков, молодых пацанов. Не вспоминать ошметки тел, когда нельзя даже понять – сколько же человек накрыло прямым ударом. Не вспоминать серые от горя и боли лица детей, разыскивающих родителей, и взрослых, искавших детей и понимавших, что их уже нет.
Потом пили еще месяц, вернувшись оттуда. И не все смогли остановиться.
Я иду по этому городу через пару лет после войны. Иду по городу, где стены дышат войной. Иду по городу, в котором люди еще живут войной. Иду по городу, который уже никогда не будет прежним, по городу, в котором остановилось время. Время между войной и миром..
Мария Коледа, 2010 год