Исторический стул и музыкальные традиции семьи Моргана Леонида Николаевича
Почти в каждой семье есть старинные вещи: одежда, мебель, старинные книги, елочные игрушки, часы, иконы, фотографии, письма и т.д. В некоторых семьях эти предметы пережили несколько поколений и являются семейными реликвиями. Вещи напоминают нам о наших предках, об их жизни, о нашем прошлом. Я всегда с трепетом прикасаюсь к таким вещам и через них пытаюсь вспомнить нашу семейную историю.
Когда мы жили в Шуе, в собственном доме (1935-1958 годы) у нас было много старинной мебели: большой дубовый стол, двухъярусный дубовый буфет, книжный шкаф, старинное пианино, винтовой стул к нему и многое другое. При последующих переездах семьи в Иваново (вначале на ул. Театральную, затем на Летную-Ташкентскую) со многими вещами пришлось расстаться. Остались только пианино (правда, уже не старенькое, а современное, Ленинградской марки) и тот стул к нему – из глубокой древности.
В детстве этот стул был для меня любимой игрушкой. Я любил крутится на нём, разгоняясь до огромной скорости. Любил крутить на нём нашего кота, когда мы оставались с ним дома одни и коротали долгие зимние дни в ожидании взрослых, уходивших на весь день на работу. Коту эта игра почему-то не очень нравилась, и он норовил скорее спрыгнуть со стула и спасался от него высоко на печке. Бабушка журила меня за подобное, «нестандартное» обращение со стулом, говоря, что он такой же старенький, как и она с дедом. Старых же надо уважать, тем более, что стул может послужить ещё и мне, а, может, и моим детям. А ещё она говорила, что на этом стуле давно-давно играла она сама и мой дедушка. Играла и моя мама. И поэтому стул заслуживает ещё большего уважения.
Наша семья, начиная с деда, была музыкальной. По крайней мере музыкой занимались все.
Дедушка, Морган Леонид Николаевич, был, безусловно, талантлив в музыкальном отношении. Он в детстве учился музыке менее года (вероятно, будучи в гимназии Карла Мая), но прекрасно читал с листа и играл серьёзные вещи. Обладал абсолютным слухом и прекрасной музыкальной памятью, он и в старости мог сыграть мне и вальсы Шопена, и ряд произведений неизвестных мне авторов. Приобретённых за год музыкальных знаний ему хватило на то, чтобы участвовать в музыкальных салонах на кораблях Тихоокеанского, Балтийского и Черноморского флота, на которых он проходил службу в должностях военно-морского врача, начиная с крейсера II ранга «Жемчуг», в кают-компании которого подобные выступления не были редкостью.
Моя бабушка, Морган Мария Алексеевна, получила хорошее музыкальное образование в гимназии имени принцессы Евгении Максимилиановны Ольденбургской, и очень любил музыку. Но полностью прекратила играть после смерти своего первенца, посчитав себя виновной в этой трагедии. Однако музыкальные теоретические знания и навыки у неё остались, и она щедро делилась ими со мною, пытаясь во мне реализовать свои мечты и стремления.
Хорошо играла на пианино и моя мама, Морган Нина Леонидовна, которая училась несколько лет у частных педагогов (в Севастополе и Кинешме). Потом мама играла в Ленинграде, во время учебы в Первом Ленинградском медицинском институте, когда проживала у друзей семьи – Герцегов Константина Павловича и Ольги Александровны. У тех был прекрасный рояль, и мама по выходным устраивала там музицирование, иногда играя в четыре руки с братом Константина Павловича, который имел хорошее музыкальное образование. Мама, как и дедушка, легко читала с листа, поэтому ей были доступны многие классические произведения. Я помню, как в довоенные и послевоенные годы мама иногда подходила к инструменту и играла, как мне казалось, очень красивую музыку. Позднее я узнал, что это были ее любимые вальсы Штрауса, Шопена, песни без слов Мендельсона и знаменитые сонаты Бетховена. С этими вещами, без особой специальной подготовки, она выступала в концертах и на конкурсах, проводимых в г. Шуе и Иванове в послевоенные годы.
Из всей нашей «музыкальной» семьи наименее способным к музыке оказался именно я, хотя мой учитель Евгений Сергеевич Болдин, был иного мнения. Но у меня не было ни хорошего музыкального слуха, ни способности чтения с листа, ни дара транспонирования музыкальных произведений. Тем не менее, за четыре года занятий с педагогом (1948-1951 г.г.) я сумел приобрести определенные навыки в игре на фортепиано и играть серьезные вещи. Периодически подходил к инструменту во время учебы в медицинской академии (ВММА и ВМедА им. С.М. Кирова) и даже выступал на вечерах, играя то полонез Шопена, то «Жаворонка» Глинки-Балакирева, то вальс Дюрана. Серьёзно же (после тридцатилетнего перерыва) стал заниматься музыкой только тогда, когда вышел в отставку с воинской службы. Именно тогда я существенно расширил свой фортепианный репертуар и стал аккомпанировать великолепным певцам-любителям: вначале моему однокашнику по академии Евгению Андреевичу Абаскалову во Владивостоке, а затем уже в Иванове Владимиру Федоровичу Павлову и Элеоноре Николаевне Софроновой. И музыка на склоне лет стала отрадой и стимулом в моей непростой жизни. Удивительно для меня было то, что сбылись предсказания моего учителя, и я вспомнил всё то, что разучил с ним в детстве. Причём вспомнил самостоятельно, не обращаясь к нотам. Поразительное свойство памяти, в которое надо просто верить. И тогда получится всё...
Что давала нашей семье музыка? Безусловно, ее любили все, особенно мама и бабушка. По вечерам мы часто слушали трансляции по радио концертных программ из Большого театра, записи опер и оперетт. У бабушки с мамой эта любовь к музыке прошла через всю их жизнь. Порой дома звучала и живая фортепианная музыка. Играла мама, потом играл я. Чаще всего играли в четыре руки: Моцарта, Гайдна, Бетховена, Шопена, Мендельсона. Незаменимым соисполнителем всегда был дедушка, который без подготовки исполнял любую партию, и без единой ошибки. Иногда бабушка просила его сыграть незнакомые мне старинные вещи из старого, потрепанного нотного альбома для мелодекламации. Тогда в музыкальную программу включалась и она, демонстрируя поразительную память и большие способности к художественному чтению.
Несколько раз к нам в гости приходил мой учитель музыки Евгений Сергеевич Болдин, и тогда я с упоением слушал в его исполнении прекрасные произведения Листа, Шопена, Бетховена, Рахманинова. Правда, бабушка с мамой считали, что для домашней, камерной обстановки больше подходят лирические произведения. И Евгений Сергеевич играл вальсы и ноктюрны Шопена, вальсы Штрауса, пьесы Чайковского. Он мог сыграть наизусть всё и всегда шёл навстречу слушателям.
Не был потерян интерес к домашнему музицированию и в моей семье. В начале, в 60-ых, дома звучало трио: мандолина (младший сын Дима), гитара (отец семейства) и пианино, на котором импровизировал старший сын Женя. В последующем на пианино играл уже один Евгений. А когда, с конца восьмидесятых, я стал готовить вокальные программы с моим однокурсником по академии непревзойденным баритоном Евгением Андреевичем Абаскаловым, то звучал у нас в основном один он. Мы же с Женей были лишь скромным дополнением к его безграничному таланту. Музыка дарила нам счастье и радость жизни. А мне придавала дополнительные силы для борьбы с многочисленными физическими и духовными недугами. И неспроста в последующем я стал использовать ее как эффективный элемент своих оздоровительных (валеологических) программ – как во Владивостоке, так и в Иванове.
А теперь вновь о семейном «музыкальном» стуле. Исходя из рассказов бабушки, на нём, вполне вероятно, мог учиться игре на фортепиано мой дедушка. И вполне реально, что он забрал в последующем семейный стул себе, поскольку его старший брат Николай не имел к музыке никакого отношения. Тем не менее, именно он, Николай, восседает на подобном стуле на семейной фотографии, сделанной примерно в 1888 году... А может быть, на том самом стуле?! Скорее всего, это другой (аналогичный) стул. Однако в любом случае наш стул, находясь в семье с начала XX века, пережил несколько поколений своих владельцев и, безусловно, сыграл положительную роль в нашем семейном музыкальном образовании. На этом стуле удалось посидеть и моим сыновьям – Жене и Диме (в 1964 и 1965 годах), когда мы всей семьёй приезжали в Иваново из Владивостока. И дети помнят, как они с удовольствием крутились на нём и катали по пианино свои игрушечные машинки (к ужасу бабушки и прабабушки). А старший сын уже в те годы поражал нас своими первыми импровизациями за инструментом. И могли ли мы тогда подумать, что это будет прологом к его блестящим выступлениям с оркестром Владивостокского радио и телевидения под руководством Виталия Краснощека и завершится исполнении фортепианных концертов Гайдна, Моцарта, Бетховена, Грига, Сен-Санса и 2-го концерта Рахманинова. И у будущего профессора-биохимика музыка так и останется любимым способом отдыха и душевного умиротворения.
В конце шестидесятых с пианино маме пришлось расстаться, и стул остался единственным воспоминанием о былом семейном музыкальном прошлом. Какое-то время он стоял, как экспонат, дома, а в 1968 году был перевезен мамой на садовой участок. И я вновь там встречался с ним, приезжая с семьёй в очередной отпуск. Окончательно обосновавшись в Иванове, я уже постоянно виделся с ним, работая или отдыхая на огороде. Он по-прежнему был в строю: крепко держался на своих четырех ножках, сиденье свободно выкручивалось и опускалось. Он оказался моей единственной детской игрушкой, которую я так и не сумел доломать до конца. И я радовался, сидя на нём и вспоминая свое детство. Крутился в разные стороны, созерцая зеленеющие всходы, цветущие деревья и кустарники. Но уже не крутил на нём моих четвероногих огородных друзей – кошек Муську и Ваську, ежедневно приходивших ко мне в гости с соседних участков.
Каким-то чудом стул выдержал многочисленные огородные погромы в лихие девяностые и двухтысячные и дожил со мной до 2018 года. Летом 2017 года я как-то не обращал на него внимания. Зимой же, неожиданно вспомнив о стуле, забеспокоился, что его могли унести взломщики вместе с последним инвентарём и мебелью. И какова же была моя радость, когда я обнаружил его под столом, недоступным взору грабителей. Я не стал ни красить, ни реставрировать стул, решив оставить его таким, каким он сохранился за сто с лишним лет добросовестной службы. В таком виде он кажется мне ближе и роднее. И мы вместе с ним продолжаем наслаждаться радостью бытия, вспоминая долгую историю 4-х поколений нашей семейной музыкальной жизни.