13. СНОВА ДОМА
Два следующих дня Кельга заново училась жить в Городе. Из благ цивилизации её радовали два — горячий душ и быстрый интернет. По утрам она вдоволь стояла под струями горячей воды, по вечерам слушала музыку. Впрочем, музыку она слушала и по утрам, да и днём иногда удавалось выкроить минутку и посидеть в наушниках. Аурелий странствовал где-то под тусклыми звёздами царства Ночи, неподалёку от Стикса, и слал оттуда торжественно-печальные гимны. Кельге почему-то вспомнилось, что Стикс — это не только река, но и богиня, дочь Океана, мать Ехидны и Ники, богини победы. И она озадаченно подумала: какими же могли быть отношения у этих двух сестричек?
А не хватало ей больше всего необъятности и простора неба. В Городе небо существовало кусочками — кусочек можно было видеть из окна, причём в её комнате, как и почти во всех квартирах Города, окно было всего одно, кусочек виднелся на улице между домами, кусочек между деревьями в парке… К тому же в первый после её приезда день небо было скучного серовато-белёсого цвета. На втором месте шёл звуковой фон — вместо пения птиц и стрекотания кузнечиков ей приходилось слышать непрерывный скрежет, лязг и шум, издаваемый множеством разнообразных постоянно работающих механизмов, начиная от автомобилей и кончая отбойными молотками для долбления асфальта, который, на её взгляд, в Городе меняли слишком часто.
Кельга сидела на пороге книги и слушала «Безупречного Индейца» Шинейд О“Коннор. Шинейд пела о том, что хочет обрести своё «я», и Кельга пыталась понять, что это значит. Вот та же Шинейд — когда она обрела своё «я»? Когда стала знаменитой певицей или когда решила посвятить себя преподаванию религии в начальной школе и сменила имя, став Магдой Давитт? Или она обрела себя в обоих случаях, просто эти её «я» были разными? Но если так, то имеет ли это выражение смысл? Ей вспомнилась другая женщина — отважная и удивительная художница Вера Михайловна Ермолаева, расстрелянная в 1937 за свою живопись и книжную графику, за то, что она обрела своё «я» и это «я» было свободным. Аурелий сказал как-то, что гениальная Вера Михайловна была расстреляна ни за что. Кельга не могла с этим согласиться, она понимала, что служители вьюги своим каким-то неведомым звериным чутьём безошибочно ощущали, что любой человек, укоренённый в культуре и свободно порождающий новые образы и слова, для них опасен, тем более, что Ермолаева много занималось оформлением детских книг, и служители вьюги не могли не считать это покушением на своё будущее, диверсией против их планов отливки «нового человека» по своим лекалам… Конечно, слова в приговоре стояли другие, совершенно абсурдные и нелепые, но дело было не в словах.
Кельге хотелось остаться на пороге книги и ещё раз вглядеться в автопортрет Веры Михайловны. Но её громко и настойчиво звал наружный мир — она уже неделю не отвечала коллеге на просьбу прислать ей программу, которую сначала надо было ещё скомпоновать… А потом её ждала встреча с человеком, которого она не знала, но который откуда-то знал её. Разговор с этим человеком пришёлся ей по нраву, они достаточно быстро вырабатывали общий язык, а предлагаемый им проект был ей интересен, так что из здания с приветливой охранницей и знакомыми со студенческих лет латинскими цитатами на стенах лестницы она выходила довольной. Возвращалась она по бульвару, уже расцвеченному осенью, и проходя мимо большого пруда и симпатичного бассейна с фонтанами и камнями, Кельга снова ощущала Город родным и любимым с детства.
Вечером она читала книгу Карио, те три главы, которые он назвал относительно отредактированными и выложил у себя на сайте. Повествование её сына шло на трёх языках, Кельга владела лишь двумя из них, однако пока неведомого ей японского было немного и о сути происходящего она догадывалась по контексту. Её очень порадовал Комитет по борьбе с узаконенным насилием. В целом же впечатление от прочитанных глав было sunny-and-weird (выразить это по-русски ей не удалось). Впрочем, Карио заранее предупредил её о том, что культурный код был у них разным. «Обрели ли герои Карио своё «я»?» - вдруг задумалась Кельга и почти в то же мгновение поняла, что им это совершенно не важно. Хотя «Безупречный Индеец» Шинейд О“Коннор им, скорее всего, понравился бы, да и с самой Шинейд они наверняка нашли бы общий культурный код. С Шинейд — но не с Магдой Давитт. И Кельга, сама не зная почему, послала Карио ссылку на Threnos Джона Тавенера и, уже отправив её, поняла, почему ей захотелось это сделать: поверх всех различий культурных кодов в музыке этих столь несхожих людей звучало нечто неуловимо общее...
Взглянув на порог книги, она с удивлением увидела там Мевляну Джалаладдина Руми, о чём-то разговаривавшего с Верой Ермолаевой. Кельга прислушалась. «Не кручинься, - говорил Руми. - Всё, что ты теряешь, снова приходит к тебе в другой форме. Когда выбивают ковёр, удары направлены не против ковра, но против пыли». Вера Михайловна улыбалась и быстро набрасывала портрет Мевляны.