10. АКТЫ НЕПОСЛУШАНИЯ
Кельга родилась благодаря не только любви своих родителей, но и их непослушанию.
Её отец, не попавший в конце войны в лётное училище из-за перелома ключицы, поступил в авиационно-технологический институт, откуда его, очень умного и многообещающего, пригласили работать в одно хитрое ведомство, занимавшееся, в переводе на современный язык, информационно-технической разведкой. Почему он согласился, Кельга не знала. Занимался он там расшифровкой трофейной немецкой шифровальной машины и в тот момент, когда весь их отдел во главе с начальником уже сдался и признал задачу неразрешимой, именно он, Юрий, просидев две ночи, придумал ещё один способ и нашёл решение. Сначала ему не поверили, потом стали качать на руках. Ему светил орден и блестящая карьера…
Но была одна загвоздка: этот блестящий молодой человек влюбился в Искру Раевскую, будущую кельгину маму, а она была дочерью репрессированного Александра Раевского, впрочем, к тому времени свои десять лет уже отсидевшего. В конце 40-х Искра, которая после его ареста росла в детдоме, его отыскала, однако их прерванные отношения склеить не удалось: у него была новая семья, в которой ей места не нашлось, и, переночевав несколько ночей на стоявшем в прихожей сундуке, она осознала, что отцу она не нужна. В итоге Кельга его не только никогда не видела, но и ничего не знала о его послелагерной жизни.
Так вот, по инструкции, которая была строгой и точной и не оставляла ни малейшей возможности для вольных интерпретаций, старший лейтенант Юрий, влюбившись, был обязан доложить по команде о своих брачных планах, после чего компетентные органы должны были проверить семью его невесты и вынести свой вердикт: семья неблагонадёжная, жениться на дочери репрессированного нельзя, пусть ищет другую невесту, благо чего-чего, а уж невест в послевоенном Городе хватало. Кельгу в этой истории всегда удивляло то, что родной дядя её отца, её двоюродный дед, был к тому времени не просто репрессирован, но и давно расстрелян, и это почему-то не помешало компетентным органам пригласить Юрия работать в секретное ведомство. Отец же объяснял это просто: в счёт шли только ближайшие родственники, иначе работать было бы просто некому, репрессированные были почти в каждой семье. И отец невесты в этой логике был важнее, чем родной дядя. Юрий инструкцию нарушил — он сначала женился на Искре (точнее, на Елене, к этому моменту она уже успела поменять своё имя), и только потом доложил по команде. В итоге он лишился и ордена, и возможности стать генералом. И спас себя самого и свою любовь. А через несколько лет родилась я, - написала Кельга и задумалась.
Искра-Елена тоже была девушкой самостоятельной. Окончив в эвакуации педучилище, она не стала возвращаться в родной город, а отправилась в Столицу — для того, чтобы, не больше не меньше, стать артисткой. И была она удивительно красива. Однако жить в столице ей было негде и не на что. Так что она устроилась работать воспитательницей в детский сад. Днём она там работала, а ночью сдвигала столы и спала на них до прихода уборщицы, укрывшись своим тоненьким пальтишком. Уборщица приходила рано, к шести утра — но в это время уже распахивало свои гостеприимные двери знаменитое метро Города, и Искра, а потом Елена, Ляля, как звали её друзья, шла «кататься на метро». Временами она добиралась до кольца и пыталась ещё немного поспать, но чаще просто ездила и любовалась величественными подземными дворцами. Вскоре она подружилась с директрисой своего садика, и та предложила ей жить у неё. И хотя спать на верстаке дяди Коли, мужа этой доброй и милой женщины, вряд ли было удобнее, чем на сдвинутых столах в детском саду, или на большом сундуке в новом доме её отца, теперь у Ляли был Дом, и была Семья, где её любили, и это было самое главное. Кельга писала и на глаза у неё почему-то наворачивались слёзы…
Поступить в артистки Ляле не удалось. К этому времени она уже воспринимала жизнь вполне трезво и, выбирая вуз, обращала внимание на то, предоставляет ли он общежитие (обременять сверх меры приютившую её семью она не считала возможным) и каков размер стипендии. В итоге её выбор пал на геологоразведочный факультет нефтяного института, на отделение геофизики — не потому, что её так уж интересовала геофизика, а просто потому, что кроме общежития и повышенной стипендии там предоставляли ещё и форму, так что она могла не тратиться на покупку одежды.
На ту вечеринку, где они познакомилась с Юрием, потрясающе красивая Ляля пришла с совсем другим молодым человеком. И тот, заметив, что она протанцевала с Юрием два танца подряд, удивлённо и как-то высокомерно спросил: «Что ты в нём нашла? Он же из самой младшей ветви нашей семьи». Ляля была поражена. Она-то думала, что старшие и младшие ветви дворянских или иных родов остались лишь в книгах… Своего кавалера из старшей ветви она не послушалась и продолжила танцевать с Юрием. «Он был такой беленький, - рассказывала она Кельге через много-много лет, - и это было так удивительно...» Да, он был классическим блондином с очень белой кожей, голубыми глазами и волнистыми волосами цвета спелой пшеницы — смуглая темноволосая Ляля, родившаяся и выросшая на юге огромной страны, видела такое впервые. И это решило её судьбу. К тому же оба они любили читать и легко понимали друг друга.
Жить им было негде, Юрий предупредил Лялю с самого начала: «С моей мамой жить нельзя». И он был абсолютно прав, думала сейчас Кельга, вспоминая бабушкино мелочное ехидство и её строгое лицо в те моменты, когда они с отцом приходили в гости к бабушке и та спрашивала её, совсем ещё мелкую: «Что ты мне принесла? Вот внучка Машенька принесла мне вот такую коробочку, а ты что?» Маленькая Келя в эти моменты чувствовала себя очень неловко и терпеливо ждала, пока бабушка её отпустит и можно будет побегать по длинному коммунальному коридору, доски которого весело пружинили под ногами, или по большой парадной отделанной мрамором лестнице, или пристроиться в уголке с принесённой из дома книжкой... Сначала её родители снимали где-то угол, потом Юрию выделили комнату в коммуналке — её Кельга немного помнила. Точнее, она помнила, как они с мамой, уже переехав оттуда, приходили в гости к бывшим соседям, которым после них досталась эта комната, и которые устроили в ней ванную. Комната была столь небольшой, что стол там уже не помещался и кастрюля с супом стояла на полу; и в один прекрасный день соседская Татка, бывшая года на четыре старше Кельги, радостно доложила вернувшейся домой Ляле: «Келя топ-топ и в суп попала!».
Ходить в детский сад Кельга не любила. Сначала она его боялась — её первое собственное воспоминание относилось как раз к ситуации, когда мама впервые привела её в детский сад и на несколько минут куда-то отошла, так что Келя оказалась одна в узеньком коридорчике с низкими клеёнчатыми банкетками.. Сказать, что она испугалась — это ничего не сказать. Ужас, охвативший её в те несколько минут, был всепоглащающим, вселенским, он заполнил её душу всю целиком, сверху донизу, не оставив места ни для чего, что хоть как-то помогло бы его пережить. Через некоторое время Келя привыкла, ужас отступил, но она старалась использовать каждую возможность, чтобы не пойти в садик и остаться дома. А в шесть лет она взбунтовалась: «На следующий год я в детский сад не пойду! Буду сидеть дома!». Это был её собственный первый — осознанный — акт непослушания. И её мудрая мама согласилась. Детский сад был заменён на «прогулочную группу» у древнего квадратного пруда, где некая старушка, совершенно не запомнившаяся Кельге, а значит, ничем ей не мешавшая, пару часов в день пасла полдюжины не ходивших в садик дошколят. А всё остальное время юная Келя читала и играла...
Дописав этот абзац, Кельга вспомнила, что сегодня они с Арсением хотели собрать яблоки, которых в этом году было немного. Она позвала его и они отправились срывать яблоки. Райское лето подошло к концу. Наступал сентябрь, родной и любимый месяц Кельги.