На пороге книги. Глава 9. В точке рождения жизни

Екатерина Патяева
9. ЖИТЬ В ТОЧКЕ РОЖДЕНИЯ ЖИЗНИ

Утром небо было затянуто тучами. Обещанного дождя ночью так и не было. Нос был наполовину заложен, глаза чесались, и Кельга поняла, что ночью ветер дул с запада и снова натянул гарь от горящих торфяников, которые никак не могли затушить. И тут же она услышала знакомый шум пролетавших над крышей пожарных вертолётов.
На пороге книги лежал томик стихов Марины Цветаевой. Сегодня день её гибели, вспомнила Кельга и открыла наугад. Выпало это:

В мыслях об ином, инаком,
И ненайденном, как клад,
Шаг за шагом, мак за маком -
Обезглавила весь сад.
Так, когда-нибудь, в сухое
Лето, поля на краю,
Смерть рассеянной рукою
Снимет голову - мою.
 
5 - 6 сентября 1936

Кельга спустилась вниз и прошла по саду, зашла в беседку, наполовину оплетённую диким виноградом, его тёмно-красные листья так и притягивали её взгляд, и вдруг, почти не удивляясь, она услышала зазвучавший совсем рядом такой знакомый цветаевский Голос:

САД

За этот ад,
За этот бред,
Пошли мне сад
На старость лет.

На старость лет,
На старость бед:
Рабочих — лет,
Горбатых — лет…

На старость лет
Собачьих — клад:
Горячих лет —
Прохладный сад…

Для беглеца
Мне сад пошли:
Без ни-лица,
Без ни-души!

Сад: ни шажка!
Сад: ни глазка!
Сад: ни смешка!
Сад: ни свистка!

Без ни-ушка
Мне сад пошли:
Без ни-душка!
Без ни-души!

Скажи: довольно муки — на
Сад — одинокий, как сама.
(Но около и Сам не стань!)
— Сад, одинокий, как ты Сам.

Такой мне сад на старость лет…
— Тот сад? А может быть — тот свет? —
На старость лет моих пошли —
На отпущение души.

(Марина Цветаева, 1 сентября 1934)


Они стояли внутри беседки и смотрели на тёмно-алые плети дикого винограда, оплетавшие её железную решётку. «Винограду предстоит ещё немало работы»,- сказал Голос. И Кельге вспомнился совсем иной стих Марины Ивановны, написанный накануне самого начала той страшной вьюги, что замела её в этот день много лет назад... «Да, - откликнулся её мыслям Голос, - и это тоже было, есть и будет». И вокруг зазвучало, и Кельге казалось, что звучит не только Голос, но и она сама, и весь сад, и весь мир вокруг них:

Август — астры,
Август — звезды,
Август — грозди
Винограда и рябины
Ржавой — август!
Полновесным, благосклонным
Яблоком своим имперским,
Как дитя, играешь, август.
Как ладонью, гладишь сердце
Именем своим имперским:
Август! — Сердце!
Месяц поздних поцелуев,
Поздних роз и молний поздних!
Ливней звёздных —
Август! — Месяц
Ливней звёздных!

7 февраля 1917


— Прочти мне что-нибудь из своих стихов,  — повелительно сказал Голос после долгой паузы. И Кельга прочитала то единственное, что ещё держалось в её памяти — свой вчерашний стих Аурелию:

Из воздуха растут ступени
и манит белизна листа
вновь преклоняю я колени
пред жизнью… Красота
осенняя омоет душу тишиной
и слово новое родится
а пока глаз омывается слезой
и на рассвете нам не спится


— Мне тоже не спится на рассвете,   — Голос звучал уже не повелительно, а мягко, как-то по-домашнему.  — Ты пишешь душой, Кельга, это хорошо. Напиши и мне что-нибудь сегодня, ладно?
И Голос растворился в тишине сада.
Кельга вернулась в дом и подумала, что зря она ходила по утренней росе в сандалиях на босу ногу, ей было зябко. Арсений ещё спал и она, желая согреться, юркнула к нему под одеяло. Он, не просыпаясь, подвинулся, освобождая ей место, и она сама не заметила, как заснула. Во сне она почему-то начала считать, какой сейчас по счёту день от начала года, ей казалось это очень важным, но она быстро сбилась; потом ей снилось, что она во сне написала стих и забыла его при пробуждении, а затем стали складываться те самые строчки, адресованные Голосу Марины и как бы продолжающие их утренний разговор, и она проснулась, чтобы их записать:

ПАМЯТИ МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ

Жить
в точке рождения жизни
слыть
гостем на собственной тризне
плыть
к вечной духа отчизне
быть
душой самой жизни


Ведь именно душой самой жизни и была Марина Цветаева, и жила она всегда и во всём именно в точке рождения жизни, и никак иначе… И эту душу самой жизни погубила та жесточайшая далёкая вьюга... Впрочем, не такая уж и далёкая, тут же подумалось Кельге. И до неё донеслось негромкое, на самой грани слышимости, «Спасибо...», произнесённое тем самым Голосом.
Вечером они разожгли прощальный костёр. До конца лета оставалось чуть больше трёх часов. Сухие ветки ярко пылали, искры летели ввысь, к звёздам, которых на пока ещё относительно светлом небе было немного. Ярко сиял Летний треугольник, слегка прорисовывался Ковш Большой медведицы, и на его фоне с востока на запад, в Город, летел одинокий самолёт.
Кельга смотрела на пылавший костёр и думала о вьюге, погубившей Марину Ивановну Цветаеву, Николая Макаровича Олейникова и многие, многие миллионы других людей, включая и её собственную бабушку. С бабушкой не всё было ясно, она застрелилась, когда мама Кельги была совсем маленькой, мама даже не помнила, сколько ей тогда было лет. Во всяком случае, от маминого детства осталась всего одна фотография: маме там около года и она сидит на руках у своей мамы, Кельгиной несостоявшейся бабушки. Была она дочерью кузнеца и главой «женотдела», и револьвер — или, быть может, маузер — был ей положен по должности. Почему она застрелилась, мама и сама толком не знала, в своё время всё это от неё тщательно скрывали, а потом была война и свидетелей не осталось… Версий было две. По первой из них, мамина мама застрелилась, чтобы не быть репрессированной в ходе борьбы с каким-то очередным «уклоном», по второй — из-за того, что её муж, мамин отец, пользовался большим успехом у женщин и часто ей изменял. Кельга никогда не могла понять второй версии; лишать себя жизни из-за того, что муж (или жена) влюбился (влюбилась) в кого-то ещё, казалось ей абсурдным. Но даже и эта вторая версия в её сознании связывалась с «вьюгой» - ведь именно «вьюга» назначила мамину маму главой «женотдела» и вложила ей в руки огнестрельное оружие. И именно «вьюга» разрушила спокойную устоявшуюся жизнь и взвинтила само время, наполнив его непреходящим нервным возбуждением и перенапряжением, поставив огромное количество людей на грань истерики…
Костёр догорал. Арсений ворошил палкой алые угольки, рисовал огненные цветы и дарил их Кельге. И по мере затухания костра всё больше звёзд вырисовывалось на небе. Луны ещё не было. Они немного подождали пока она взойдёт, но тут весь восток и юго-восток затянули облака, и они поняли, что если луна сегодня и появится, то нескоро.