А над городом надменно кружила стая лососевых голубей, лениво бросаясь в мимо проплывающих зевак ошмётками гнилого прошлого.
Небо, усеянное десятком жалких звёздочек, которые смущённо выглядывали из-за мутных от городского смога туч, угрюмо нависало над крышами панельных многоэтажек. В запотевших от ночных стонов жителей окнах теплился дрожащий свет искусственных ламп.
Где-то скрипела кровать, на которой беспрестанно ворочался седой старик. Ему снилась война, голые пятки, красные капли на кителе, голод и холодные поцелуи жалостливой медсестрички из третьей дивизии.
Из открытой форточки доносился тонкий аромат пузырьков шампанского. Хихикала дама, не спящая в предрассветный час. Причина её бессонницы мелькнула в окне, проложив себе путь до кувшина с проточной водой, сияя влажным от пота голым торсом.
Створки соседних окон были плотно закрыты: старушка по имени Капитолина, древнем как сам мир, постоянно мёрзла. То ли от одиночества, то ли , то ли от тяжёлых дум. Она спокойно спала, завернувшись в одеяло по самую макушку: там, в мире, расположенном где-то над облаками, ей снова было семнадцать. Она бежала на встречу с друзьями, кокетливо одёргивая юбку аляпистого, но такого полного жизни, ситцевого платья.
На самом верхнем этаже сквозь плотные шторы бил свет ультрафиолетовой лампы. Гриша, долговязый парень двадцати лет, выращивал на подоконнике коноплю. Изредка он угощал результатами своего садоводческого труда соседку Капитолину Михайловну. Возможно, именно поэтому она так крепко спала этой ночью. К нему, на удивление, ещё не приходили гости в погонах: дело то ли в его небывалом везении, то ли в матери-опере.
В подвале этого многоликого дома чинно расположился бар с невнятным режимом работы: раскрывая свои объятия с закатными лучами солнца, он закрывался в тот миг, когда последняя неприкаянная душа покидала его жерло: сие могло произойти и в полночь, и в позднее утро, когда асфальт уже нагрет трением сотен пар ботинок. Сейчас же барная жизнь уже догорала: усталый бармен монотонно взбалтывал сахарный песок в бутылке самодельного кофейного ликёра, холодного, как пятки ребятишек во сне беспокойного старика, две щебечущие подружки за стойкой уже изрядно напились и подустали. Та, что слегка старше, сосредоточенно всматривалась в мерцающий экран телефона, пытаясь сообразить себе дальнейший план действий. Её соседка, смешливая девчонка слегка за двадцать, в чьих глазах плескалась несоответствующая сияющей улыбке всеобъемлющая усталость, сосредоточенно следила за перемещением сахарных песчинок в мутной жиже алкоголя, что неустанно перемешивал бармен. Его лицо было ей до боли знакомым: будто ожившая картинка прошлых переплетений судеб стояла по другой конец барной стойки. Это событие вызывало в ней непонятное сочетание щекочущей ностальгии, отдавая пряным привкусом чего-то нового и непознанного на кончике проколотого языка. Его звали иначе, он был из другого города, другой семьи, другого года, но аромат бессмысленного узнавания всё плотнее и плотнее окутывал немногочисленных постояльцев заведения. Её подружка, словно учуяв что-то в воздухе, отвлеклась от виртуальной жизни, развернувшейся на просторах пикселей её новенького смартфона, и глянула на девчонку, откинув за спину копну светлых волос. Её спутница молчала, словно растворившись в кофейном ликёре вместе с сахарными частичками. Бармен бесшумно достал холодный рокс и плеснул свежеприготовленного напитка по края. Пододвинул к девчонке. Пресёк её вялую попытку достать кошелёк. Пристально смотрел, как она пьёт. Для неё напиток стал необычным приключением: будто она выпила саму себя. Растворилась в себе. Он улыбнулся, сверкнув сияющими серыми глазами в окутывающей полутьме. Она расслабилась, почувствовав, как согревающее тепло поползло вниз по пищеводу. Улыбнулась в ответ. В заведении словно зажглась ещё одна лампочка. Напряжение куда-то исчезло и светловолосая подружка вернулась к жизни в телефоне, потягивая кислый коктейль с растаявшим льдом.
Рассвело.