Очнулся он почти сразу же. Над ним стояли напуганные гости, на лицах которых запечатлелись страх и любопытство. Растерянный Перовский пытался развязать ему галстук, чтобы облегчить дыхание.
— Она мертвая, — прошептал Инкс, указав глазами на лежавшую у постамента статую.
— Вы не пострадали? — спросил перепуганный Перовский, заботливо ощупывая Степана Федоровича. — Ничего не болит?
Инкс, пораженный своим открытием, не сводил взгляда с распластавшейся статуи.
— Она мертвая, — вновь повторил Инкс.
— Не волнуйтесь, Степан Федорович, — попытался успокоить его директор, — «гречанка» не пострадала. Статуя после реставрации, и, наверное, ее плохо закрепили. Как вы себя чувствуете? Я вызову вам врача. Степан Федорович поднялся, и на дрожащих ногах подошел к скульптуре.
— Это не «гречанка» и не статуя, — хриплым голосом проговорил он. — Это Ольга Дмитриевна Проклова. Смотрите.
Перовский, с опаской посматривая на Инкса, подошел к эллинке и, повинуясь властному взгляду Степана Федоровича, опустился на колени возле изваяния. Директор, сам не зная чего боясь, осторожно коснулся статуи и тут же отдернул руку, ощутив мертвую плоть.
— Это не статуя, — прошептал он. — Вызывайте милицию.
Началась суета, паника и возгласы. Степан Федорович сел на первый попавшийся предмет, которым оказался постамент с умирающим Авелем. Инкс закрыл лицо руками, не в силах больше находиться в этой безумной реальности. Он ни о чем не думал и ничего не осознавал. Все вокруг жило и бурлило, но для измученного сознания и сердца Инкса сейчас это был лишь хаос отдаленных звуков. К Инксу подходили, задавали вопросы, сочувствовали, любопытничали, но он ничего не слышал и не видел, впав в прострацию. Из этого состояния его вывел стон, зазвучавший рядом с ним. Инкс медленно пробуждался от своего сна, и чем больше возвращалось сознание к Степану Федоровичу, тем громче звучал этот стон. Инкс пришел в себя и оглянулся, его ждало новое потрясение, мраморный Авель, возле которого он сидел, шевелился. Запрокинутая голова каменного юноши дрогнула.
Инкс положил руку на грудь скульптуре, и уловил еле ощутимое биение сердца. Статуя изогнулась, словно от судорог. Степан Федорович подсунул руки под спину юноши, поднимая его с каменного ложа. В этот миг глаза, залепленные белилами, открылись.
— Эрик, Эрик Проклов! — воскликнул пораженный Степан Федорович. — Эй, ко мне, сюда! — закричал он.
Юноша, в бессознательном движении, схватился за Инкса. Молодой организм хотел жить, и сам, без помощи разума, искал спасения. Степан Федорович обнял оживающего мальчика.
— Держись, паренек, — гладил его Инкс по содрогающимся плечам. — Ты будешь жить!