Весной 1981 года в курской газете «Молодая гвардия» была опубликована подборка стихов Леонида Наливайко. Об этом человеке я был наслышан, еще будучи студентом: он умудрился учиться и на литфаке, и на худграфе, имел способности сочинять и рисовать и славился как большой оригинал. Закончив там и там по одному курсу, он отбыл за романтикой куда-то на Север, работал в заполярных портах, ходил в море… Стихи Наливайко мне понравились. Были в них свежесть и романтическая удаль. В «Молодой гвардии» работал мой знакомый Борис Тарасов, и я написал отзыв о наливайкиных стихах.
И вот однажды вечером на пороге моего дома появился странный человек. Дверь открыла мама. И тут же захлопнула перед лицом гостя.
- Генка, там какой-то бандит на пороге, - выдохнула она, вбежав в горницу. Мы с женой смотрели телевизор. Не прошло еще и полугода, как мы поженились, так что испытывали блаженство от общения.
- Какой бандит? – не понял я. И правда, откуда взяться опасному гостю в тихой, старенькой Михайловке!
- Бритый, небритый, в пыли, босиком, - говорила сбивчиво мама, почему-то шепотом, оглядываясь на дверь.
Я вышел на крыльцо. На лавочке сидел странноватого вида человек. Его череп был гладко выбрит, а лицо поросло рыжеватой щетиной. Полинявшая голубая рубашка в подтеках пота была ему тесновата в плечах и одета нараспашку – на груди темнел вензель волос, тонкие складки живота походили на шрамы. Штанины были засучены, ноги в пыли – большие пальцы выпячивались, как у парнокопытного. Но на лице его светились доброта и простота – мама просто не разглядела широкую улыбку и голубые веселые глаза.
- А где ружье? – засмеялся он. Поднялся с лавки и оказался выше меня ростом. Протянул руку. – Леонид Наливайко. Это ты писал в «Молодайку», хотел познакомиться? Вот я и пришел.
- Откуда?
- Из родной Конышевки. Где шел, где ехал. Твои перепугались? Успокой. Я посижу.
Мама и жена стояли под дверьми, настороженно вслушиваясь – ну, «Калина красная», ни дать ни взять.
- Генка, кто это? – строго спросила мама.
- Поэт. Наливайко.
- Я тебе счас налью! С первым встречным пить! Поэты – они волосатые. А этот – точно из заключения.
- Мама, не говори ерунду, - сказал я. – Лучше поджарь нам яичницу с салом.
А жене напомнил:
- Помнишь, я тебе рассказывал о Леониде Наливайко? И стихи его читал?
- Что-то такое припоминаю, - неуверенно произнесла Нина.
- Посиди пока с этим зэком на крыльце, в хату не заходите, - сказала мама.
Я натянул на лицо улыбку и вышел к поэту.
- Ну, будет здесь приют вечернему страннику? – спросил он, чуть усмехнувшись.
- Конечно, какой разговор! – воскликнул я.
- Тогда добре…
Леонид раскрыл видавшую виду матерчатую сумку, вынул из нее два корня: один напоминал клоуна, другой – балерину.
- Видишь, что нашел в посадках? Отчищу от грязи, покрою лаком и подарю Никулину и Плисецкой. А это читал?
Он достал из-под корней потрепанную книжку стихов Анатолия Жигулина.
- Знаешь такого?
- Нет, - признался я.
- О, тогда послушай!
И прочитал с десяток стихотворений – особенно восхищался «Утиными Двориками».
Через полчаса женщины пригласили нас поужинать.
- Гость из космоса, странник Земли принес вам мир в этот дом, - произнес поэт, поглаживая лысину. Мать испуганно шарахнулась к божнице, вынула из угла чекушку. Поразительно! Гость отказался выпить хотя бы капельку! Я хотел было плеснуть себе, но жена, толкнув меня в бок, проворчала:
- Надо что-то тебе сказать…
И в сенцах набросилась:
- Ты знаешь, почему он не пьет, здоровый бугай? Думает: «Сейчас этот дурачок-хозяин напьется, а я тут дела наведу».
- Какие дела! – прошипел я. – Ведь это же поэт Наливайко!
- Знаем мы этих поэтов… - сказала Нина, скептически поджав губы. – Ты хочешь, чтобы мы с матерью ночь не спали? Идите лучше вы на крыльцо, читайте свои стихи. Писаки…
Леонид как будто читал мысли женщин.
- Нам предстоит бессонная ночь, - сказал он. – У меня здесь общая тетрадь со стихами, сорок восемь листов. Пока все не прочитаем, спать не ляжем.
- Мама, постели нам в зале, - попросил я.
- Сходите на Свапу, искупайтесь, - проворчала мама, покосившись на пыльные «копыта» гостя.
Мы не только на реку сходили. Несколько раз обошли улицу. Наливайко читал стихи, даже когда совсем стемнело. Светил фонариком и читал. Если мне что-то не нравилось, тут же подчеркивал карандашом.
- Первое восприятие – самое верное, - говорил он.
Спать мы отправились с петухами. В горнице было уже светло, и я обратил внимание: на столе, где обычно валялись гривенники и прочая мелочь, было пусто. Из серванта куда-то подевалась хрустальная ваза - в ней обычно находились украшения жены. Я услышал, как мать заворочалась за фанерной перегородкой, прошептала то ли невестке, то ли сама себе:
- Слава Богу, живой!
Через пару часов, наскоро позавтракав, мы с Леонидом заспешили: он – на автобус до Курска, я – на работу в Железногорск.
- Ты с ним через переулок не ходи, где никого нет, - шепотом наставляла мама. – Идите улицей, где людно.
- Мам, да это же поэт, - смеялся я, - Леонид Наливайко!
- Знаем мы этих поэтов… Хорошо, что кольца с серьгами попрятали…