Инкс неторопливо и тщательно, как он всегда делал, оделся и причесался. Безукоризненный вечерний костюм, лаковые туфли, строгий галстук — на любых, самых светских утонченных мероприятиях, которые Инкс выборочно посещал, Степан Федорович был самым элегантным и представительным мужчиной. Дамы приходили в восторг, мужчины завидовали. Инкс, хоть внешне и оставался холодным, в душе отчаянно смущался и про себя краснел.
Оставив Арнольда Карловича дома, Инкс сам сел за руль автомобиля и поехал в город. Музей изящных искусств встретил своих гостей чопорным величием и несколько надуманной, театральной торжественностью. Современная элита, вступая в это старинное обиталище знати, чувствовала себя неуверенно. Гостей провожали в просторный зал, где уже все было приготовлено для фуршета. В уголке играл оркестр «живой музыки». Директор музея, Максим Брониславович Перовский, лично встречающий гостей, подошел к Инксу.
— Как хорошо, что вы приехали, — сказал он. — Мы уже знаем, что произошло. Это непоправимая утрата для российского искусства. Дмитрий Александрович был выдающимся коллекционером, интеллектуалом, щедрым меценатом, большим другом нашего музея.
— Поэтому, ради памяти Димы, я и пришел сюда, — сказал Инкс. — Я хотел бы, чтобы сегодняшняя наша встреча была посвящена Дмитрию Александровичу Проклову.
— Конечно, только так и будет! — воскликнул Перовский. — Дмитрий Александрович был вторым по значимости человеком после вас в нашем клубе. Мы просто не могли замолчать такую трагедию. Вы обратили внимание, какую музыку играет наш оркестр?
— Моцарт, «Реквием», — кивнул Инкс.
— Да, Моцарт. Мы решили не устраивать сегодня никаких танцев. А все разговоры должны вестись только о Дмитрии Александровиче. Пусть каждый скажет и вспомнит о нем что-нибудь хорошее. Тем более что плохого про него просто невозможно сказать. Дмитрий Проклов был светлым, добрым, очень приятным человеком. Даже трудно допустить мысль, что у него были враги.
— И все же враги были, — вздохнул Инкс.
Перовский хотел еще что-то сказать Степану Федоровичу, но в этот момент пришел новый гость, и директор, извинившись, удалился встречать очередного прибывшего.
Нынешний бал, ставший в этот раз траурным поминовением, шел своим чередом. Играла печальная музыка, гости тихо переговаривались между собой. Инкс старался держаться в стороне, говорить ему не хотелось. Ища уединения, он отступил к самому дальнему углу, который был слабее других освещен. Здесь стояла статуя греческой девушки, а рядом, на тяжелом широком постаменте, лежала мраморная фигура молодого человека. Взгляд неизвестной гречанки, изваянной неизвестным скульптором, был тих и задумчив. Вероятно, эта скульптура когда-то увенчивала чье-то надгробие, и, вполне возможно, изображала саму безвременно усопшую, юность, похищенную в расцвете своей весны. Статуя юноши была известна, она называлась «Авель», и изображала человека, ставшего первой жертвой смерти. Авель — сын Адама и Евы, жестоко убитый своим завистливым братом. Эпохи, культуры и верования отделяли греческую девушку и еврейского юношу, но сейчас они были вместе, словно связь времен и связь чувств. Скорбящая эллинка оплакивала умирающего иудея. Инкс уже не раз бывал в этом зале и видел гречанку и Авеля, но никогда не обращал внимания на то, как расположены эти скульптуры. Печаль, исходящая от этих статуй, словно ножом резанула по сердцу Степана Федоровича, он приблизился к ним. Воспаленный мозг выделывал странные трюки с сознанием Инкса. Степану Федоровичу показалась, что статуя эллинки очень похожа на Ольгу Проклову. Инкс поднял голову, всматриваясь в каменные черты, но сомнений быть не могло: тысячелетняя гречанка была точная копия Ольги Дмитриевны Прокловой. У Степана Федоровича от этого открытия закружилась голова, он пошатнулся.
— Ольга, Олечка! — позвал он, протягивая руку, и невольно, нарушая правила, коснулся музейного экспоната.
Статуя покачнулась, Инкс сразу же пришел в себя, он обернулся, стряхивая наваждение, и посмотрел, не видит ли кто, как он, сам хранитель древностей, совершает непростительное святотатство. Но Степан Федорович был один, гости прогуливались по музею, а все находящиеся в этом зале, были скрыты от Инкса группой других скульптур. Инкс вновь коснулся статуи, желая ее поправить, но теперь он ощутил, что материал изваяния как-то непривычен. «Гипсовая копия», — с облегчением подумал он. Инкс провел по одеянию скульптуры, чтобы выровнять ее положение, и замер от неожиданности: вместо гипса или камня, под его ладонью была покрашенная заскорузлая ткань. Инкс замер. Это было невиданное новшество, даже гипсовые копии не одевали в «настоящую» одежду. Да и само изваяние выглядело слишком естественно. Инкс, забыв про осторожность, дотронулся до скульптуры. Она покачнулась и съехала со своего постамента, повиснув на прибитой руке.
— Что это? — прошептал Степан Федорович, побледнев. — Это безумие!
Забыв про осторожность, он взял статую и ощутил странный холод, исходивший от нее. Инксу казалось все происходящее метаморфозами его расстроенного разума. Он держал в руках Ольгу Проклову, мертвую Олечку, свою возлюбленную, ставшую жертвой чудовищного, не укладывающегося в голове, изощренного преступления. Степан Федорович не мог удержать крик. Перед глазами у него все бешено завертелось, и он потерял сознание.