Кино кончилось. Выхожу из клуба. Ночь. Луна висит над Хабаровкой. Лунные блики играют на речных перекатах Ильгуменя. На склонах от лиственниц тянутся длинные тени. Все разошлись по домам. Спустился с прилавка последним. Иду по селу. Навстречу мне идёт второгодник Хабаров. Он учится в русском пятом «а» классе. Не мой ученик. У меня классное руководство в алтайском пятом бэ, а Хабаров учится в пятом «а». Я веду там математику. Значит он тоже мой ученик. Хабаров! Потомок основателей села Хабаровки на Чуйском тракте. Интересно, кем приходится этот второгодник основателю города Хабаровска? Здоровый, крепкий, красивый парень, но балбес ужасный. Останется, наверное, на третий год.
- Стой! Куда пошёл? Не беги, догоню ведь! Добрый вечер?
- Здрассьте.
- Уроки выучил? Нет?! И когда ты их учить собираешься?!
- Не знаю.
- Да ты вообще ничего не знаешь! Потому на второй год остался. Так?
- Так.
- Ну вот, видишь. Что стряслось то? Куда ты попёрся на ночь глядя?
- Мамку ищу?
- А мамка тебя ищет!
- Не ищет?
- А где она?
- Не знаю.
- Да ты вообще… Погоди, погоди. А где она может быть?
- Не знаю. Они с шоферами пили. Папка заснул. Проснулся, а их нет.
- Кого нет?
- Мамки нет и шоферов нет. Папка взял топор и тоже мамку ищет.
Столько ужаса в детском голосе я ещё ни разу не слышал. Говорил без слёз. Сильный пацан. На его месте я ревел бы навзрыд. Какие тут, к чёрту, уроки! Отец – алкаш, мама тоже алкашка, таскается где-то с ЧВТ-эвскими шоферами. Сынишка в это время бегает ночью по селу, чтобы маму найти, вытащить из-под пьяного проезжего шофёра и утащить куда-нибудь от неминуемой расправы.
Не успел я родиться, как всё пошло у меня не как у нормальных людей. Пятилетним пацаном беспризорно бродил меж литейных цехов, вздрагивал от грохота металлолома под электрической кран-балкой, пялился на вагонетки с расплавленной сталью, смотрел на дымящиеся доменные печи сквозь стекло заводской теплицы. Вот и теперь, впереди меня ждёт школа, в которую я зайду не учеником, а учителем. Моим сверстникам суждено ещё целый год корпеть над учебниками, готовиться к выпускным экзаменам, а у меня они уже давно позади. Весь учебный год я буду вечерами проверять по четыре стопки ученических тетрадей по математике, писать письма Марийке, а утрами выходить на работу. Не в столярный цех, а в школу учителем.
Педклассы – это было временное явление. Послевоенный демографический взрыв вызвал неразбериху в народном образовании. Учеников много, а учить некому. Учителей катастрофически не хватало. Так появились краткосрочные учительские курсы и скороспелые учителя математики. Среди них был я, самый молодой и самый ранний. Такое было время.
С дидактикой мне было проще. Научить детей решать примеры в десять арифметических действий или доказать теорему геометрии – это не сложно, тут особого жизненного опыта не требуется. Сложней быть за отца, за мать и за старшего брата. Это тебе не теорема об углах равнобедреннего треугольника. Слушай не старого, а бывалого. Я был бывалым. Кроме направления на работу и красивой бумажки об окончании учительских курсов в моём рюкзаке лежала ещё трудовая книжка с пятью записями. В придачу к ней профсоюзный билет. Так уж случилось, что перед учительскими курсами мне пришлось сменить пять школ. Последней была вечерняя школа рабочей молодёжи. Каждый раз новая обстановка, новые люди, новые отношения, новые заботы и новые препятствия, которые приходилось ещё ребёнком преодолевать и новые проблемы, которые приходилось решать.
Жизненный опыт для моего возраста был большой, но его всё-же не хватало, чтобы быть учителем и отвечать за судьбу своих учеников. Я думаю, нетрудно понять сложность тех ситуаций, с которыми мне постоянно приходилось сталкиваться и принимать какие-то решения. Мои светстники в это время учились в выпускных классах средних школ и были очень далеки от таких забот. Да что говорить про сверстников, многих моих коллег со стажем такие проблемы обошли стороной.
В Хабаровке не было молодёжи моего возраста. Либо дети, либо взрослые люди. Был один парень немного старше меня, мы сдружились, иногда вечерами играли в шахматы. Помню, как в один зимний морозный вечер у него за стенкой зазвучала ругань. Престарелая пьяная бабушка материт многоэтажным матом свою четырёхлетнюю внучку и гонит её на улицу. Ребёнок должен идти морозной ночью в тёмный сарай за дровами. Уже темно было. Ребёнок боится выходить на улицу и плачет. Родители сплавили ребёнка к бабушке, а бабушка ведёт себя как злая баба-яга.
Как быть? Я рос в нормальной семье. Моя бабушка ждала меня каждую субботу, с радостью встречала, когда я к вечеру добирался домой через Катунь на лыжах по санному следу. Бабу-Ягу я видел лишь в детских фильмах, а тут вот она, живая, живёт за стенкой у моего друга.
- Твой ход! Ходи давай! Чего ты? Дура она.
- Девчонку жалко. Сколько ей лет?
- Четыре года, но такая умница! Родители её с Ини сюда к бабке сплавили.
- Надо же что-то делать! Нельзя же так!
- А что делать? Сейчас сделаем.
Мой противник по шахматам встаёт из-за стола, подходит к стенке, долбит по ней кулаком, поносит нехорошими словами бога, богову мать и тридцать три креста, обещает бабке выдернуть ноги и надавать ей её же ногами по морде, если сама не пойдёт за дровами.
Шкура учителя не должна быть настолько толстой, чтобы шкурничать. Долбить кулаком по стене, устрашать пожилую женщину всякими ужасами проще всего. Был бы постарше, потащил бы её в женсовет, но тогда я даже представления никакого не имел о том, что это такое – женсовет. Взрослый девичник? Было бы правильней и намного человечней в тот морозный тёмный вечер отложить партию в шахматы и сходить к соседке в гости, успокоить ребёнка, принести в дом дров, растопить печь. Поговорить с соседкой по-соседски, по-людски.
Спешите делать добро! Жалею сегодня, что лишь сорок лет спустя впервые услышал голос доктора Гааза, дошедший до меня через три столетия. Он лечил преступников, осуждённых на каторжные работы в Сибири. Бедолаги добирались из Петропавловской крепости до места работы пешком. В кандалах! Это в сто раз дальше, чем от Алтая до Китая пешком.
До учительских курсов я работал в совхозной столярной мастерской. Там мне пришлось изучить все свойства разных пород дерева. Берёза в коре гниёт очень быстро, а лиственница нет, пихту рубанком после станка лучше не строгать, кедр годится для пола, а в нижний венец сруба его лучше не ложить. Педагогика – этим же самым занимается, но объект её работы не бездушные чурки, а маленькие человеки, которые должны вырасти настоящими людьми. С такими родителями как семья Хабаровых это сделать было очень трудно. Поэтому ноша, которая свалилась на мои плечи, была, честно сказать, оказалась непосильной.