Всю неделю после дойки Люся бегала в телятник полюбоваться и покормить Мальвиных деток. До чего же они хорошенькие и потешные! Ей нравилось кормить их с соски, смотреть, как они жадно причмокивают, выпивая за раз по полтора литра молока. Одну тёлочку так и назвали Куколка, а вторую Ольга Анатольевна предложила назвать Звёздочкой.
- Как красиво – Звёздочка! – восхищалась Люська. – А то у нас всё Зорьки, Рыжухи да Красавки. По-другому и не называют.
- Значит, ты не против Звездочки? – смотря на Люсю своими ярко-голубыми глазами, спросила Ольга Анатольевна.
- Что вы! Это же так красиво! Куколка… Звёздочка. А звучит-то как ласково, нежно. Я бы никогда не додумалась!
- Так ты сама и придумала! Помнишь? А Звездочка потому, что пятнышко на лбу, и напоминает звёздочку. Посмотри повнимательнее, Люда!
Как бы не пыталась повнимательнее посмотреть на телёнка Люська, звёздочки на лбу она так и не разглядела.
- Так я же Мальву свою куколкой называю, - пояснила Люська, наливая в небольшие ведра молоко. Пришло время приучать телят пить из ведра, так распорядилась Ольга Анатольевна.
- Ты Куколку пои, а я Звёздочке дам, - распорядилась зоотехник и взяла одно из вёдер.
Пить Куколка категорически отказывалась. Тыкалась своим влажным чёрным пятаком в Люськины намоченные в молоке пальцы, обсасывала их, и как бы Люся не наклоняла её голову к ведру, не пила.
- Что, Людмила, капризничает тёлочка?
- Ага! – ответила Люська. – Никак не хочет! Пальцы мои сосёт и всё! – она посмотрела на свои заскорузлые, местами обломанные ногти и засмущалась.
- Ничего! Научится! Разбаловала ты их. Телята – они же что дети! Чувствуют, с кем можно покапризничать, а с кем нельзя.
- Вы очень добрая, но они же вас слушаются! – задумчиво произнесла Люська. – И красивая!
- Скажешь тоже, Людмилка! – замахала руками Ольга Анатольевна! – Старая я уже! А вот ты молодая и красивая, парни глаз с тебя не сводят, головы как только не посворачивают свои!
Смущённая такой похвалой, Люська слегка зарделась, продолжая ласково наклонять мордочку телёнка в молоко.
- Я Митю Заботина люблю, - неожиданно для себя сказала Люся, сама ещё не понимая, что произнесла это вслух постороннему человеку. Накатило что-то необъяснимое, накрыло с головой, захотелось поделиться своей радостью, с которой жила в тайне ото всех. – И он меня любит, к себе зовёт.
Ольга её услышала, мало того, что услышала, - поняла! Всегда тихая и спокойная Миронова, за исключением её пьяного угара, с виду равнодушная ко всем и ко всему, вдруг открылась для неё совершенно с другой стороны. Не такая уж она и непутёвая, как говорят о ней деревенские женщины, вон какая добрая и работящая. Совсем ещё молодая, с девичьим стыдливым румянцем, а уже девочка у неё большенькая – чёрнёнькая, как воронёнок, с вьющимися волосами и огромными, в пол лица, чёрными глазищами. Ольга своим внутренним женским чутьём поняла, что Людмиле, как всякой любой женщине, надо с кем-то поделиться переполнявшим её счастьем, а ей, в свою очередь, поддержать эту одинокую молодую женщину.
- Так ты и поезжай, Людочка! Теперь ведь проблемы нет. Каждый может поехать куда захочет. Не в прежние времена живём!
- Я собираюсь. Мама, правда, пока не знает. Боюсь, не отпустит…
- Отпустит! Какая мать счастья своему ребёнку не желает? А у тебя глаза засветились, как только ты имя Митино произнесла.
- Очень люблю, ещё со школы… Ой, смотрите, Ольга Анатольевна, пьёт Звёздочка-то! Пьёт! – счастливо рассмеялась Люська, поглаживая одной рукой телёнка по голове, а другой удерживая ведро. – Чавкает-то как смешно! Не захлебнулась бы, - тревожно посмотрела Люся на зоотехника. – С какой жадностью накинулась-то…
- Не переживай! Всё нормально!
- А почему вы одна, Ольга Анатольевна? – размягченная откровенным разговором, вдруг осмелела и спросила Люська.
Мягкая улыбка на какое-то мгновенье сошла с лица, глаза затуманились, но Ольга здесь же взяла себя в руки.
- Простите меня, Ольга Анатольевна! Само как-то вырвалось, я ведь не хотела…
- Всё нормально, Люда! Откровенность за откровенность. Я не всю жизнь одна была. Муж погиб на войне, а сынишка… - она замолчала, потом как бы собралась с силами и закончила. – Умер в блокадном Ленинграде, совсем ещё крошечкой, двух месяцев не прожил, нас не успели эвакуировать… А потом мне смысла не было уезжать, так и осталась. Отца и мать похоронила на Пискарёвском кладбище, в общей могиле лежат мои дорогие родители.
- Сколько же выпало на вашу долю, - сочувственно произнесла Люся.
- Не только на мою, Людочка. Время такое было – война!
- Тяжёлое время… Мама моя на фронте была вместе с тётей Аней Заботиной… - вспомнив о матери, Люська стала суетливо собираться. Устиновна каждый день ворчит, что она пропадает в телятнике, дома ничего не делает, за Зойкой не смотрит.
- Побегу я, Ольга Анатольевна! Да и вам отдохнуть надо.
- Отдохну ещё! Не хватает рабочих рук, Люда, ох, не хватает! Уезжает молодёжь в города: кто учиться, кто работать. В телятнике работать некому: Глафира болеет постоянно, да оно и понятно – возраст; у Лены Гордеевой ребёнок грудной, спасибо, что прибегает по утрам, помогает; ты вот тоже… - Ольга Анатольевна махнула рукой. – Беги, Люда, Зоя у тебя!
Декабрь, а морозы нешуточные завернули, словно накануне Крещения. С мороза, не раздеваясь, обняв на ходу Зоюшку, Люся приложила руки к горячей печи. Уже через несколько минут тепло разлилось по всему телу.
- Опять в телятнике пропадала? Мёдом там тебе намазано что ли… – недовольно ворчала Прасковья, собирая на стол. – Вечерять давно пора, Зойка не емши, тебя ждёт.
- Забежала на минутку, мама, Ольге Анатольевне помочь. Совсем работать некому.
- Може, мне поработать, всё копейка лишняя будет, - Прасковья вопросительно посмотрела на дочь. – А, Людмила? Чего ты-то думашь?
- А Зоюшку с кем? С собой брать – больно холодно, - задумалась Люська. Ей очень хотелось хотя бы немного разгрузить Ольгу Анатольевну, дать ей возможность передохнуть.
- Мама, а если нам поочерёдно работать? Я утром и днём, а ты вечером. Василич, если что поможет. Зоюшка с удовольствием с ним останется.
- Лёгок на помине! – вздохнула Устиновна, косясь на дверь. – И что ходит?
- Доброго вечерочка всем! – ввалился в дом Хромов, держа в руках новенький коричневый чемодан.
Люська только что не ахнула, в то время, как Прасковья, собирающаяся достать из печи картошку, замерла с ухватом в руках.
- Чего выдумал?! Людей бы постеснялся, ирод! Припёрся с чемоданищем! У! – бросила Прасковья ухват в сторону, забыв, видимо, для чего он был у неё в руках.
Хромов весело рассмеялся.
- Нечего мне стесняться, Прасковьюшка! А чемодан… - Василич махнул в его сторону рукой, - штаны там мои рабочие, да куртка, ещё инструментишки кой-какие принёс, в сенях надо кое-чего подремонтировать. Дверь в чулан совсем развалилась.
Люська облегчённо вздохнула. Молодец Василич! Нашёл выход! Теперь и чемодан у неё есть, и мать ни о чём не догадалась. Она тихонько от матери улыбнулась Хромову, слегка склонив в знак признательности голову.
- Пал Василич, мы с мамой сейчас о телятнике говорили, - Люська решила перевести разговор в другое русло, попутно расставляя на столе посуду.
- Н-да… Беда у нас там, - вздохнул Василич.
- Вот мама и хочет немного поработать.
- Я ж только «за»! – обрадовано потёр руки Хромов. – Вот порадовала так порадовала, Устиновна! Оля передохнёт хоть малость, а то уже с лица вся осунулась. Вот ведь баба! Зоотехник! Высшее образование, а никакой работы не чурается!
- Зойка, - начала было Прасковья, но Хромов и так всё понял без слов.
- Разберёмся, девоньки, не переживайте! А сейчас давайте ужинать, я вот тут колбасы принёс, да пряников, - щелкнув блестящими замочками, Хромов открыл чемодан и вытащил из него авоську с продуктами.
Люська исподтишка заглянула внутрь, с трудом удерживая себя от того, чтобы провести рукой по гладкой поверхности.
Продолжение: http://www.proza.ru/2018/09/28/1830