- Вчера сидел в саду после работы, ел яблоко, задумался, - говорит мне сосед в деревне. - Незаметно проглотил червяка. Так расстроился. Запахи еще эти с полей – осенние (вперемешку с горелой соломой). Птицы еще эти в небе – журавли (репетируют кол… или как там… клин). Ни одной хорошей новости. Я даже расплакался. Так жалко всех и в особенности червяка. Но потом взял себя в руки. Теперь курю меньше, думаю, а вдруг червяку не понравится. Как там он вообще? Постоянно думаю. Но никому не говорю. Тебе первому.
Стоим с ним у забора в саду. Он со своей стороны. Я – со своей. На сучках от сливы два стаканчика, под ногами в траве бутылка. Можно было бы, естетсвенней было бы, пойти ко мне в сарай или к нему и там, сидя на скамеечке, бахнуть. Но это же удивительно - через забор выпивать. Это успокаивает. Потому что в любой момент можно сказать: Черт, хорошо с тобой, но надо и поработать. И действительно пойти, поработать, почистить совесть. Но мы так уже второй час стоим, лейтмотив нашего вечера – хрупкость бытия. В связи с червяком, естественно.
Что вот и мы будем на их месте, червяков этих, нас тоже сожрут за милую душу, не те, конечно, что сейчас в яблоках, другие. В природе все мудро, е-кэ-лэ-мэ-нэ. Про смерть еще чего-то там поговорили, про то, что это тоже ведь путешествие, маршрут которого никто не сумел разболтать, даже за деньги. Про дружбу, которая была между людьми раньше, а теперь как-то невнятно все, зыбко, у каждого свое. Перешли на пугачи из медных трубок и мотоцикл Ява из детства. На ножики складные, которые были у каждого пацана. Я вспомнил, как угнали мы однажды с товарищем у папы его автобус. Пока папа давил на массу, мы давили на педаль акселератора, причем оба, вырывая друг у друга руль; как застряли в колее неподалеку от стройки, как я сбегал в чулан за какими-то тряпками, чтоб подложить под буксующее колесо, а среди шмоток случайно оказалось пальто сестры. И как оно великолепно и замедленно летело из-под колеса, все разодранное в хлам.
И так еще с час, снимая стаканчики с сучков, беседовали. Незаметно стемнело.
В воздух добавилась сырость, и бражный запах нападанных яблок, которых в этом году девать некуда. И стало так хорошо от мысли, что мы пока живы. Что можем вот так стоять. Что картошку выкопали.
И вдруг сосед говорит:
- А я позавчера, знаешь, на своем Джон Дире такую гору из силоса соорудил... Когда на нее поднимался, то фарами прям Млечный Путь осветил. Нет, ну серьезно.
И я так позавидовал ему. Фарами. Млечный Путь.
Сосед благостный ушел домой, пытался играть там на осипшем баяне, но жене не понравилось, и он прекратил.
А я еще немного поработал в сарае при свете лампочки. Заменил черенок лопаты, который сооружал когда-то отец. Черенок, помнивший его руки, треснул, раскроился вдоль. Может быть, ей, этой лопатой, его потом и закапывали?
Ночью не спалось, рассвета ждал мучительно, как в температуре, только под утро задремал. Потом встал, попил воды. Вышел.
Туман заливал просторы, словно наступило опять половодье. Петух кричал. Яблоки падали. По улице шел сосед, видно его было наполовину, по пояс, периодически он будто спотыкался .
-Куда это ты спозаранку? Вернее, откуда?
- Бля, - сказал он, - ты мне можешь ответить, зачем людЯм (вот так вот на "я" с ударением) выходные? Вот хорошо же вчера покалякали? Хорошо! Но я утром проснулся - на работу не надо, Храпца встретил. Пошли щас с ним в бане у него бутылку и треснули. Знаю все, ниче мне не говори. Ниче.
Туман потихоньку рассеялся. В прорехе между домами, стало видно поле, а за ним лес - желтый-прежелтый.
По улице бежал чей-то пес с огрызком цепи, важный такой, шумно нюхал кусты, заборы, поднимал заднюю ногу, и дальше чесал, будто у него тоже заботы, насыщенная проблемами и событиями жизнь, будто он тоже живет не просто так, а по делу.