Стоял ноябрь – промозглый, сырой, с опавшими грязными листьями на земле. Дул ветер. Накрапывал дождь. Елена затопила печку. Поставила чайник с водой и ждала родственника, двоюродного брата. Он обещал починить газовую плиту и посмотреть баллон к ней
Степа пришёл, когда дом уже наполнился теплом, и комната пропахла запахом горевших дров. Вода в чайнике булькала, и он шумел.
- Привет, показывай плиту, а то мне некогда! – крикнул Степан с порога.
Елена провела его на кухню. .
– Иди, смотри, газ подаётся. Горит, – донеслось от плиты.
– Дело мастера боится! – радостно ответила хозяйка и пригласила родственника к столу.
«Вот что значит додельный мужик – пока заваривался чай, он наладил плиту. Руки у Стёпы золотые, как у нашего деда Гаврилы» – подумала Елена.
– О! Чай с малиновым вареньем – моё любимое. Пирожки с яблоками! Горячие! – Степан, улыбаясь, удовлетворённо потирал ладони.
Они пили чай, говорили о ранней осени, дождях бесконечных, и вдруг Степан спросил:
– Лен, ты пишешь стихи, романсы, я никогда их не слышал. Можешь прочитать прямо сейчас? А спеть?
– Сейчас? – Елена смутилась от неожиданной просьбы. Но, подумав немного и переводя дыхание, сказала:
– Будем читать стихи! Давно не читала!
"Зеркала"!:
Не раздеваясь, разделась.
Стою нагая, в любимом платье.
Ты гладишь волосы, не прикасаясь,
и смотришь в душу, как на распятье.
Сквозь зеркала – к тебе...
В их откровениях – ты...
Твои черты в мерцаниях...
А я?
...Твой сон
до утренней звезды.
Мы так близки, вдали от плоти.
От вдоха, выдоха, от пальцев тёплых...
Сквозь темноту прозрели очи...
Трепещут души, не зная ночи...
Сквозь зеркала – к тебе...
В их откровениях – ты...
Твои черты в мерцаниях...
А я?
...Твой сон
до утренней звезды…
Степан слушал, наклонив голову, а когда Елена закончила читать, попросил:
– Я так понимаю, это романс?
– Романс.
- Теперь, спой мне его!
- Ну, уж как получится!
– Пой, прошу! Получится!
Справившись с волнением, она тихо запела.
В оконные стёкла застучал косой дождь.
"Беспокойно у тебя в душе, братик", – мелькнула у неё мысль.
По окончанию "выступления" Елены, наступила пауза.
"Мы нуждаемся в тишине, чтобы суметь коснуться других душ…" – всплыли в её памяти слова Матери Терезы Калькуттской.
В печке трещали горящие дрова, дом уже пропитался уютным теплом.
Степан поднял голову и посмотрел на сестру полными слёз глазами.
-Послушай! Это же обо всём и обо всех сразу!!! Ты, понимаешь это? И обо мне тоже!! Это о любви!!! О той, настоящей! Которая не проходит никогда!
Елена мало знала Степана. Всегда спешит, везде его ждут. Всё – по делу. Мало улыбается. Она понимала: сейчас хочет говорить его душа. Более тридцати лет она не виделась с двоюродным братом, ей ничего не было известно о его личной жизни – дом, жена, дети, сад, парники, рыбалка, машина, работа. Его практичность и сентиментальность никак не стыковались – сейчас перед ней сидел совершенно другой человек.
– Меня любили один раз. Один раз любил и я, – сказав это, он словно вытолкнул из себя неподъёмный груз. Его волнение выдавали напряжённые скулы.
– Ты вышла замуж, уехала из станицы, а я через два года ушёл в армию, потом тоже покинул родные места, женился. В станицу вернулся через пятнадцать лет. Живу уже давно среди полей. Наслаждаюсь своей Кубанью…
«Он хочет поведать мне то, о чём, может быть, никто не знает» - мелькнула мысль у Елены.
– Так вот, – он тяжело вздохнул и продолжил – в армию меня провожала девушка, с которой мы были знакомы всего неделю. Что мы принадлежим, друг другу, сразу стало понятным, как только встретились наши взгляды. День шёл за год. Мы чувствовали друг друга на расстоянии. Общались телепатически. Если надо было куда-то идти, не договариваясь, направлялись в одну сторону. Говорили одновременно одни и те же слова. Это была неделя небесной сказки! Она обещала меня ждать, по-другому не должно и быть – так велики были наши чувства. Все два года нас связывала душевная переписка. Мы писали письма, когда было время, не дожидаясь ответа. Мечтали о встрече.
Вернулся я домой в один из ноябрьских дней. Деревья стояли голые, дул колючий, как и сегодня, ветер, гоняя тёмные тучи, срывался снег. Как сейчас помню, настроение было не очень весёлым. Мои родные сидели на чемоданах и ждали, когда я приеду, чтобы всем вместе уехать в Ростовскую область – в новый, уже купленный там дом.
Я понимал, что делаю что-то не то, не так. Но перечить близким не стал и думал лишь, как выехать вместе со всеми на новое место жительства.
Пережив радость родственников по поводу моего возвращения, я сидел и размышлял о том, как добраться в станицу, в которой живёт моя возлюбленная. Вдруг услышал собачий лай – лаял наш пёс Букет. "Кто-то чужой", – подумал я и вышел на улицу. Ветер кружил над головой снегом – земля уже была белой, только лужи ещё оставались тёмными.
У калитки я увидел девушку. Это была она, моя миленькая! Я узнал её сразу. Она стояла в тоненьком летнем плащике, с лежащими на плечах и мокрыми от снега волосами и в босоножках с налипшим на них снегом. Из-под ситцевого платья выглядывали худенькие колени. Она дрожала, скрещёнными на груди руками и была похожа на Дюймовочку, из сказки Андерсена. По лицу текла талая вода, с ресниц свисали налипшие на них снежинки.
– Я ждала тебя! Я так ждала! – пролепетала она, едва шевеля синими от холода губами.
Я подошёл к ней и она, как былинка, упала мне в руки. Так, на руках я и занёс её в дом. Посадил у печки. Мама укутала девчушку в пуховой платок, на ноги надели тёплые носки и подали горячий чай. Она расплакалась, а когда успокоилась, я спросил, как она узнала о моём приезде, как оказалась в станице, за двенадцать километров от своего дома.
– Мой сосед был в вашей станице и видел, как ты шёл с сумкой, в военной форме. Я накинула плащ. В углу ещё с лета стояли босоножки – обулась в них и побежала к тебе по полям. Не спрашивай, как я шла – всё равно не помню…
Я гладил её по голове, нежность переполняла меня…
Степан замолчал, склонив голову и обнимая ладонями опустевшую чайную чашку. Видно было, что он всё это рассказывает впервые и вновь переживает то, что было спрятано все эти годы где-то на самом донышке его души. В печке гудел огонь, и гудение его на этот раз не успокаивало, а наоборот, нагоняло ощущение грусти.
– …Прошло время. Я уехал. Устроился на работу и всегда думал, что всё произойдёт само собой – настанет время, и мы будем вместе! Только оно, это драгоценное время, утекало безвозвратно – надо было что-то делать, а я всё ждал какую-то ситуацию, не понимая, что Бог уже дал мне её, мою любимую. А остальное всё будет так, как захочу и сделаю я сам…
Писал я ей редко – мобильных телефонов в ту пору не было, сама знаешь. Сам же постоянно размышлял: "Ну, и куда я приведу ёё? Как всё будет? У меня ведь ничего нет!" Задавая себе одни и те же вопросы, загонял себя в бездействие, ни разу не обсудив с ней главного: как нам остаться навсегда вдвоём. Я неосознанно тянул время, надеясь на манну небесную, боясь показаться ей немощным.
А время-то шло… Я перестал ей писать, до невроза изнуряя себя дурацкими мыслями.
"Пусть найдёт себе состоятельного человека, я не смогу дать ей счастье", – думал я, теша свой эгоизм.
Наконец, наступил момент, когда я сбросил с себя ответственность за неё, вернее, за наше общее будущее, и стал встречаться с женщинами, не испытывая к ним ничего, кроме инстинктов. Ты же знаешь, чтобы рождались дети, этого вполне достаточно. Так и случилось. Я женился на женщине, которая родила мне сына, а потом и дочь. Я запретил себе думать о той, потерянной любви.
Прошло много лет, я вернулся в станицу. У меня появились дом, сад, парники, баня, виноградник, хорошая машина. Дети вон, уже взрослыми стали…
Однажды мы с другом поехали в станицу, в которой когда-то жила она. Быстро справились с делами и уже возвращались домой. По пути товарищ мой решил заехать на пару слов к своему приятелю. А дело было ранней весной – цвели сады. Аромат кружил голову. Друг остановил машину возле дома с голубым крыльцом, вышел и направился во двор. Я не остался сидеть в салоне – заинтересовала резьба на наличниках. Выйдя из машины, с интересом стал рассматривать затейливый узор, и вдруг услышал окликнувший меня знакомый голос:
– Степан!
Я растерялся – на том самом голубом крылечке в ситцевом халате и в тапочках стояла она, моя любимая женщина. Я застыл, что тот бетонный столб. А она подбежала ко мне, обняла за шею, прижалась, повторяя несколько раз:
– Стёпа, мой Стёпушка! Это ты? Ты!..
Со двора на нас смотрел её муж.
– Миленькая, – твердил я, не поднимая рук, – на нас смотрят.
– Пусть смотрят! Пусть знают, что есть ты, Стёпа, мой Стёпа!
Я осторожно снял её руки со своих плеч и тихо сказал:
– Миленькая, иди в дом!
Она опустила руки, резко повернулась, неестественно выпрямилась и, пошатываясь, пошла по дорожке, ведущей к крыльцу.
Я, словно во сне, сел в машину. Не помню, как пришёл друг, как ехали, о чём говорили. Я плакал! Слёзы непроизвольно текли и текли по щекам. Я никогда не плакал, даже в детстве! Во всяком случае, не помню. А тут…
Её я больше не видел…
Степан опять замолчал. Елена, словно заворожённая, смотрела на него, боясь прервать молчание. А он, посидев ещё какое-то время с уткнутым в ладони лицом, охрипшим голосом произнёс:
– Вот об этом твой романс. У меня было много женщин – не святой! Через год на пенсию, а ни одну из них я не назвал миленькой. Вот и вся моя верность, а толку? Живу – всё у меня есть! Всё! Любви нет!
Ничего так в жизни не ценится, не значимо, как любовь. Да, вот цена за неё бывает, ну, слишком высокая!..
-Напиши своей рукой мне слова романса.- попросил он сестру.
– У меня распечатанный есть.
– Нет, я хочу текст живой, написанный твоей рукой…
Минут десять Елена писала текст, выписывая каждую буковку. Он терпеливо ждал, а получив написанное, сложил листок вчетверо и спрятал его в нагрудном кармане:
– Спасибо тебе, сестра, за всё пережитое мной сегодня – дорого стоит!
Степан поднялся со стула, собираясь уходить.
Елена проводила гостя во двор, накинув на плечи первое, что попало под руку, висевшее на вешалке. Уже стемнело.
- Дождь, слава Богу, перестал, да и ветер к ночи утихомирился. – проговорила она, кутаясь в клетчатом пледе.
– Я не сказал тебе самого главного, сестрёнка – она, моя миленькая, умерла год назад… – с надрывом в голосе произнес он, закрывая калитку.