21
Мы уже прикончили бутылку, но хмель, если и накрывал меня, то как-то чудно. Причиной могло быть и то, что сидели на свежем воздухе, и то, что уха была наваристой, и моё настроение нельзя было сбрасывать со счетов. И усталость не давила. Какая могла быть усталость в компании с Елизаветой Михайловной? Да и Максима я уже почти любил, не боялся его. Мне стало хорошо, меня наполнило что-то похожее на счастье. Захотелось сделать что-то хорошее, сказать приятные слова. Ни ревности, ни досады не испытываю. Тем не менее, я пьян.
Я не знаю себя в таком состоянии, не знаю, что могу выкинуть. Ничего не знаю ни про себя, ни про любовь, ни про будущее. Будущее, живя, я ощущу.
Я не могу отдаться будущему, не могу ему довериться. Слишком большая разница между моим будущим и мной теперешним.
Поэтому, по большому счёту Максим и этот Ярс мне безразличны. За что их любить, если разобраться? Максим суетлив, претензии его неумные. Не клянётся в любви к народу, так и без этого видно, что презирает народ. Пастухом хочет быть при стаде овец. Да не пастухом, а хорошим псом, жёстким и сильным, чтобы страх перед ним выбивал чувство любви к «хозяину». Что касается Ярса, повторюсь, я бы базу здесь не строил бы. Не отвечу почему, но не строил бы, и всё.
Я не знаю, что должно случиться, не думаю, что всё так и будет длиться. Никто ничего не знает. И именно поэтому мне хочется чувствовать себя уверенно. Если придётся принимать решения, я никого не подведу.
Наша поездка — простая история, и пусть всё идёт, как идёт. Пусть тот момент, когда пойму что-то, как можно дольше не наступает.
Сижу, будто аршин проглотил или кол в меня вогнали. Себя обманываю, будто ничего у меня не болит. Болит, да ещё как болит. Старые раны заболели. Шрамы разошлись. Какая-то из частей меня с превеликим удовольствием перенеслась бы в город, тем более, ухи наелся, другая часть не хотела это делать.
Что мне не хватает?
О чём это я?
Есть что-нибудь такое в сегодняшнем дне, что я привык делать, но не делаю, и этого мне не хватает?
Одиночества, что ли? Всегда можно подтвердить для себя чьё-то одиночество и отчуждение. Он – такой, и я – такой. Оба мы такие. А раз такие, то ничего плохого не может произойти ни со мной, ни с Елизаветой Михайловной, ни с кем-либо из ближнего окружения, потому что мы сделаны из другого теста.
Что касается женщин, то разговор о них всегда без причины. И нечего искать причины.
Непроизвольно начал раскачиваться всем туловищем, взад - вперёд, взад – вперёд. Замёрз, что ли? Или мучиться стал невыносимой болью, которую однообразное движение как-то утишало?
Прицепился к этому одиночеству. Какой прок от разговора о нём? Чтобы избавиться от него, душу вытрясти надо. Нет, и не может быть полного одиночества, для этого мозги из головы выскрести надо, чтобы кто-то пропустил их сквозь жернова, да так, чтобы отшелушилась кожа притворства. То есть, на подробности, на которые смотрел вблизи, так их виднее было, стал бы глядеть в перевёрнутый бинокль. Издали всё понятным делается. Увиденное издали обсуждать можно. Не для этого ли Елизавета Михайловна нас покинула, чтобы издали оценить?
Появление мыслей невозможно уловить. Они таятся в укромных уголках, куда никто не заглядывает. Там не тронута пыль прошлых жизней. В той пыли и разрастаются мысли до невероятных размеров, до невероятной глубины и вырываются на свободу. Тайные желания вырываются.
Впервые за долгие годы всё шло и получилось само собой, непреднамеренно и безотчётно.
Удивительная всё-таки у меня способность переходить мысленно от одной темы к другой. Ошибочные суждения, неверные выводы, это ещё слабо сказано, сменялись открытиями, которые царапали поверхность в новых местах. Все равны, но среди равных кто-то должен быть ровнее. И все соглашаются с этим.
Когда становится всё хуже и хуже, отходишь всё дальше от своих принципов, то в какой-то момент в этом положении остро нужду почувствуешь в участии, невольно будешь искать этого участия, внимательней обычного разглядывать начнёшь встречного - поперечного.
Я оказался здесь потому, что жизни это понадобилось. Поэтому не чувствую ни страха, ни стыда, ни вины. Убедился в правоте: дают — бери, бьют — беги.
Чем не дубина стоеросовая. Дошло, что одного взгляда достаточно, чтобы начать понимать, вступать ли в какие-то отношения. И приязнь, и неприязнь могут вспыхнуть внезапно, а вот приступ дружелюбия с ни с чего погаснуть может. Да и всё приятное при ближайшем рассмотрении кусаться начинает. И от меня, только от меня зависит чему разгореться, что возьмёт верх, что отдам другим, а что получу взамен. Тут-то собственная ценность и определится.
Бодрячком хочется выглядеть. Пустить пыль в глаза. Выпить коньячку, повздыхать. Куда ушло то время, когда думалось, что плохое само исчезнет, стоит лишь дожить, дорасти, ухватистость в руке выработать.
Думал, что время не может предать. А оказывается, не время нас предаёт, а мы предаём время. Азбучная истина. Предаём тем, что раз за разом делаем попытки повторить молодость. Это всегда как бы запасной вариант. Только доходит это поздно. Если вообще доходит. До меня дошло.
Самодовольное выражение лица у Максима. У меня, наверное, не лучше. Я воспользовался ситуацией. Максим сегодня – неудачник. Сегодня у меня слава, а завтра кто его знает, что будет. Трудно жалеть того, у кого есть всё. Это и ко мне относится. Человек всегда между двух крайностей располагается.
Вот из-за этого и накатывает печаль, трудно с ней справиться. Как-то осознаётся, что волшебство коротко. Я не воспользовался им. Магия происходящего скоро закончится.
Максим скривил шею, видок у него стал, словно его спросили о чём-то, а он приподнял плечо – не знаю! – да так и остался с кривой шеей. Ему полезно. Застрял где-то посередине. Мы, и он, и я, застрявшие между бывшим и будущим. В тиски попали. Хорошо, когда тиски греют, всякая женщина лучше одиночества, если женщина наяву, а если фантомами отсутствующих дам зажат? Настоящее нас занимает постольку-поскольку, больше предвкушение заботит.
Перестал удивляться человек, любопытство пропало – всё, если что из него и полезет, так дерьмо. Нам предоставился прекрасный случай забыть все глупости, выпала отличная возможность расслабиться. Проблема расслабиться, всегда в том, что где-то между краями правда находится.
Мир совершил полный оборот и вернулся в исходную точку. Моё дело определить правильность оборота и как-то исхитриться, чтобы меня освободили. Чувствую себя глупо. Мне нельзя солгать, мне нельзя ничего утаить. Но ведь чувства у меня не омертвели, как быть с этой нелепостью?
Я пытаюсь выиграть время. Это Максима тянет нарушить молчание.
Правда в том, что на пути я сам себя встретить должен. Вся жизнь – это подготовка к одному-единственному моменту, но вот только когда этот момент наступает, то, зачастую, ничего не можешь сделать.
Натолкнувшись на улице на самого себя, не враз каждый узнает себя. Я многослоен. Лук репчатый. Сверху шелуха. Потом горькие слои с дурным вкусом, слёзы выбивающие.
Родился одним человеком, часть жизни прожил вторым, пришло осознание – не хочется быть ни первым, ни вторым, а представления, каким должен быть я - третий, ещё не отлежалось.
Всё должно совпасть – место, время, ощущения. Вчера было давно, осталось в какой-то другой, прежней жизни, в той жизни, когда сердце невинно открывалось всему самому лучшему.
А я так и не научился отвечать за свои поступки.
И вот ещё что, я, думается, должен похоронить себя прошлого, чтобы раздваивание прекратилось. Похоронить не буквально, а фигурально.
Чудится, что Максим всё время следит за мной, и стоило мне поднять взгляд, как натыкаюсь на его лицо. Моё сердце стало подавать сигнал тревоги. Немыслимо, сидя за чужим столом, определить границы дозволенного.
Позавчера всё было другим: стройка, разговоры о невыплате денег, мужики, автобусная остановка – как будто это была совсем другая планета. Удивительно, я тот же самый, а сейчас нахожусь за тридевять земель, на другой планете. Даже мысли другими стали. Причудилось, будто иду нескончаемой улицей, пробираюсь сквозь заросли, под ногами камни, будто кричу, кричу.
Ситуация делалась всё запутаннее. Сложил крест-накрест руки на коленях. Выбор небольшой. Нет, если забрался на спящий вулкан, то в любой момент надо быть готовым дёру дать. А куда отсюда убежишь? Бежать, так вдвоём, с Елизаветой Михайловной.
Сидим, уголком глаза наблюдаем друг за другом. Я ещё не упускаю из виду Елизавету Михайловну. И с каждой проходящей минутой тишины, я это чувствую, как бы наживленным на крючок делаюсь. Не произнесённые слова выстраиваются в рядок, словно кирпичи на стене. Особым раствором междустрочья кладка скреплена. Ни трещинки, ни пустот. И воздух не заполнен болтовнёй.
Максим прервал молчание.
- У тебя есть семья? Что-то мне думается, у тебя не слишком большой опыт по женской части.
- А что это выдаёт?
- Ну, тушуешься в затруднении, не делаешь попыток повторить. Уверенности нет в тебе. За версту от тебя святошей несёт. Женщина возле, чувствует себя скованно. Обрёк себя на покаяние.
- А ты, что, поп, перед которым я душу вывернуть должен? Ты же любую исповедь в свою пользу повернёшь.
Я внезапно понял, что означают вопросы Максима. Ему нет никакого удовольствия сидеть рядом с человеком, обуянным непониманием перед неизвестным и неведомым, предпочитавшим всегда ясность.
- Я же не о том, ты, Глеб Сергеич, ничего не смыслишь об удаче. Удача – хорошая штука, но к ней привыкает лишь тот, кто боится этой самой удачи. Потому что стоит привыкнуть, как хотелка расти начнёт.
- Хотеть не вредно, вредно не хотеть,- буркнул я, осознавая насмешку в величании меня Глебом Сергеевичем.- Хотеть – это значит двигаться вверх, садиться кому-то на шею.
- Какие мы умные. Видно, давно не бит…
С натяжкой, но определения соответствуют. Что-то пошло не так. Не представляю, как клеиться к женщине на трезвую голову. Сосредоточиться надо, чтобы лишнего не сболтнуть и не надоесть. С искренностью тоже переборщить нельзя. Но ведь не возникло между мной и Елизаветой Михайловной неловких пауз, ни она, ни я не отводили взгляда в сторону.
Мысленно монетку подбросил в воздух, жду, какой стороной упадёт.
Что есть, то и есть. Мне не из чего выбирать. Дело не в уме. Раз и навсегда уяснить надо, что не мужчина выбирает, а выбирают мужчину из длиннющей очереди, и надо спокойно ждать, не упустить свой шанс. Надо подождать, проявить терпение, приглядеться, действовать не спеша. Не будить зверя.
Время или расстояние непоправимо отдаляли.
Максим не затаил злобу. Злоба и обида – чепуха. Я внутренне не выгорел до конца. Он вот знает, для чего живёт, а я не знаю. Я знаю, что для жизни мне за глаза хватит однокомнатной квартиры, одного окна в стене, одной широкой кровати, одной женщины. Конечно, за всё заплатить придётся, цена смущает. Цена!
Балансирую на краю пропасти, готовый упасть в никуда. Худо мне, но никто не понимает насколько худо. «Все мужики – сволочи»,- результат больших трат. Из-за малости запросов и страшно. Мне свободы много не надо. Для меня «время» не то же, что и доверие. Доказывать я ничего не буду.
Кто бы научил осознавать моё могущество. Я бы тому в ножки поклонился. Господи, сделай так, чтобы женщины меня понимали, чтобы я мог.
Мог! Кто бы научил понимать значение этого слова. В каждое мгновение моей жизни может произойти невероятное, но почему-то не происходит.
«Всё хорошо. Не бери в голову». А если я люблю брать в голову, люблю разбирать жизнь, запускать руки в таинственные глубины отношений? Годы оказались потрачены зря, все мои навыки не принесли желанного плода.
Бери, милок, всё бери в голову. Только не ной, если от битья головой в стену, сотрясение мозга получишь. Для мужика главное – показывать безразличие, звуки ударов колокола в груди глушить, говорить обратное тому, что чувствуешь. Мужику надо уметь притворяться, что ему наплевать на всё.
Вот я и притворяюсь. На самом деле я сильно раздражён, и это вот-вот должно всплыть на поверхность. Нечего меня нагружать всеми мировыми бедами и всеми горестями.
Притворяться, занять беспроигрышную позицию, или отойти в сторону? И то, и то – жульничество. Скорее, не жульничество, а я вампир, подпитываюсь соками отношений. Чьими-то - я, моими – кто-то. Мои, наверное, невкусные.
Нет во мне азарта. Без необходимости не буду рисковать. Я не готов к тому, что может случиться неожиданно.
Нежданное — это возможность изменить не только себя, это жить без притворства.
Вот ещё о чём подумалось: человек не просто так приходит в мир. Жизнь ему дарится не за красивые глазки. Жизнь не дарится, а покупается. Кто-то душу продаёт, кто-то торгует своим телом, кто-то обменивает труд на кажущееся спокойствие. А кто, в конце концов, черту подводит? Как узнать, проторговался или в выигрыше остался? С чего это меня нервировать стало?
Плевать, проторговаться я не боюсь. Давно надо уяснить, что задавать лишние вопросы вредно. Фантазии создают привлекательный образ, отметают возможности.
Меня спросили о семье. Семья, конечно, есть у любого, иначе, откуда я на свет появился. Максим не родителями интересуется, а женщинами, которые меня окружали. Окружают. Я зарок дал, никому ничего не рассказывать.
Не доверяю?
Но я не хочу не доверять.
Так доверяй.
Что-то многозначительная пауза в нашем разговоре затянулась. Затянулась до того, что я стал ощущать время, время незнания. Что это такое, не знаю.
Наверное, подошёл к той точки, дальше которой доверие переходит в другую стадию. Мне не хочется ещё больше неловкости. В неловкости голова замешана, поскольку в голове происходит нагромождение идеалов и символов, и бог знает чего ещё.
Не понять, откуда это недоумение. Я не всегда задумываюсь над своими поступками. Сначала у меня дело, а потом обмозговывать дело принимаюсь, мысль об этом деле шебуршить начинает. Или даже не не мысль, а мимолётный порыв без задней мысли. Со мной такое бывает. На это не надо обращать внимание.
Просто бывает жалко, а чего жалко — и сам не знаю. Устанавливается какое-то другое, не на словах, а внутреннее общение, недоступное пониманию. Нераздельное это понимание со мной.
Говорить про кого-то, что он нехороший человек и ему доверять нельзя, об таком прежде подумать надо. Доверие возникает со временем, а время незаметно ускользает. И теперь времени прошло немного.
Мне кажется, кто-то пытается неожиданными вопросами сбить меня с панталыка, застать врасплох. Не на того напали. Реакция у меня на неожиданные вопросы отменная. Я всё хорошо чувствую, но не всегда понимаю значение.
Всё сказанное – правда. А несказанное никого не должно волновать. Я не хочу казаться лучше, чем есть на самом деле.
Хожу кругами вокруг да около. И что странно, брожу на безопасном расстоянии. Будто щенок, разглядывающий игрушку. Кто меня этому учил? Никто.
Не буду утверждать, что моя каждая мысль продумана, каждое движение заранее отрепетировано, каждый вздох говорит о переживании. Не соглашусь, если кто-то скажет, что мысленно в скоростном режиме проживаю жизнь. На высокой скорости теряется способность управлять процессом.