Он был худ и сутул, носил неизменный застиранный свитер под горло и потертые левайсы. Только летом, когда столбики термометров в его городе взлетали к поистине запредельным высотам, разживался бюджетными бриджами и односезонной футболкой. Выглядел он диковато со своей перманентной щетиной и неряшливой копной на голове. Этот облик «настоящего» интеллигента в народе имеет широкий, как просторы нашей Родины смысл – от почтительного уважения и легкой зависти, до ядовитого сарказма и пренебрежения. И, действительно, его отличали склонность к раздумьям и умственному труду, отсутствие элементарных житейских навыков и почти детская, доходящая порой до глупости, наивность.
Типичным представителем, какой бы то ни было социальной прослойки он никогда не был. Вздумай некий психолог, изучающий феномен интроверсии, иметь под рукой опытный образец, наш герой стал бы идеальным кандидатом. Он являл собой пример самого что ни на есть рафинированного, очищенного от посторонних примесей интроверта. Еще в детстве родилась в нем уверенность, что все самое главное и ценное происходит внутри, а внешнее малопривлекательно и заслуживает минимума его внимания. И какого же было удивление однажды узнать, что подавляющее большинство эту точку зрения не только не разделяет, но и понять не в силах. Его это открытие особо не расстроило, и тем более, не заставило пересмотреть свои взгляды.
Так навсегда и останется риторическим вопрос, а было ли это врожденным свойством его натуры или решающую роль сыграли внешние обстоятельства? И если в первом случае, сказать особо нечего, разве что сослаться на гены с хромосомами, то о жизни его можно поведать чуть более подробно.
***
Матушка, будучи аспиранткой столичного НИИ, закружилась в безумии того самого танца, что от сотворения мира огненным вихрем врывается в людские жизни, заставляя идти на безумства и невероятные жертвы. И все это ради банальной, пусть и жизненно необходимой, репродуктивной функции. И все бы ничего, но вот только партнером в этом пламенном танго стал её научный руководитель. Который, узнав о беременности - сухим, размеренным тоном, каким обычно читал свои лекции, посоветовал делать аборт. Ну а что ему оставалось? Под угрозой могло оказаться многое. Его устоявшаяся, благополучная жизнь, двое детей, жена, совместно нажитое имущество в трехкомнатной кооперативной квартире. А еще - репутация среди коллег и даже научная карьера. Ставки были слишком высоки. Но матушка, никогда прежде не отличавшаяся твердостью характера забитая чрезмерно строгим воспитанием, от которого и сбежала в Москву, несмотря на все приведенные доводы, решилась рожать.
По возвращении домой, все те же самые аргументы, только в куда более эмоциональной форме, повторила её суровая родительница. Уж она-то прекрасно знала, каково это одной воспитывать ребенка, надеясь лишь на себя и более чем скромную зарплату преподавателя. Но мама вновь проявила несвойственную ей силу Духа, стоически дойдя до конца. Точнее, до начала - его собственного, сияющего и обжигающего, как первый вдох.
Через несколько месяцев после данного события матушка вернулась в Москву - защищать диссертацию. А чадо осталось на попечение бабушки. Она смирилась с кричащим решением дочери, поставив железобетонное условие, что учебу та ни в коем случае прерывать не будет. Кроме того, не способная, по её мнению, позаботиться даже о самой себе, как могла она еще и воспитывать ребенка?
Доподлинно известно, что самые невыносимые бабушки получаются из бывших педагогов и медицинских работников. В его случае, оба фактора сошлись воедино, четвертью века преподавания в медицинском училище. Подобно железному занавесу, тотальная опека оградила его от внешнего мира, полного микробов, инфекций, бандитов, дурного влияния - все помноженное на три и возведенное в десятую степень. Вот так и получилось, что за обклеенными выцветшими обоями и увешанными коврами стенами, развернулась его единственная реальность. Он недовольства по этому поводу не выказывал, любя их пропахшую лекарствами, нафталином и еще чем-то едва уловимым квартиру, в которой бабушкой поддерживался незыблемый, как закон Моисея порядок.
Из-за обилия старомодной, громоздкой мебели и множества вещей, лишенных практической, но не эстетической составляющей, жилище их напоминало музей. Надо ли говорить, что, как и в настоящем музее, к большинству экспонатов категорически запрещалось притрагиваться. Впрочем, это выработало в нем любовь к созерцанию, которую он сохранил на всю жизнь. Стеллажи с литературой по медицине простирались из бесконечности в бесконечность, и ему всегда было интересно, что же скрыто за этими потертыми корешками. Они напоминали книги волшебников, хранящие колдовские заклинания и древние тайны. Когда в более сознательном возрасте, он нашел на их пожелтевших страницах только обилие латинских терминов, иллюстрации частей человеческого тела и бесконечные таблицы, разочарованию не было предела.
За стеклом кораблеподобного серванта сиял своей священной неприкосновенностью так ни разу и не пользованный по прямому назначению, немецкий сервиз. По соседству с ним занимали почетное место хрустальные вазочки, фужеры, стопочки и прочая атрибутика, служившая для советского человека показателем достатка. Но особую страсть бабушка испытывала к разнообразным фигуркам и статуэткам, которые начала собирать еще в молодости. Создавалось ощущение, что каждый квадратный метр пространства занимают фигуристки, снегурочки, представители бывших советских республик в национальных одеяниях, вереница слоников, выстроившаяся, начиная с самого большого и вплоть до последнего - размером не больше ногтя. Медведи, белочки и прочие существа, как реальные, так и существовавшие лишь в воображении их авторов, - дополняли коллекцию. Имелось у них и нечто общее - играть с ними было категорически запрещено.
Самое почетное место занимала китайская гравюра, подаренная бабушке еще в эпоху застоя неким знакомым, умудрившимся посетить Поднебесную. На ней застыла одинокая ель на заснеженном склоне горы, на вершине которой виднелся маленький домик. Слева играло девственной целостностью и разными красками, от чернильно-синей до белой как снег - бескрайнее Небо. На нем были начертаны десять непонятных знаков - бабушка называла их иероглифами. Он часами мог созерцать эту картину, возможно потому, что только это и не возбранялось ему делать. Всегда казалось, что в ней скрыто нечто большее, что нельзя просто так увидеть, что-то очень важное. Быть может, об этом могли поведать те самые иероглифы, сумей он их понять?
А еще ему снились сны, которые забывались, едва наступало утро. От них оставалось только чувство светлой, легковесной радости. Казалось, запомни он их и откроется что-то важное, о чем когда-то давно успел позабыть, а жизнь его чудесным образом изменится.
***
На вешний взгляд мальчик был доволен сложившимся порядком вещей, так, по-крайней мере, считал и он сам. Но таилось в нем нечто, тайная половинка его души, живущая собственной жизнью в неизведанных темных глубинах, о которых и сам не имел ни малейшего представления. Изредка оно всплывало на поверхность, оглядывая простиравшуюся вокруг действительность, и тихонько нашептывало, чего же ему на самом деле хочется.
Особенно часто это происходило по воскресеньям. Был в их квартире предмет, который он искренне ненавидел всеми половинами своего существа, а именно - ветхое, покрытое филейной салфеточкой пианино. В последний день недели приходила бабушкина подруга, преподававшая некогда музыку. Проходили их занятия всегда ясными солнечными днями, у распахнутого настежь окна. Снаружи доносились крики мальчишек и щебет стрижей, а ветер, что как парус вздымал кружевную занавеску, был пропитан запахом земли и сирени. В эти самые моменты и пробуждалось в нем это, давая знать о себе дрожью в руках и испариной на лбу. А еще ему становилось душно, настолько, что он начинал задыхаться, и хотелось вырваться прочь, за эти ненавистные стены и вдохнуть полной грудью пахнущий сиренью воздух. Тогда-то он точно знал, чего на самом деле хочет - бегать с мальчишками, лазить по крышам и деревьям, собирать тютину и орехи, есть их немытыми руками и падать, сбивая колени в кровь, прикладывая к ним пыльный лист подорожника.
Дважды Оно вырывалось наружу, сметая все со своего пути, разбивая преграды и во весь голос заявляя о своем праве быть. Впервые это произошло, когда бабушка ушла в магазин и почему-то там задержалась. Он сидел перед любимой гравюрой, пытаясь вызвать в себе сладостное чувство чего-то далекого и непонятного. Но в тот раз ничего не получалось. Он старался все сильнее и сильнее, злился на себя, ярость росла, клокотала, распирая изнутри, как воздушный шарик. Его заполнило вдруг такое отвращением к самому себе, своей жизни, и всему что в ней происходит, что хотелось разрушить все до основания, разбить, как одну из ненавистных бабушкиных статуэток. И он сделал это - схватил одну из фигуристок и грохнул об стену так, что осколки бисером разлетелись по квартире.
В тот самый момент, раздувшийся шарик, которым он стал, вдруг лопнул. Кипевшая еще минуту назад ярость бесследно исчезла, оставив его один на один со свершившимся. Мальчик сел на пол, обхватил колени руками и заплакал, чувствуя себя пустым и никому не нужным.
Таким и застала его бабушка. Поначалу она не поняла, что произошло, только удивилась, что он сидит на полу. А потом увидела такую знакомую головку с идеальным профилем, только уже без шапочки. Надо сказать, это была её любимая статуэтка, именно с неё, купленной когда-то в Риге, началась её коллекция. Бабушка схватила его за горло и стала трясти как тряпичную куклу, выкрикивая что-то неразборчивое. А потом, обессилено рухнув на диван, разрыдалась. Никогда еще в своей жизни не плакала она так горько и долго, навзрыд, сотрясаясь всем телом. В тот день оплакивала она свою неудавшуюся, горькую, полную вечной нужды и забот жизнь. Единственным светлым пятном в ней была та самая поездка по Прибалтике и красавец-латыш, подаривший ей несколько дней самого настоящего счастья и, как выяснилось чуть позже - дочь. Её еще сотрясали рыдания, когда внутри вдруг стала растекаться ласковая, теплая волна, наполняя чувством, какое возникало когда-то в детстве, когда мама, поглаживала её по голове, напевая колыбельную. Ей стало удивительно спокойно и легко, черный ком горечи и обиды, что носила она в себе все эти годы, немного подтаял в тот день. Вечером она подмела осколки и больше об этом никогда не вспоминала. После этого бабушка стала чаще гладить его голове и покупать сладкое. А ещё, вскоре после данного случая её подруга заявила, что никакой предрасположенности к музыке у мальчика нет и тратить свое время она больше не намерена.
Второй раз знакомство с этой тайной половиной произошло не при самых радужных обстоятельствах. Подобно герою одноименного фильма, он на целый день остался один дома. По весьма веской, впрочем, причине - умер муж той самой подруги, и так получилось, что поддержать её больше было некому. До этого он слышал о смерти только по телевизору, в новостях, что бабушка постоянно ругала, но упорно смотрела, и сериалах, которым доставалось куда больше критики, но и времени. Потому был уверен, что смерть нечто, происходящее лишь на экране. На вопрос что это такое, бабушка ответила весьма расплывчато, сказав что-то про душу, отходящую к Богу.
Слова эти вызвали в нем неприятное чувство. О Боге он имел весьма специфическое представление. Бабушка не отличались особой религиозностью, ограничиваясь посещением церкви раз в год, дабы освятить сваренные в луковой шелухе яйца и куличи. Один раз он напросился пойти вместе с ней, о чем, впрочем, пожалел. Пришлось встать ни свет, ни заря, и он так и не понял, зачем нужно стоять несколько часов в переполненной церкви, слушая, как читают что-то совершенно непонятное. Все его мысли были о том, как сильно болят ноги, и как хорошо было бы где-нибудь присесть. Но немногочисленные лавочки вдоль стен были заняты старушками.
Чтобы занять себя хоть чем-то и немного отвлечься, он внимательно разглядывал все вокруг. На стенах были нарисованы хмурые, бородатые люди в странной одежде со светящимися кругами над головой. Над алтарными вратами были изображены два человека, над которыми парил белый голубь и множество птиц с человеческими лицами и людей с крыльями. Почему-то именно эта фреска привлекла его внимание, особенно сидящий на троне старик с длинной, седой бородой. Как объяснила ему одна из сердобольных старушек, стоящая со своими куличами по соседству, это есть Бог, который живет на небе, откуда за всеми наблюдает, наказывая тех, кто ведет себя плохо и, награждая тех, кто слушается. Надо сказать, что слова её он тогда воспринял буквально и чем больше смотрел на фреску, тем более неуютно себя чувствовал. Старик, казалось, смотрел прямо на него. Он почувствовал себя голым, беззащитным и одиноким в этой толпе, а тот все продолжал смотреть, не оставляя возможности что-то утаить и куда-либо спрятаться.
Единственным светлым пятном той утомительной ночи был самый конец службы, когда священник начал повторять нараспев
- Христос Воскресе!
И люди хором отвечали:
- Воистину Воскресе!
Он повторял эти слова вместе со всеми, не понимая, что они значат. Но вместе с тем, догадывался, что значат они нечто большее, - что-то было скрыто в них, как в той самой китайской гравюре. Возможно, все эти люди, включая священника, точно также не осознавали их значения, как магнитофон никогда не поймет смысла песни, записанной на пленку. И вместе с тем, каждый новый возглас о том, что Христос воскрес, отдавался в груди, высекая искру светлой, лучистой радости.
После той Пасхи в церковь он больше не ходил. И еще у него появилась своеобразная фобия. В прихожей, в самом темном её углу, висела старинная икона Николая Угодника. Он полагал, что это тот самый старик с фрески, который, сурово сдвинув кустистые брови, постоянно следит за ним, видя каждый шаг и зная не только его поступки, но и мысли. Хуже всего было то, что за провинности бабушка ставила его именно в этот угол, и он всем существом своим ощущал тяжелый взгляд внимательных черных глаз. Потому слова бабушки о том, что после смерти душа уходит к Богу, и вызвали у него панику. В тот день он задал вопрос, на который получил, несмотря на малый возраст, правдивый ответ:
- А я тоже умру?
- Да, - сухо ответила бабушка, - все люди когда-нибудь умирают. Но потом, видя, как он съежился, смягчилась.
- Но это будет еще очень не скоро, ты еще совсем маленький.
И тут он представил себе, что после смерти будет стоять перед этим суровым, беспощадным стариком и мысль эта вызвала в нем почти животный, первобытный страх. И еще он тогда впервые подумал, что лучше бы никакого Бога и вовсе не было. Но раз бабушка сказала, что Он есть, значит, так оно и было.
Помимо осознания факта собственной смертности, с ним в тот день произошло еще одно, не менее значимое событие. Бабушка ушла практически на весь день, оставив обед в холодильнике, задания по арифметике и русскому языку и обширный список всего того, что он категорически не должен делать в её отсутствие.
Ключ несколько раз провернулся с обратной стороны, смолкли шаги на лестнице, хлопнула дверь подъезда, оставив его в пыльной, ковровой тишине. Он долго сидел, боясь пошевелиться, будто готовился разбежаться и прыгнуть куда-то с огромной высоты. Время шло, сердце его отбивало ритм вместе с секундной стрелкой висевших на стене часов. Постепенно, что-то начало заполнять его изнутри тягучим теплом, которое все усиливалось, пока ему не стало нестерпимо жарко, настолько, что захотелось сорвать с себя одежду. Он задыхался, глотая пропахший пылью и старыми вещами, ненавистный воздух. Хотелось хоть раз вдохнуть полной грудью тот, другой, пахнущий такой недоступной и желанной свободой.
Наконец, что-то переполнило его до краев, и он, резко вскочив, сорвал с ненавистного пианино филейную салфетку и медленно, чувствуя, как подгибаются колени, направился к углу с иконой. Старик выглядел особенно сурово, как бы догадываясь о намерениях мальчишки, желая испепелить того взглядом, оставив лишь кучку пепла. Вот он взгромоздился на тумбочку с телефоном и накинул на потемневший от времени образ салфетку. И в тот же миг невероятная легкость, потоком апрельского ветра подхватила и понесла его, как перышко, прямо на кухню. Он запрыгнул на табуретку и распахнул дверцу шкафчика, заполненного неисчислимым множеством баночек, пакетиков и пузырьков всех цветов и размеров.
Но ему был ведом секрет, великая Тайна, что однажды, перестала быть таковой. Совершенно случайно он подсмотрел, что на самой верхней полке, за жестянкой с душистым перцем хранится запасной ключ от квартиры. Чтобы дотянуться до него, пришлось встать на цыпочки и изо всех сил вытянуть вперед руку. Сердце билось так бешено, что казалось, обогнало стрелки всех часов мира и вырвалось в Бесконечность по ту сторону времени. Да, они лежали там, вот пальцы его нащупали тесемку, заменявшую брелок. Медленно, очень медленно, не дыша, практически забыв, как это делается, он потянул её на себя, чувствуя, как под ногами шатается табуретка. И вот его пальцы касаются ключа, но он тут же отдергивает их, кажется, что они обжигают как раскаленный уголь. Он бежит к двери, сжимая свое новообретенное сокровище в крохотном, потном кулачке, ключ проворачивается в замочной скважине, щелкает замок и бездна распахивается перед ним. В тот последний момент на долю секунды родилась предательская мысль - закрыть дверь, положить ключ на место и, съежившись под одеялом, пролежать до самого бабушкиного возвращения. Но что-то взрывается в нем и жгучая волна буквально выталкивает его наружу и несет как обгоревшую спичку по весеннему потоку вниз по лестнице к самому выходу.
Навсегда запомнился ему тот миг, когда выбежав на освещенный скупым осенним солнцем двор, он застыл, не зная, что делать дальше. Озираясь по сторонам, на высящиеся вокруг многоэтажки - размышлял, как лучше распорядится этой свободой, пока сама собой не созрела мысль о детской площадке в соседнем дворе. По бабушкиным словам, качели и а песочницу использовали в своих целях бездомные кошки. Что же касается резвящихся там детей, то они, по её мнению, являлись источником целого букета всевозможных инфекций.
Надо ли говорить, что именно туда он и пошел. Площадка пустовала, будний день еще не перевалил за свою половину, взрослые были на работе, а дети в садике или школе. Заветная горка, с которой он столько раз мечтал скатиться, возвышалась перед ним, подобно Эвересту. Поднявшись на ее вершину, - почувствовал себя величайшим из героев, Робином Гудом и Бэтменом одновременно. Он катался на качелях, которые протяжно скрипели, но, вопреки бабушкиным заверениям, не развалились. Копался в песочнице, в которой и, правда, оказалось несколько кошачьих сюрпризов. Но какое это имело значение?
Сколько времени прошло, неизвестно, но когда он отвлекся и вновь оглядел площадку, она уже не была пустой. В ободранной беседке, некогда выкрашенной во все цвета радуги, собралась компания. Это были старшеклассники или студенты первых курсов, но ему они показались тогда страшными, взрослыми дядьками.
Сидели они прямо на столе, водрузив обутые в тяжелые ботинки ноги на лавочку, пили что-то из маленьких темных бутылок, курили и громко разговаривали страшными раскатистыми голосами! Больше всего его напугали их длинные волосы, так как только самые опасные особи мужского пола, по мнению бабушки, их носили. Его бунтарское, свободолюбивое «я» вдруг съежилось и мгновенно исчезло, уступив место леденящему ужасу. Он стоял, не в силах пошевелиться, ведь одно неверное движение могло привлечь к себе их внимание. И вдруг, самый страшный из них, со спутанными черными волосами повернулся в его сторону и пристально посмотрел.
«Заметили», - подумал он.
Владевший им ступор прошел, что-то внутри щелкнуло и новая волна, всколыхнувшись, понесла прочь. Он бежал и бежал, как затравленный зверек, мимо мелькали незнакомые дома и дворы, вывески магазинов и витрины. Когда глотать раскаленный воздух уже не было сил, а левый бок нестерпимо кололо, он остановился. Пока дыхание возвращалось в свой привычный ритм, вернулся и маленький мальчик, боящийся всего, что таилось за стенами его маленького мира.
Так он вдруг понял, что стоит посреди абсолютно незнакомой и пустой улицы. Вокруг совсем никого не было, только из витрины магазина безучастно смотрел мужской манекен в спортивном костюме. Он почувствовал себя вдруг таким одиноким, никому не нужным и покинутым. Самое обидное, что ничего нельзя было со всем этим поделать и оставалось одно - расплакаться. Он плакал и плакал, не видя ничего и никого вокруг, ругая себя за то, что убежал из дома, куда, как он думал, уже никогда больше не вернется. Он представил, как сильно будет волноваться бабушка, которую, как он тогда понял, на самом деле любит. И что если он когда-нибудь её еще увидит, то непременно скажет об этом.
Вдруг кто-то погладил его по голове и женский голос спросил:
- Что случилось? Ты потерялся?
Он поднял свои наполненные слезами глаза и увидел перед собой высокую красивую женщину. Странное дело, все его страхи вдруг сами собой исчезли, словно порыв теплого ветра унес их, как черную паутину.
- Да, - всхлипывая, произнес он.
- А ты помнишь свой адрес?
Он его не только помнил, но и был вынужден заучить наизусть, как стихотворение, знание которого периодически проверялось. Его заплаканное лицо приняло самое серьезное из возможных выражений, и он скороговоркой пролепетал название улицы и номер своего дома.
- Ну не волнуйся, - сказала незнакомка, - это недалеко. Я отведу тебя.
Она достала из сумочки платок, вытерла его лицо, а потом, взяв за руку, повела по пустой улице. С каждым шагом рядом с ней ему становилось все спокойнее и легче. Казалось что это вовсе и не он, а совсем другой мальчик плакал навзрыд несколько минут назад. Но быть может тот мальчик так и остался стоять там, снедаемый стеклянным взглядом манекена, и кроме совместных воспоминаний у них ничего общего и не было ?
От незнакомки исходило тепло, не такое, как от горячей батареи, а иное - волшебное. Да, именно волшебное. Он вдруг понял, что она напоминает добрую волшебницу Стеллу с картинки в его любимом «Волшебнике изумрудного города». Ему захотелось ей все-все рассказать. И не только о событиях сегодняшнего дня, но и вообще о своей жизни, обо всем, что в ней происходило. О том, что мама живет далеко и приезжает очень редко, и что бабушка запрещает делать то и это. О том, что манная каша это самое худшее, что только может быть в жизни и что ночами ему снятся удивительные сны, но он их почти не помнит. И еще много-много всего. Она, слушала его, не перебивая, иногда улыбаясь и бросала грустный, понимающий взгляд.
Он вдруг узнал магазин возле их дома и понял, что они почти пришли. Но был почему-то уверен, что нужно задать еще один вопрос.
- А что такое смерть? Бабушка сказала, это когда душа уходит к Богу, но… Я боюсь его. Он такой страшный на той картинке и, наверное, хочет меня наказать...
Незнакомка внимательно на него посмотрела, нежно погладив по голове. Ему вдруг стало так хорошо, как будто приехала мама и привезла кучу подарков. Он закрыл глаза, и в груди, как тогда в церкви, снова вспыхнула искра удивительной Радости. Женщина поцеловала его, сказав:
- Бог любит тебя.
Какое-то время он стоял на месте, глядя ей вслед, чувствуя себя как лист бумаги, на котором ничего еще не успели написать или нарисовать. Было просто хорошо от того что он есть.
Положив ключ на заветное место, он пообещал, что больше его никогда не возьмет. И слово свое сдержал. А еще он сказал бабушке тем же вечером, что очень любит её, чем несказанно удивил и даже заставил прослезиться.
После этого случая иногда, не так часто как ему хотелось, та самая искра зажигалась где-то в груди. В такие минуты внутри распахивалась невидимая форточка, в которую проникала непонятная, светлая легкость и становилось почти так же хорошо, как во время маминых приездов. Её визиты были самыми яркими впечатлениями детства. Ожидание начиналось с того самого дня, когда бабушка объявляла об этом. Целая вечность проходила между этими двумя событиями. Часами он мог сидеть около входной двери на маленькой табуретке. И как только слышал чьи-нибудь шаги, вскакивал на нее, чтобы дотянуться до глазка и посмотреть, не мама ли это идёт. Он готов был отдать все игрушки, все книжки с картинками, что она ему привозила, лишь бы больше никогда не расставаться. Но почему-то всегда этот момент наступал очень быстро, едва он успевал привыкнуть к ней.
В эти дни всегда стояла мерзкая, сырая погода и дул пронизывающий ветер, от которого не спасали ни теплый комбинезон, ни слой из нескольких свитеров под ним. Мама, обнимала его, покрывая заплаканные щеки поцелуями, обещала приехать снова как можно быстрее, пока недовольный окрик проводницы не заставлял её разжать объятия. Он всегда оставался на перроне до самого конца, глядя вслед уходящему поезду, пока тот окончательно не исчезал из виду, мигнув на прощание сигнальными огоньками.
***
Как и у каждого, в возрасте семи лет детство его дало трещину, разделившись на две неравные половины. Хотя в его случае, это была скорее Маракотова бездна. Первый школьный день стал для него инициацией, которым подвергались детишки в менее вегетарианские времена. Мама не смогла приехать, так что на мероприятии присутствовала только бабушка. Стоя среди прочих детей, родители которых, подобно стае москитов кружили вокруг, щелкая мыльницами и поляроидами, он искренне радовался, что у них не было фотоаппарата. Это сводило на нет перспективу лицезрения в далеком будущем этой казавшейся бесконечной экзекуции. Но память запечатлела все не хуже фотопленки, вплоть до цвета бантов у девочки по соседству и писклявого голоса рыжего мальчишки, стоявшего позади. Именно от него, кстати, он впервые услышал матерное слово, значение которого потом долго пытался понять.
После торжественной части, чирикающая толпа первоклашек понесла его в сторону кирпичной громады ненавистного на ближайшие годы здания. Бабушку оттеснили куда-то на самую периферию и он, в коей-то веки, был недоступен её вездесущему взору. Уверенный, что идет со своим классом, он вошел в кабинет и даже успел приметить пустовавшую последнюю парту, как вдруг симпатичная молодая учительница попросила его назвать букву своего класса. Оказалось, что он попал в вотчину 1 - ого «В», в то время как фортуна уготовила ему место в 1-ом «А».
Нужный кабинет располагался этажом ниже. Кажется, он пошел к той самой лестнице, по которой только что поднимался вместе со всеми, но каким-то непостижимым образом, она до неузнаваемости преобразилась. Та первая, была широкой и светлой, со множеством окон и небесно-голубыми стенами, а эта темной и узкой, с облупленными стенами и без перил. Спасение пришло в виде грузной тетки с усталым лицом, несшей пустое ведро и швабру с болтавшейся на ней, подобно боевому стягу, тряпкой. Несмотря на суровый вид, она участливо спросила:
- Потерялся? Какой класс?
Сжав его ладошку своей огрубевшей, мозолистой рукой, она вывела его на ту самую, правильную лестницу, доведя до нужной двери. За ней оказалась комната, забитая до отказа и напоминавшая разворошенный пчелиный улей или восточный базар, но никак не обитель знания. Свободного места на этот раз, сколько он не вглядывался в клокочущее пространство перед собой, не наблюдалось. Он просто застыл, не зная, что делать и куда идти. Учительница, гораздо старше своей коллеги этажом выше и совсем не такая миловидная, взглянув на него поверх очков, произнесла:
- А ты чего застыл? Сядь сюда, - указала она на свободное место рядом со своим столом.
Они казались бесконечными, эти ряды свежевыкрашенных парт, за каждой из которых уже сидели его будущие одноклассники. Кто-то показывал на него пальцем, перешептываясь между собой, кто-то тихонько хихикал, а уже знакомый писклявый голос отчетливо произнес:
- Придурок какой-то.
Красный как знамя и готовый провалиться сквозь землю, он дошел до злополучной парты и плюхнулся на протяжно скрипнувший стул. Тело казалось, слепленным из ваты и совсем не хотело слушаться. И еще он ничего не слышал, кроме ударов собственного сердца, и потому не сразу уловил тоненький, доносившийся откуда-то справа голосок, обращавшийся именно к нему. Значение слов он тоже поначалу не понял, словно слышал незнакомый, древний язык давно исчезнувшего народа.
- Привет. Меня Оля зовут.
И лишь когда голосок зазвучал снова, он повернулся и…
Его вдруг охватило странное ощущение, что все это когда-то и где-то с ним уже происходило - старый черно-белый фильм, сюжет которого давным-давно ему известен. И вот он поворачивает голову и смотрит в светлые, почти прозрачные глаза цвета туманного Неба. Ему стало нестерпимо жарко, школьная форма показалась неудобной и колючей, воротничок рубашки сдавил горло и он начал задыхаться. В груди вспыхнула уже не искра, но маленькое, нестерпимо яркое солнце. Он откуда-то знал сияющую бездну этих глаз. Возможно, именно она снилась ему в тех самых снах, что он никак не мог вспомнить.
- А я… – и он еле слышно выдохнул своё имя.
Ему хотелось смотреть и смотреть на неё, но это было равносильно тому, что не отрывать взгляд от солнца. Он опустил глаза на её раскрытый букварь. Рядом с ним лежала красивая закладка, сделанная из дерева и украшенная двумя красными веревочками. На ней был нарисован цветок на ветвящемся стебле, а над ним застыли знакомые иероглифы с бабушкиной гравюры. Ошибки быть не могло, это были именно они, он знал каждую палочку, каждый изгиб. Один был похож на стрелочку, показывающую вверх, другой на ноги идущего человечка. Он не верил самому себе, что все это происходит, захотелось протереть глаза. Может быть, он спит и это был один из тех снов, который забудется утром?
К реальности его вернул её голос, который беззаботно поведал:
- Это из Китая. Я туда ездила с родителями в прошлом году. Мне подарил её один старичок в монастыре. Он сказал, что на ней написаны слова мудреца, который жил тысячу лет назад, представляешь?
Сердце его подпрыгнуло, неужели сейчас он узнает их смысл? Казалось дверь, за которой была сокрыта Тайна, - приоткрылась.
- Только я забыла, какие именно. Совсем маленькая была. Кажется, там было что-то про Небо…
И сердце вновь, камнем рухнуло вниз. Приоткрывшаяся было дверь, захлопнулась и Тайна, махнув напоследок хвостиком, вновь ускользнула.
Они просидели за одной партой три года. Надо ли говорить, что это была самая счастливая пора его школьных лет. С ней одной из всего класса он общался, остальные сразу объявили его белой вороной и гадким утенком одновременно. Оля не была красива. Худенькая, болезненно-бледная, с заостренным маленьким лицом и волосами цвета побитой морозом пшеницы. Она довольно часто болела и порой почти месяц могла не появляться в школе. В эти дни он тоскливо смотрел на её пустовавшее место, искренне не понимая, почему она сидит именно здесь, за одной партой с ним с того самого, первого дня.
Каждое утро он просыпался с мыслью, что сегодня увидит ее. И выходные всегда тянулись нестерпимо долго. Это был, конечно, парадокс, ибо он ненавидел школу всеми фибрами своей души, но именно туда его нестерпимо тянуло. Если не считать физкультуры, то он был одним из лучших в классе. Особенно давались точные науки, порой над математическими задачами он мог просиживать часами, решая их просто так, для удовольствия. Ну и конечно, приятно было выглядеть таким умным в Олиных бездонных глазах.
***
В третьем классе к ним гости приехал с Дальнего Востока родственник, доводившийся ему одновременно троюродным дядей и крестным. Те несколько дней стали для него глотком совершенно иной реальности. Дядя являл собой живой образец мужественности. Бывший военный, прошедший Афган, занимавшийся боксом и восточными единоборствами, все это возносило его авторитет на недосягаемые высоты. Он ходил за крестным хвостиком, непрерывно обо всем расспрашивая. Ему было интересно абсолютно все в жизни этого большого и сильного человека.
По утрам они вместе делали пробежки, крестный подтягивался на турнике на той самой детской площадке, а он только стоял в сторонке, восхищённо смотря на него. И рассказывал обо всем. О том, что его вечно задирают одноклассники. Что уроки физкультуры он ненавидит с особой страстью, потому что не может сдать ни одного норматива. Как в спортзале одноклассники, облачённые в брендовые костюмы и кроссовки, смеются над его обвисшем стареньком трико и дешевыми кедами. Крестный выслушал его, понимающе кивнул и ошарашил заявлением, что и сам когда-то был таким же. И чтобы подтвердить свои слова, достал с антресолей старый фотоальбом, в котором на одной из черно-белых фотографий, застыли молодая бабушка, маленькая, казавшаяся почти незнакомой девочка, в которой, если приглядеться, можно было угадать мамины черты. Рядом с ней стоял маленький, щуплый мальчик, чем-то похожий на лягушонка. На нем были короткие черные шорты и белая майка, еще больше подчеркивавшие его худобу.
Крестный поведал, как начал заниматься спортом, бегать по утрам и отжиматься. А потом записался на бокс и в выпускном классе даже стал чемпионом города. После армии, переехав на Дальний Восток, увлекся каратэ и упорно занимался, пока не получил черный пояс. На всякий случай, даже показал ему пару приемов, если вдруг кто-то из мальчишек особо допечёт.
Он тогда спросил себя, если ему удалось превратиться из того мальчика на фотографии в самого себя, почему это не могло произойти с ним? Его бунтарская половина, снова выпрямилась и расправила плечи. Дядя его всячески подбадривал, говоря, что если он будет продолжать в том же духе, то уже через год станет совсем другим человеком.
А еще крестный был довольно обеспеченным человеком. Перед отъездом подарил им новый телевизор с пультом, заменивший их древнее ламповое чудовище. А мальчику достался фирменный спортивный костюм и кроссовки. В тот день он торжественно пообещал, что отныне начинает новую жизнь.
Но, увы, как оказалось, секции каратэ в их городе просто не было. Про бокс мама с бабушкой и слышать не хотели. Пару раз он заставил себя встать утром на пробежку, но этим дело и закончилось. Утреннюю зарядку он тоже через неделю забросил. Кроссовки потом забыл в школьной раздевалке и больше никогда не видел. А вот костюм носил долго и даже когда вырос из него, так и не выкинул, навсегда оставив на самой дальней полке комода. В кармане олимпийки, уже после отъезда дяди, он нашел аккуратно свернутую купюру и записку: «Это наш с тобой маленький секрет. Купи себе что-нибудь. Будь молодцом и не вешай нос!»
На протяжении следующих нескольких дней он ходил словно в трансе, думая о том, как именно распорядится этим нежданно свалившимся на него богатством. Воображение рисовало красочные перспективы одна заманчивее другой. Но это было совсем не так просто - взять и пойти в магазин. Дорога от школы до дома занимала ровно десять минут и всякая задержка после уроков была чревата самыми суровыми последствиями. Но в самом конце зимы возможность исполнить задуманное неожиданно возникла.
Заболела учительница по музыке и их отпустили с последнего урока. В его распоряжении было около часа. Подтаявший снег превратился в студенистую водяную кашу, ботинки промокли насквозь и каждый шаг отдавался мерзким хлюпаньем. Но он не обращал на это внимания, казалось, за спиной вдруг выросли крылья и он сейчас оттолкнется от земли и взлетит прямо к затянутому тучными облаками небу.
Из стеклянных дверей «Детского мира», словно пытаясь растворить царящую снаружи серость, лился золотой свет. Полки были заполнены бесчисленными коробками, содержимое каждой из которых, могло, как казалось, сделать его счастливейшим ребенком в мире. Машинки и солдатики, конструкторы и роботы, железная дорога и рыцарский замок, что только не предлагал волшебный магазин своим маленьким посетителям. Но вскоре взгляд его приковал гордо возвышавшийся на самой верхней полке Оптимус Прайм. Любимый герой его обожаемого мультфильма, за возможность смотреть который приходилось непрестанно воевать. Стоимость его точно соответствовала номиналу купюры, которую он теребил в кармане,
И вот, когда он уже готов был изъявить миру, в лице совсем юной продавщицы, свое желание, некая сила, потянула его в соседний зал. Раньше он никогда в нем не был, что и понятно. Ведь отдел тот предназначался для девочек, и был забит куклами, коляскам и прочей ерундой. Он стоял словно в ступоре, не понимая, что вообще здесь забыл, как вновь взгляд его приковала к себе самая верхняя полка, на которой, в нарядной розовой коробке красовалась Барби. И цена ее была идентична цифрам, начертанным на заветной купюре.
Он вернулся в соседний зал, где командир автоботов, с легкой укоризной посмотрел на него своими печальными пластиковыми глазами. Мысленно попрощавшись, он направился в девчачий отдел. Продавщица, нисколько не удивилась возрасту своего клиента и наличию у него довольно крупной суммы. Очевидно, опыт научил её быть готовой к любым обстоятельствам.
Оказавшись дома, он пулей прошмыгнул к своей кровати, под которую и затолкал покупку. Это было единственное недосягаемое для посторонних глаз место. Но томиться там Барби оставалось недолго. На восьмое марта, мальчишки, как и положено, одаривали одноклассниц символическими подарками. Процедура сия заключалась в том, что девочки рассаживались в классе на длинный ряд расставленных вдоль стены стульев, ожидая представителей сильного пола, томящихся в коридоре. И те, и другие, искренне желали, чтобы все это как можно скорее закончилось. Так как прекрасная половина в их классе превалировала, то каждый будущий защитник Отечества получал двойную, а то и тройную нагрузку.
Все предыдущие два года именно он поздравлял Олю, что как бы само собой подразумевалось. Учительница, вручив два блокнота с ручками, вдруг заметила цветной пакет у его ног.
- А это что такое?
- Подарок для Оли - сказал он, впервые в жизни глядя ей прямо в глаза.
Та вдруг улыбнулась, - извечный лед её глаз, всегда скрытых сияющей броней очков треснул, и она немного потеплевшим голосом произнесла:
- Это конечно не положено. Но так и быть…
Поздравив пухленькую девочку, имя которой навсегда стерлось из его памяти, он направился к Оле. Язык присох к гортани, ноги едва волочились вперед. Глаз он старался не поднимать, разглядывая обложку блокнота, покрытую каким-то сюрреалистичным рисунком. Так и не сумел выдавить из себя стандартное поздравление, как сделал минуту назад - просто протянул заветный пакет.
Так вышло, что это было последнее 8 марта, когда ему выпала возможность поздравить Олю. После окончания начальной школы, семья её переехали в Москву. Одни говорили, что связано это было с бизнесом родителей, который резко пошел вверх, другие, что со слабым здоровьем девочки.
Он никогда не забывал Олю, но с течением времени образ её тускнел, превращаясь в блеклое воспоминание где-то на рубежах памяти. Порой он еще чувствовал пульсирующую в груди искру, звенящую эхом далекой и непонятной радости. В такие моменты он снова видел перед собой глаза цвета туманного Неба. Но чем старше он становился, тем реже такие моменты повторялись, пока не прекратились совсем.
***
Это случилось в выпускном классе, накануне Нового года. В тот день, вернувшись из школы, он сразу почувствовал что-то неладное. Непривычная, затхлая тишина хлынула через порог, едва он открыл дверь. Все казалось каким-то холодным и жутким, и эпицентром этого являлась кухня, к которой он медленно пробирался, уже зная, что именно там увидит. Бабушка лежала на полу, намертво сжав рукоять кухонного ножа, а вокруг были разбросаны недорезанные овощи, словно конфетти, брошенное напоследок скупой ладонью её жизни.
На похороны собралось совсем немного людей. Соседи, несколько бабушкиных подруг, бывшие коллеги и приехавшая из Москвы мама. В той самой церкви, где они когда-то отстояли пасхальную службу, священник, размахивая кадилом, читал нараспев заупокойные молитвы. Отдельные слова, в которых говорилось о месте злачном и тихом, о воскресении и вечной жизни ему почему-то запомнились. Он внимательно рассмотрел ту самую фреску над алтарными вратами. Теперь это была просто картина, изображавшая нечто, настолько несовместимое с происходящим и далекое от реальности, как фентезийный фильм про драконов и единорогов. В тот день он решил для себя, что никакого Бога нет и люди верят просто потому, что боятся посмотреть правде в глаза. Признать, что есть только их скоротечная жизнь и смерть, которая и подводит под всем окончательную черту.
Все это настолько не соответствовало предновогодней суете, царящей вокруг, что делало грядущий праздник ещё более ненавистным. Новый год он перестал любить в пятом классе. До этого мама всегда приезжала на зимние каникулы – они ходили в кино и театр, гуляли по городу, засыпанном сияющим снегом. Тогда казалось, что это действительно время чудес и настоящего волшебства. Омрачали его только постоянные ссоры с бабушкой, которая пила корвалол и приговаривала, что они сведут её в могилу.
В тот раз они ругались особенно часто. Он делал вид что спит, пытаясь понять, что значат непонятные слова, доносящиеся из-за стенки. Бабушка постоянно повторяла, что не отдаст ребенка, обзывая маму торгашкой и тем самым непонятным словом, что он услышал от рыжего одноклассника. Только с течением времени, разложив все кусочки паззла своей причудливой судьбы, он смог увидеть картинку целиком. Вышло так, что мамин институт лишился финансирования и сотрудники его протаптывали новые, прежде неизведанные пути. Вот и мама, забросив науку, оказалась вовлечена в сферу торговли. Бабушка же представителей этой профессии всегда искренне презирала. Быть может, со временем она бы и смирилась, как когда-то с её решением рожать. Но еще один фактор разрушил возможность найти компромисс. Им стал мамин начальник, отношения с которым постепенно преодолевали служебные границы. Он словно являлся воплощением всего того, что бабушка считала неприемлемым - не имел высшего образования, был коммерсантом и кавказцем по национальности.
Тем последним утром мама заявила, что он едет с ней в Москву. Москва. Само это слово будило внутри черного, склизкого спрута, который ледяными щупальцами обхватывал его изнутри, лишая воли и сил. Этот город представлялся средоточием всего пугающего и чуждого, от чего он прятался всю жизнь. Монстром, забиравшим всех, кого он любил - персональным табу, нарушить которое, значило обречь себя на гибель. А еще было жаль бабушку, которая осталась бы совсем одна среди своих статуэток. И он отказался, чем удивил всех, включая самого себя.
После того Нового года мама больше не приезжала. Именно поэтому он так и не любил этот праздник. С каждым годом ниточек, связывавших его с тем мальчиком, что с нетерпением сидел в ожидании мамы у входной двери, становилось все меньше. Как и маминых звонков. Поначалу она продолжала звать к себе, уговаривая приехать хотя бы на каникулы, но потом перестала. В нем все более росла уверенность, что общение с ней превращается в такую же формальность, как и поздравления девочек на 8 марта. Для мамы же этот мальчик был живым напоминанием прошлого, его ошибок и боли. А в настоящем у неё были муж, приносящая стабильный доход работа и двое детей.
После похорон она, не терпящим возражения, почти как у бабушки тоном заявила, что на праздники он едет к ней. Как всегда, это разбудило внутри знакомого спрута, но мысль остаться одному в квартире, чьи стены еще были пропитанными запахом смерти, пугала еще сильнее.
Всю дорогу он, судорожно сжимая резной подстаканник, пил остывший, безвкусный чай. Мама поначалу расспрашивала о том, как идет учеба, есть ли у него друзья, нравится ли ему какая-нибудь девочка в классе. Но он лишь бросал короткие фразы или просто кивал. Вскоре она оставила его в покое, и остаток пути просто смотрела в окно или читала журнал.
Брата с сестрой он никогда не видел. Не чувствуя ни ревности, ни злости, просто знал о них, как о факте существования кенгуру в далекой Австралии. Они старались быть дружелюбными, как и их рослый, широкоплечий отец, который неправильно ставил ударения в некоторых словах, говорил с акцентом и очень громко. В их доме было слишком шумно и казалось, уединиться было просто негде. Пустая бабушкина квартира казалась теперь бесконечно желанной и любимой. Но одновременно с этим, уезжать ему не хотелось. И причина для того была весьма веская.
Практически все эти дни он провел в комнате брата, где и состоялось его первое знакомство с детищем компании Intel. Надо ли говорить, что чувствовал он себя при этом аборигеном некого оторванного от цивилизации острова, куда занесло попутным ветром самолет. Благовейно, почти с религиозным трепетом, открывал для себя новую такую манящую и неизведанную Вселенную. Вот так и разверзлась кроличья нора, ведущая в страну виртуальных чудес, но он тогда и понятия не имея, насколько та глубока.
В один из тех праздничных дней в гости к ним внезапно зашел приехавший в Москву по делам крестный. Именно он и вытянул его на улицу.
- Да ты я смотрю, все праздники хочешь за компьютером провести. Пойдем, хоть Красную площадь посмотришь.
Если бы это сказал кто-то другой, он нашел бы тысячу и одну причину для отказа. Но возможность провести день с этим человеком, которым он не переставал восхищаться, переселила страх перед социумом. Они ходили по городу, который не внушал иного чувства, кроме тошноты от бесконечной суматохи и толкотни. Красная площадь впечатления тоже не произвела. На экране телевизора она выглядела куда лучше, и он ничего бы не потерял, не узри её воочию.
Ему было стыдно, но он честно признался, что каким-либо спортом так и не занялся. А еще смог поблагодарить за подарок, оставленный в кармане олимпийки и поведать, как именно им распорядился. Это был первый человек, которому он рассказал об Оле. Тот внимательно слушал, удивляясь причудливости узора, в который сплетаются судьбы разных поколений. И вот воспоминания понесли его по волнам памяти к берегам собственного прошлого…
***
В их классе была девочка, из той категории, представительницы которой всегда находятся в центре всеобщего мальчишеского внимания и искренне этим наслаждаются, напоминая своенравных, хищных кошек. Такие девочки умело используют симпатии своих поклонников, манипулируя ими в своих собственных целях. Она была потрясающе красива, что и говорить - волосы цвета спелой пшеницы, идеальные черты лица, снежно-белая кожа. Но самой отличительной чертой были её огромные глаза цвета туманного неба. Впервые увидев их, он провалился в сияющую бездну, в которой так навсегда и остался.
Она, конечно, знала о его чувствах. Пользовалась этим, играя, как с попавшим в её цепкие коготки мышонком. Будучи эпицентром ребячьей компании, могла натравить на него мальчишек, с щенячьей преданностью радостно исполнявших любую её прихоть. Она издевалась над ним, превращая каждый новый день в настоящий кошмар. Особым предметом насмешек были его слабость и худоба, именно с её лёгкой руки за ним закрепилось прозвище лягушка. Он даже хотел перевестись в другую школу, чтобы никогда больше её не видеть, но… Что-то остановило его, маленькая, но твердая как кремень частичка его я упорно не желала сдаваться и толкала куда-то вперед. У него был только один шанс, стать лучше всех этих мальчишек, показать, на что способен. Именно это и заставляло его каждое утро выпрыгивать из теплой постели и идти на пробежку, пересиливая себя, ходить на турник и чуть позже записаться на бокс. К восьмому классу он превратился в одного из самых сильных и рослых парней школы, по которому сохла не одна девушка. Но он не обращал внимания ни на одну из них.
Её отношение нисколько не изменилось, она все также продолжала издеваться над ним, только сменив повод. Теперь им стала его бедность. С одноклассниками она больше не гуляла, предпочитая кампании ребят постарше и побогаче, катавших её на машинах и водивших по кафе. Довольно рано пришло к ней понимание, что именно деньги правят этим миром, а они, в свою очередь, принадлежали мужчинам.
Но он снова не сдался. Маленький кусочек кремня в нем давно превратился в несгибаемый стержень. Несколько летних каникул подряд он ездил на подработки к родственникам на Дальний Восток и к десятому классу, сдав на права, купил у знакомых неплохо сохранившийся Москвич. Увидев его за рулем, она только ухмыльнулась и ехидно спросила:
- Это тебе дедушка дал покататься или ты из музея угнал?
Резко дав по газам, он понесся куда-то в неизвестность, ничего уже не видя перед собой, кроме её ядовитой усмешки. Машина на полной скорости, снеся ограждения, вылетела в кювет. По случайности или нет, он почти не пострадал, отделавшись несколькими царапинами и легким сотрясением. А вот Москвичу повезло куда меньше, ибо восстановлению тот уже не подлежал. Впрочем, он не жалел об этом. Он вообще ни о чем и никогда больше не жалел. Казалось, само это чувство, как и многие другие, было навсегда выкорчевано из его сердца.
После школы он пошел в армию, и был искренне рад, что отправился в Афганистан. Ему хотелось сгинуть там, чтобы опаляющий ветер развеял его прах по выжженным скалам. Но он уцелел, хотя и лез порой в самое пекло, и вернулся домой целым и невредимым.
Первые несколько дней по возвращении просто пил. Во время одной из таких посиделок с кем-то из старых знакомых узнал, что она удачно вышла замуж за довольно влиятельного человека. Его эта новость совсем не удивила. Побыв дома еще недельку, он сложил свои пожитки в армейский вещмешок и укатил на Дальний Восток, к тем самым родственникам, у которых подрабатывал еще в школьные годы.
Там он начал работать много и упорно. Когда по стране прокатились болезненные конвульсии тотальных перемен, он не только не утонул в клокочущем потоке новой и непонятной жизни, но и поймал свою волну. Впрочем, деньги счастья ему не принесли. Да он на это и не рассчитывал. Так и не женившись, он посвятил свои лучшие годы бизнесу, кроме которого у него, по-сути, ничего и не было.
В последний раз они виделись на встрече выпускников семь лет назад. Он и сам не понял, зачем тогда приехал. Просто лежа однажды ночью в постели, вдруг ясно осознал, что должен увидеть её. И что называется, решил воспользоваться официальным поводом.
Совсем не потерявший формы, он ловил завистливые взгляды одноклассников. Многие из них обрюзгли, большинство, судя по их внешнему виду, много пили, имели мало денег и были абсолютно недовольно тем, как сложились их жизни. Ловил он и взгляды девушек, особенно тех, что в свое время были к нему неравнодушны. Была там и она. Что самое удивительное, первой подошла и заговорила, спросив, как он и чем занимается. Такое ощущение, что они всегда были добрыми друзьями, которым, наконец, выдалась возможность перемолвиться словом.
Несмотря на внешние признаки вполне сложившейся жизни, вид у неё был несчастный. Она сильно постарела и чем-то напоминала поблекшую новогоднюю игрушку, которую слишком долго держали на чердаке. Только глаза остались такими же, как прежде. Побыв немного в школе, решили поехать поужинать. Сидя напротив за столиком и вытирая с лица черные разводы смешанных с тушью слез, она и открыла душу.
Муж воспринимал её просто как очередное развлечение, ставшее неинтересным после рождения дочери. Любовницы сменялись одна за другой, и он уже совсем никого не стеснялся. Оленька стала единственной радостью её жизни. Она только сейчас поняла, что до этого никого, кроме самой себя не любила. По её словам, дочь была как ангел, совсем не такая как она в детстве. Только часто болела из-за каких-то таинственных причин, унаследованных от отца. Врачи разводили руками, направляя их на обследование в Москву или за границу.
- Вот, в Москву в этом году переезжаем. С мужем я развожусь. Мы договорились, что он покупает нам квартиру, и мы оставляем его в покое.
- Он что же, совсем дочку не любит?
- Любит, наверное. Так же как свою машину, так же как любил когда-то меня Она просто очередная кукла, понимаешь?
Впервые видя эту женщину, прежде такую недоступную и гордую, подавленной и несчастной, ему захотелось одного - просто обнять её и защитить от всего. И снова, как в юности, забрезжила безумная, искрящаяся надежда. Он накрыл её руку своей и тихо, словно стесняясь собственного голоса, сказал:
- Поехали со мной. Если надо, я куплю вам квартиру в Москве .
Но она лишь покачала головой, убрав со стола руку.
- Нет, уже слишком поздно.
Они еще немного посидели, думая каждый о своем. Она представляла, как бы сложилась её жизнь, не будь она такой дурой. Ведь на самом деле он ей нравился, даже когда был совсем маленьким, тощим лягушонком. А потом покорил своей несгибаемой целеустремленностью. Но оказалось, она настолько увлеклась своей игрой, давая ему все новые и новые задания, с интересом наблюдая, как именно он их будет разрешать, что не успела остановиться. Он размышлял о том, что никогда её на самом деле не знал и любил все эти годы созданный им самим образ. И как бы все сложилось, если бы они никогда не встретились.
Уже собираясь уходить, она вдруг вспомнила что-то и впервые за этот вечер улыбнулась.
- Кстати, Оля с твоим племянником учится в одном классе. Они сидят за одной партой. Он ей очень нравится, такой хороший мальчик. И кажется, она ему тоже. Но он очень замкнутый, прячется как улитка в свою раковину. Так может и всю жизнь в ней просидеть.
***
До поездки в Москву он понятия не имел, куда именно пойдет учиться после школы. Но после неё не осталось и тени сомнения. Профессия была перспективной и модной. Мама его выбор одобрила. Лишь пыталась убедить поступать в Москву, рассказывая о перспективах и бесконечных возможностях столичной жизни. Но вскоре, убедившись в тщетности всех доводов - оставила в покое. Во второй раз старушка-судьба, пытавшаяся затащить его в этот город, обиженно отошла в сторонку, не спуская, тем не менее, выжидающего взгляда.
Единственным недостатком студенческих лет была их быстротечность - они промелькнули как один день, оставив после себя сладкое послевкусие. Коллектив был сугубо мужской, причем большинство ребят были похожи на него самого. Но, несмотря на это, по-настоящему он сошелся лишь с Андреем. И трудно сказать, почему именно с ним, так как именно он был самым нетипичным представителем их группы. Красавец-экстравер, мажор и вечный тусовщик, именно он организовывал студенческие попойки и выезды, волнуя стоячее болото их коллектива. Как бы то ни было, именно он стал его первым, и, пожалуй, единственным другом. Что до самого Андрея, тот тоже вряд ли мог вразумительно ответить, почему из всей компании «серых задротов», как он ласково называл одногрупников, плотно общаться стал именно с ним.
Именно с Андреем он впервые напился, отмечая сдачу первой сессии. И еще кое-что тоже произошло впервые, косвенно благодаря ему. На втором курсе они отмечали Новый год в его загородном доме. Компания была довольно большой и разношерстной. Парни смеялись и рассказывали о своих похождениях, щеголяя мускульностью. Представительницы прекрасного пола бросали на них поверх бокалов отточенные, как сталь взгляды.
Сначала, он думал, что ему это только кажется, но взгляды одной из девушек ловил на чаще обычного. Никогда прежде он не был одарен женским вниманием, тем более, такой девушки. Жгучая шатенка с зелеными, как колдовской омут глазами и высокими скулами. Когда заиграла медленная музыка и Андрей, заплетающимся языком объявил, что дамы приглашают кавалеров, она, допив содержимое своего бокала, направилась к нему.
- Потанцуем?
И не дожидаясь ответа, притянула к себе. Вскоре они закружились среди других пар, в полумраке, освещаемом только мигающей на ёлке гирляндой. Она была ниже его, так что он, слегка наклонив голову, мог вдыхать аромат её волос, ощущая под своими ладонями тонкую, как молодое деревце, талию. К концу танца они уже почти вплотную приникли друг к другу, не обращая ни на кого внимания.
Её звали Наташа, и она училась на дизайнера. На вечеринку попала случайно вместе с подругой, кроме которой никого не знала. Он тоже рассказывал что-то о себе, но потом и не помнил, что именно. Зато навсегда запомнил то рокочущее чувство, что магнитом тянуло к ней. Он часто представлял, как именно это произойдет. Впрочем, фантазии оказались более завораживающими, чем действительность. Из-за отсутствия опыта и большого количества спиртного, все произошло быстро, почти не успев начаться. Наташа, обняв его, стала шептать что-то успокаивающее. И так, лежа в объятиях друг друга, они и уснули. Утром, а точнее уже после обеда, он проснулся в опустевшей постели. Больше он её никогда не видел, чему на самом деле, был рад. Щемящее чувство опустошенности и вины еще долго не покидало его. Казалось, откуда-то изнутри на него вновь смотрит хмурый старик с той самой иконы, словно он сделал что-то не так. Но если так было неправильно, то тогда как?
После учебы он устроился не совсем по специальности, однако работа, так или иначе, была связана с компьютерами. Зарплата, конечно, оставляла желать лучшего, но по меркам их города было очень даже неплохо. Дни проходили за днями, он просиживал за компьютером на работе и дома вновь садился за монитор. Нельзя сказать, чтобы он чем-то в своей жизни был недоволен. Как-то иначе представить себе её течение, размеренное и подчиненное раз и навсегда установленному ритму, он просто не смог. Помимо компьютера, в свободное время клеил модельки техники времен Второй мировой, собрав с течением времени внушительную коллекцию.
Только иногда, просыпаясь ночью, понимал, что уже давным-давно не видит никаких снов. Невидимая форточка была давно и наглухо закрыта. Внутри все погасло и затхлая пустота, как раковая опухоль, заразившая саму душу, пожирала его изнутри. Иногда, пытаясь воскресить в памяти образ Оли, он с ужасом понимал, что не может сделать этого. Все, что он помнил - её светлые, почти прозрачные глаза цвета туманного Неба.
***
Началось все с того, что шеф, в силу одному ему известных причин, решил переустановить программное обеспечение на всех рабочих компьютерах. И все было ничего, но соответствующую продукцию он закупил у одной московской фирмы, и была та, скажем так, весьма специфичной. Настолько специфичной, что ему, несмотря на уверенное общение практически с любой программой на «ты», был абсолютно непонятен принцип её работы. По крайней мере, открылись мотивы шефа, ведь московский софт стоил куда дешевле зарубежных и общеизвестных аналогов. Но отступать было поздно, тем более, что послать его на несколько дней в Москву на переобучение было куда выгоднее, чем еще раз все менять.
Перед ним встал незамысловатый в своей однозначности выбор - командировка или увольнение. Возможно, в иной ситуации, он бы выбрал последнее, но в условиях разразившегося кризиса, возможность найти аналогичную должность в их городе приравнивалась к нулю. Так что выбора у него, фактически не было…
Остановиться он решил у Андрея, который перебрался в столицу сразу после окончания учебы. Мама, совсем недавно, благодаря сестре, ставшая бабушкой, особо по этому поводу не возражала. Друг его изменился, напоминая разъевшегося за казенный счет гоголевского чиновника. Несмотря на напускную браваду и вечно неунывающий вид поручика Ржевского, в голосе его звучала неведомая прежде тоска.
- Знаешь, здесь каждый живет в своем мирке. И никому ни до кого нет дела. У меня много знакомых, но вот чтобы так…
Он сделал паузу, подыскивая нужные слова и рисуя в воздухе полупустым стаканом некую геометрическую фигуру, продолжил.
- Нельзя просто так взять и поговорить, - он покачал головой, наливая еще.
- Как-то это все не так… Не по настоящему, понимаешь? Крутится все без остановки, как в колесе. Я думаю, может жениться, наконец, и пошло оно все? А с другой стороны…
Что именно было скрыто на той самой другой стороне так и осталось недосказанным, ибо последний стакан явно был лишним. Расплескав по полу остатки его содержимого, Андрей уронил голову и признаков жизни до утра не подавал. Он аккуратно уложил его на диван, укрыв пледом, а сам, поняв, что совершенно не хочет спать, решил выйти на балкон. Хотелось проветриться, так как комната насквозь пропахла табачным дымом и перегаром.
С семнадцатого этажа вид открывался действительно эпичный. И вот глядя на эти бесконечные, горящие глазницами окон дома, рыжие пятна фонарей и роящиеся как огненные мухи машины, он вдруг осознал, что где-то здесь, в этой асфальтово-бетонной сумятице живет его Оля. Удивительно, но лишь сейчас эта мысль пронзила тонкой серебряной иглой мозг, что сделало город далеко внизу, пусть и на самую малость, чуть менее чужим и ненавистным.
***
С ребятами, работавшими в фирме, где проходил тренинг, они, по принципу рыбаков из известной пословицы, сразу разглядели друг в друге родственные души. Что сказалось, в первую очередь на усвоении материала. Вместо пяти, он потратил на обучение три дня. Именно тогда, впервые пришла к нему абсолютно безумная мысль, о том, что здорово было бы тут работать. И словно в ответ на нее, Кирилл, старший из команды, протянул визитку, сообщив, что в этом году они расширяют штат сотрудников.
Обратный билет был куплен заранее. Ему хотелось сдать его и уехать из этого муравейника этим же вечером. Но это было, как минимум, невыгодно. Так что в запасе имелось целых два дня, и он просто обязан был навестить маму.
Она прибавила в весе и перекрасилась. С первого мгновения их встречи не покидало ощущение, что перед ним совершенно незнакомая, чужая женщина, с которой его уже ничего не связывало, кроме того факта, что именно ей он обязан своим земным существованием. Они пили чай с пирогом и она, как обычно, бесконечно о чем-то расспрашивала. Хотя создавалось впечатление, что все это просто непонятно для чего придуманный ритуал, который оба они зачем-то соблюдают. Как обычно, он отвечал короткими, дежурными фразами, между которыми повисало долгое и неловкое молчание.
Но в этот раз ему действительно хотелось поговорить. Но по-другому. Как в те предновогодние дни его детства, когда в воздухе было разлито волшебство и предчувствие праздника. Он судорожно пытался вспомнить, о чем же они тогда разговаривали? И вспомнилось только одно – рассказы про маленький старый парк где-то на окраине Москвы, в котором, по её словам было так спокойно,тихо и уютно, как ни в каком ином месте. Особенно часто она ходила туда, когда ждала его. Ведь именно покоя так не хватало беременной аспирантке, не знавшей, что делать дальше в своей свершившей внезапный поворот жизни. Почему-то уже тогда он был уверен, что когда-нибудь обязательно посетит это место. И еще ему казалось что от этого будет зависеть что-то очень и очень важное.
- А где находится тот парк? – прерывал он надолго повисшее молчание.
- Какой? – непонимающе спросила мама.
- Ну, тот… В котором ты кормила голубей.
Какое-то время, не понимая, о чем идет речь, женщина напротив смотрела куда-то вдаль отсутствующим, пустым взглядом. А потом, словно луч солнца осветил изнутри её лицо, и ему показалось, что перед ним снова его мама, - та самая, которую так ждал маленький мальчик у входной двери. Ему даже показалось, что и сам он, на несколько неуловимых мгновений, вновь стал тем мальчиком, которому и было поведано, как найти это место.
Сделать это оказалось довольно непросто. По маминому описанию, - это была окраина города. Но сейчас кругом высились свежеиспеченные, выросшие как грибы после дождя многоэтажки. Казалось чудом, как этот парк вообще уцелел - последний оплот навсегда сгинувшего мира, в котором еще пели птицы и шелестела листва. Несколько посыпанных гравием дорожек сходились в центре небольшой площадки, где пестрела цветочным букетом средних размеров клумба, вокруг которой стояло несколько стареньких скамеек. Скорее всего, именно на одной из них когда-то давно сидела и мама, кормя голубей, как делала сейчас одиноко сидящая девушка...
И вот оно вновь, это чувство... Что он видел этот парк, наполненный пробивающимся сквозь листву апрельским солнцем, вдыхал аромат этих самых цветов и слышал хлопанье голубиных крыльев вокруг. Что все это когда-то и где-то уже было, а он лишь зритель, сотни раз пересмотренного фильма про самого себя. Время остановилось, повиснув где-то в непостижимо далекой точке, готовясь сделать стремительный прыжок.
Девушка держала уже почти опустевший пакетик с семечками, и казалось, не замечала ни снующих вокруг птиц, ни его пристального взгляда. Вот сейчас, она поднимет лицо и... Глаза её были светлыми и почти прозрачными. Она улыбнулась и тихо произнесла:
- Привет.
А потом, перевела взгляд на батон в его руке и добавила.
- Ты можешь поделиться со мной? А то у меня семечки почти закончились.
Говорить он не мог, застрявший в горле ком, навеки лишил его этой способности. Молча отломил половину булки и протянул ей. На какую-то долю мгновения руки их соприкоснулись и ему показалось, что электрический разряд в сто тысяч вольт пронесся по телу. Они сидели рядом, наблюдая, как на увесистый кусок хлебной плоти набрасываются самые наглые и беспринципные из окружавшей их стаи. Он никак не мог понять, Она это или нет. Ведь образ девочки из прошлого стерся из памяти, и все что он помнил - глаза цвета туманного Неба.
- Хорошо здесь, - наконец выдавил он из себя, - хотя вообще Москва мне не особо понравилась.
- Да, я очень люблю этот парк. Часто гуляла здесь в детстве.
- А ты не с юга случайно? – вдруг добавила она.
- Да, - смущенно ответил он, - а что, мой говор сильно чувствуется?
- Да, есть немного
На какое-то время повисла неловкая пауза, которую вновь прервала девушка
- А ты сюда надолго?
- Да нет. Сегодня вечером уезжаю.
- И что, Москва не вдохновила? – в глазах ее вспыхнул озорной огонек.
- Если честно, нет.
Было странно, как такое милое и хрупкое существо способно защищать этот город.
- А где ты был? - продолжала она свой допрос.
- Да так… Можно сказать, что негде.
Она вскочила со скамейки, бросая остатки батона в эпицентр разгоревшийся внизу битвы и потянув его за руку, произнесла:
- Пойдем, я покажу тебе город. Время еще есть. А то так ничего и не увидишь.
Он где-то слышал теорию, что рай это растянувшийся в бесконечности самый счастливый день земной жизни. Если это так, то он теперь точно знает, как будет выглядеть его собственная версия.
Этот солнечный апрельский день они провели вместе. Она водила его по каким-то улицам и переулками, где дыхание текущего века почти не чувствовалось. Показывала старинные особняки и дома, рассказывая истории, бесконечные и разнообразные, как облака, несущиеся над ними. У нее было множество историй. Она абсолютно не была связана с миром, порхая над ним, как бабочка и смотря на него не изнутри, как все, а откуда-то из непостижимой, трепещущей бездны, которой были наполнены её глаза. У нее не было страницы в соцсетях, электронной почты и мобильника. Он бы не удивился, узнай, что и домашнего адреса у неё тоже нет, и спустилась она прямо с неба.
Они пили кофе в кафешке, где, по её словам, тот варили особым образом, наполняя солнечным светом, легкой печалью и хорошими воспоминаниями. В букинистическом магазине, в котором, по ее выражению, можно было найти любую книгу, он приобрел томик её любимого поэта. Единственное, что она не любила, так это технику. Когда он рассказал, что работает с компьютерами, то не мог не заметить её разочарования.
- Они вытягивают из нас жизнь, - вынесла она свой вердикт, - и заставляют отдавать свою душу, оставляя взамен пустоту.
И вдруг, схватив его за руку, отчего по телу вновь пронесся разряд, крикнула:
- Смотри какая красивая!
- Кто?
- Бабочка, ты разве не видел?
- Нет, - смущенно выдавил он и вдруг понял, что вообще никогда не видел живых бабочек. Только на заставке рабочего стола.
Она внимательно посмотрела на него, словно пытаясь прочесть что-то.
- А ты обращаешь внимание на то, что происходит?
- Ну, я … - но он вдруг осекся, настолько неуместными показались оправдания, тем более, что она, кажется, и так все знала.
- Да нет, не всегда. Но ты не один такой. Знаешь, я так редко вижу счастливых людей. Каждый словно заперт в клетке. А ведь жизнь ведь проходит мимо. Понимаешь? И все что остается, это помахать ей ручкой вслед.
Он кивнул, хотя на самом деле мало что понимал. Точнее, какая-то часть его была в курсе того, о чем она говорила. Та самая, о которой и сам он имел весьма отдаленное представление и держал под неусыпным контролем.
- Мир остается закрытым для них, - продолжала она, - и в себе они уже ничего не видят, хотя только для себя и живут. Удивительно, да?
- Но что же делать?
- Нужно просто понять, что у нас нет времени, понимаешь? Совсем. Мы думаем, что все это будет длится вечно, а на самом деле… На самом деле все что у нас есть, это только это мгновение. Здесь и сейчас.
Ему хотелось разорвать билет и остаться с ней навсегда. Но это было невозможно. Он чувствовал, что пытается взобраться по заснеженному горному склону, где не за что уцепиться и рано или поздно, сорвешься вниз. Мгновения, как хрустальный песок скользили сквозь пальцы, и все что оставалось - разжать ладони и принять все как есть, не пытаясь что-то удержать или изменить.
Она проводила его до вокзала. Вокруг суетились люди, неся сумки и чемоданы, все гудело, звучали объявления прибытия и отправления поездов. Но он ничего уже не видел и не слышал в те последние мгновения, когда они были вместе.
Ему хотелось так много всего сказать, но она придвинулась вплотную и все его слова рассыпались как песочный замок под ударом морской волны. Он чувствовал прикосновение ее нежных, потрескавшихся губ, и не верил, что это происходит наяву.
Казалось, прошла целая вечность, галактики успели вспыхнуть и погаснуть, когда она отстранилась и в последний раз посмотрела на него. Бездонная глубина её глаз была наполнена жемчужным серебром слез.
- Я вижу в тебе Небо - прошептал он.
- Небо в каждом из нас, - улыбнулась она, и еще раз поцеловав его, ускользнула прочь.
***
Дома он понял, что жизнь его в прежнее русло уже не вернётся. Никогда. Даже если он этого очень захочет. Что-то огромное, разбив хитиновый панцирь его заскорузлого мира, ворвалось внутрь, перевернуло и навсегда изменило его. Все эти годы он жил под чудовищной дозой наркоза, действие которого, наконец, закончилось. Все вокруг теперь вызывало отвращение и злобу. И работа в первую очередь. На следующий день после возвращения из командировки на стол работодателю было предъявлено заявление об увольнении по собственному желанию. Тот внимательно посмотрел на него и, кажется, впервые за все время, во взгляде его прочиталось уважение.
- Вот она что Москва с людьми делает, - пробубнил тот под нос, подписывая заявление.
Преемник ему нашелся меньше чем через неделю. Еще за неделю он его обучил всему, что сам недавно узнал от своих московских коллег. Парень оказался толковый, только что закончивший университет по его собственной специальности. За это время он продал компьютер и все гаджеты, оставив лишь телефон. Нашелся обеспеченный любитель моделей техники времен войны, который скупил почти всю его коллекцию. Он связался с Кириллом, поинтересовавшись, в силе ли еще его предложение. И заявил о своем намерении, чем немало того удивил.
И вот поезд, рассекая дышащий прохладой воздух, снова нес его к наливавшемуся густой, чернильной синевой горизонту. Именно тогда, глядя на уходящие в бесконечность сияющие нити рельс, на укрытые туманом и росой поля и жемчужные слезы звезд, застывшие над ними, он и написал эти строки: :
Пусть тысячи лет пройдут,
Но наши дороги с тобой
Друг друга никак не найдут,
Под самою горькой звездой.
Пути бесконечны и все,
Уходят навек в Тишину.
Лучом промелькнут по росе,
Подобно забытому сну.
Который когда-то давно,
Тревожил меня по ночам.
Где счастье нам было дано,
Друг друга на миг повстречать.
Хотелось бы сказать, что в Москве ему всегда сопутствовала удача. В каком-то смысле так оно и было. Первое впечатление о той фирме не было обманчивым. Впервые в жизни он получал удовольствие от того, чем занимается, словно вернулся в университетские времена. Довольно быстро разрешился и вопрос с жильем, у одного из коллег съехал сосед, а расставаться с двухкомнатной квартирой в хорошем районе совсем не хотелось.
Но это касалось только внешней стороны его жизни, а с другой, он словно заново учился жить. Постепенно уходил страх привлечь к себе внимание или сделать что-то не так. Ему уже не казалось, что мир это хищник, затаившийся для прыжка.
Надо ли говорить, что все свободное время он искал её. На улице и в метро, в кафе и кинотеатрах, везде и всегда. Почти каждые выходные он просиживал в том самом парке до позднего вечера. Наверное, все окрестные птицы уже знали его, ведь стоило ему примоститься на лавочку, они слетались со всех сторон света. Труднее всего было покинуть это место, ведь всегда мог сработать пресловутый закон подлости. Доходя до последних, робко стоящих перед асфальтовой кромкой деревьев, он вновь возвращался назад. И так раз за разом.
А ещё он посетил все места, которые она показала в тот день. Для него теперь существовало две Москвы. Первая - серая, громоздкая и чужая, в которой разворачивалась как его собственная, так и жизни всех остальных. И был иной, Её Город, в котором всегда светило солнце, а лица прохожих были чуточку добрее.
Продавщица в букинистическом магазине, к его большому удивлению, прекрасно помнила девушку, которую он описал. По её словам, раньше она бывала у них почти каждую неделю, но уже несколько лет не заходит. От неё он и узнал, каких авторов та любила, и какие именно издания когда-то приобрела. Это было большой удачей, так как он мог купить такую же книгу, которая когда-то была и у неё. Так и начались их заочные свидания. Читая, он представлял, что она гладила этот же переплет, вдыхая запах пожелтевших от времени страниц. Теперь он знал, кто подарил ей крылья, на которых она взлетела над миром. И чувствовал, что и за его плечами те начинают робко пробиваться. И все-таки чего-то ещё не хватало, чтобы взлететь...
***
Той ночью он проснулся с почти забытым детским чувством, что только что видел важный сон и если сейчас вспомнит его, то… Безуспешные попытки сделать это ни к чему не привели. Серые сумерки уже начали просачиваться в окно и часы на телефоне показывали пять утра. Почему-то он долго смотрел на дату, пытаясь понять, что с ней не так. Вдруг, словно вспышка осветила сонные внутренности его сознания - это была годовщина со дня их встречи. Его внезапно переполнило предчувствие, что именно сегодня будет поставлена последняя точка и найдены все ответы. И еще повезло, что было воскресенье.
До боли знакомая, ставшая почти родной дорога в парк. Погода, правда, была совсем не такой, как год назад - пасмурной и сырой. А ещё, как бездомный пес завывал злой, пронизывающий все вокруг ветер. Никогда раньше он не ходил дальше парка и даже не знал, что именно находится там. Оказалось что кладбище. Удивляясь самому себе, он направился навстречу темнеющим надгробиям, хотя никогда не любил погосты, стараясь посещать их как можно реже. Поблекшие фотографии и даты. Кто-то прожил так мало, кто-то вполне достаточно. И каждый из этих людей хотел, только одного - счастья. А что это вообще такое? Как много счастливых людей он встречал? А если кому-то и удавалось ухватить его, то оно сгорало, как спичка. Потому что такова природа и ничего тут не попишешь.
Ему вспомнились Её слова, о том, что каждый человек проживает жизнь, запертый в клетке. Было в этом что-то до боли правдивое и жуткое. Птица жаждет Неба и только в нем может быть счастлива. Но как взлететь к нему? Он поднял голову, словно спрашивая кого-то там наверху. Но над ним лишь набухали грузные, тяжелые облака, готовясь просыпаться мелким холодным дождем.
Было тихо, лишь где-то вдали лаяли собаки и натужно рычал мотор не то трактора, не то грузовика. Вдруг внимание его привлёк ничем не примечательный, серый памятник. Вновь это странное чувство, что он смотрит давно знакомый фильм и прекрасно знает, что именно увидит. Сердце его замерло - бездонная пропасть, черной глазницей черепа разверзлась там, где оно билось секунду назад. И из неё хлынула ледяная, разрывающая на части и обращающая все в прах волна.
Год рождения, совпадающий с его собственным и такая знакомая фамилия. И имя, что все эти годы нёс в себе, как скрытую в глубинах сердца жемчужину. Никогда еще в своей жизни он так не плакал. А потом бесконечно долго лежал на земле, не обращая внимания на начавшийся дождь. Боль понемногу стихала, сменяясь покоем и благостной, исцеляющей тишиной. Где-то внутри него распахнулось невидимое окно, в которое вливалось трепещущее непостижимой легкостью Небо. То самое Небо, которое, как оказалось, всегда было в нем. Только он почему-то забыл об этом и вспомнил только сейчас.
Что-то коснулось руки. Машинально он отдернул её и увидел, что это была бабочка. Впервые в жизни он видел живую бабочку. А та, перелетев на надгробие, села прямо на то место, где была начертана вторая дата. Оля умерла осенью. Три года назад. Выведенная красивым перистым шрифтом эпитафия гласила: НЕБО В КАЖДОМ ИЗ НАС. А под ней были вырезаны в граните знакомые с детства десять китайских иероглифов.