экспресс мчит на восток
«Приснился мне город, который нельзя одолеть,
хоть и напали на него все страны вселенной»
( Уолт Уитмен, американский поэт)
Он был революционером по духу, психологическому настрою, готовности принять любые удары судьбы, но и не ожидать смиренно, когда эти удары до него докатятся. Единственный раз, встретившись с Генри Фордом-младшим в Париже, он тут же принял для себя как руководство к действию один из жизненных постулатов Форда-старшего: «Из тех, кто начинал любое дело, сдавшихся намного больше, чем побеждённых». И он принял для себя это правило – никогда не сдаваться, чтобы не быть побеждённым!
Да, он был революционером ещё и по велению сердца, к тому же поэтом, всегда опережающим время, но, скажем так, с ногами, стоявшими на реальной земле и с головой, возвышающейся над невыстроенными ещё зданиями. Новое для него всегда было на первом плане, мятежное звало, грядущее дерзко будило.
Он был в какой-то степени провидцем, ставящим перед собой цель не ремонтировать вчерашнее и нынешнее, а возводить немедленно будущее, т.е. перепахивать, взрывать, строить заново руками тех, кто завершил революцию. Но для этого необходимо было освободить эти руки, жаждущие работы, для нового труда, ещё неизведанного… Он был целостен, заряжен и в своей поэзии, и в борьбе за эту поэзию самого труда, как он говорил: «Рабочего удара!»…
«Ринемтесь вниз!..
Мы войдём в землю миллионами,
мы войдём океанами людей!
Землёю рождённые, мы в неё возвратимся.
И тогда, в исступлении трудового порыва,
Земля родит новых существ, имя которым уже
не будет
имя
человека.
Новорождённые не заметят маленького
низкого неба, потерявшегося во взрыве
их рождения, и сразу же двинут всю землю
на новую орбиту, перемешают карту
Солнца и планет, создадут новые этажи
над мирами.
Сам мир будет нам
новой машиной,
где космос впервые
найдёт своё собственное сердце…
Он несётся!»…
Что ж, начнём представление этого провидца в наших этюдах с дословного перечисления его биографических данных, как это сделано в Суздальском городском музее:
«Гастев Алексей Капитонович – революционер, пролетарский поэт и видный деятель в области рационализации труда. Родился 26 сентября 1882 г. в г. Суздале Владимирской губернии. Отец его был учителем городского училища и умер, когда Гастеву исполнилось два года. (По другим сведениям, он выехал по делам в Москву и пропал без вести). Мать
Гастева была портнихой. По окончанию городского училища, а затем технических курсов, Гастев поступил в Московский учительский институт, но был отчислен перед сдачей госэкзаменов за устройство демонстрации в память 40-ой годовщины со дня смерти Добролюбова. В 1901 году вступил в РСДРП, стал профессиональным революционером. Руководил боевой дружиной. В июне 1903 года сослан на 3 года в г. Яренск (Вологодская губерния). Через год ему удалось бежать за границу, Жил в Париже, работал слесарем на заводе и слушал лекции в Высшей школе социальных наук».
Именно в эти годы Гастеву удалось встретиться и поговорить с Генри Фордом-младшим, прочитавшим в Высшей школе две лекции о создании непрерывного американского рабочего конвейера по выпуску автомашин в Детройте. В эти же годы он ведёт интенсивную переписку и встречается с Лениным и Крупской в Париже и в Швейцарии… Гастев ещё трижды арестовывается, высылается в Нарым и Якутск, живёт по подложному паспорту в Новониколаевске и ещё трижды ему приходилось бежать во Францию. Здесь он впервые знакомится с Луначарским в Лиге пролетарской культуры (организация русских литераторов – рабочих). Пишет в «Правду» под псевдонимом «И. Дозоров».
В 1910 году, а по некоторым данным – в начале 1912 года – Гастев в долгой полуторачасовой беседе встретился на курсах в Париже с князем Кропоткиным, вершителем судеб мировой монархии. Так, по крайней мере, представляли князя некоторые газеты Франции и обязательно приводили цитату из зарубежной речи мятежного князя о том, что они, Кропоткины, истинные Рюриковичи, имеют больше прав на российский престол, чем Романовы. В этом князь Кропоткин, наверное, был прав…
А в беседе с Кропоткиным Гастев с карандашом в руках и тетрадкой знакомился с новым восприятием мира по-Кропоткину и его биосоциологическим законом взаимной помощи. Согласно этому закону все формы жизни, как биологические, так и социальные «зиждутся на взаимной помощи и поддержке».
- Природа не сделает ни одного движения, - потрясая своей обширной бородой, - вещал князь, - только в соединении друг с другом – будут ли то соединения атомов, клеточек, животных или человеческих существ, только тогда индивидуальные единицы в общем порыве могут совершить какой – либо прогресс. Изменить к лучшему вероятную модель ближайшего будущего можно, мой русский друг, но лишь согласованными усилиями общего волеизъявления!. ..
Трудно сейчас, в наши дни, судить о том, что и как воспринял из беседы с Кропоткиным на французской земле беглый революционер Алексей Гастев. Во всяком случае, по словам Луначарского, с которым они много раз встречались после революции в Москве, «Гастев был часто непредсказуем, что называется, себе на уме: творческая инженерия для него была всегда на первом плане».
Приостановимся на фразе: «творческая инженерия» и «себе на уме»… И отметим, что народный комиссар просвещения Луначарский очень точно попал этим определением в сердцевину гастевских задумок о конвейерном производстве и обучении заводского рабочего прогрессивным навыкам, что называется, «с первого удара». Это ключевая установка будущего, так сказать, Гастева, первым в новой России, ставшим во главе НОТ – Научной организации труда. Основным научным опусом Алексея Гастева, среди прочих, является не устаревшая до сих пор книга «Трудовые установки», изданная в 1924 году, - в то самое время, когда он, с помощью Ленина, создал и возглавил ЦИТ Центральный институт труда… Именно в те годы, как говорил Гастев, «с первого удара» необходимо было настраивать советский конвейер на бесперебойную, точную работу.
Отдадим Гастеву должное и в том, что его беседы с некоторыми крупными людьми 20-го столетия состоялись ведь не просто так. Что-то в нём, в этом русском революционере с горящими глазами, но и с неспроста заданными вопросами к собеседникам, заставляло их приостановиться, а потом и более подробно обрисовывать свою точку зрения. Чего стоила одна полуторачасовая беседа с Кропоткиным, который, как известно, чуть ли не поминутно ценил своё время в прямом и переносном смысле. Но ведь выслушал! А потом и уединился с Гастевым в одной из лекционных комнат. С той самой встречи хранил Гастев записанные в тетрадке мысли Кропоткина о том, что «немец хорошо работает везде, а русак – только в привычной обстановке. У нас – культура бескрайней тайги, у них, на западе, – культура тесного, спёртого стенами законов жилища»…Эти мысли позже повторял Алексей Капитонович Гастев в своих лекциях и технических брошюрах, которых он выпустил множество, не забывая, между прочим, в них и о языке поэзии.
В своей книге «Поэзия рабочего удара» он не столько поэт, сколько, может быть, публицист, глашатай нового времени, строитель новой страны, стряхнувшей с себя обветшалое прошлое:
«Когда гудят утренние гудки на рабочих окраинах – это песня будущего.
Мы когда-то работали в убогих мастерских и начинали работать по утрам в разное время.
А теперь, утром, в восемь часов, кричат гудки для целого миллиона.
Теперь минута в минуту мы начинаем вместе. Целый миллион берёт молот в одно и то же
мгновение.
Первые наши удары гремят вместе.
О чём же поют гудки?
- Это утренний гимн единства!»
ВЫРАСТАЮТ ПЛЕЧИ СТАЛЬНЫЕ…
«У Гастева было два Бога –
Пролетариат и Машина»
(Кир Булычёв, росс. писатель и философ)
В самые первые годы новой России, на заре 20-х годов, друг Маяковского и поэт Николай Асеев не так уж случайно воскликнет: «Я хочу тебя увидеть, Гастев,/ больше, чем кого из остальных!»…
Кажется, с чего бы это вдруг поэт, находившийся в самой стремнине потока новой поэзии, окружённый такими же горластыми соратниками во главе с Маяковским, обратит своё пристальное внимание на Алексея Гастева?
А вот потому и обратит, что в суровые годы разрухи, после двух кровопролитных войн, когда в расковырянной, обессиленной, обглоданной стране не хватало ни хлеба, ни железа, ни спичек, Гастев возвещал, что он сам – из железа и камня, и призывал строить новое из железа и бетона, стоя на земле, но прорываясь головой к небу…
«В жилы льётся новая железная кровь.
Я вырос ещё.
У меня самого вырастают стальные плечи
и безмерно сильные руки.
Я слился с железом постройки.
Поднялся.
Выпираю плечами стропила,
верхние балки, крышу.
Ноги мои ещё на земле,
но голова выше здания»…
Нам сейчас, конечно, трудно понять эту неутолённую жажду железа, без которого не стало бы ни хлеба, ни сегодняшней России… Поэты времён Маяковского, скорее всего, не относили Алексея Гастева ни к пророкам, ни к провидцам. Он был для них «закономерным, действующим лицом революции, которая ставила своей целью построить всё заново – руками тех, кто эту революцию совершил»…
Но, на мой взгляд, провидцем Гастев всё же был! И говорит об этом его произведение «ЭКСПРЕСС. Сибирская фантазия», затеянная им в Якутске и завершённая в Новониколаевске – нынешнем Новосибирске. «Это будет!», - возвещал он. Будет, как есть, регистрирующий экран электронных приборов. Будет, как есть сейчас, кардиограмма и запись токов мозга. Будет преодолённая ныне невесомость и искусственное земное тяготение в кабинах космолётов… Многое чего будет, вплоть до движения человека в пространстве и во времени…
- Прогуляемся по свету! – предлагает Гастев, стоя у окна вагона своего «Экспресса».
А мы перед этой прогулкой напомним лишь, что эссе «Экспресс . Сибирская фантазия» давалось автору трудно. Не хватало обычных статистических данных о сибирских городах, вошедших в книгу, и не во всех этих городах удалось побывать автору. Да и время было не совсем подходящим для подобных путешествий. Заканчивалась Первая мировая, сам Гастев живёт по подложному паспорту в Новониколаевске, скрываясь от царских ищеек… Ему удалось лишь провести, как теперь сказали бы, своеобразный маркетинг – собрать некоторые данные об отдельных городах Сибири и Урала, их экономическом потенциале и взгляде на будущее. Скажем, Красноярск был в то время мощнее Новониколаевска, а Иркутск, как главная резиденция сибирских губернаторов, был финансовой подпиткой всей Сибири со своим Русско-Азиатским банком. Словом, с миру понемногу, а дальше – как получится…
О том, что получилось, до сих пор идут споры среди специалистов-инженеров и в не менее многочисленной команде фантастов. Те, кто поближе к Москве, зовут это гастевское произведение утопией. Хочется только напомнить уважаемому читателю, что провидчество – не фантазёрство. В качестве примера приведём новосибирский Академгородок, его вчерашнее и его самое ближайшее будущее, которое и сегодня ещё трудно представить… А пока вместе с автором просто встанем у окна в вагоне экспресса, который «сорвался с уральских высот и рвётся к Кургану»…
Отметим в своём электронном «напоминальнике», что Курган давно зовётся «кухней мира», он изобилует хлебом, маслом и мясом. Его давно зовут городом крепкого и вольного сибирского народа, не знавшего крепостной неволи. В центре, на берегу реки Тобол – гордость города: Народный Дом. Здание – в десять этажей. Окна дома идут цельным непрерывным стеклом от крыши до самой земли. Надземную часть занимает кооперативный университет и кооперативные центры…Под землёю – тоже десять этажей. Здесь расположена «кухня мира» со своими многочисленными цехами…На углу Народного дома высится редакционный маяк, на котором днём и ночью горит слово «ЕДИНЕНИЕ». Маяк виден на добрую сотню вёрст. Из Европы часто поднимаются на уральские хребты, чтобы любоваться курганским великаном…
От Кургана поезд будущего мчит нас по залитым солнцем пашням. Необитаемая прежде степь и тундра стали житницей всего света. Вольные сибирские переселенцы создали тип новых селений, идущих в два ряда домов на сотни вёрст - словно тысячевёрстный хутор, перерезает смелыми линиями Сибирь с юга на север и с запада на восток… Экспресс быстро тормозит…
Вот он, новый город с тысячью заводских труб. Это – «Сталь-город», который прежде назывался Новониколаевском (а позже – Новосибирском). Стальные пути идут вправо и влево, к югу и северу – и все направляются к реке Обь. Берега её стиснуты гранитом, набережные скованы сетью подъездных и подземных путей. По обеим сторонам реки – сотни подъёмных кранов… А внизу – лес мачт океанских судов, ходящих по углублённому фарватеру Оби. Здесь – и пароходы компании «Барнаул – Канал», идущие от угольных центров Алтая к нефтяным районам Карских островов и Печоры, через Полярный канал, и железнодорожные линии от Обдорска. А вот грузные теплоходы компании «Сталь-город – Нарвик», рассекающие грозные бури Карского моря и полярные льды океана.
Сделаем разрядку и напомним читателю, что Нарвик – заполярный город, принадлежащий Норвегии. Значит, Алексей Гастев 100 с лишним лет назад предвидел потепление северных вод и атомные сердца мощных ледоколов, коль пустил в путь теплоходы из Новосибирска… Думается, в ближайшее столетие и углубление фарватера реки Обь не станет большой проблемой…
Железнодорожный мост через Обь – гордость сибирских строителей. Не проходит минуты, чтобы по мосту не мелькнул поезд.
Сталь-город – главный форт сибирской индустрии… Заводы идут правильными рядами корпусов, вытянувшись в прямые линии… Частные здания идут квадратными кварталами: их плоские крыши соединены в одну площадь и образуют роскошный зелёный сад. И все эти заводы, дома, башни, цистерны, мосты, элеваторы, рыбные погреба – анонимны, У них нет названия, они принадлежат компаниям и синдикатам, у которых нет фамилий. Голый капитал, без лиц, без фигур…
«Сталь-город» зовут машиной Сибири. Оттуда идут водные и железные пути во все концы света. От этого города до Алтая тянется непрерывная промышленная стройка, которая оканчивается подземными городами-шахтами.
«Голый капитал, без лиц, без фигур»… Как ни крути, а очень похоже на сегодняшнюю нашу действительность! Что ж, поехали дальше.
Красноярск. Это мозг Сибири!
Только что закончен постройкой центральный сибирский музей, ставший целым учёным городом. (Не перепутать бы с нынешним Новосибирском!)… Университет известен всему миру своими открытиями. Это здесь смогли установить точный возраст земного шара. И здесь создали знаменитую лабораторию опытов с радием и открыли интернациональную клинику на 20 тысяч мест… Здесь сегодня в Доме международных конгрессов, шпиль которого виден ещё до подъезда к Красноярску, заседает всемирный конгресс по улучшению человеческого типа путём демонстративного полового отбора. Если необходимо выразить какую-либо смелую научную идею, в Европе и в Америке говорят: «Это что-то… красноярское!»…
А на Енисее высится мачта с гордой надписью: «Красноярск – морской порт и верфь мира!» На север от моста больше чем на десять вёрст – сплошные суда. А по берегам, точно скелеты допотопных динозавров, высятся эллинги судостроительных заводов…
Экспресс, однако, мчится.
Иркутск! Город транспортных сооружений, оптовой торговли, финансов, синдикатов, трестов и бирж.
Отсюда идут чёрные магистрали: одна врезается в сердце Китая – в Пекин. Другая идёт к Владивостоку, интернациональному порту, вся жизнь которого рвётся через океан к Колорадо и Нью-Йорку. Третья – на Амур, к его дивным виноградникам и садам.
А четвёртая – строго на север, на Якутск, к разбуженной полярной стране… Ещё издали, вёрст за двадцать, виден «верхний этаж» города. Это – воздушные платформы королей капитала. На них – станции телеграфа и телефона. Отсюда по незримым волнам капитал правит уже не только Сибирью, но через Владивосток целит в Америку… На платформах находятся конторы и залы синдикатов с их краткими названиями: «Золото», «Радий»… «Полюс»… «Кислород»…
Фотогазета «Платформа» выходит непрерывно, круглые сутки. Она осведомляет обо всём. Она постепенно стянула сюда весь мир, все лучшие литературные и артистические силы, стаксировав гонорары всех знаменитостей. Демократическая богема желчно острит: «Парнас» переехал в «Платформу»…
Только здесь, в Иркутске, узнаёшь, какая потрясающая сила в тишине… Это мы въехали в подземный центральный вокзал. Бархатные тормоза, бесшумный выход газов из локомотивов. Схороненные в земле моторы. Отсутствие служебного персонала. Всё делается автоматически. К услугам публики всюду надписи и световые указатели. А ступишь ногой – бесшумно тронулся лифт, поднялась или опустилась платформа тротуара. И невольно пассажиры, загипнотизированные этой мощной тишиной, начинают переходить на шёпот… А на верху – водопады света и сообщение фоногазеты о том, что в Иркутске проходят три конгресса. Деловые заседания этих конгрессов таят невиданную финансовую и социальную схватки. Но главное слово уже произнесено: «ИНТЕРНАЦИОНАЛИЗАЦИЯ»… Мир живёт накануне новых потрясений, дерзких вызовов.
Экспресс летит к Якутску. От Иркутска к северу по всему материку идёт монорельсовая дорога. Этому пути не страшны снежные заносы… На Витиме стоит золотая столица Бодайбо. А экспресс мчится сквозь горные хребты, катит с вершины на вершину. Но вот – Якутск, не город, а сказка!.. Кто был здесь в начале двадцатого века, не узнает Якутск. Нет проток, нет болот, улетучились озёра. Дома здесь сделаны целиком из бумаги. Теперь на бумажных фабриках Якутска делают из бумаги газетные листы, мебель, вагоны, суда, дома и дороги, с тех пор, как Азия и Америка перешли к бумажной стройке, все металлы задрожали за свою будущность… От Якутска дорога к морю…Охотск. Здесь два чуда: искусственное озеро и аквариум, где хранится и культивируется рыба Тихого океана…
А вот и город буржуазной неги – Гижигинск. Зимой здесь собирается знать с других платформ не только Сибири, но и всей Азии и Америки, занимаясь охотой и спортом. На моторных санях, на оленях, собаках – и по тундре! Здесь и летом нет скуки, цвет деловых людей лечится здесь в горячих источниках…
Между тем, назревают новые битвы по всему берегу Великого океана, в Америке, в Китае, на Зондских островах началась постройка тепловых гигантов, и все они бросили вызов Камчатке.
Экспресс мчит на самый север и грезит новыми сказками, весь такой земной, весь человеческий. Он хочет облить всю землю своим горячим дыханием, отдать ей свою огненную страсть… Дальше! На самые рискованные зыби, к безумству и отваге, на самый дальний – дальний край!..
Вот он, город Беринга. Он знает только два лозунга: «К Полюсу» и в «Америку»… Постройка туннеля стоила двух тысяч жизней: полтысячи людей погибло от полярных холодов и полторы тысячи пожрал океан в подводных работах. Победа индустрии заставила весь рабочий класс одеться в траур. Но теперь уже нет границ между Старым и Новым светом. Туннель стал символом рабочего единения.
Перед туннелем у Беринга маяк. Он направил свои прожекторы на экспресс. Он, экспресс, словно купается в красных, синих и белых лучах этого полярного смельчака… Но ещё мгновение – и экспресс в туннеле. Экспресс летит, его дорога туда и обратно бесконечна. Он схоронил в своём пламенном сердце всю боль небывалой дороги… Ещё полчаса – и вот она, Америка!
Жизнь мелькает. Люди входят и выходят, умирают и родятся, гибнут и снова воскресают надежды… Конец пути…
ПОСЛЕСЛОВИЕ. Осенью 2018 года, ровно через столетие после опубликования этого произведения в Новосибирске гостила передвижная выставка Красноярского литературного музея имени писателя Виктора Астафьева. У неё было длинное, но вполне обоснованное название: «Алексей Гастев. Экспресс – панорама: Мечты сбываются».
По свидетельству заведующей музеем Ольги Ермаковой, красноярские музейные работники для создания этой передвижной выставки искали партнёров вдоль всей линии Транссиба. И вот на этом стыке художественного вымысла, исторических фактов и дня сегодняшнего появилась необычная и очень впечатляющая выставка по существу всего транссибирского пути. Здесь собраны редкие фотографии из сибирских музеев-партнёров Красноярска, книги, плакаты, подлинные предметы столетней давности, чертежи и карта предполагаемого маршрута самого Гастева… Браво музейным работникам Сибири, создавшим бесподобную выставку!
А мы вернёмся к истокам и продолжим. Как-то так случилось, что в промежутке между 1900 и 1916 годами не один и не два писателя, да ещё в разных странах, вдруг «опрокинулись» в фантастику, хотя ни до, ни после этим они не грешили. Это - «преимущественно произведения о рабочих массах, или символизирующие рабочие массы, в которых реалистические детали смешиваются с фантастикой», писалось в газетах той поры.
По существу, то было время, как сообщалось в газетах и журналах, - «страшной болезни вроде чумы или оспы, которой заболели тысячи русских людей. Болезнь называлась: опошление, загнивание души… она отравила умы и чудовищно искалечила нравы… 1905 год всё вдруг взметнул вверх революционной волной», а потом бросил в глубь обывательщины целые слои населения, «к мелким помыслам, мелким страстям».
Никогда ещё обширные слои русской интеллигенции не были так оторваны «от народных интересов и нужд! Да и сами народные массы ненавидели весь этот «новый мир» со всеми своими новшествами на родной земле - дредноутами, субмаринами, отелями, биржами, банками, трестами, холдингами, кредитами и прочим, одетым в далеко не русские слова. Но ругали все его нещадно и, конечно, по-русски… А этот «неустанный рёв машин,/кующий гибель день и ночь», по 12 часов в рабочую смену? Александр Блок писал: «Как тяжело лежит работа/на каждой согнутой спине!».
Со всех сторон на стены старого строения начинают напирать новые сокрушительные силы. И каждая, по выражению Блока, зовётся революцией:
«Раскинулась необозримо
Уже кровавая заря,
Грозя Артуром и Цусимой,
Грозя девятым января…»
…И вот появляется в петербургском журнале «СИГНАЛ», во втором номере за 1906 год, фантастический рассказ Александра Куприна «Тост». Как сообщает писатель, - это «из истории революций всего ХХ-го столетия». Вот его начало:
«Истекал двухсотый год новой эры… Но нигде не встречали нового двухсотого года с таким гордым торжеством как на Северном и Южном полюсах, на главных станциях Великой Электороземно-магнитной Ассоциации»… Суть рассказа в том, что многие тысячи специалистов разных стран объединились в некий союз свободных людей и решили обратить земной шар в гигантскую электромагнитную катушку. Для этого они обмотали «всю землю с севера до юга спиралью из стального, одетого в гуттаперчу троса длиною около 4 млрд. километров. А на обоих полюсах были воздвигнуты электроприёмники необычайной мощности»… За этим удивительным сооружением тревожно следили на всех ближайших планетах, с которыми обитатели земли «поддерживали постоянное общение»…
Что интересно, «Экспресс» Гастева, опубликованный чуть раньше «Тоста» Куприна, был сразу же назван критиками утопией не смотря на то, что как инженер, автор насытил своё произведение вполне земными, реальными вещами и, как мы убедились ныне, многое предсказал. И вот, как бы в пику «подобной утопии», появляется через несколько лет роман Евгения Замятина «Мы». В нём, по воле автора, обычные люди на конвейере новой жизни заменены «человеко-номерами»…
А через какие-то 10 лет в рецензии Джорджа Оруэлла о романе Олдоса Хаксли «О дивный новый мир» мы встречаем имена и Гастева, и Куприна, и Замятина.
Сравнивая Хаксли с Замятиным, рецензент говорит о том, что в обоих произведениях действие перенесено на 600 лет вперёд, но бунт человеческого духа против рационального, механизированного бесчувственного мира так и не утрачен… По большому счёту, в этой рецензии определяется главный постулат Оруэлла (добавим – и Куприна, и Замятина, да и Гастева, конечно же!) – это неприятие схемы будущего государства, которое компенсирует отнятую у граждан свободу неким покоем и мнимым благополучием.
Между прочим, словно сговорившись, все эти авторы, в том числе и Оруэлл, называли свои романы, как бы в пику Гастеву, антиутопией. Но, на мой взгляд, как раз «Экспресс» Алексея Гастева надо бы окрестить этим определением, потому что именно в нём больше завтрашней правды, чем в перечисленных антиутопиях.
А с точки зрения человеколюбия мне чисто по-человечески (извините за тавтологию) нравится именно концовка в «Тосте» у Александра Ивановича Куприна:
«… и только одна женщина, прижавшись к тому, кто произносил благодарственный тост за всех тех… во имя этой новой свободной жизни, только одна женщина необычайной красоты беззвучно заплакала и произнесла:
- А всё-таки…как бы я хотела жить в то время… с ними… с ними»…
Что к этому добавить? Куприн есть Куприн! Настоящая литература подвластна тем, кто её делает.
Но у нашего материала о Гастеве есть ещё, к сожалению, безрадостная концовка. В его большой квартире недалеко от Дома на Набережной в Москве, всегда было много народа. Сюда приходили на огонёк и члены правительства – Николай Бухарин, Алексей Рыков, Михаил Томский и другие.
Кто бы мог тогда подумать, что знакомство с этими людьми, объявленными позднее «врагами народа», вручит впоследствии Гастеву как бы чёрную метку и явится причиной обвинения в «правом уклоне» и расстреле его в 1939 году? К этому времени в стране, увы, оставалось всё меньше думающих и всё больше слепо исполняющих…
Алексей Капитонович Гастев, пытливый предвестник нашего будущего, инженер, учёный, поэт и философ, скажем так, стал жертвой революции, в которую безудержно верил и во имя которой жертвовал многим, в том числе – благополучием семьи, членов которой репрессировали всех до одного.
* * *