«Жизнь только снится нам».
/Л. Камоэнс/.
1.
Когда поздно ложишься спать и во всех комнатах уже темно, то светятся только зелёные цифры электронных часов, да красные точки индикаторов приёмника, телефона и телевизора, которые и являются своеобразными ориентирами на пути из кухни в спальню. Но он столько лет ходил этой «дорогой», что уже не имеет значения, открыты глаза или закрыты, никакие указатели не нужны. И так дойдёт, нигде не задев за угол, до своей кровати. А если специально закрыть глаза раньше, как только выключил свет и пошёл по коридору, то сразу становится спокойнее и даже наступает ощущение, что начинаешь засыпать. И появляются перед закрытыми глазами какие-то пока ещё неясные если не сновидения, то видения. Не открывая глаз, раздеваешься. Всё машинально, всё за десятки лет тысячу раз повторено: здесь должен стоять стул (кинул на него одежду), здесь должна находиться подушка (опустил голову и сразу зарылся в её прохладную мягкость), здесь должен быть край одеяла (натянул его на себя). Иногда даже кажется, что в такие моменты и засыпаешь на несколько секунд (вот этих самых, когда закрыл глаза) быстрее…
2.
Правильно говорят, что от добра добро не ищут. Работал бы себе Сахранов на старом месте и работал бы. Нет, вздумалось перед пенсией пожить поспокойнее. Пообещали «непыльную работёнку» в другой больнице и «кинули» самым примитивным образом: уволился он со старой, а в обещанном месте отказали: неожиданно там началось сокращения штатов. И в своей поликлинике, где отработал больше десяти лет, уже взяли нового молодого врача.
Жизнь, разумеется, на этом не заканчивалась. Всегда можно было бы поискать работу в Москве, хотя ездить туда, конечно, хлопотно, да и дороговато.
И вот в эти несколько дней неопределённого состояния, в которые он просидел дома, у Сахранова возникла и разрослась до всепоглощающих размеров инфантильная обида на всех и на всё. Как нарочно, ещё грипп февральский подцепил, пришлось пластом пять дней отлежать; слава богу, обошлось без осложнений. А тут ещё прибавились мелкие семейные неурядицы, в которых он сам и был больше всего виноват из-за своей возрастной ворчливости и раздражительности. Настроение совсем испортилось. И вместо того, чтобы заняться энергичными поисками работы, он целыми днями лежал на диване, поднимаясь с него и имитируя какую-то хозяйственную деятельность по дому только тогда, когда с работы возвращались родные.
Сахранов невольно стал вспоминать и оценивать свою прошедшую жизнь. Восстановить её в хронологическом порядке оказалось весьма несложно: будучи фотографом-любителем и одновременно педантом, он располагал тридцатью объёмными семейными альбомами, в которых была отражена вся его жизнь, начиная с собственного рождения и «по настоящее время». Но даже и это хобби в последние годы свелось к пользованию кодаковской «мыльницей», которая напрочь исключала из фотосъёмки и последующей фотопечати всякий элемент творчества. А никаких других увлечений не было…
Друзей всех или растерял (жизнь так складывалась, что приходилось несколько раз переезжать из города в город), или похоронил. Жил в подмосковном городке в трёхкомнатной квартире с семьёй дочери. По своей планировке она была впору ему одному: в этой комнате кабинет, здесь спальня, а там гостиная с телевизором. Но сейчас фактически оказывались три спальни, а «гостиной» служила кухня. Как-то неуютно и тесно они живут в последние годы... И очень уж заметно, что он в квартире становится всё более и более лишним. Особенно после смерти жены… А вторая дочка и все остальные родные жили в Рязани; не каждый месяц и увидишься.
Сахранову всегда представлялось трудным любить двух дочерей сразу. Сложно психологически, не очень легко и материально. Постоянно оставалось чувство недовольства собой – вдруг к одной отнёсся более ласково, чем к другой; вдруг обиделись, что подарки оказались неравноценными и т.д. И сейчас, как никогда, угнетало ощущение того, что его любовь к дочкам, раздваиваясь в своём проявлении, могла им показаться меньше, чем была на самом деле…
Постепенно рассуждения на тему «правильно ли я жил?» сменились другой – «Стоит ли жить дальше?» Подводя итог своим поступкам, Сахранов пришёл к неутешительному выводу, что добрых дел он, конечно, совершил больше; но за все ему много ли мало ли, но платили. Плохих и злых поступков было всего несколько, но все они оказались «бескорыстными», совершёнными, так сказать, «по собственному желанию». Сам не ожидал, что в его жизни окажутся такие неблаговидные поступки.
И неожиданно Сахранов пришёл к выводу, что он всё время отвлекался от чего-то очень важного, даже не сумел и не успел заметить, от чего именно. Всё чего-то ждал, думал, вот - завтра, вот – через неделю. А жизнь так и прошла. Словно он спал все годы и только сейчас просыпается…
Сахранов по своему характеру всегда был склонен к пониженному настроению, но ещё никогда его тоскливость не достигала такой степени. Поэтому пришедшая в голову мысль о том, что надо прекратить столь бесполезное и уже никому не нужное существование, показалась ему вполне логичной. Это решение содержало в себе только одни плюсы и практически не имело никаких минусов. Главное - покончить с собой так, чтобы не доставлять лишних забот и расходов родным (похороны сейчас дорогие, а «капитала» он так и не скопил). Лучший выход напрашивался сам собой: исчезнуть без следа. В этом случае полностью освобождалась квартира для дочки, и не надо было бы устраивать никому не нужных похорон. А оптимальный способ для реализации этого плана – утопиться.
Но с годами Сахранов стал сентиментальным и фантастическая мысль совершенно исчезнуть «с лица земли» его не устраивала. Хотелось каким-нибудь образом убить двух зайцев: с одной стороны, исчезнуть и не мешать больше никому, а с другой, - быть где-то рядом от любимых детей и внуков. Этот вариант мог быть достигнут только одним образом: покончить жизнь самоубийством в таком месте, рядом с которым хоть иногда будут находиться его родные. Так как он с дочкой живёт под Москвой, а другие родные - в Рязани, то оптимальное место – под каким-нибудь железнодорожным мостом на дне реки. Несколько раз в год кто-нибудь из родных да будет проезжать НАД ним, совсем недалеко ОТ НЕГО…
Сахранов не торопился: самое главное - всё сделать без ошибки. Иначе такое дело нечего и начинать. Он внимательно изучил карту Московской области. Достойными внимания оказались лишь две реки: Москва-река и Ока. Обе вились по карте размашистыми легкомысленными петлями, ничуть не заботясь об экономии расстояния и пренебрегая сакраментальным постулатом: «Прямая – кратчайшее расстояние между двумя точками». Неожиданно пришло в голову другое окончание этой геометрически-бытовой аксиомы: «кратчайшее расстояние между двумя неприятностями». Вот и он также всю жизнь стремился обтекать все препятствия и неприятности. Может быть, потому до сих пор и не достиг заветного устья? И всё ещё течёт, петляя и извиваясь… Не оказалось на его пути ровных чёрточек – обозначений речных каналов, которые могли бы внести элемент прагматизма и ускорения в затейливое голубое кружево прихотливо текущей воды…
О чём бы не подумал, всё время мысли сводились к чему-то грустному…
Не поленился съездить на Казанский вокзал и приобрел свежую книжечку расписаний пригородных электричек. Надо было так рассчитать поездку, чтобы оказаться в Коломне под вечер, но ещё до темноты…
И вот 23-го февраля, в годовщину смерти жены (с дочкой договорились, когда все придут с работы, поехать на кладбище; ничего, он с женой сегодня так и так «встретится»), Сахранов переоделся во что попроще (не в дублёнке же топиться? она как раз подойдёт зятю, а то ходит всю зиму в кожаной куртке), оставил на столе часы, обручальное кольцо и все деньги (взял только на билеты в одну сторону). Сложил рядом стопкой все свои документы, чтобы родным было легче, подав в розыск, получить позже необходимую справку: «ушёл и не вернулся». Написал прощальные письма дочкам, где попытался как можно более убедительно объяснить мотивы своего поступка, но не сообщая, разумеется, о деталях плана. Хорошо хоть долгов после себя не оставляет.
Перед уходом посмотрел на обручальное кольцо: на нём - на внутренней стороне - было выгравировано имя жены. Оно, конечно, золото, и грех ему пропадать, но вряд ли у кого из внуков будет невеста с именем «Лиза»; имя редкое и сейчас уже немодное. Ещё продадут… Кольцо он возьмёт с собой. Сорок лет не снимал его с пальца и сейчас может позволить себе такую роскошь перед смертью…
3.
Вагон электрички попался неотапливаемый (потому и сел в него, что там оказалось меньше народу и были свободные места). Уже минут через двадцать замёрз, спохватился и пошёл по вагонам в поисках тёплого. Но все места были заняты. В очередной раз разозлился на себя: старый дурак, решил утопиться в ледяной воде, а сам холодного вагона испугался! А теперь стой столбом два часа… Впрочем, что ему ещё терять, если решил расстаться с жизнью? Учитывая, что никакая пневмонию ему теперь не страшна (она и развиться у него не успеет), решил вернуться в свой холодный вагон и там спокойно посидеть до нужной остановки. А заодно и к холоду привыкнуть.
Как это и должно быть при депрессии, в голову продолжали приходить только тяжёлые и грустные мысли. Сахранов пытался отвлечь себя (что зря душу теребить, если уже всё решено?!), глядя в окно электрички. Но очень уж безрадостным был зимний пейзаж.
Увидел красивые особняки, подумал: могут же люди богато жить! А он – всю жизнь от зарплаты до зарплаты…
Увидел лыжников, подумал: молодцы, занимаются спортом, а тут – холодного вагона испугался…
Прогрохотали через очередной мост, подумал: эта речушка маленькая, в такой не утопишься… Вот интересно только, почему она не замёрзла? Проследил взглядом её русло и уткнулся в какое-то предприятие. Вот оно воду и загадило так, что, бедная, даже льдом не покрылась. Как экологию испортили! Скоро и дышать будет нечем…
Что это его вдруг так экология обеспокоила? Уж неизвестно почему, но Сахранов относился всегда довольно равнодушно ко всяким пикникам, турпоходам и прогулкам. Практически все его выходы из квартиры (особенно в последние годы) были сугубо «деловыми»: на работу или в магазин. Сегодня, пожалуй, впервые выехал на «природу». Впрочем, и сейчас тоже с вполне определённой целью: не гулять же он отправился!?
Могут же некоторые оптимистически смотреть на мир сквозь «розовые очки»! А ему всё и всегда представлялось в самом мрачном свете. Только жена и скрашивала как-то жизнь, помогала примиряться с нею. Кстати, в очках с розовыми стёклами и голубое небо должно видеться грязно-серым… Опять не о том подумалось…
Вот совсем недавно приснился ему сон. Идёт он по огромному пустому и тёмному коридору, испытывая какой-то животный страх и чувствуя, что ему уже не выбраться из этого лабиринта. По обе стороны коридора – двери, которые он пытается открыть, но знает, что за ними только пустые и тёмные комнаты. Ему хочется закричать и позвать кого-нибудь на помощь, но откуда-то он знает, что его здесь никто не услышит. Когда он подходит к одной из дверей, та вдруг сама открывается внутрь комнаты, которая полна солнечного света. И у окна кто-то стоит спиной к нему. Человек оборачивается, и Сахранов узнаёт лицо жены. Он стоит и не знает, что делать, но она вдруг протягивает к нему руки и произносит: «Иди ко мне, хороший мой! Я здесь ждала тебя».
Сны, конечно, это всё глупости. Но в данном случае что-то очень уж похоже на правду…
Отвернулся от окна и закрыл глаза, сдерживая слёзы.
Стал вспоминать, кто из великих людей покончил жизнь самоубийством. Больше всего, конечно, было писателей и поэтов: Гаршин, Фадеев, Маяковский, Есенин, Цветаева, Рубцов, Хемингуэй, Стефан Цвейг с женой… Вместе с любовницей застрелился Генрих фон Клейст, уморил себя голодом Гоголь. Ван Гог застрелился… Что ж, вполне приличная компания. Все, разумеется, пошли на этот шаг в депрессивном состоянии, что и не удивительно. Но вот почему утопившихся среди них было мало? Вспомнил только английскую писательницу Вирджинию Вульф, которая бросилась в реку, предварительно наполнив карманы камнями… Сахранов это обстоятельство, кстати, учёл заранее, захватив с собой из дома рюкзак. В него он и наберёт то, что попадётся на путях потяжелее... Да, ещё утопился знаменитый изобретатель Дизель. И больше никого вспомнить не смог, если не считать Мартина Идена и Катерину из «Грозы» Островского…
Когда проезжал через Москву-реку, она показалась ему слишком узкой. Вдруг река в этом месте мелкая? Рыбаки, правда, сидят, но чёрт их поймёт – они же рыбу ловить пришли, а не топиться. Ещё не хватало, чтобы труп всплыл! Решил ехать до Оки.
После Голутвина электричка с шумом вырвалась на мост через Оку. Вот это настоящая река! То, что нужно: широкая и наверняка глубокая. Рыба ищет, где глубже, а человек, где лучше. Получается, что он уже превратился в рыбу?
Внимательно посмотрел, где ближе всего к мосту сидят рыболовы, соображая, в какую сторону течёт река, чтобы труп лёг как можно ближе к мосту; с какой стороны заходить и как быстрее найти нужную прорубь.
Лишь бы следующая остановка была не очень далеко от реки.
Вышел из электрички на станции Щурово – название какое-то дурацкое! - и пошёл назад по железнодорожным путям, собирая в рюкзак всякие тяжёлые железки (костыли и подкладки, которыми рельсы крепятся к шпалам), камни. Набил его до такой степени, что кое-как забросил за спину. Но зато течением не унесёт, если покрепче привязать к телу.
Перед мостом, который охранялся часовым, отошёл в сторону от путей и, чтобы не привлекать лишнего внимания, спустился на лёд мимо частных домиков. Направился к намеченному месту. Время рассчитал правильно: уже темнело, рыбаки разошлись. Даже поднявшаяся небольшая метель была на руку: лучше, чтобы его никто не видел. Вот только прорубь найти будет труднее, но ни на одну, так на другую должен наткнуться.
Идти оказалось тяжелее, чем он предполагал: ледяной покров реки местами был скользкий, как каток, а местами с колдобинами и даже небольшими сугробами. Пару раз, споткнувшись, Сахранов упал и под тяжестью своего рюкзака с трудом смог подняться. Силы были на исходе, не молодой уже… Но ничего: ещё немного, потом сразу, не глядя, прыгнуть в воду… Тридцать секунд (вряд ли больше?!) судорог и ВСЁ!
Когда Сахранов увидел первую рыболовную лунку, то буквально остолбенел. Не будучи рыбаком, он не знал, что лунки сверлят сейчас такие узкие, что провалиться в них практически невозможно. Перед его воображением стояли картинки из детских книжек, читаемые внукам: например, лисица сидит, опустив хвост в прорубь (нормальная по ширине прорубь!). Он поэтому, наверное, и ожидал встретить нечто подобное; а тут – только руку просунуть…
Сахранов сел на лёд посередине Оки с тяжёлым рюкзаком на плечах, уже совсем без сил и посмотрел на темнеющую наверху громаду железнодорожного моста. Из Москвы неторопливо тянулся непрерывной гусеницей товарный поезд, навстречу в Москву быстро летела расцвеченная жёлтыми окнами электричка…
А мороз к ночи становился всё сильнее.
Что же ему теперь делать?
И Сахранов понял, что не только прожить, но даже умереть не смог так, как хотелось бы. Если он останется на месте, то его утром обнаружат здесь замёрзшего и как бомжа кинут в местный морг, где никто и искать не будет. А потом у чёрта на куличках и похоронят…
Значит, надо искать полынью: когда смотрел из электрички, то ему бросились в глаза несколько открытых участков воды. Но где их тут в темноте найдёшь?
Можно, разумеется, выкинув весь балласт, вернуться на берег, где ещё светятся окна домиков. Но зачем?.. Что сказать, постучавшись к незнакомым людям, и что делать потом? Вернуться домой, где уже все прочитали его «посмертные» письма? Самое лучшее, что его ждёт после этого, лечение в психиатрической больнице, как потенциального самоубийцы. Называется, не хотел доставлять хлопоты родным! Не дай Бог! Уж лучше в полынью. Но где её найти?
С того берега, откуда Сахранов спустился к реке, в воздух неожиданно взлетела ракета, потом ещё одна. Местные жители отмечали праздник самодельным салютом. Сахранов быстро поднялся и огляделся. Теперь вся поверхность реки была как на ладони. С левой стороны что-то темнело. Наверное, полынья. Дотащит ли он только туда свой рюкзак? Устал уже страшно и озноб, не переставая, сотрясал всё тело…
А если попытаться начать жизнь сначала?..
Бросить этот чёртов рюкзак и пойти, куда глаза глядят. Не всё ли равно теперь, где и когда он погибнет. Психологически он уже мёртв, а положить голову на рельсы – это дело второстепенное, всегда можно сделать. Просто пойти и посмотреть, как может дальше сложиться жизнь простудившегося пятидесятивосьмилетнего мужчины без денег и документов? Даже интересно… Но этот поступок требует очень большого мужества и вряд ли реален в его исполнении.
Жаль, что он умирает, так и не успев проснуться… Так и не поняв до конца, правильно ли жил? А то, что он умирает по-глупому и неправильно, ему становилось яснее с каждой минутой. Повторил вертевшиеся с утра в голове строчки из стихотворения Вяземского:
«Тянул он данную природой канитель,
Жил, не заботившись проведать жизни цель,
И умер, не узнав, зачем он умирает».
Ну, что, Пётр Андреевич, про меня ты это написал или нет? Поспорить что ли с тобой?
Жертвенная пассивность, которую Сахранов испытывал всё последнее время, неожиданно сменилась ворчливым раздражением. Алкаши чёртовы! Не могли лунки пошире продолбить! Сверлят, небось, своими коловоротами, а попадётся рыба побольше, так и вынуть не смогут. Идиоты! Из-за них и не утопишься по-человечески…
Сахранов высыпал на лёд содержимое рюкзака и покидал весь собранный по дороге груз в рыболовную лунку. Отряхнулся от снега сам. Закинул пустой рюкзак за спину и не торопясь, останавливаясь только, когда сильно начинала кружиться голова, пошёл назад к берегу. Решил идти не к жилому домику (зачем людей пугать?), а к началу моста, где расположена будка охранника. Разумеется, теоретически тот не должен его пустить погреться, да ещё и неизвестно, отапливается ли она у него – уж очень маленькая с виду. Но попытка не пытка, Сахранову нечего терять. И он попробует воспользоваться последним своим козырем…
Мост чёрным крылом зловеще навис над ним, загородив звёздное небо и сделав окружающее ещё темнее. Сейчас он дойдёт до предпоследней опоры, отдохнёт, а там останется уже немного. Берег с другой стороны не казался очень крутым. Если не наткнётся на какую-нибудь дорожку, то сможет снова подняться на пути и по ним дойдёт до станции.
Сахранов подходил к опоре моста и с каждым шагом его голова работала всё чётче, а тоску словно рукой сняло. Он наконец-то «проснулся» и перебирал в голове наиболее приемлемые варианты дальнейшего поведения. Итак, первое: ни к какому охраннику не заходить – это глупость, а сразу топать мимо монастыря до станции, здесь не должно быть очень далеко. Второе: с вокзала позвонить домой (рублей десять ещё осталось, хватит на три минуты разговора), успокоить дочку. Третье: до наступления ночи обязательно сесть на московскую электричку и, разумеется, в тёплый вагон. В такой поздний час доедет и без билета. Четвёртое: если обойдётся без пневмонии, завтра же обзвонить всех знакомых в Москве и поинтересоваться возможностями трудоустройства. Пятое: дома…
Эта мысль – о доме – была последней.
Вокруг опор железнодорожного моста течение Оки ускорялось и образовавшаяся ледяная поверхность становилась очень тонкой. И когда лёд под ногами Сахранова вдруг затрещал, он, думая ещё о своём, по инерции сделал несколько шагов вперёд и сразу провалился в воду. От внезапного падения и обжигающего холода сжался в комок, а течение быстро утянуло его под лёд.
Сахранов инстинктивно заработал руками, но над головой уже была ледяная крыша. Он так и не понял, длилось ли ЭТО дольше, чем тридцать секунд…
***
Март 2001 г.